Текст книги "Похождения полковника Скрыбочкина"

Секретное оружие

Его выбросили из окна дома, что на углу улиц Хакурате и Николая Второго (бывшей Красноармейской). Со звоном высадив головой стекло на пятом этаже и описав обмякшим телом непреднамеренную дугу в воздухе, подполковник Куражоблов рухнул на проезжую часть. И минут десять сковывал автомобильное движение, пока на место происшествия не примчалась опергруппа Управления безопасности.

Тогда он возвратился в себя, подполз к прибывшему с опергруппой полковнику Скрыбочкину, схватил его за штанину – и, раздвинув окровавленные губы, обрисовал обстановку:

– Обратно Тризубенко обвёл меня вокруг пальца!

Генерал Остап Тризубенко был начальником отдела украинской разведки, отвечавшего за российское направление.

Терпение Скрыбочкина лопнуло. Всю ночь он просидел перед компьютером, срывая зло на бессловесной аппаратуре, но под его нетерпеливыми пальцами техника по обыкновению вышла из строя. Пришлось удовлетвориться условиями собственноручного порядка. Скрыбочкин взял мелкомасштабную карту Екатеринодара и обозначил на ней место, в котором якобы находилась стартовая шахта баллистической ракеты нового поколения. Это место теперь соответствовало точечному наколу в километре от микрорайона «Юбилейный» – на выезде – слева от шоссе, сразу за очистными сооружениями. Где на самом деле существовало болото, образованное издревле прорывавшимися сюда невесть откуда фекальными водами…

На следующей неделе выписавшийся из больницы подполковник Куражоблов прибыл инкогнито в Киев и через своих агентов продал означенную карту генералу Тризубенко. Которому негаданно приплывшая в руки добыча показалась находкой века и вероятной ступенькой карьерного роста. Оттого он не стал откладывать своих намерений в скромный ящик и незамедлительно приступил к уточнению разведывательной информации, решив не передоверять дела никому из подчинённых.

…Когда Тризубенко с паспортом на имя предпринимателя Ивана Журбоносова прилетел в Екатеринодар, за ним сразу прикрепили слежку.

Первым делом он двинулся на военную кафедру технологического института, половина личного состава которой состояла в тайных сношениях с украинскими спецслужбами (особенно завкафедрой майор Бляхин, торопливо распродававший направо и налево любое попадавшееся под руку табельное вооружение, секретные учебники и прочую матчасть). Дальнейшие события с участием Тризубенко, Бляхина и ещё десятка офицеров кафедры разворачивались в ресторанах и на частных квартирах среди шампанского, коньяка и голых студенток института культуры – и продолжались до середины ночи, пока последний из офицеров не потерял сознание, уронив стакан. К описываемому моменту генерал Тризубенко решил, что сумел достаточно запутать свои следы, застраховавшись от вероятной слежки. А секретов, достойных перепродажи, ни у майора Бляхина, ни у его подчинённых всё равно уже давно не осталось. Потому разведчик счёл возможным немного расслабиться – и, выпив стакан коньяка, свалился на пол, чтобы забыться до утра.

Ему снились затейливые сны с засадами, погонями, боевым гопаком и несгибаемой надеждой на шпионское счастье. Но генерал Тризубенко их не запомнил.

***

В описываемое время полковник Скрыбочкин и армейский депутат Парахин сидели перед местным Белым домом, свесив ноги с брони танка Т-80. Шла сессия законодательного собрания. Которую охраняло подчинённое Скрыбочкину Управление безопасности. По два-три раза в сутки полковник приезжал проверить бдительность офицерского состава, и тогда к нему радостно спускался измаявшийся на заседаниях Парахин, не забывая прихватить в буфете несколько бутылок водки… Сегодняшний консенсус закончился, весь кворум разбежался по домам, а ночь была морозная, поэтому друзья часто прикладывались к горлышку бутылки. Когда первые лучи солнца осветили разбросанную вокруг танка стеклотару, Скрыбочкин пошарил в опустевшем ящике из-под «Столичной» и сказал:

– Так и знал. Закончился алкоголь.

