Текст книги "Похождения полковника Скрыбочкина"

…Вскоре на подворье к Парахину прокрался оклемавшийся капитан Елдыз. Озираясь, он приблизился к сараю, где хранилась секретная техника. И, достав из кармана универсальную отмычку, принялся ковыряться ею в замке.

Между тем оставленный в лесополосе Перфильев возвратился в сознание. Добравшись бегом до дома, он набил карманы боеприпасами, которые были списаны ещё во время его службы в Чечне как проданные врагам. И, оседлав деверев мопед, вскоре добрался до улицы Карасунской, где как раз уже спал на пороге своего дома армейский депутат Парахин, по обыкновению имея во сне сразу двух женщин (одну, правда, нечленораздельную, с копытами и крутыми рогами), а полковник Скрыбочкин на кухне сидел за столом, распевал яростные строевые песни из прошлых времён и швырял помидорами в зеркало, стараясь попасть в своё отражение…

Не заглушая транспортного средства, Перфильев крикнул мстительным голосом:

– Не ждал, скотина ползучий? А вот тебе, получай подарок за мою поруганную честь и совесть! – и совершил три взмаха рукой. Из трёх брошенных гранат две были изготовлены в конце месяца. Поэтому взорвалась третья.

Перфильев уехал. Он был доволен, поскольку видел, как стоявшего перед сараем человека взрывной волной подняло в воздух среди огня и дыма. Не знал он только, что это не Парахин, с которого лишь сдуло фуражку, и не Скрыбочкин, который вообще не слышал ничего, кроме своего голоса на кухне, а старавшийся до сих пор открыть отмычкой замок сарая агент турецкой разведки. Его ранило в ногу и выбросило в соседний двор вместе с нежилой собачьей конурой… Там капитана не оставила без внимания старушка Евдокия Звероедова. Она была ветераном внутренних органов и заслужила право жить в тишине и покое вне очереди. Кроме того, ей надоело регулярное уменьшение куриного поголовья от руки Парахина, за которого она приняла слабозрячими своими органами раненого Елдыза – и стала бить его тяжёлым ухватом для чугунов.

Старушка в тридцатых годах прошлого века расстреливала кулаков и басмачей, в сороковых – бандеровцев и «лесных братьев», а в начале пятидесятых её саму расстреляли как врага народа, но по счастью, неудачно. Теперь она имела отходчивое сердце и никому не желала зла, хотя знала, что отдельные отщепенцы ещё живы, и их надо добить… Она выполняла свой общечеловеческий долг, и её удары были точны и болезненны.

***

В предутренний час по болоту рассредоточенной цепью двигался взвод офицеров военной кафедры екатеринодарского политеха (в автобусе их сфотографировали и взяли на заметку сотрудники Управления безопасности). Каждый был облачён в общевойсковой защитный комплект и противогаз.

Их сразу заметил генерал Тризубенко, стоявший по горло в непотребной жидкости и смотревший на звёзды, рассказывая напоследок самому себе грустные истории из прошлого и будущего. «Охрана объекта. О господи! Из огня да в полымя! Неужели меня станут пытать?» – эта мысль раскалённой пулей пронеслась сквозь его мозг, когда некто в резиновой одежде и противогазе приблизился вплотную к нему, брызгая ногами во все стороны.

Наслышанный о страшных застенках российских спецслужб, генерал решил покончить с собой. И нырнул. Однако его вытащили и долго пихали в рот какую-то гадость из кулька. «Препарат правды» – догадался Тризубенко, мечтая о мраке безымянного погребения. И захлебнулся табаком пополам с блевотиной. Правда, умереть он таки не сумел, поскольку его успели вовремя доставить в реанимацию.

А ещё через полчаса группа захвата во главе с полковником Скрыбочкиным задержала поодиночке всех выявленных агентов украинской разведки, участвовавших в спасении генерала.

***

Настал следующий вечер.

Капитан Елдыз, выброшенный на проезжую часть старушкой Евдокией Звероедовой, возвратился в себя. Некоторое время он лежал без движения, приложив ухо к асфальту и слушая, как дышит планета. А затем, набравшись сил, кое-как дополз до парахинского подворья, поднялся на ноги и, ощупав карманы, обнаружил, что пистолет у него изъят пенсионеркой. Но оставалась динамитная шашка, зашитая в подкладку пиджака.

