Текст книги "Похождения полковника Скрыбочкина"

– Чтобы человека лишить ума-разума, на это надо много времени, непростое ведь дело, – высказал мнение Биздик. И, сделав квалифицированное лицо, предположил:

– Я не исключаю, что там, за пределами нашего заведения, гораздо больше умалишённых, чем здесь, внутри.

– А я тоже не исключаю, – проговорил Скрыбочкин сквозь клокотавшие в горле горькие ноты. – Может быть, вообще не существует ничего хорошего за стенами дурдома, и я на самом деле сумасшедший, утерявший по неизвестному адресу своё первоначальное имя. Скажу больше: иногда я даже не уверен, существую ли я вообще или только сам себе кажусь от нечего делать. Однако это ничего не переменяет в общем смысле обстоятельств. Я всё равно не перестану стремиться до вольного ветру, слышите?

– Да слышим, слышим, умерься интонацией, горлан, шоб тебя вся больница не приняла к сведению, – терпеливо улыбнулся прапорщик Парахин. – Ишь, расшумелся, как будто проблема убежать. Да если по правде, это совсем не проблема! У меня, вон, когда самогон кончился, казаки из нашего куреня «КамАЗом» сдёрнули решётку с окна – и будь здоров: гулял по городу, сколь хватило денег.

– Дак почему же ты молчал, друже, ежли обладаешь такой возможностью? – приподнялся с пола Скрыбочкин, и его лицо засветилось намёком на радость. – Какого беса мы тут занимаемся густословием, расхлябываемся по пустякам и транжирим драгоценное время? Ты же видишь: мы в этом месте никому не сродные. Мы – сами по себе, пообочь реальной жизненности и всех действительных событий. Немедленно кличь весь курень, хто там есть в наличии по штатному расписанию: вдаримся в побег!

– Неправду говоришь, надо всё делать по-умному, а не абы как, – возразил Парахин, при этом улыбка на его лице стала ещё шире. – Занимаемое мною положение позволяет делать как общие, так и частные выводы, потому утверждаю твёрдо: не на пользу в этом деле поспешность. Не может быть ни хрена хорошего, если ты, до примеру, почнёшь суетиться посередь болота: не успеешь вытянуть шо-нибудь одно из топи, как увязнет другое, а когда ослобонишь другое – за то самое время усосётся в хлябь ишшо третье и четвёртое…

После этих слов прапорщик на несколько секунд умолк, почувствовав, что вот-вот утратит первоначальную линию мысли. Он машинально потянул пальцы ко лбу, словно собирался поправить козырёк несуществующей фуражки, но затем, опомнившись, опустил руку и загрюкал полупустым бидоном.

– Короче говоря, преждевременно ишшо нам объявлять казачий сполох и показывать свою разудалость. Не приспел нужный момент.

– Почему? Неужели ты не понимаешь свой инстинкт самосохранения? Нет, не могу поверить, друже! Ить он даже любому животному существу доступный для понимания. Или тебе не наглядно, в какой неправильный коридор событий мы впопали? Невозможно ждать до бесконечности! Не ндравится мне наше положение, мутное оно, тягостное для души. Будто сидишь в крысиной норе, впотьмах, и прокисаешь на корню. Или наоборот, будто мотыляет тебя под многоглазым наблюдением по самому стрежню чужого гнилостного сна, из которого охота поскорее выпрыгнуть, да обстоятельства не попускают. Находиться в такой обстановке и чувствовать себя уверенным в завтрашнем дне – всё одно как пытаться удалить гланды через заднепроходную часть организма! Кому и зачем это надобно? Да никому и низачем не надобно! В конце концов, я хочу беспрепятственно осознавать себя в прежнем образе полносветной челувеческой единицы, которая звучит гордо!

– И я хочу сознавать! – вставившись между Парахиным и Скрыбочкиным, с жаром воскликнул Биздик и ударил кулаком по краю своей неприбранной постели.

– Оно-то всё верно, я тоже не чуждый желания осознавать себя в беспрепятственном русле, – утвердил Парахин в примирительно-рассудительном темпе. – Однако рановато ишшо предприниматься решительными действиями. Надо малость обождать.

– За какими соображениями предлагаешь дожидание продолжать? – стараясь не потерять терпение, схватил себя за колени Скрыбочкин.