– Хреновато, – Парахин, придав лицу слабопричастное выражение, высморкался в пространство. – Буфет наш откроется аж в девять часов, ждать долго до нестерпения.

– Нда-а-а… – задумчиво покрутил глазами полковник. – Не знаю, как тебе, а мне без алкоголя трудно не лишиться рассудошной деятельности и всего остального.

– И мне тоже, – признался депутат.

– Вот што, друже, поехали за самогонкой, – предложил Скрыбочкин. – У меня старушка есть знакомая, отличный продукт выгоняет, да и торгует круглосутошно. Только проживает она далековато отсюдова, возле рубероидного завода.

– Это не расстояние, – махнул рукой Парахин. – Делать-то нам с тобою всё равно нечего, можно и прокатиться. Главное, шоб горючего хватило на дорогу.

– Горючки хватит, не сумневайся.

– Тогда у меня больше нет вопросов. Потому как лучше самогонки напитков не бывает. Соскучил я по простонародным рецептам. Поехали.

И они нырнули в люк транспортного средства.

…Через полчаса Скрыбочкин и Парахин, нагруженные бутылками, вышли со двора известной екатеринодарской самогонщицы Виринеи Волкоморовой и застыли на месте. Оказывается, пока они приобретали спиртное, оставленный без надзора танк успел привлечь внимание цыган, круглосуточно выпасавших на пригородных обочинах ворованных лошадей. Цыгане вспомнили, что на южных рубежах Кубани скупают любое вооружение. Однако снять танковую пушку оказалось непросто, поэтому они открутили всю башню… Парахин и Скрыбочкин успели заметить вдалеке толпу шумно убегавших мужиков с тяжёлым железом на плечах.

– Экие черти нахабистые! – оторопело воскликнул Скрыбочкин. – Ни стыда ни совести!

– Я б на твоём месте не потерпел, шоб с моей техники сымали запчасти, – заметил Парахин.

– Што ж мне теперь, вдогонку за ними бежать по гололёду? – выпучился на него полковник. – Я же с полными руками бутылок: все перебью, ежли осклизнусь по нечаянности!

Они распили подле обезглавленного танка одну поллитровку, дабы притупить обиду. И двинулись в обратный путь к Белому дому.

По дороге выпили ещё одну бутылку самогона. А затем ещё одну. И, позабыв о первоначальном направлении, принялись бездельно раскатывать по окраинам Екатеринодара.

…Между тем с наступлением утра генерал Тризубенко проснулся в незнакомой квартире и, не попрощавшись со своими вчерашними собутыльниками, приступил к выполнению операции. Добравшись таксомотором до требуемой остановки, он произвёл высадку и, сверяясь с картой, двинулся вдоль шоссе. Вскоре украинский разведчик миновал очистные сооружения, сразу за которыми начиналось болото, образованное из человеческого дерьма. Откуда первоначально стала вытекать означенная субстанция, никто не ведал. Возможно, лопнула какая-нибудь труба, или в старые времена где-то что-то разобрали и забыли собрать. И теперь болото годами выстаивалось, перебраживало, испарялось, образовывало коллоид и распадалось от внезапного гистерезиса, циркулировало и пускало пузыри, ведя внутри себя неизученные химические процессы, как живой океан Солярис. Оно имело площадь в несколько километров, шевелилось и развивалось. И ни одно биологическое существо не могло перейти через него, сохранив свой суверенный образ. Генерал Тризубенко оказался первым желающим, чему громко радовалась стая ворон – голодных и терпеливых.

Не переставая сверяться с картой, разведчик направился к центру болота.

Тут со стороны микрорайона «Юбилейный» вылетел депутатский танк.

Тризубенко, вздрогнув, заторопился исчезнуть – однако нырнуть не получилось. Танк на полной скорости промчался мимо, обдав полковника болотными брызгами; и скрылся, устремившись к центру города.

– Видал кадра? – бросил Скрыбочкин своему спутнику. – Шпионит здеся. Суток через двое-трое возьмём его в оборот.

– А почему не сразу? – поинтересовался Парахин между непринуждённой икотой.