Поняв, что погорел, и Управление безопасности живым его не отпустит, капитан решил прорываться с боем. Он подкрался к растворённому окну кухни, в которой сидели Скрыбочкин и Парахин с закрытыми от длительного застолья глазами, поджёг фитиль шашки и швырнул её в помещение. Шашка ударилась в лоб Скрыбочкина и, отскочив, выпала из окна в обратную сторону. Елдыз бросился бежать. Однако взрыв оказался быстрей его мысли: подхватив капитана и ударяя его о летящие вокруг предметы, воздушная волна снова выбросила его на проезжую часть.

Мир кружился вокруг агента, пока тот пытался подняться на прогибавшиеся во все стороны ноги. Затем к нему подошли трое братьев Мокрухиных, проживавших в доме напротив. Они только что вернулись с безуспешной рыбалки, а потому были пьяны в дым. Братья относились к течению событий так, как будто были готовы прочитать любые новости о себе и других – хоть в газете, в разделе происшествий, а хоть и на столбе, среди объявлений о купле-продаже человеческих органов или ещё каких-нибудь ценностей… С полминуты троица Мокрухиных молча наблюдала за физическими усилиями капитана, которому за это время удалось лишь встать на четвереньки. А затем им это надоело.

– Пошто взрывчаткой балуешь, как дитё малое? – поинтересовался старший Мокрухин для затравки разговора. – И вообще, я здесь всех знаю, а тебя не помню. Какого рожна тебе вознадобилось в нашем квартале, чужой человек?

Елдыз хотел соврать про несчастный случай. Но вместо этого сумел произнести лишь невразумительное:

– Я-я-о-о-оу-ух! Ыхо-о-опсть!

После чего, утратив остатки словесных поползновений, всхлюпнул носом и заухал простуженным филином.

– Издевается, – грустно сообщил младший брат, поняв, что внятного обмена мнениями не получится.

– Ишь как, – мрачно вздохнул средний Мокрухин, которому после «Кубанской степной» настойки было плохо, и он искал, кому сделать ещё хуже. – Зараз он спроведает, почём пф-ф-фуфт… пф-ф-фунт лиха… Короче… Бейте его, братаны.

А старший, надув живот, весело выкрикнул:

– Ы-ы-ых!

И врезал капитану в оставшиеся смотровые щели своим ороговелым от холода кулаком.

Елдыз упал. Средний Мокрухин, поскользнувшись, грохнулся на него сверху. А младший плюнул на кого-то из них и стал вместе со старшим братом бить обоих… Они втроём взмахивали руками и ногами, и всем было не столько обидно, сколько больно и непонятно. Пока не зарядил спасительный зимний дождь пополам со снегом – и дерущиеся разбежались. Лишь турецкий разведчик остался лежать на прежнем месте, не подавая признаков жизни.

***

Той же ночью занимательные вещи творились на городском кладбище. Там, как обычно, присутствовала своевременно упорядоченная старостью бывшая женщина Сиклетия Харлампиевна Горчичникова. Она собирала с могил ещё свежие цветы, если стебли у них были надломлены не слишком высоко.

Старушку должен был встречать зять, полковник Скрыбочкин, который на мотоцикле возил Сиклетию Харлампиевну на базар. Там Горчичникова совершала торговый оборот, поскольку семья нуждалась в деньгах, особенно Скрыбочкин.

Надо же было, чтобы в этот раз полковник утерял по дороге мотоцикл с коляской (куда Горчичникова планировала погрузить цветочную массу), хотя сам прибыл согласно обещанию и теперь лежал, опустившись лицом в замёрзшую лужу, и пытался сообщить какие-то нетрезвые слова валявшейся около его головы порожней бутылке… Старушка пошарила в карманах зятя, а потом долго его материла, свирепо разгуливая между могильными холмиками. От шума полковник возвратился в сознание и молча уставился сквозь намёрзшую вокруг лица лужу на золочёную надгробную надпись: «Д-р Э. Э. Синяков-Сопелюцкий». Что означало это «Д-р»? Директор? Донор? Дилер? Дистрибьютор? Дефлоратор? Доннерветтер… Скрыбочкин вздохнул и, поднявшись на ноги, направился прочь от семейного скандала.