– А за такими соображениями, кум, шо лично мне подаваться на волю пока не приспела ситуация. Потому как сессия в Белом доме окончится только через три дня. Тогда для меня и станет возможным побег вместе с тобой и Биздиком. Зачем спешить каждому наособицу? Вот пройдёт три дня – и покличем казаков. Через их помощь – обещаю – тронемся отсюда с богом, как полная святая троица. Подобный вариант тебя устраивает?

– Ну што ж, три дня ещё, так и быть, перемогусь заради дружбы, хрен с тобой, – развёл руками Скрыбочкин. – Оно же, понятная штука, всею кумпанией ударяться в побег веселее, чем однократными единицами. Пускай будет по-твоему, я обожду.

– Вот и добре, – покивал Парахин. – Игнорировать преграды и заковырки умеет не каждый. А мы умеем. Будем гуртом по жизни идтить, как полагается, среди верного дружества и взаимной допомоги… Та у меня с самого началу не возникло даже теневых сомнениев, шо промеж нас с тобою не потеряется общий язык.

После таких слов, посчитав тему разговора исчерпанной, он вынул из кармана пластмассовую расчёску победного ярко-малинового цвета и принялся обстоятельно, с видимым удовольствием приближать к порядку свои кудлатые смоляные брови. А Скрыбочкин лёг на скрипучую панцирную кровать лицом вниз и, машинально закрыв глаза, стал дышать через подушку плывущими сутемками пыльно-снотвористого ожидания. Воздух вокруг был прохладен и несвеж, но ему это казалось всё равно. Он снова настраивался на терпеливую ноту, которой, по его разумению, надлежало иметь равнобедренную конфигурацию среди любых понятий.

***

Между событиями лечебное заведение продолжало выполнять свои функции. Скрыбочкина пытались лечить, ибо он числился самым актуальным больным среди всех текущих пациентов. Так дважды в неделю появлявшийся в отделении гомеопат после первой же встречи предъявил ему литровую бутыль травяной настойки и вычертил таблицу, пояснявшую, в какой день и по сколько капель следует принимать данное лекарство… Реально настойки на троих с Парахиным и Биздиком не хватило даже для одного раза.

Приходил также корейский иглорефлексотерапевт. Который без предупреждения успел воткнуть Скрыбочкину лишь одну серебряную иглу в активную точку на спине. После чего под дикий рёв всего перепуганного отделения едва успел спастись бегством с воткнутыми в правую ляжку четырьмя немытыми от омлета вилками.

А успокоительными таблетками Скрыбочкин и Парахин приспособились ради гигиены травить в клозете опарышей.

Трудно было не ждать момента истины, однако невесть в какую сторону следовало напрягать зрение для его скорейшего обнаружения. Минувшее растворилось в туманной дали, почти ничего после себя не оставив, а грядущего тем более не существовало в сколько-нибудь тверёзых контурах.

Бодрее всего Скрыбочкин, Парахин и Биздик чувствовали себя по утрам, во время трудотерапии, когда слабовменяемый контингент под присмотром младшего персонала занимался уборкой территории, а трое друзей расслабленным шагом фланировали вокруг больничного корпуса, обсуждая разноплановые события мировой истории и современной политики, а также всё, что попадалось им на глаза. Однажды посреди подобной прогулки Скрыбочкин внезапно остановился и, устремив взгляд себе под ноги, задумался.

– Что такое? – встревожился Биздик.

– А вот глянь, какой булыжник симпатишный, – последовал ответ.

– И вправду, форма скруглённая, красивая, – не остался без участия Парахин. – На бабу одноглазую похож.

– Дурень ты, – махнул на него рукой Скрыбочкин. – Я говорю о том, што каменюка-то большой и в руке как раз удобный: ежли им по черепу кого ни то было хрястнуть – враз мозги повыползают наружу.

– И такое не лишено возможности, – согласился Парахин. – Даже от булыжника может незадача приключиться с человеком, над которым звёзды в небе выкладываются неблагоприятно.

– Тю, – удивился Скрыбочкин. – Ты што, сделался верующим в хороскобы?

– Та нет, – мотнул головой Парахин. – Просто было дело: как-то раз я с двумя мадамами ночью возвращался домой с одного банкета, на звёзды глядел, а на пути спопался открытый канализационный люк – так я его и не миновал. Страх как ударился головой, чуть мозговое вещество не вышиб в белый свет как в копеечку!