– Сразу мало интересу. Да и психологию надобно ж выдержать: пусть покамест шпионская харя дозревает, штобы мне потом было с ним легше работать. Всё одно он отсюдова никуда не денется, не здря в пословице говорится: в говне брода нету.

…Тризубенко проводил взглядом боевую машину и облегчённо утёрся, помыслив: «Охраняют объект, понятное дело. Кажется, меня не заметили».

Сверившись с картой, он сделал ещё несколько шагов по направлению к желаемой цели своего путешествия. И тут началось. Первым делом болото проглотило его ботинки. Затем схватило за ноги самого генерала – и он упал перекосившимся лицом вниз, выронив карту; натужно проплыл несколько метров среди зловония; и вновь с трудом встал на ноги, со всех сторон охваченный коварной животрепещущей массой… А болото не отпускало, продолжая тянуть незваного пришлеца внутрь себя.

Генерала Тризубенко объяла жуть.

– Лю-у-уди-и-и, па-ма-ги-и-ите! – заорал он завзятым голосом, на высоких нотах срывавшимся в трепет полуптичьего йодля. – Спаси-и-ите Христа ра-а-ади-и-и!

***

Болото вело скрытые от людских взоров физические и химические процессы. Оно переваривало ноги Тризубенко, всасывало их, сладострастно пускало вокруг рыдавшего начальника разведотдела газовые пузыри. Которые лопались, будто противопехотные гранаты, и обдавали смрадными брызгами выдававшиеся над поверхностью части генеральского организма.

Жизнь била ключом, и в недосягаемом человеческом мире каждый стремился к какой-нибудь цели, но это не касалось Тризубенко и струилось мимо обратной стороны его сознания, как слабоправдоподобная снотворная марь. А вокруг генерала были прежнее утро и голодные вороны, не выказывавшие своего отношения к происходящему и олицетворявшие животное терпение в ожидании будущей пищи…

Эта драма являлась не единственной из числа совершавшихся в мире или угрожавших совершиться, но она, как и все прочие, не интересовала Скрыбочкина и Парахина. Которые в описываемое время вновь сидели перед Белым домом, свесив ноги со своего Т-80, и со скучающим видом передавали из рук в руки очередную поллитровку самогона. Вскоре невдалеке от них остановился новый начальник Парахина – председатель фракции независимых прапоров Плахтий Бодунов. Надо отметить, танк представлял собой живописное зрелище. Новые экономические структуры, видимо, сочли его местом, весьма удобным для размещения рекламы: стоило Скрыбочкину с Парахиным на минуту отлучиться, как на броне появлялись всевозможные объявления. Так, жёлтой краской на танке было написано: «Божоле нуво! Попробуй, не божолеешь!». Рядом неизвестная рука накарябала мелом: «Синяки! Бросайте пить! Курите анашу из Мышастовки!» Надписей было множество. Вдобавок с танковых траков на покрытый снегом асфальт стекали остатки недавнего дерьма… Некоторое время Бодунов изучал рекламу. Затем спросил:

– Что за балаган?

– Ничего противуестественного, – проговорил Скрыбочкин, отняв от губ горлышко бутылки. – Несём охрану, как положено. А материальная часть – сам видишь, сношенная, потому што Москва нам мало лимитов выделяет… Выпьешь с нами за кумпанию или торопишься куда?

– Та куда мне торопиться, работа ведь может и обождать, – упростился лицом Плахтий Бодунов. – Выпью, конечно.

***

Вечером Скрыбочкин решил оставить танк на подворье Парахина, поскольку самогона у них имелось достаточно, а делать по ночам всё равно, как правило, нечего.

По дороге их чуть не оштрафовали.

Полутверёзые сержанты Мослов и Штапик собирали деньги на завтрашний день ангела начальника райотдела, а потому без достаточной мзды не пропускали никого. Из-за этого на улице Красной образовалась внушительная пробка.

Когда очередь дошла до скрыбочкинской техники, к ним приблизился кривоногий Штапик и сурово задвигал челюстью:

– А это шо у вас, винтаж или самопальная техника? Паспорт на неё имеется? А?