С остановки как раз отбывал трамвай. Его дверь едва успела закрыться, когда полковник решил просигнализировать водителю, что ему тоже требуется ехать. Он хотел постучать в переднюю дверь. А вагоновожатый, заметив его, открыл створки. Вышло, что Скрыбочкин ударил кулаком не в дверное стекло, а в любопытно склонившееся к нему лицо вневедомственного охранника Антона Стукова. Который, считая себя персоной официальной, не стал допускать рукоприкладства в общественной местности, а заломил полковнику руки за спину и повёл его в ближайший пункт правопорядка.

Путь оказался затруднён. Зрительный фактор Стукова снизился из-за того, что полковник при каждом шаге опускал его непокрытой головой на асфальт, выкрикивая служебным голосом:

– Ты хто такой, што мне оказываешь неуважение? А ну, предъяви документы, покамест я из тебя окончательный дух не вышиб!

В конце концов они добрались-таки до районного отделения полиции. Где Скрыбочкин благополучно встретил своего однокашника – капитана Заеца. Тем и кончилось, что Скрыбочкин и Заец, сидя на столе и болтая ногами в обществе арестованной от нечего делать гостиничной путаны, весело вспоминали забубённую альмаматерную молодость, утирали весёлые слёзы и допивали из фляги изъятый где-то за несоответствие ГОСТу кокосовый ликёр – а вневедомственный охранник Антон Стуков проходил принудительное взыскание, ползая на коленях и подметая заплёванный линолеум лысой от времени зубной щёткой… «Я всё-таки человек, а не обезьяна, – шептал он себе сквозь беззвучные рыдания. – Поэтому для меня никакой труд не унизителен». И продолжал яростную борьбу с половым мусором.

***

Генерал Тризубенко и капитан Елдыз очнулись в одной палате реанимационного отделения краевой клинической больницы.

Поскольку при строгом постельном режиме никаких других занятий найти невозможно, они мало-помалу разговорились. Терять им было нечего, и они многое откровенно рассказали друг другу. После чего поняли, что их интересы на данном этапе сходятся, и решили бежать.

В палате не было никого, кроме них, если не считать вчерашнего сердечного больного – ныне мёртвого старичка: он находился на каталке, и вывезти его пока не удосужились из-за недоукомплектованных санитарных кадров… Имелся, правда, в палате ещё студент мединститута Ефим Трихопонькин, подрабатывавший в больнице санитаром. Но его тем более можно было не принимать во внимание, поскольку он вообще непрерывно спал в дальнем углу палаты, сидя на стуле с нарисованными на закрытых веках масляной краской открытыми глазами.

…Тризубенко был готов ко всему и ждал чего угодно в любую минуту, поэтому торопился. Выработав план предстоящих действий, он обрисовал его турецкому агенту. Елдыз отличался малоэффективной мозговой деятельностью, но являлся хорошим исполнителем. Он снял материально равнодушного пенсионера на пол, а сам лёг вместо него на каталку с закрытым простынёй лицом. Облачённый в больничную пижаму Тризубенко отворил дверь и покатил его по коридору, с безразличным видом как бы глядя вверх.

Двигаться в спокойном ключе удалось лишь несколько секунд. Затем из-за спины генерала раздалось чьё-то врачебное замечание

– Куда вы? Морг в другой стороне.

– Сам кладись в морг, кацапская харя! – нервно воскликнул Тризубенко; и, не оборачиваясь, ринулся с каталкой в конец коридора, где виднелась запертая дверь.

– Не туда, не туда! – закричали сзади сразу несколько голосов. – Убьёшься ведь насмерть, дурень!

Но было поздно. Полковник с нечеловеческой скоростью ударил в дверь каталкой. Отчего дверь сломались. А Тризубенко и Елдыз с расплющенными лицами вылетели с третьего этажа, поскольку лестницы за дверью не существовало, а только начинались работы по её строительству… Упав, беглецы ударили сверху двух рабочих, евших бутерброды с варёной колбасой.