– Звёзды ни в чём не виноватые, – сказал Скрыбочкин. – Тут вся беда в канализации, дюже много её вырыли под городом. Я тоже, ежли хотите знать, неоднократно пострадавший.

После этих слов Скрыбочкин поведал Парахину и Биздику о том, как часто, возвращаясь вечерней порой со службы, он проваливался в расположенное перед его подъездом канализационное отверстие, у которого каждый раз была подлым образом сдвинута вбок чугунная крышка. Дома, снимая воняющие фекалиями штаны, он утешался мыслью о том, что ещё кто-нибудь из соседей обязательно влипнет в это смрадное непотребство… Однако по утрам, когда полковник выходил на улицу, канализационный колодец оказывался закрыт. «Так дело не пойдёт», – мстительно решал Скрыбочкин и снова отодвигал крышку для соседей… Но вечером, следуя со службы, умудрялся привычно залепиться в канализационную клоаку!

Выслушав рассказ полковника, Биздик не удержался от сочувственного смеха. А Парахин поднял вверх указательный палец:

– Бдительность – вот чего не достаёт каждому из нас, шо тут и говорить!

С этим никто не стал спорить, и они продолжили прогулку

…Дни один за другим вываливались из карманов больничных пижам Скрыбочкина, Парахина и Биздика, как гнилые зубы вываливаются изо ртов пенсионеров, угнетённых скудным питанием и с младых ногтей экономящих на зубных щётках. Помимо бесед и тостов вялотекущий досуг трёх друзей скрашивался посильным ремонтом полупустого телевизора в ординаторской и рукопашными встречами между палатами. А то ещё, пока Скрыбочкин старался не грустить подле очередного бидона с самогоном, Парахин и Биздик устраивались перед растворённым окном бороться с жидомасонами. Это мероприятие совершалось следующим образом. Завидев какого-нибудь прохожего, они в два голоса орали: «Ком цу мир!» (что, по убеждению Биздика, означало на жидомасонском наречии «иди сюда») – и призывно взмахивали руками. Не понимавшие нестройных слов прохожие всё-таки, подчиняясь жестам, приближались из ординарного любопытства. Тогда Парахин с Биздиком сквозь решётку плевали им в глаза и быстро захлопывали окно, дабы не получить ответных действий… Каждую свою победу над невидимым врагом они отмечали очередным тостом, а также народными песнями и плясками; а иногда, обнявшись, плакали, поражаясь, как много развелось на Руси представителей чужекровного ордена.

Скрыбочкин между тем производил регулярные умственные колебания, выбирая направление побега. В конце концов он решил добраться до Турции, поскольку это была ближайшая страна, где ему представлялось возможным укрыться от погони. Для осуществления данного замысла Скрыбочкину требовался турецкий паспорт. Который вряд ли кто в дурдоме умел нарисовать, кроме уголовников.

Значит, следовало найти к ним правильный подход, чтобы договориться.

***

Слабым местом жителей криминогенной палаты был их обычай непрестанно пить чифирь. Для изготовления упомянутого напитка они отлавливали кого-нибудь безответного и отправляли его дневальным в сортир, где обозначенный кандидат должен был целый день поддерживать в пол-литровой банке крутой кипяток с помощью кипятильника, изготовленного из двух перевязанных ниткой лезвий «Нева» и двух воткнутых в розетку проволочек. По первому требованию в банку бросалась пачка чая – уголовники употребляли ритуальный напиток, а дневальный приступал к изготовлению следующей порции незамедлительного чифиря.

Всё шло своим чередом, пока в отделении не отключилось электричество. Вскоре в уголовную палату явился Скрыбочкин. Излучая уверенность в себе, он показал возмущённой публике вывернутые предохранительные пробки – и, спрятав их в карман, объявил:

– Штобы не разводить напрасную говорильню, сразу перейду к делу, хоспода незаконопослушные личности. Предлагаю услуга за услугу. Сготовите мне турецкий паспорт, а я возверну вам электричество для чифиря. И не советую прибегать к силовой методе и прочим безглуздостям: я редко доверяю даже самому себе, не говоря уже обо всех остальных, потому вострые шашки у нас в палате завсегда готовые к действию.

Воровской публике не хотелось терять важную осанку, но пришлось подчиниться обстоятельствам, поскольку другого выхода не оставалось: без чифиря жизнь казалась не мила. Никому не улыбалось, чтоб у него на душе стало томительно из-за отсутствия привычных веществ в организме. И экстренный сход криминогенной палаты постановил удовлетворить агрессора.