Скрыбочкин находился уже в изрядной кондиции и не мог отвечать слипшимся ртом, оттого лишь непонимающе улыбнулся в ответ. А Парахин недавно утерял депутатское удостоверение, потому, чтобы не тратить время на разбирательства, решил прикинуться кем-нибудь неприкосновенным.

– О-о-о, не понимай русиш! – взвизгнул он притворным голосом и потрепал Штапика за нос. – Этот машин – жить на Занзибар!

– Занзибар? – глаза Штапика стали несчастными, и он повернулся к сержанту Мослову:

– Шо думаешь? Брешет эта поганка или нет? Может, в морду ему дать? Пущай не регочет, как лошадь Переживальского!

– Ну его в жопу, не связывайся с иностранцем.

– Ладно, – махнул рукой Штапик и обратился к Парахину:

– А документ у тебя есть? Права на управление танком, например?

– Вот-вот, собака иноземный, порядок передвижения по городу ко всем относится независимо от принадлежности! – присоединился к его требованию Мослов. – Документ, говорю, гони, у-до-сто-ве-ре-ни-е какое-нибудь! Ферштейн?

Парахин молча закивал, достав из левого носка отпечатанную на английском языке брошюру, в которой рекламировалось средство от выпадения волос, и для полноты картины имелась фотография совершенно престарелого джентльмена с бородой, усами и пышной чёрной шевелюрой. Милиционеры склонились над фотографией.

– Гля, харя-то совсем другая у иноземца, – шепнул Штапик. – Тут и волосья со всех боков. И фикса – гля, улыбается – золотая… А этот – чмо, не чмо – не пойму. Сопля под носом… Может, давай лучше я ему врежу, а? Чтобы знал, а?

– Иди ты! – одёрнул его Мослов. – Сопля оттого что заморозок. Холодов не выдержал общечеловек. Понимать надо: это же Занзибар! – сержант со значением поднял указательный палец, желая подчеркнуть недостижимый уровень далёкой цивилизации. – Богатая страна, наверное. Им там что волосья проредить, что фиксу поменять – как два пальца… того. А придурки-то они все как есть: забыл, что ли, на политзанятиях нам рассказывал майор из краевого управления?

– Ага, – рот Штапика расплылся в улыбке. – Я ещё тогда яишни с квашеной капустой обожрался – помнишь, под спиртяжку: ото ж в сортир бегал как сумасшедший!

– Вот я и говорю, ходить надо было на политзанятия, а не на очке просиживать. Так что давай не петушись. Отпускай интуриста, и дело с концом.

– А может, валюты у них малёхо пощипать, а? У этих должно быть, по харям вижу.

Но Мослов уже отдал Парахину рекламную брошюру. И, взмахнув жезлом, зычно улыбнулся:

– Проезжай, камарад! Скатертью дорога! Дружба-фройндшафт!

Депутат, не дожидаясь, пока сержанты передумают, спрыгнул в недра бронированной машины и дал газ.

Танк мчался по городу, и редкие прохожие прижимались к стенам, дабы не угодить под его гусеницы. Некоторые на всякий случай даже почтительно снимали шапки.

…Остановившись подле парахинского плетня, друзья заглушили дизель и, пошатываясь на расслабленных ногах, пошли в хату.

Для разумения дальнейшего требуется краткое отступление. Дело в том, что по своей первоначальной службе – техником в екатеринодарском авиаполку – прапорщик Парахин неограниченно соприкасался с истребителями и штурмовиками. Он сносил домой некоторые части летательных аппаратов и от нечего делать собирал в сарае непонятные комбинации, дабы засекреченные детали не пропали для остального человечества, которое будет после атомной войны.

По ночам он приходил в сарай опохмеляться. А потом долго смотрел на громоздившиеся под потолок механизмы, имея в виду напоследок заключить что-нибудь вроде:

– Простота хуже воровства. Потому лучше б я воровал побольше, чем зряшно наполнять испарениями атмосферу. Всё одно кругом сплошные сволочи, особенно начальство, рано или поздно оно меня схарчит с потрохами. Понимает ведь каждый гад в погонах крупнозвёздных, шо ум его прозрачный для меня или как минимум полупрозрачный, оттого я почти насквозь вижу, какими узкими категориями он мыслит и в каких направлениях собирается выкомуриваться ради своекорыстного существования. А у меня какой интерес? Да никакого, одно голое увлечение и любовь к пространству… Эх, сбёчь бы отсюда на какую-нибудь ласковую планету!