Рабочие, пропитание которых стоило непомерных средств, по-человечески расстроились из-за утерянных в строительном мусоре бутербродов. Однако истязать полковника и капитана пожалели. А просто опустили их в отправлявшуюся на следующий участок автоцистерну и закрыли её люк на замок.

Цистерна была заполнена жидким веществом. Которое являлось достижением научной мысли в области полимерного производства. Хотя его применяли в строительстве по недоразумению, вещество обладало свойством застывать на воздухе, делаясь крепче любого камня. На одних участках к нему не притрагивались из страха, на других – выливали в канализацию из осторожности; но чаще продавали налево и направо, чтобы не заботиться о его дальнейшем использовании.

Беглецы не шевелились в жидкости, стараясь достать лицами до верхней части цистерны, где можно было дышать.

– Клятые москали, – приговаривал генерал. – Недолюдки паскудные. Поубиваю всех, до кого сумею дотянуться.

– И я без боя не сдамся, – вторил ему капитан, выпуская струйки сложномолекулярного вещества через обе ноздри. – Пусть только сунутся. Первому же голову проломаю.

Первым оказался молодой работник ПМК №2 Андрей Козлотрахов. Он, правда, не хотел до обеда производить трудовой процесс, а просто четвёртый день находился в единственном лице на участке недостроенного четырнадцатиэтажного дома, по привычке с утра накурившись гашиша. От которого активно хотел есть и бродил теперь по своему рабочему месту, принюхиваясь к окружающим предметам.

Он открыл люк приехавшей автоцистерны и стал думать, что же это за густая жидкость, похожая на кулеш, и не две ли там больших клёцки плавают, сугубо переговариваясь между собой.

Однако Елдыз не предполагал превращать себя в питательную продукцию. Отчего без раздумий ударил работника ПМК, коему было безразлично, – и сломал себе указательный палец на правой руке. Затем они с Тризубенко выбрались на свободу и вскоре, миновав безудержно смеявшегося в горизонтальном положении Козлотрахова, двинулись прочь со скоростью двух локомотивов.

Они спешили неизвестно куда, ориентируясь исключительно по своему внутреннему самочувствию… Ночью, когда генерал и капитан уже не смогли различать дорогу, они укрылись на кладбище.

Беглецы присели на безвестное захоронение и принялись сторожить друг друга от нападения вероятного противника.

В небе светили звёзды и полумесяц. Это обнадёживало. Не прошло и минуты, как оба крепко спали, невзирая на мокрое бельё.

***

В екатеринодарском Управлении безопасности царил переполох, связанный с бегством иностранных разведчиков из охраняемой больничной палаты. Город был оцеплён непроницаемым кольцом секретных агентов. Скрыбочкин целый день сбивался с ног, мысленно прощаясь с будущим генеральским мундиром. Однако служба службой, а материальный интерес у него никогда не передвигался на второй план. Потому ночью полковник по обыкновению выехал на кладбище. Тем более что мотоцикл наконец отыскался среди разбитой витрины одного из продовольственных магазинов на окраине города.

Когда Скрыбочкин прибыл в условленное место, старуха Горчичникова стала сносить в мотоциклетную коляску собранные с надгробий цветы.

Одновременно пробудились Тризубенко и Елдыз. За ночь пропитавший их одежду сложномолекулярный полимер высох и затвердел хуже любой древней окаменелости. Генерал разлепил глаза, но встать не смог. Что-то удерживало его со всех сторон, не позволяя шевелиться. «Гад! – мелькнула догадка. – Это Елдыз, сволочь, подстроил, теперь понятно, что он двойной агент!»

И генерал крикнул прямо в ухо капитана:

– Вставай, подсадная утка! Сколько тебе заплатили за предательство?!

Елдыз, не успев осознать действительность, дёрнулся убежать. Однако тоже ощутил неодолимую силу затвердевшего вокруг его тела раствора.

– Брось эти шутки! – заорал он, еле прикрывая желание смеяться от ужаса. – Отпусти!

