Текст книги "Похождения полковника Скрыбочкина"

– Это верно, я другого поля ягода. Не вижу необходимости нагнетать конспирологические ужасы и готовиться к войне. Никому Россия не нужна, весь мир и без неё живёт как ему хочется. Наши беды содержатся в нас самих. Поэтому вот уже сколько лет не можем навести порядок в собственной стране.

– Природой челувеку дадены целых два уха и только одно ротовое отверстие, штобы он побольше слушал и поменьше говорил, понял? Смешно и позорно тебя слушать, пораженец. Вот потому каждый представитель нового времени завсегда будет на много порядков дороже, чем ты, чучело гороховое. Всё одно што солнечное пятно на фоне пчелы, трудоголящейся среди своих нескончаемых сотовых недостроек… Да и хрен с тобою, Корецкий, оставайся при своём мнении. Сиди тут, будто обожрамшись каменным маслом, и гляди, как история двигается мимо без твоего участия. И вообще, друже, ежли сказать по правде, то как бы ты ни натуживался своим слабосильным мозгом, а под любым масштабом останешься похожим на обезьяну, не способную толковать об крупной политике и других общечелувеческих проблемах. Што с тебя взять…

Примерно в таком духе неизменно заканчивались беседы Скрыбочкина и Корецкого в тени полубака. Ибо Корецкий, прислушиваясь к инстинкту самосохранения, старался не задерживаться на зыбкой почве разногласий, тем более что алкоголь легко служил обоюдному примирению сторон. Разве только иногда, войдя в раж, Скрыбочкин и Корецкий принимались драться дохлыми крысами, держа грызунов за хвосты. Но потом, утомившись, всё равно приходили к усталому нейтралитету и новым тостам за дружбу и справедливость во всём мире.

…В данном месте беспристрастный повествователь, несомненно, счёл бы своим долгом опровергнуть вышеприведённые мнения Скрыбочкина и Корецкого относительно общей направленности исторического вектора. Но поскольку совершенно беспристрастного повествователя вряд ли возможно сыскать в природе, то и опровергать обоих наперсников здесь некому.

***

Иногда ради соблюдения обоюдной вменяемости Скрыбочкин понуждал Корецкого оторваться от стакана и пойти обозреть горизонт. Тот, сделав ладонь козырьком, подолгу вглядывался в мутнозернистую даль, за которой небо, кое-как притулившееся к необъятной водной глади, отчасти скрадывалось облачной куделью, а отчасти – привычной зрительной недосягаемостью. Наблюдение он сопровождал безмолвным шевелением губами, точно пытался проговорить неудобосказуемые слова да никак не мог настачить понятий для внушительной формулировки. А то ещё по случаю внезапно ловил себя на том, что глупо улыбается безо всякой связи с кривобокой неопределённостью своего текущего положения на карте мира. Это его смущало до слёз, и он принимался ругаться уже в полный голос, дабы скорее успокоиться и вернуться к прежнему обзору однообразных окрестностей.

Мысли Корецкого в последнее время жили отдельно от его тела; однако их основная ткань не являлась бесследным секретом за семью печатями, и заключалась она исключительно в быстролётных, безадресных и безответных вопросах. Куда занесёт их первобытная солёная стихия? Что, если утлое судно вместе с двумя слабовразумительными пассажирами вдруг захлестнёт самопроизвольной волной, и оно погрузится в карибскую пучину, дабы превратиться в непроглядный придонный мусор и обрастать водорослями, ракушками и никому не нужной гадостной мулякой? Или, может, его выбросит на пустынный берег какого-нибудь необитаемого острова, где Корецкий и Скрыбочкин, оставшись без воды и пищи, станут питаться друг другом, понимая, что всё равно обречены на медленную и мучительную смерть без мало-мальски вероятной перспективы на спасение?