Или:

– Дурак я дураковский. Узнает особист – сразу меня в Сибирь законопатит за такое дело, шо я егошнюю Дуську порол в столовской подсобке… С другого боку, если он согласный потесниться в семейных вопросах, это никому не в убыток, мне тем более. Однако я, как порядочный человек, ничего подобного не одобряю, хотя и приходится волей-неволей измысливать разные кунштюки. А куда деваться? Разве только в космическое пространство. Там бы я стал ото всех независимый и никому ничем не обязанный…

Но космос пока представлялся недостижимым. Оставался только алкоголь, к которому за неимением лучшего прапорщик Парахин и возвращался ради дальнейшей невесомости.

Между тем прирост несанкционированной техники в парахинском сарае не прошёл мимо сведения соседей. Постепенно в зарубежную прессу просочились слухи о якобы разрабатываемом в Екатеринодаре секретном оружии… Дабы получить о нём сведения, в город прибыл капитан турецкой разведки Мухтар Елдыз. В описываемое время капитан скрытно приблизился к депутатскому подворью и озабоченно остановился перед лишённым башенной надстройки танком… Тут как раз Парахин вышел из дому по малой надобности. Завидев Елдыза, он дёрнулся, точно ему в спину внезапной рукой вонзили иглу, обмазанную возбудителем бешенства:

– Ах ты мурло рекламодательское, щас я тебе покажу, как писать всякую похабень на казённой технике!

После этих слов он бросился за калитку и схватил турецкого разведчика за воротник.

Елдыз знал рукопашные приёмы, могущие уничтожать живую силу в большом количестве. Однако после этиловых жидкостей Парахин утерял способность к боли и давно держался в воздухе исключительно за счёт внешней гравитации. Потому приёмы противника пропали без смысла… Агент понял, что ему не уйти. Он нацелился укусить зашитую в воротник ампулу с цианистым калием. Вместо чего ухватил зубами лежавшую на его плече депутатскую фалангу.

– А-а-ай, гнида гражданская! – взвился Парахин. – Лучше я тебя порешу, сукин сын, чем ты мою боеспособность станешь уменьшать!

И сделал обеими руками ударное движение. От которого у Елдыза почва выскользнула из-под ног, и он, утратив человеческий облик, упал под сараем.

Парахин, не удовлетворённый краткостью возмездия, задумчиво схаркнул на забор; и, вспомнив, что жизнь несмотря ни на что продолжается, а потому надо что-нибудь поесть, достал пистолет и отправился охотиться на соседскую курицу.

***

На следующий день задуманная Скрыбочкиным операция вступила во вторую фазу. В кабинет к майору Бляхину явился Куражоблов:

– С Тризубенко беда, – тихо прикрыв за собой дверь, сказал он.

– Вы кто? – встревожился Бляхин.

– Офицер украинской разведки. Но я на крючке у местных спецслужб. Еле оторвался от слежки, чтобы повидаться с тобою. Времени мало, так что слушай внимательно: если Тризубенко не спасёшь – погорите всей кафедрой.

– Ну и как мне его спасать? – Бляхин весь обратился в слух. – В чём суть проблемы?

– Суть в том, что он болен. Но учти: если кто узнает, получишь от него персональную пулю в лоб. Болезнь службе не мешает, поскольку приступы случаются редко…

– Да какие такие приступы?

– Проявляются они в посещении полковником болотной местности. У вас таковая имеется возле микрорайона «Юбилейный», знаешь?

– Ну? И что он там делает?

– Да ничего, по-моему. Просто влезает по горло в клоаку и сидит там. Песни поёт, ругается. Только выбраться без посторонней помощи уже не может.

– Надо выручать, – понял Бляхин.