– Ага! – обрадовался Тризубенко. – И ты, значит, попался, собака? Ха-ха! Посиди теперь в своём собственном капкане!

– Ваши разведки сговорились, – догадался Елдыз.

И прохрипел сквозь зубы:

– Можешь пытать меня и насиловать. Всё равно я плюну в твою рожу, сын шакала!

– Я – сын шакала? – опешил генерал. – Да мне бы сейчас гранату – я б тебе показал, где у тебя мозг хранится!

После этих слов он замолчал. Потому что капитан сдержал обещание, плюнув ему промеж вставленных позолоченных зубов.

Они принялись кричать одновременно, не жалея матерных оборотов и не слушая друг друга. И не заметили приблизившихся на шум старушку Горчичникову и полковника Скрыбочкина.

Полковник узнал агентов. Он понял: теперь операцию можно считать завершённой. И, вынув пистолет, гаркнул:

– Мо-о-олча-а-ать! Вы ар-р-рестованные!

Дальнейшее было делом рутинным. Не успели брызнуть на землю первые солнечные лучи, а вокруг Елдыза и Тризубенко уже суетилось десятка два офицеров Управления безопасности, шумно отбивавших кувалдами от боязливо вскрикивавших шпионов куски неподатливого полимера.

Скрыбочкин же вышагивал вокруг наполненного кладбищенскими цветами мотоцикла и, схаркивая похмельную слюну, многозначительно потирал руки. В его воображении вновь обретал правдоподобные очертания будущий генеральский мундир.

Забегая вперёд, следует добавить, что за описанную операцию он, правда, очередного звания не получил, поскольку в этом году Москва уже выполнила план по генералам. Но звезда героя умерила обиду. Да и выделенная полковнику крупная премия оказалась совсем не лишней. Круги от неё целый месяц потом расходились по всем екатеринодарским питейным заведениям.

Нежить

В последний раз полковник Скрыбочкин посещал хутор Гнилой Кут две недели назад, когда возглавлял операцию по уничтожению засевшей здесь международной банды маньяков-потрошителей. С тех пор пострелять как следует не доводилось, поэтому воспоминание казалось вдвойне приятным.

А сейчас он мчался на своем «Ягуаре» по центральной улице Гнилого Кута, освещая лучами фар этот скукожившийся от ночного безлюдья посёлок, обнимая одной рукой пышногрудую шатенку и жмурясь от предвкушения горячей совокупности со сгоравшей от желания сердечной зазнобой.

– Глаша, – пришёптывал он завзятым голосом и плотоядно облизывал губы. – Гла-а-ашка… Ух, как же я тебя счас! Ух, как мы с тобою, прямо даже не знаю!

– И я не знаю, – приглушённо кокетничала его спутница. – Может, я ещё подумаю, согласиться или нет. Ты сначала за мной поухаживай.

– Дак я уже поухаживал. Или ты забыла – вчера в ресторане. Поухаживал же! Разве тебе мало?

– А настоящей женщине всегда мало.

– Ну, я потом ещё поухаживаю. А счас давай уже без этих твоих цирлих-манирлих. Мы шашлык пожарим, и коньяку я с собой прихватил. Всё будет нормально, ты же помнишь, как в прошлый раз было в гостинице.

Она помнила. Однако женская природа брала верх над сиюмоментными желаниями, и Глафира продолжала кокетничать. С приятной памятью в теле, сумбурными мыслями в голове и нараставшим предвкушением в сердце…

Это была новая в текущем месяце любовь полковника Скрыбочкина – Глафира Онуфриевна Пупко. В прошлом политзаключённая и узник совести в психиатрической больнице на Калининских садах, а ныне начальник полиции нравов при казачьем войске – она заботилась о своей незамутнённой в прессе репутации, отчего назначила полковнику рандеву в лесной сторожке, за хутором, где их не могли зафиксировать папарацци.

Скрыбочкину повезло: он не добрал сегодня до своей нормы трезвости, потому успел распознать опасность и нажал на тормоз; автомобиль, швыряясь гравием, боком просунулся по обочине, сшиб кизиловое дерево – и остановился на краю перегородившего дорогу огромного рва, накрытого ветками, сверху которых был набросан тонкий слой почвы. Вследствие недавнего дождя почву местами размыло, что и спасло полковника.