Думая об этом, Корецкий, разумеется, не сообщал Скрыбочкину о своих сумбурных опасениях, дабы, во-первых, не заронить в его сердце лишней тревоги, а во-вторых, не нарваться на обратную реакцию в виде оскорбительных кулачных перехлёстов… Деваться некуда, оставалось отбросить сколько-нибудь долгоиграющие соображения о неминуемых веяниях непонятного и стараться не забывать о порученном ему наблюдении морского окоёма. Правда, обычно напряжённое внимание скоро угнетало организм Корецкого, и его начинало клонить в сон. Однако он крепился. Ему не хотелось опускаться на дно наболевших кошмарных сновидений, хотя он и не знал иной дороги к физическому отдыху. Корецкий сопротивлялся сну, напоминая себе о гневе и возможном остракизме со стороны Скрыбочкина; а для пущей бодрости регулярно отхлёбывал ром из бутылки, которую всегда носил в кармане. Это помогало ему встречать близкое будущее с открытыми глазами.

По круглому счёту и Корецкий, и Скрыбочкин обтерпелись в состоянии нескончаемого путешествия. Всё чаще им казалось, что никакая сила не сможет нарушить безрадостного однообразия их скитаний среди хлюпанья и плеска чуждой стихии… Но как-то раз во время своей очередной вахты Корецкий вдруг принялся подпрыгивать на месте и с облегчением зарыдал – а затем оборвал слёзы и оборотился к Скрыбочкину, протяжноголосо выкрикивая:

– Земля-а-а! Зе-е-емля-а-а-йо-о-о!

Скрыбочкин, подлетев к нему, высунулся за борт:

– Ну наконец-то! Теперь не сгибнем в море окончательно! Кажись, повезло нам: с первого разу в самую тютельку впопали, – он вытянул пальцы в направлении островерхих соломенных хижин:

– Курени – во-о-он под той купой деревьев – видишь? И казаки в лодках, гля, подвигнулись встречать нас. Да гребут же шибко: потораплюются, молодцы! Только странно, што они пообносились догола: невжели разруха на Кубани до такого дошла?

Тут приблизившиеся в узких каноэ голые краснорожие люди принялись осыпать судно тучами стрел и дротиков.

Это было племя южноамериканских каннибалов, вышедших выполнять свою продовольственную программу, чего Скрыбочкин не знал, хотя опасность для своей жизнедеятельности понял – и прокричал ссутулившемуся от страха Корецкому:

– Ну погоди, сусанин, я тебе все сусала за такую навигацию расщербаю! Исделаю клизму настоящего размера, какого ты заслуживаешь, дармоедское создание!

С последними словами он метнулся за автоматом, стараясь удержать на месте громко ёкавшее сердце…

***

Стрельба длинными очередями сделала своё: каннибалы, испугавшись непривычного грома, пустились обратным курсом.

Скрыбочкин был не столько испуган, сколько зол, оставшись в единственном лице посреди окружающей нелепости (Корецкий успел раствориться в трюме, чтобы трепетать от неизвестности и страха). Он вздохнул с таким глубоким разочарованием, что на нём затрещала сорочка; а потом уселся на прогретую южным солнцем палубу.

Линии судьбы в очередной раз коварно обманули его, сойдясь в неправильной точке планеты.

Возможно, всё так и должно было случиться. Но если бы Скрыбочкин умел заранее представить назревший кандибобер, тогда б он ещё не обижался на жизнь. Однако ему загодя ничего не было ведомо, и это казалось совершенно непростительной загогулиной злого рока!

***

Полковник Скрыбочкин без особенной охоты глядел на размазанную по горизонту колумбийскую территорию и понимал запоздалым сознанием, что Родина не стала ближе, а вместо неё подвернулся очередной малопривлекательный и чуждый регион. Он ничего не мог с этим поделать и только крепче сжимал в руках автомат. Поскольку всё равно надо было как-нибудь существовать в дальнейшем, не забывая о чувстве самосохранения.

– Кривой маршрут у нас вышел, не нравится мне отакая каша, што тут заварилась, – разочарованно цедил он сквозь зубы самому себе. – Ума не приложу, как её расхлёбывать… Вот же незадача! Попробуй теперь угадай, в какую сторону следует плыть. Куда ни кинь, всюду клин может получиться. А Корецкому за его брехню надобно руки-ноги оборвать. Ишь, лоцман хренов!