– В этом как раз и сложность, – вздохнул Куражоблов. – Он своим действиям давать обратный ход не любит, потому никого к себе не подпускает. А если станешь вытаскивать силой – наверняка будет сопротивляться. Здоровенный кабан всё-таки, мать-растрепать… Ты должен привлечь всю свою агентуру, чтобы с ним справиться. И противогазы не забудь: там воняет – почище «черёмухи» вышибает слезу! Для облегчения задачи подскажу один способ.

– Какой?

– Понимаешь, это редкостная психическая болезнь. Можно воздействовать на него окурками.

– Он же вроде некурящий.

– Верно. Он их курить и не будет. Он должен их съесть.

– То есть как?

– Обыкновенно. У Тризубенко заскок проявился, когда он бросил курить. На почве табака… Теперь съест с полкило – и вылезает из трясины как миленький. Отпускает его после окурков.

– Бред полный. Не станет он их жрать.

– Может, и не станет, – согласился Куражоблов. – Тогда силком надо. Ничего. Покричит-поругается, зато не утопнет в трясине.

– Где ж их соберёшь-то, целых полкилограмма?

– Об этом я позаботился, – Куражоблов извлёк из кармана кулёк с окурками, собранными в курилке Управления. – Вот тебе, действуй. А я пока залягу на дно, чтобы не вышло провала. После с тобой свяжусь, когда всё закончится.

И, не прощаясь, удалился.

***

В течение дня генерал Тризубенко медленно погружался в фекальную гущу, матерился и звал на помощь. От холода и страха его тело периодически скрючивало судорогой, однако ненадолго, как будто судьбе было угодно, чтобы он помучился подольше. К вечеру пленник стихии утомился ожиданием неизвестного и принялся во всё горло скрашивать одинокое пространство грустными песнями малороссийской народности, тем более что кружившие рядом вороны поминутно садились ему на голову, и надо было отпугивать их звуками.

Он не видел, как из сумерек к нему приблизился недоверчивый майор Бляхин. Генералу на вспотевшее темя как раз уселся, ёрзая и оскальзываясь, большой матёрый ворон, не страшившийся вокальной самодеятельности и желавший полноценного питания для себя лично. Птица неторопливо приладилась, уцепилась когтями за голову Тризубенко и принялась методично расклёвывать ему череп. Разведчик замотал головой вместе с прицепившимся к ней пернатым:

– Пошло вон, падло вонючее! Не играй со мной, а то хуже будет! Ишь, подкрался втихаря, думал, не замечу! А я вот возьму дома пистолет – приду, мать твою, и пристрелю, как куру! Чтобы все на твоём примере поняли, как против уважаемого человека выёживаться и клювом щёлкать, пользуясь потёмками!

Ворон отцепился и улетел до следующего раза. А Бляхин, не заметивший птицы, присел от испуга. «Вот гад! Его, собаку, хотят вызволить из трясины, а он порешить грозится! Нет, пусть посидит пока, я себе не враг», – с этой мыслью майор осторожно двинулся в обратную сторону.

Домой он добирался автобусом. От его сапог, правда, воняло, потому Бляхин расположился один на целую половину салона, которую ему уступили попутчики: они не признавали реализма жизни, пребывая в звериной тесноте и ругани на задней площадке и стараясь не затоптать друг друга до смерти – до следующей остановки, где можно вытолкнуть кого-нибудь наружу.

Бляхин решил собрать себе подкрепление для спасения Тризубенко. Этого и ждало от него руководство Управления безопасности, планировавшее выявить сразу всю украинскую агентуру в городе.

***

Между происходившими событиями Скрыбочкин и Парахин сидели в каптёрке у старшины второй эскадрильи екатеринодарского авиаполка прапорщика Перфильева над полупустыми кружками с техническим спиртом, по-простому именуемым султыгой. Они ели жареный картофель, принесённый с кухни каптёрщиком Поросидзе.

Наконец, опорожнив свою посуду, Перфильев высказал вопрос, из-за которого, собственно, и пригласил Парахина:

– Слушай, а правду мне сообщили, будто ты моей жинки не погнушался?