Он понял: это покушение. Видимо, злоумышленникам удалось перехватить телефонный разговор с Глафирой, когда они договаривались о свидании.

– Ништо, – прошептал Скрыбочкин побледневшими губами, выхватив из кобуры пистолет Макарова. – Счас поглядим, хто кому глыбже яму-то выкопает.

Затем распахнул дверцу автомобиля.

– Зачем остановил? – схватила его за рукав ничего не понявшая Глафира.

– Тихо, Глаша, не время долго проясняться, – прошипел полковник.

– Но мы же договорились – в сторожке…

– Да какая сторожка! Похоже, весь наш вьикенд теперя отменяется намертво. Погляди, заблагодаря моему зрению мы с тобою до своей погибели не доехали почитай всего десять метров!

После этих слов он вытащил Глафиру из автомобиля и подвёл ее к краю ямы:

– Видишь?

– Ого!

– Ништо, счас устроим им всем козырную масть.

Он передёрнул затвор пистолета и увлёк женщину в заросли.

…Часа через полтора на дороге затарахтел мотороллер. Подъехав к западне, он остановился. Скрыбочкин не утерпел дожидаться дальше. Выскочив из засады, он свалил наземь сидевшего на транспортном средстве мужика и принялся энергично топтать его грязными ботинками.

Утомился полковник не скоро. После чего привёл незнакомца в сидячее положение, вставил ему в ноздрю ствол табельного пистолета Макарова и прорычал:

– На кого работаешь, трясучий потрох? Учти: скажешь единое слово неправды – и я твои унутренности до последней спущу на ветер!

– Да я вообще не работаю, – заплакал мужик кровавыми глазами. – На пособие живу, как инвалид детства. Иногда нанимаюсь шабашить на базаре. Бывает, кому огород вскопаю или ещё какой-нибудь интим…

– Ну?! – поторопил Скрыбочкин.

– Так сегодня и подрядил меня один мужик поехать сюда – за двести долларов – добить гранатой того, кто в яме ещё живой останется. А потом, вернувшись, ему доложиться по телефону.

– Каков он из себя? – осведомился полковник, изымая «лимонку» из кармана покушавшегося на его жизнь. – Усатый? В чёрном костюме, при галстухе?

– Да, – мужик жалобно сронил выбитый зуб. – Отпустил бы ты меня.

– Ладно, лиходей. Можешь быть свободным теперь, отпускаю, – Скрыбочкин поднял злоумышленника надо рвом и разжал пальцы. Немного помедлив, сбросил вниз и мотороллер. Затем, кликнув Глафиру, взял её под руку и повёл к «Ягуару».

– Раз в чёрном костюме и при галстухе – значит, это Фёдор Крюк, руководитель «пятой колонны» по всему Екатеринодару, жулик и сукин сын первой статьи, – пояснил он. – Клятый вражина, ещё и рэкетом занимается под прикрытием правозащитной деятельности. Недавно Крюк вздумал укрупнять свою деятельность, а я не дозволяю. Вот он и решил, гадюка подлый, убрать меня исподтишка. Нда-а-а… Этому надобно положить конец. Счас двинемся в город, покамест нас не ждут.

Полковник завёл автомобиль, и они тронулись. Правда, через несколько километров пути Скрыбочкин надумал новое.

Молча сделав разворот, он помчался в обратном направлении. Воротившись на прежнее место, спрыгнул в ров и выбросил оттуда наверх стонущего мужика; которого затем, сковав наручниками, затолкал на заднее сиденье автомобиля:

– Не завывай, как недорезанный. Што побледнел, как будто тебя ударили по голове дохлой кошкой? Не боись, не убью: поживёшь ещё, покамест ты мне нужный. Высажу тебя в Екатеринодаре. Отправишься до Крюка и доложишь ему, што я взорвался в яме, как он и планировал. Но ежли надумаешь отклониться от этих слов или станешь ещё какие-нито несанкционированные шутки шутковать, – он сунул в лицо незрячему от травматизма врагу своё красное удостоверение, – тогда можешь не искать предлогов для своего существования, всё одно любой из них окажется дюже слабым: с-под земли тебя достану, не будь я полковник Скрыбочкин.