Скрыбочкину было жаль напрасных усилий, фактически рассосавшихся в первоначальной точке его прихотливого мореходного маршрута.

Между тем над водой густели сумерки. По небу, казалось, расплескали смородиновый сок, стремительно пропитавший обозримую перспективу до самого горизонта. И это не обещало ничего, кроме скорой темноты и новой неопределённости за кромкой истекающего дня.

«Хорошо всё-таки иметь под руками достаточно оружия – это, наверное, поможет мне не отправиться преждевременно в страну предков, неся в руках собственную голову, – думал Скрыбочкин, задрёмывая под лаской лёгкого бриза и в упорно сохраняемом прежнем образе впитывая остаточные излучения чужого голода. – А провиант и огненную воду при мало-мальски удовлетворительном боекомплекте можно будет достать и промеж каннибалов»…

Через полчаса свежий воздух ему наскучил. Тогда Скрыбочкин спустился в трюм и, отыскав там Корецкого, выволок его на палубу. Отдал ему автомат и наказал нести караульную службу до первых лучей солнца. А сам отправился спать.

Едва закрыв глаза, он тотчас же принялся убегать от банды оголтелых снов с чужими глазами и животными повадками. Полковник изо всех сил старался оберечь себя в сохранности; он пришпоривал сердечную мышцу, рождавшую скорость, и метался из стороны в сторону. Однако сны оказались несравнимо более легконогими – они настигли и схватили, и взлохматили, и разорвали на мелкие шматки, и пожрали его… Вот тут-то наконец Скрыбочкину удалось успокоиться по-настоящему, ибо он понял: что бы ни ждало его завтра после пробуждения, а хуже, чем под тяжеловесной пятой Морфея, среди надругательства и ужаса, всё равно уже не будет.

Правда, он не имел уверенности, что обязательно станет лучше. Но подобными пустяками спящему человеку не свойственно интересоваться. И вряд ли следует винить его за это.

Каннибалы

Их схватили ночью. Связали гибкими лианами и поволокли в сельву под крики, бой барабана и матерное недоумение полковника Скрыбочкина, ещё не возвратившегося к полноценной умственной деятельности после многодневной выпивки и кошмарных снов о бесчисленных опасностях малопонятного грядущего.

Утром аборигены долго ощупывали пленников и сокрушённо качали головами: свежедобытое мясо казалось им продуктом далеко не первой категории. Отчего Скрыбочкина с Корецким решили откормить. Их привязали в тени пальмы и день и ночь насильственным образом угощали дохлыми лягушками и сушёными болотными гадами, считавшимися здесь исключительным лакомством. В такой ситуации даже слабоумный догадался бы: их обстоятельно подготавливали к употреблению в пищу.

Надежда на дальнейшую жизнь быстро растворялась за туманной завесой прошлого, как бледный поцелуй случайного призрака.

Корецкий мучался предстоящей кончиной. Его справедливое возмущение среди сосущего ветра времени успело отодвинуться на задний план скудопамятного сознания, уступив место исключительно растерянности и страху, в которых только и оставалось ему нащупывать последнюю опору для своего существования. Корецкий пытался смотреть на себя в отдалённом приближении, но видел лишь недоброкачественную пелену с густо перепутавшимися вопросами и ответами, не имевшими ничего общего с окружающей действительностью. Оттого он ощущал катастрофический отрыв от самого себя и протяжённо плакал, то холодея бледнопористой кожей, а то принимаясь умолять не обращавших на него внимания туземцев о чём-то противоестественном. Его мысли мельтешили, наскакивали друг на дружку и не желали возвращаться в нормальное русло.