Парахин, опростав свою кружку, заглянул в неё. И, поразмыслив несколько секунд, сообщил философским тоном:

– Правда не всегда бывает приятственной, потому шо надо уметь глядеть на неё под правильным углом. Не мною сказано: кто глядит на небо из колодца, тот мало видит. А если долго напрягать зрение без смысла, то вообще можно привести его в негодность. Да заодно и нервную систему растрепать – не только свою, но и всех окружающих. Ни к чему это прежде положенного возраста.

– Многое приходит в негодность, в том числе и челувеческий фактор, – обобщил Скрыбочкин, не вдаваясь в щекотливые подробности. – Вопрос времени, до этой сферы касаемый, я считаю действительным лишь наполовину. Всё остальное заключено в унутренней твёрдости. Она, друже, тоже не хрен собачий. И не надобно терять оптимизма, без него никак нельзя!

– Нет, а всё-таки? – Перфильев настойчиво повысил голос в сторону прапорщика Парахина. – Как насчёт моей жинки? Спознался ты с ней или как? Хотелось бы не углубляться в разные философские загогулины, я люблю конкретность.

– Ты меня извини, но твоя жинка, ёпт, потаскуха, – доверительно проговорил Парахин, устав от дипломатии. – Она не то шо со мной – она с полгарнизоном перебыла в постелях. И даже твои бойцы – после бани в прошлую субботу – рыл на двадцать её оприходовали… Уж не представляю, брат, чьи у тебя дети. Но не твои, факт.

– Да знаю, – грустно махнул пальцами Перфильев.

Скрыбочкин и Парахин присовокупили нестройным хором:

– И не мои.

– Дак и не мои же.

– Не знаю… – вздохнул Перфильев. – Хотя от таких кандидатов, конечно, могли бы получиться исключительные уроды. Я бы не удивился.

– Уроды? – оскорблённый Скрыбочкин схватил Перфильева за грудки и стал искать, обо что его ударить. – Уроды, говоришь? Нет, повтори, я хочу понять, за што это ты оскорбительности кидаешь в мою сторону и вообще!

Но соперник молча срыгнул и заплакал тихими слезами одинокого человека. Тогда Скрыбочкин отпустил его и тоже заплакал:

– А может, ты и прав, друже, касаемо уродов. Кругом сплошная радиация, а спирта для защиты от неё не хватает, потому в наше время мало кому удаётся избежать подобного… Но, с другой стороны, ежли што-то возникает в природе челувеческой, это завсегда не напрасно. Верно я говорю или как ты считаешь?

Однако ответа он не дождался, поскольку после его вопроса скрипнула дверь, и в каптёрку просунулось лицо Поросидзе, которому причудилось, что его зовут. Перфильев швырнул в него полупустой алюминиевой тарелкой, а Парахин плюнул. Поросидзе растворился в обратном направлении, и воздух посвежел. А Скрыбочкин утёр слёзы и допил технический спирт из своей кружки, позабыв о разногласиях.

В каптёрке воцарилось прозрачное молчание.

Впрочем, характер Перфильева и его исстрадавшееся самолюбие недолго позволяли старшине оставаться в тишине собственных мыслей.

– Жизнь – говно, – со вздохом подал он новую реплику. – Не выдерживает критики существование независимой личности, да и, можно сказать, ломаного гроша никто не стоит… Скорее бы мне сдохнуть, что ли.

– Сдохнуть – дело нехитрое, – отозвался Скрыбочкин. – Можешь покончиться, ежли охота пришла. Я при таком случае не очень расстроюсь.

– А я и не удивляюсь твоему настроению в мой адрес, – со злостью вымолвил Перфильев. – Многие вместе с тобою порадовались бы моей концовке.

– Дак я же не говорил, што порадовался бы. Я сказал, што не очень бы расстроился.

– Хрен редьки не слаще.

– Вопрос двоякий, – вмешался в обмен мнениями Парахин. – Настроение по закону не имеет наказуемости, и желание – тоже. А вот если кто действием поспособствует чьему-либо скончанию, тогда получится совсем иной коленкор. Всё предусмотрено уголовным кодексом, не требуется изобретать велосипедов.