Оказия выдалась в тот же день, когда в больницу приехал известный на всю страну экстрасенс Иулий Леонтиевич Доброширкин. «Зарядив» своей целебной силой бидон с водой для внутреннего употребления пациентов, Иулий Леонтиевич затем принялся персонально за Скрыбочкина. Которого долго из-под очков гипнотизировал, встряхивая похожим на кусок перемаринованного мяса квадратным лицом, вытягивая губы и разводя руками с такой скрупулёзностью, что даже не заметил крутившихся рядом и подозрительно прижимавшихся к нему урок…

Через час, выйдя за двери больничного корпуса, полумёртвый от усталости, но удовлетворённый трудом Доброширкин направился к своему автомобилю. Шагая сомнительным зигзагом, подобно человеку, до середины выпитому шаровой молнией, экстрасенс иногда останавливался и принимал подобие той или иной театральной позы, какие считал возможными, дабы любоваться своим отражением в оконных стёклах. Не дойдя до цели самую малость, он случайным движением ощупал свои карманы. Из коих – о ужас! – начисто испарились бумажник и международное удостоверение члена-корреспондента Академии парапсихологических наук. Факт наглого хищения оглушил Иулия Леонтиевича, будто его ударили обухом по голове. Он сначала даже не поверил себе. Потом, конечно, принял разумом несомненную утрату, поскольку деваться было некуда. После этого Доброширкин с гневными криками совершил разворот в обратную сторону и на косных, как морёные поленья, ногах бросился выяснять окончательную правду.

…Уголовники остались довольны украденным удостоверением; но теперь требовалась золотая краска, чтобы нарисовать на его обложке турецкий герб. Они курили подле окна в сортире и, глядя наружу, размышляли, где бы её достать. В описываемое время Доброширкин возмущённым аллюром летел мимо, втянув голову в воротник серого плаща и не останавливаясь перед многоэтажной матерщиной. Это оказалось ошибкой, ибо в пылу экстрасенсорной ругани из его рта сверкнул золотой зуб. Который определил дальнейшие события. Через решётку сортира протянулись две татуированные руки и схватили Доброширкина за горло, а третья, обозначив в воздухе синюю надпись «Не забуду мать родную», выдернула упомянутый зуб вместе с двумя соседними. После чего экстрасенса оставили в покое, и он упал на асфальт.

Поднятая в отделении тревога и тщательный обыск пациентов ничего Иулию Леонтиевичу не возместили. Потому как золотой зуб к этому времени успели перетереть драчёвым напильником в пыль. Которую развели на клею и нанесли на обложку многострадального удостоверения в качестве наобум придуманного турецкого герба.

Скрыбочкин обменял уголовникам на загранпаспорт электрические пробки. И долго шевелил лицом, собирая морщины на лбу и вокруг глаз, отчего его кожа делалась похожей на кору престарелого дерева, и старался среди гербовых печатей прочесть свои новые инициалы. Получалось нечто вроде: «Ысидор Скрыбюль-бей»…

А затем приспело время побега. Потому что сессия в Белом доме завершилась, да и самогон у Парахина близился к абсолютному нулю. Прапорщик через врачей снёсся с хлопцами из своего куреня. Те пригнали первый подвернувшийся бронетранспортёр, сорвали тросом решётку с окна казачьей палаты – и доставили Парахина, Биздика и Скрыбочкина в пригородный ресторан «Казачок» отмечать их освобождение. Ещё трое суток Скрыбочкин пытался не ударить лицом в грязь среди музыки, плясок и задорно реготавших женщин; а потом всё-таки в его мозгу случилось затемнение. После которого он проснулся в луже посреди неясного отхожего места. Рядом стонали свалившиеся вперехлёст Парахин и Биздик.

– Слышь, друже, – позвал Скрыбочкин, ощутив в голове внезапный простор и гулкую непреднамеренность своих грядущих шагов навстречу свежести жизни. – Наверное, пора мне отсюдова удаляться.

– Щас, – всхлипнул Парахин. – Дай мне две секунды, шоб прийтить в себя, а после промозгуемся обо всём остальном.