Зато полковник Скрыбочкин не тратил умственную энергию на напрасные усилия. Лишь злобно зыркал на столпившихся вокруг него южных людей, похожих на обугленные стволы деревьев, и шептал Корецкому сквозь презрительно сдвинутые зубы:

– Вот пусть тебя, дурня стоеросового, и пожрут, штоб ты потом в дерьмо превратился, раз не умеешь нести караульную службу, как положено по уставу. Мне будет трудно даже вспоминать о тебе без ругательных выражений. Кому другому я, может, ещё посочувствовал бы, но тебе не стану из принципа. А нечего спать на посту! Прозевал нападение – дак теперь и получай по заслугам. Сам виноват, што твоя песенка будет спета.

Такими словами он старался заглушить собственный внутренний голос. Который редко обманывал Скрыбочкина – и сейчас он подсказывал, что впереди не следует ждать ничего хорошего, кроме новых приключений.

Безостановочно вываривавшееся в его душе чувство противоречия не имело пока выхода наружу, и полковнику оставалось только мечтать о том, что хорошо бы в самое ближайшее время освободиться от пут, дабы устроить членовредительство и прочие беспорядки среди местного населения.

Впрочем, не только желаемое будущее, но и недалёкое прошлое не давало покоя Скрыбочкину.

…Хитростью овладев кораблём с грузом оружия, предназначенного для Медельинского картеля, они в скором времени могли бы уже получать награды в России. Но вблизи колумбийского берега, неся ночную вахту, Корецкий по обыкновению уснул над бутылкой рома (не говоря уже о полковнике Скрыбочкине, не просыхавшем в продолжение всей заграничной акции, как и подобает командному составу). Охотники местного племени каннибалов в беззвучных каноэ подплыли к судну и захватили русских для улучшения своего продовольственного рациона… Теперь пленникам оставалось только ждать гибели. Но Скрыбочкин, сидя под ритуальной пальмой, не терял волевого стержня и на всякий случай перетирал связывавшую его руки лиану о камень, оказавшийся за спиной.

Вокруг его лица с неутомимым зудом роились легкокрылые твари насекомого мира. Чуть повыше, в нескольких метрах над его головой, поскрипывали и трещали рассыпчатыми голосами представители птичьего племени, а из зелёного марева сельвы невдалеке доносилось неутомимое виризжание обезьян. Скрыбочкину глодала нутро кручина, оттого что его скоро употребят в пищу, а жизнь на планете продолжится как ни в чём не бывало. В свете сложившейся обстановки ему казалось всё труднее считать себя ценной единицей человеческого общества, однако он не прекращал своего скрытного занятия: тёр и тёр лиану о камень, упорно надеясь на новый разворот возможностей и хотя бы частичное самосохранение.

Наконец настал день, когда туземцы решили съесть свою добычу. Они размалевали тела Скрыбочкина и Корецкого красной охрой, развели большой костёр и принялись плясать вокруг него с криками радостного предвкушения пищеварительного процесса. По счастью, случай не всегда катится под гору, и в означенный момент он переменил направление. Над сельвой, прорвав распяленную во все стороны серую фланель облаков, показался вертолёт. Полковник понял, что это последний шанс и взялся орать изо всех лёгких, силясь перекрыть шум винтов. Представители малой народности, напротив, в ужасе попадали на колени перед Железной Стрекозой, которую сочли злым духом.

Вертолёт двигался низко, укрываясь от радаров; к тому же он был перегружен кокаином, который вёз в Медельин из тайных лабораторий. Когда, пролетев над ритуальной пальмой, вертолёт стал удаляться, Скрыбочкин взревел кастрированным животным, разорвал недоперетёртую лиану и, схватив камень, в сердцах швырнул его вслед летательному средству. Расстояние оказалось удовлетворительным: камень перебил лопасть – и винтокрылая громадина криво обвалилась где-то поодаль.

Каннибалы в ужасе уставились на полковника, который не преминул в угоду моменту картинно скрестить на груди руки, как это делают былинные герои мультипликационных фильмов, дабы продемонстрировать свои преувеличенные бицепсы. Корецкий также от удивления распахнул рот сверх допустимого, отчего имевшаяся у него вставная челюсть выпала на землю. Туземцы, суеверно взвыв, повалились перед ним ниц. Потому что поняли: пришельцы – могущественные духи, особенно тот, который умеет разбирать свой череп на части. Не откладывая дела в тёмный ящик, они принялись умолять Корецкого возглавить их племя. Тот посомневался немного, потерявшись среди разгорячённого словесного мусора туземцев, но после отвешенного ему Скрыбочкиным внушительного удара по печени с готовностью согласился.