***

Ещё не ведая, куда потянется дым событий, Скрыбочкин понимал одно: теперь гранату и пистолет Макарова лучше не выпускать из пальцев. Поэтому, шагая по городу, одну руку он держал под мышкой, а другую укрыл в кармане… По счастью, дома у подполковника Куражоблова оказалось тихо. Если не считать выставленных на балкон шестидесятиваттных колонок, подскакивавших от хэви-металла, да ещё танцевавших во всех комнатах голых студенток екатеринодарского института культуры. Которых Скрыбочкин с Глафирой насилу вытолкали. Затем полковник поинтересовался у Куражоблова:

– По какому случаю поминки?

– Жену мою похитили, – махнул рукой подполковник. – Для шантажа.

– Ужас какой, – проговорил Скрыбочкин тоном, означавшим прямо противоположное.

– Ага, ужасный ужас, – весело подтвердил Куражоблов.

– И хто похитил? Небось, Фёдор Крюк?

– Так точно, он самый.

– Чего требует злодей?

– Бездейственности требует. В смысле – чтоб я вас убрать не препятствовал.

– А ты?

– Да вы же знаете: моя корова у меня уже вот где сидит, – подполковник провёл ребром ладони по горлу. – Пусть подавятся бандюги этим сокровищем, не стану я из-за неё горюниться, мать-растрепать.

– Хто б ещё и мою благоверную оприходовал до кумпании, – в знак сопереживания Скрыбочкин сердечно припечатал Куражоблова кулаком по спине. – У меня тоже семейственная нагрузка давно сидит в печёнке. Надоело, не моё это.

– Думаете, после освобождения от семейной нагрузки светлое будущее начнёт приближаться к вам ласковыми шагами? – вмешалась в мужской разговор Глафира. – Ошибаетесь и сами того не понимаете. Это я вам как женщина говорю, поскольку с моей стороны виднее.

– В каком смысле виднее-то? – не понял Скрыбочкин. – Расшифруйся с достатошными подробностями, штобы мы зазря не морочились головами.

– А в том смысле виднее, что последовательность поступков не у всех может соответствовать вашей: после жён они ведь могут приняться и за любовниц, – рассудительным голосом прояснила свою позицию Глафира. – Мне этого совсем не надо. И вам обоим, надеюсь, тоже. Если, конечно, я не ошибаюсь в вашей офицерской чести.

– И то верно, а я сразу до этого не дотумкался, – Куражоблов постучал себя костяшками пальцев по лбу. – Крюк с его поспешниками – они хлопцы ушлые, с них станется. Тогда надо что-нибудь предпринимать. А то не напасёшься на них любовниц.

– В самом деле, – проговорил полковник Скрыбочкин. – Я тоже не готовый выйти за такие рамки.

Он подумал несколько секунд, а потом решил:

– Идём к Хрониду в бар. К нему эти робингудовцы обещали сегодня явиться за мздой. Дак мы знайдём што им противупоставить. Устроим злодеям эффект снежного кома и воздаяние одним махом.

– Поднимать Управление по тревоге? – спросил Куражоблов.

– Не надобно. Я выставил перед заведением наружное наблюдение. Этого достатошно.

…Бар Хронида Сушняка на улице Тургенева издалека бросался в глаза своей гигантской вывеской: «В гостях у Хрони». Баснословный барыш здесь достигался работой в ночное время. Особенно под утро, когда для посетителей на улицу выносились топчаны, на которых трудящиеся пели и блевали, а иногда просыпались заказать новую порцию водки, что и требовалось.