Был смутный час, когда зевота у тех, кто ещё не спит, начинается во рту, а заканчивается за ушами среди вывернутых наизнанку птичьих трелей тёмного мира. Скрыбочкин возвышался над Парахиным, с нетерпеливым видом стоя на коленях и слегка покачиваясь вперёд-назад; он представлялся себе похожим на пружинистого быстрозубого хищника, готового не только наяву, но даже во сне сожрать любого охотника без скидок на разницу в размерах и вооружении. В отличие от него Парахин ощущал себя гораздо плачевнее, ибо во рту у него стояла жара похлеще, чем в печи для обжига кирпича. На этой почве Парахин чуть было не начал всерьёз опасаться расплавить своим дыханием если не Скрыбочкина, то ещё кого-нибудь, кто рискнёт приблизиться к нему на неосторожное расстояние; однако думать об этом было лень, и он счёл за лучшее отбросить балласт ненужной опаски. Без коего тотчас взмыл в столь умозрительные дали, что мгновенно перехватило в животе.

– Шас, щас, щас, – всхлипывал он, тугоумственным образом летая над заброшенными долинами памяти, а между делом мешкотно поднимаясь на четвереньки. – Лично для меня сейчас главное – это осознать себя и всех остальных. А потом без проблем впоймаем попутку и двинемся в город.

– Нет, попутку можешь ловить сам, я тебе в этом деле не сопутственник, – возразил Скрыбочкин. – Потому как мне в город покамест нет дороги, там меня станут искать днём с огнём. Ежли по-честному, я решил перебраться в Турцию.

– На кой ляд она тебе сдалась, эта Турция? Не осточертело ещё скитаться по разным местам без царя в голове? Или до скончания веков будешь бесприютствовать, как беспочвенный человек? Без ветрил и рулёжной полосы для остановки в отеческом краю?

– Да хто знает, может, я вообще с завтрашнего-послезавтрашнего дня исделаюсь гражданином мира, теперь это никому не возбраняется. Буду как перелётная птица на семи ветрах, для которой способно махать крыльями в любом направлении, штобы связувать промежду собой недоразделённые части света… Хотя, конешно, ты прав: негоже забывать об отеческих гробах и другом всякоразном в подобном духе.

– Вот я и говорю, поехали в город. Не бойсь, не дадим тебя в обиду. Собором любого чёрта поборем, не впервой же. Если потребуется, весь депутатский корпус подымем на сполох, не останешься без допомоги!

– Не надобно впутываться в мои проблемы, у тебя своих дел выше головы. Сам справлюсь со своими заковырами. И домой постараюсь возвернуться. Только не сейчас. Попозже, когда благоприятное солнце станет глядеть обратно в мою сторону.

– Как знаешь, – вздохнул Парахин, задержавшись на коленях параллельно Скрыбочкину и с умеренной энергичностью потирая предплечья, словно опасаясь близкого холода. – По-честному говоря, устал я задумываться об разных заботах, хочу выкинуть всё из головы и начаться с чистого листа. Буду двигаться вперёд по прямой линии, без хитросплетённостей. Как думаешь, получится?

– Получится, друже. Обязательно получится – и у тебя, и у меня. Потому што наше с тобою заглавное благородство заключается в превосходстве над самими собою. А при таком обстоянии понятий разве могут существовать для нас хучь сколь-нибудь вероятные физические непреодолимости и моральные загогулины посреди ровного места? Да никаких не может существовать, даже не предполагай сумневаться!

Они обнялись, чтобы окончательно подняться на ноги. Так – в обнимку – и выбрались на дорогу. А затем попрощались.

– …И вот што ещё, – оборотился Скрыбочкин после нескольких шагов по новому направлению своей жизни. – Одно пожелание есть у меня.

– Какое?

– Нетрудное. Ты, главное, не позабудь его. Ежли где-нито по случайности встретишь полковника Мостыру с его наркомафией – не трожь этого паскуду, не надо. Он – мой…

Сказав последние слова, полковник Скрыбочкин не стал дожидаться ответа. А сразу развернулся и зашагал в южном направлении, стараясь определить азимут по невидимым пока звёздным осыпям среди коломутных небес и надеясь единственно на густые умозрительные способности своего сердца. Он не хотел, чтобы искривлённые случайности вновь сплелись перед ним в бездоказательное чёрное кружево, застя собою последние признаки здравого рассудка. И потому торопился от греха подальше, пока ветер гудел и пересвистывался с другими ветрами в его всклокоченных волосах.