Как бы скрепляя данное событие многоструйным согласием природы, на сельву обрушился яркий праздничный дождь. Который не прекращался восемь дней кряду; однако это показалось сущей мелочью и Скрыбочкину, и Корецкому, и всем новоявленным подданным последнего…

С описанного дня жизнь приняла новое качество.

Им отдали лучшие хижины для жилья и самых ненасытных женщин для морального удовлетворения. Корецкого без лишних референдумов избрали вождём, а Скрыбочкина утвердили главным шаманом. Который не замедлил объявить, что боги требуют теперь непомерного количества «огненной воды». Малочисленная народность вырабатывала её из негодных бананов и сахарного тростника. Полковник, при всём старании не успевая столько употребить, сносил остатки алкоголя в обнаруженный им вертолёт, куда не мог проникнуть никто посторонний (потому что Скрыбочкин, как шаман, наложил табу на место падения Железной Стрекозы, предупредив, что злые духи, если кого там изловят, будут пилить этому богохульнику каждую внутренность каменной пилой до самого конца времён). Иногда, правда, полковника брала тоска. Тогда он являлся в хижину к Корецкому и, разогнав его новых жён, по-русски бил тому лицевую сторону за позабытые провинности.

Участь вождя казалась менее кристальной – в основном из-за женщин. Дело в том, что Корецкий, имея прежнюю супругу в Екатеринодаре, давно не был способен выказывать ей свою мужскую привязанность, отчего приобрёл в одном из секс-шопов Порт-о-Пренса электронный эректор, являвшийся последним словом в наномедицинском приборостроении. С помощью которого и общался с туземными жёнами. Те, разумеется, по-женски неустанно похвалялись эротическим колдовством вождя перед своими соплеменницами. После чего обиход Корецкого превратился в содом и гоморру. Потому как слабый пол всюду преследовал его, силой понуждая продемонстрировать своё сверхъестественное приспособление в действии. А отказать в любви ближнему – по закону каннибалов – никто не имел права. Корецкий исхудал, осунулся и боялся покидать свою хижину даже по естественной надобности, отчего вскоре стал похож на человека, внутри которого не только погас свет, но не осталось ни единого мало-мальски тёплого уголька для самодостаточного существования.

– Как видишь, друже, не зря в поговорке присказано, што иногда нелёгкой бывает шапка Мономаха, – с ревнивой иронией в глазах говорил ему Скрыбочкин. – А как же ты думал: ежли вождём тебя назначили – дак сразу должон наступить предел мечтаний? Ха! Нет ничего ошибочнее такого мнения! Это почти каждый дурак знает, што нельзя по жисти взбираться слишком далеко наверх – ить потом можно очень крепко звездануться оттуда, сверху-то. Так звездануться, што розовые зайцы с глаз посыплются, не то ещё какие протуберанцы порскнут изо всех отверзостей… Ох, чует моё сердце, доведут тебя дикие бабы до нехорошего, как пить дать доведут!

– Зависть никого не украшает, тебя в том числе, – оскалившись в ответном ехидстве, Корецкий из последних сил не желал показывать Скрыбочкину свою половую уязвимость.

– А при чём тут зависть?

– Так ведь и ежу понятно, что ты мне завидуешь. Любой на твоём месте позавидовал бы. Оттого и придумываешь свои остережения – уязвить хочешь, криводушничаешь, да?