Бывший командир десантно-штурмового батальона в горячих точках, а ныне пенсионер и предприниматель Хронид Сушняк являлся внештатным сотрудником Управления безопасности. Разные разговоры велись в неурочном заведении – это приносило служебную пользу полковнику Скрыбочкину и некоторую материальную приплюсовку Сушняку. А недавно к нему явились трое накачанных мужиков от Крюка, активно расширявшего сферу своего влияния, и предъявили известие, что отныне ночное заведение должно выплачивать Крюку налог ради собственной неприкосновенности и продления жизни лично Хронида; они назначили день, когда придут за деньгами. Теперь настала последняя ночь объявленного срока, и для поимки бандитов подле бара дежурили четверо сотрудников наружного наблюдения: лейтенанты Шашкин, Мамкин, Пильдуев и Чмурыбайло. Маскируясь под незаметных алкоголиков, они выпивали и закусывали на топчанах и повсюду вокруг. Но слишком сильна оказалась система Станиславского: не сумевшие её перебороть лейтенанты один за другим передозировались и потеряли сознание. Они храпели в лужах, давно уже не шевелясь и не ощущая дальнейшего разброса событий. Каждый во сне рассматривал разные интересные темы, о которых впоследствии, наверное, было бы стеснительно вспоминать, если б у памяти офицеров имелась несчастливая возможность сохранять в себе всё подряд. Однако такой возможности не существовало, и нравственно-этические перегрузки благополучно обходили стороной умы и сердца Шашкина, Мамкина, Пильдуева и Чмурыбайло.

Не стоит удивления, что между сновидениями сотрудники наружного наблюдения не увидели, как в бар влетел на всех своих четырёх конечностях местный эстрадный исполнитель Антон Дуплов. Тяжело дыша, он спрятался за занавеску как раз в тот момент, когда из-за угла вывернула толпа визжавших и плакавших от восторга поклонниц. Которые подкараулили его после концерта и преследовали от самой филармонии – а теперь, потеряв из виду, готовы были от горя рвать друг на дружке волосы. Они бежали, вертя головами и выкрикивая:

– Антон! Не прячься от нас!

– Мы не хотим ничего такого! Нам только автографы подписать! Мы даже руками к тебе прикасаться не будем!

– Ну где же ты, Антошечка? Покажись хоть на минуточку, дорогунчик! Мы тебя очень лю-у-уби-и-им!

Цокая каблучками, точно козы на горной тропе, поклонницы промчались мимо бара и скрылись в неизвестности.

Через две секунды утомлённый популярностью Антон Дуплов выглянул из-за занавески.

– Людская пестрятина мне надоела, – полуотстранённо хихикнув, поделился он мнением со своей внутренней тенью. – Если выразиться по-научному, не соустанавливается эта пестрятина с моей гуманитарной концепцией… Трудно, конечно, а ничего не поделаешь, надо выдавливать из себя сопряжённость, обязательно надо.

Идти на улицу эстрадный исполнитель пока опасался. Потому остался стоять на прежнем месте, облегчённо матюгаясь и выжидая время для дальнейшей свободы действий.

Как раз в упомянутый момент семеро парней Крюка вошли в пустое помещение бара, где нельзя было обнаружить никого, кроме нечаянного Дуплова.

– Гля, старается спрятаться, – указал один из боевиков пистолетом на исполнителя.

– А где гарантия, что это – тот самый? – уточнил другой.

– Кто ж ещё, – усмехнулся третий. – Видишь, морда спуганная и глаза как блюдца. Потому что знает, овца, чьё мясо съел! Ишь, занавеской замаскировался, надеется заморочить голову себе и другим.

– Уж кому-кому заморочить, а нам-то – об чём и кому ещё можно надеяться?! – слабовнятно удивился четвёртый, закатывая рукава. – Не-е-е! Хоть он и дурак, но должен понимать, что нас никому не заморочить ни об чём и никакими способами!

Между вышеприведёнными умозаключениями их лица постепенно разгорались огнём мести. И они принялись обстоятельно, не без удовольствия колошматить Антона Дуплова рукоятками пистолетов по гулкому черепу. Правда, певец огорчил насильников тем, что не стал сопротивляться, а беззатейливо рухнул на пол, издав гулкий звук разбитой головой. Когда лужа крови, распространившаяся под его телом, оказалась достаточной, один из громил заметил:

– Сдох, кажется.

Его товарищи утёрли пот с разгорячённых лбов. Множество мелких одобрительных звуков высыпались у них изо ртов и растворились в воздухе, не требуя дополнительных выводов. После того все семеро удалились с удовлетворённо поджатыми губами.