– Хо-хо-хо! – с расплывчатой пренебрежительностью посмотрел на него Перфильев. – Такие, как вы, не поскупились бы и на действие, единственно закон вас и останавливает.

Приблизительно в такой манере они продолжали вполсилы переругиваться ещё около часа, утилизируя казённый спирт. А когда упомянутая техническая жидкость подошла к концу, Скрыбочкин и Парахин доели картофель со сковороды, и Перфильев предложил:

– У меня тут недалече, в хуторе Капитализм, имеется родня. Смотаемся на моём «жигулёнке», возьмём у неё самогону.

От такого никто не смог бы отказаться.

И они поехали.

***

Посреди хутора Перфильев распорядился:

– Обождите, я схожу к деверю в два момента за поллитрой.

И ушёл в незнакомую хату. В которой вскоре зажёгся свет, а через минуту оттуда выскочили девять человек перфильевской родни с палками и разнокалиберным сельхозинвентарём для кровной мести.

Парахин, не подозревая подвоха, безмятежно похрапывал между сиденьями. А Скрыбочкин не стал дожидаться бесславной смерти и бросился навстречу крестьянскому фактору с табельным пистолетом Макарова, стреляя в беспросветный воздух. Родня испугалась и кинулась улепётывать.

Каждого догоняемого полковник ударял рукояткой своего оружия, и непривычные к такому обращению хуторяне пластались наземь с отключённым сознанием. А когда дошла очередь до Перфильева, Скрыбочкин не пожалел нескольких ударов; после чего уложил коварного собутыльника в багажник его же собственного автомобиля. На котором потом съездил в лесополосу – и выбросил незадачливого мстителя на голую почву, перемешанную со снегом, дабы тот, когда проснётся, хорошо подумал о своём недостойном поведении… А сам уехал на парахинское подворье. Где оба товарища вновь уселись за стол, собрав остаток имевшихся в доме спиртосодержащих жидкостей. И предались долгожданному отдыху, скрашивая его тостами и философской беседой необременительного содержания:

– Вот же люди, а?

– И не говори. В большинстве своём не люди, а звери, форменные звери.

– Или хуже зверей.

– Нет, друже, касаемо того, што хуже – это я не согласный. Это, по-моему, ты людям льстишь.

– Может, ты и прав.

– Конешно, прав.

– Да тьфу на них всех. Хотя, если разобраться, то они в основной массе даже нашего с тобою плевка не стоят.

– Двух плевков.

– Почему двух-то?

– Как почему? Включи у себя в голове арифметическую часть. Ведь нас же двое.

– А-а-а, ну да, теперь понял, шо ты имел в виду… Нет, не заслуживают они двух плевков. Даже одного, и то не заслуживают. Такие, как Перфильев, например.

– Не только Перфильев. Много существует подобных ему, от которых никакой пользы, одна докука.

– Докука – это в самом наилёгком случае. А то всё чаще подлость проявляется в людях. И корыстоблю… Жадность, в общем.

– Да. Жадность. И трусость.

– И блядство.

– Не-е-е, тут я бы поставил заколупину или какое другое препинание. Потому што инстинкт блядства дан челувеку природой для размножения. А как без него продолжаться обчеству? Никак! Да и удовольствие всё-таки.

– Согласен с твоим доводом, кум. Блядство пусть остаётся, я против него свои возражения снимаю. Тем более у людей в нутрянке и без того говна хватает.

– Дак ото ж. Настолько хватает, што совковою лопатой не вычерпать… Да и ладно, давай не будем думать об плохом.

– Давай не будем. А то меня от мыслей об плохом уже тошнит.

– А вот это неправильно. Ты, друже, плотнее закусывай, штобы не тошнило. Огурцом солёным закусывай или хотя бы помидором. Одною метафизикой нельзя пробавляться в долговремённом промежутке, организму потребна и нормальная пища.

– Это бессомненно. На голой метафизике далеко не уедешь…

И далее в подобном духе продолжая обмен мнениями, Скрыбочкин и Парахин не предполагали для себя новых событий. Которые, впрочем, развивались сами собой, неуклонно приближаясь.