– Вон как ты меня сразу угвоздил, Корецкий. Прямо не вождь людоедской национальности, а чистый прокурор! Но можешь урезониться и не раскидываться ехидными вопросами, которые валяются на поверхности – для них много ума не надобно. А што касаемо криводушности, дак хто ж из нас без греха? Разве в твоих жилах кровь растекается по прямым линиям? Нет, по загнутым, а в окончательном выражении вообще по кругобежным маршрутам! И думки по мозговым изгибинам путляются как попало в разные стороны, иногда вообще выворачиваются шиворотом навыворот – какие здесь линии можно обследить, а? Или унутренние органы у тебя отличные от других людей и не состоят из сплошных криволинейностей? То-то, друже, не след тебе обвинять никого в криводушности, глупо это и бесполезно. Откуда, спрашивается, может возникнуть прямодушность, ежли сама челувеческая природа произрастает из одних загибистых направлений?

– Вот и не надо тогда изображать сочувствие, полковник, не надо. Я сам как-нибудь со своими женщинами найду консенсус и налажу распорядок, понятно?

– Ну-ну, налаживай. Только гляди, вождь, не надорвись, штобы среди своего распорядку не накласть полные штаны. Хотя и штанов-то тебе в нынешней должности не дадено, хе-хе-хе… Вона как загорел, существуя в обнажённом виде среди природы! А вообще, может это и закономерно, потому как ты есть урождённый от гнилостной ветви челувеческого рода, и теперь тебе, наверное, от чёрной краски не отмыться при всём старании, хе-хе-хе…

Словом, при всех своих плюсах и минусах местная жизнедеятельность не приносила морального баланса ни Скрыбочкину, ни Корецкому, и обоих мучила задняя мысль о Родине, сале с чесноком и малосольных огурцах. Оба существовали здесь день за днём с таким ощущением, будто отбились от поезда и теперь им не осталось ничего лучшего, как постараться с минимальной затратой нервов переждать на вокзале время до прибытия другого состава, следующего в нужном направлении. А время, со своей стороны, конечно, никого не хотело ждать и пожирало их утлые жизни с беспрерывной жадностью животного, старающегося накопить внутри себя побольше жира, дабы не думать о голоде и других несчастьях сопутствующего порядка.

***

Чтобы разъяснить дальнейшее, обратимся к кубанскому спорту. В упомянутой местности возродилась древнерусская игра «медведь». Которая заключается в следующем. Игроки рассаживаются за длинным столом, выпивают по стакану водки и, опустившись на четвереньки, проходят под длинным столом из конца в конец. После чего добавляют по стакану – и возобновляют четвероногое движение… От тоста к тосту всё больше соревнующихся остаётся спать на полу. В итоге наступает минута, когда лишь одному игроку удаётся выбраться из-под скатерти. Он и считается победителем… Так вот, кубанский хутор Гигант не был исключением из культурной жизни, и его сборная выиграла чемпионат России.

Теперь гигантяне возвращались из турне по Северной Америке, куда их пригласили казаки-эмигранты, и где они без особенных усилий оборвали пальму первенства. Для обратной дороги призёры зафрахтовали сухогруз, чтобы переправить домой купленные сувениры. Судно двигалось своим курсом, а казаки день и ночь сидели босиком на жаркой палубе подле канистры со спиртом.

…Первым не выдержал усиленных тренировок обиженный телосложением Петро Штабельный. Он утёрся мокрой от пота буркой и простонал:

– Ой, нету вже сил никаких. Я, наверное, перетренировался.

– Нагрузки следует уменьшать постепенно, – успокоил его атаман хутора Гигант Парамон Нагнибеда, считавшийся капитаном команды. – Варианты любого порядку действий существуют завсегда в богатом разбросе, надо только уметь их правильно перебирать для пользы своего организма. Потому давай выпьем ишшо по единой.

Они выпили. Голый по пояс Васыль Макуха, после каждого тоста судорожно ходивший мутить забортную воду, воротился с упомянутого мероприятия и устало прислонился к атаману:

– Слухай, батька, мне всё не даёт спокою один вопрос: отчего на свете нету справедливости? К прымеру, волетбофлисты – шо, они больше нашего здоровьем рыскуют? Или, допустим, гимнавсты с ахробатами, а?

– Ни в коем разе не больше. Знайшёл с кем сравнивать, смех один. Да если по правде, то существительнее нашего спорту вообще ничего на планете не сыщешь.

– Так отчего жа тогда отношение до нас оставляет желать лучшего? Отчего, спрашуется, «медведя» не включают в олимпийскую программу?

– В энтот раз мы, конешно, прозевали с олимпиадой, – атаман снова разлил по стаканам спирт из канистры. – Но в следующий раз явимся к возжиганию олимпийского огня: в конном строю, при шашках! Пусть тока супротив нас шо-нибудь скажут! Будем стоять на своём требовании, шоб все знали: казаки поперёк совести не ходют!

– Пр-р-рльно! – обрадовался Штабельный. – Будем стоять вусмерть… то есть, насмерть! Надоть же как-то поканчивать с этой принизительной ситуацией! Пусть все в мире знают, шо такое наша национальная игра! И вообще, шо за явление такое – кубанские казаки!

От последних слов пребывавший до сих пор в сонном бреду Григорий Жовтый открыл налитый кровью глаз и прохрипел сквозь кружившийся у него в уме хаос звуков и воспоминаний о будущем:

– Казаки, казаки! Суйте в жопы языки! Скоро дождь будэ!

– Замолчь, паскудник, не гунди почём зря! – окоротил зубоскала батька, на несколько мгновений опустев лицом. – Не то поставлю тебе воспитательную гуглю промежду глаз. А потом дисквалихвицирую и до тренировок больше не допущу. Шоб ты не ронялся лицом в грязь перед уважаючим себя обчеством!

– Это верно, – поддержал его Высыль Макуха. – Нельзя нашему брату зараз роняться лицом в грязь, и без того международная обстановка нам не благоприятствует со всех сторон. Ох, нагнетают чёрные силы обстановку, язви их в корень! Скоро, наверное, всю планету оккупируют, шоб беспрепятственно рекламировать по телевизору свою продукцию…

– Я отой клятый телевизор уже давно не могу глядеть без слёз, – вставил своё впечатление о наболевшем вопросе молодой гигантянин Григорий Середа. – Ить показуют по нему одну гидоту, тьфу!

– И рекламу умонедостижимую всовывают на каждом шагу, – добавил Штабельный. – Можно подумать, у всей страны только и проблем, шо месячные, запах со рта и перхоть!

– Это они специально показуют непотребство, – пояснил атаман. – С тайной задумкою, шоб ради своей шкурной выгоды оказать на нас воздействие.

– Какое такое воздействие, батька? – не удержался от любопытства молодой Середа, задрожав усами.

– Вестернизовать нас хотят, вот какое, – махнул рукой Парамон Нагнибеда. – Только задарма всё это старание, ничего у них не получится… Ну, если взять вас до примеру: хотите вы вестернизоваться али нет?

Штабельный, Макуха и Середа, торопливо перекрестившись, воскликнули вразнобой:

– Упаси боже!

– Да на кой ляд оно нам?

– Чур меня!

Атаман Нагнибеда, одобрительно пошевелив пальцами ног, присоединился к общему мнению:

– Так ото ж, и я не желаю ни за какие коврижки. Достаточно с них того, шо они с наших недр отсасуют полезные ископаемые, будто пылесосом. Да ишшо закармливают нас разной пищевой низкокачественностью с химией пополам. Хрен с ними, от нас не убудет. Однако же никому без нашего согласия не удастся превратить нас в безглуздую биомассу! Пускай боягузы толстозадые и разные жадобы долгорукие поспешают бежать впереди паровоза в этом деле, а у нас совсем инакий шлях. Мы с него никуда не своротим и перекидываться на ихнюю сторону своим ндравственным содержанием не станем!

– Совершенно верно, ни под каким соусом не станем! – без колебаний присоединился к нему Петро Штабельный. – Не дождутся закордонные господинчики! Не до такой степени мы покорные и робостные!

– За это они и не любят казаков, – грустно проговорил Васыль Макуха. – За нашу решимость и правдорубство. Во всём мире не любят, хоть ты шо с ними делай.

– А и пускай себе не любят! – с упрямым туманом в глазах выразился Штабельный. – Нам их нелюбовь безразличная. Потому как у России осталась теперь одна самопоследняя надёжа – на нашу казачью народность. Больше ни на кого у ней надёжи нету, все кругом поперекурвились и запродались в кабалу. Особенно наши богатеи-кровопивцы и чиновники-ворованы. Ух, батька, до чего ж я недолюбливаю этих мироедов. Хто бы мне дал волю – так я б их всех развесил на фонарных столбах! Без единого сумнения! Нафаршировал бы ихней же пищевою химией – та и повздёргивал бы вот этими самоличными руками!

– Молодец, Петро, одобряю твою платформу, – атаман дружелюбными пальцами потрепал казака по смоляной чуприне. – Ништо, прорвёмся! Кровопивцев и ворованов обязательно вздёрнем на фонарных столбах, пусть дожидают своего часа.

– Я бы до кучи и щелкопёров определил в этую очередь на расходное дело, – вставил своё мнение Васыль Макуха. – По-моему, им, щелкопёрам-то, на виселках болтаться способнее, чем пасквили в газетах тискать. Сколь раз об нас плохое писали, помните? Насмешничали, шо нас, дескать, дюже клопотно держать в рамках закону. И шо по всем медвежат… ведмежуйцам… медвежуистам, ёмана, – короче, по всем нам плачут белая горячка и лечебная профилахтика. Ну, типа отак как-то… Предлагать запрет на наш спорт – ну разве это не вредительство? Видать, супротив нас мировые олигархи строят козни. Не здря говорят: у всех панов богато купленых брехунов. Нет, я представляю, шо этую газетно-журнальную шатию надо пустить в расход с наипервейшей возможностью!

– Всех, кого надоть, срасходуем, не сумлевайтесь, – согласился батька. – А потом достучимся до мирового сообчества – и «медведя» в олимпийску программу заставим включить! Но покамест не забудем каждодневно сознавать свою заглавную позицию посреди исторического шляха, ох-хо-хо… Нет, помянёте моё слово: рано или поздно «медведь» станет самоважнейшим национальным проектом. Перспектива! Весь мир от зависти лопнет!

Он перевёл дыхание и направил мысль в новую сторону:

– А не любят нас за кордоном ишшо от зависти. Они же там все приземлённо живут, без огня в нутрянке. А мы, наоборот, можем с любого места хоть прямо в космос стартовать, если имеем при себе достаточно горючего материалу. Через такую причину, сами же понимаете, нам очень просто отрицать весь их проплесневелый образ жизни. У нас ить позади эпоха перемен, да и впереди – она же самая. А у них шо впереди и позади? Если приглядеться, то ничего: одна ровная линия и скукотворение. Так шо пущай завидуют басурмане.

После этих непростых слов Парамон Нагнибеда ощутил философскую усталость в мозговом пространстве и крепкую сухость в горле. Отерев тыльной стороной ладони испарину со лба, он с кряхтением взял канистру и в очередной раз принялся разливать спирт по стаканам.

Внезапно Григорий Середа настороженно вытянул шею:

– А это шо за шихонер проплывает справа по борту?

Все оборотились в сторону его выпрямленной руки. И увидели неопознанное судно.

– Хы! – удивлённо воскликнул Петро Штабельный.

– Йо-о-ошкин фост! – следом за ним выразил продолговатое удивление Васыль Макуха.

– Коли корабель терпит сокрушение, то надо поглядеть, – рассудил атаман. – Может, знайдём на нём какую-никакую малость, годную для поживы.

…Это было судно, с которого каннибалы изъяли Скрыбочкина и Корецкого.

Изменив курс своего сухогруза, казаки приблизились к кораблю. И долго бродили по пустым помещениям. Люди на корабле отсутствовали.

– У меня вот какая думка, – хитро прищурился Петро Штабельный. – Потягнем отэту посудину буксирным образом до дому.

– На шо она нам здалася? – удивился Васыль Макуха. – Не вижу практического смыслу.