Текст книги "Похождения полковника Скрыбочкина"

– Ну и голова! – восхищённо присел на корточки Парахин, который устал нанизывать на себя непослушные явления и неудобоприятные факты, отчего был согласен почти на всё среднепонятное с точки зрения неформальной логики. – Я-то и сам целых три дня хотел об этом догадаться, да браги не хватило. Всё, давай больше не медлить ни минуты! Подымайся скорее, пойдём шашку выплющивать!

***

Они отыскали железную дорогу, когда миновал дневной свет, и мир обняла ночь, похожая на тёмную женщину с необъятными глазами, в коих переливалась бессловесно обещанная ласка. Парахин пристроил на рельсы лом, и трое друзей превратились в ожидание. Однако появившийся к вечеру поезд, не доехав до препятствия, совершил аварийную остановку. Из него выскочили машинисты с гаечными ключами в руках и бросились к затаившимся в траве вредителям…

Били железнодорожников в меру, но для верности всё же связали. А поезд, раз он теперь считался бесхозным, подвергли беглой инвентаризации.

В товарных вагонах выявились тюки со страусиным пером и скучные связки бухгалтерской документации. Попался незаконный пассажирский вагон; но оттуда народ успел разбежаться, кроме одной коричневой – словно изгваздавшейся в шоколаде и не сумевшей до конца отмыться – пухлогубой тётки. Которая застряла в тамбуре топографическим центром своего тела и орала последними матюгами, норовя болезненно ухватить кого-нибудь за ногу лошадиными зубами.

Померещилась удача в почтовом вагоне:

– Я, когда срочную служил, получал от бати открытки к двадцать третьему февраля, – вспомнил Парахин. – Так вот он-то, батя, кажный год вкладывал мне в конверт вместе со словарным поздравлением десятирублёвую купюру. Червонец – это хорошие деньги для солдата по прежним временам! Простой он был человек, мой родитель, но не без соображения… Усекаете, в чём сегодня заключается наша заманчивая вероятность?

– Усекаем! – охотно выпалил Биздик, у которого от плотного соприкосновения с жизнью всё гуще выступали теплолюбивые пупырышки на руках и спине. – Я понимаю все эти оглуплённые образы и смыслы армейской хитрости! И на живом примере в любое время готов приветствовать твою догадливость, если она сбудется в практических ощущениях!

– Эхма, не штука деньги, а штука разум, – проговорил Скрыбочкин с туманными глазами. – Грехов много, дак хучь бы к ним ещё и быров получить вволю. Што ж, дай-то бог, штобы средь энтой корреспонденции и вправду впопались нам какие-нито внушительные купюры…

Они принялись рвать письма на предмет обнаружения валюты, и упомянутого занятия хватило на всю ночь. Однако пользы это не принесло.

– Дурень был твой батя, – сообщил Скрыбочкин Парахину. – Последний эхфиоб ныне такого не делает, штобы деньги неизвестным образом пересылать.

– Сам ты дурень, – нахмурился Парахин. – Но с тобою суперечничать – всё равно шо ловить воздух пустым зеркалом. Да и лениво мне.

…И всё-таки им повезло. Потому что замыкала состав цистерна с надписью: «С₂Н₅ОН». Завидев которую, Парахин и Скрыбочкин на несколько секунд замерли.

– Первые две буквы с цифрами понять не припомню, – сощурился Парахин, грызя ногти от избытка нервов. – Но в конце – даже не верится – видишь, как в анекдоте, написано: он!

– Ежли он, то я заради такого дела готовый хучь бы и снова запродаться в рабство!

После этих слов Скрыбочкин, обмирая от надежды, ломом пробил в цистерне дыру и подставил рот под хлынувшую из неё струю.

– Ну? Ну? Н-н-ну-у-у?! Не томи душу! – мельтешил вокруг Парахин. – Скажи только: он?!

– Он самый… – с блаженной улыбкой прошептал Скрыбочкин и медленно сполз мимо шпал. – Правильно написали на железяке, без обмана.

– Слава богу, – выдохнул Парахин. – Теперь я могу быть за нас всех спокойным.

…Когда к ним подошёл отставший Биздик (до сих пор из алчности дорывавший почтовые отправления), Скрыбочкин с Парахиным, обнявшись, сидели подле цистерны, заткнутой полушерстяным носком. Глубоко в траву свисали их носовые кольца, через которые в несметном количестве скакали похожие на зелёных чертей не то кузнечики, не то саранча.

– Этот транспорт подходящий, – проклокотал Парахин навстречу настилавшемуся мочегонному туману. – На нём тронемся на север. Согласно проложенной колее! Надо стремиться к простоте и по возможности отвергать всё остальное, правильно я говорю? А если встречные пешеходы станут голосовать по пути нашего следования, то будем подбирать всех подряд – и денежно с них поимеем за пассажирскую грузоперевозку.

После сказанного он крепким движением скруглил кулаки, точно это могло помочь ему сохранить в памяти мира все только что скруглённые в его мозговом пространстве самоценные соображения. Однако мир остался равнодушен к его когнитивным вибрациям. Отреагировал только близлежащий Скрыбочкин.

– Правильно говоришь! – воскликнул он, переполнившись внезапным чувством солидарности с Парахиным, Биздиком, травой, цветами, облаками в небе, даже с воздухом в своих лёгких. – Пускай в этом мире далеко не всё от нас зависит, но кое-што таки зависит, и на том спасибо справедливому устройству закономерностей! Ни к чему нам дюже далеко заглядывать в грядущность и задарма беспокоиться, надобно просто продолжать каждодневную поступательность без страха и колебаний! Живы будем – не помрём! Как говорят по-нашему, по-руссконародному: страшно видится, а выпьется – сладится! Хто едет скоро, тому в любой дороге споро!

***

Состав двигался медленно. Едва он набирал скорость, как трое друзей принимались тормозить, а затем кто-нибудь один бежал к цистерне проверить, не прохудилась ли затычка из полушерстяного носка. Назад его приволакивали в полном беспамятстве, чтобы продолжить путь до следующего раза… Иногда подносили стакан застрявшей в тамбуре бабе, если она не слишком плевалась; потом пели с ней хороводные песни, целовались и строили пространные планы на совместное будущее.

Управляться с допотопным локомотивом было непросто, тем более что все мало-мальски второстепенные механизмы эфиопские железнодорожники успели сломать задолго до Скрыбочкина, Парахина и Биздика. Вдобавок состав имел гораздо большую протяжённость, нежели хотелось бы трём нечаянным путешественникам, и бегать от локомотива к цистерне представлялось занятием весьма утомительным. Но что уж тут поделаешь – пришлось с этим смириться, ведь в жизни существует мало удовольствий, которые не требуют для своего достижения затраты усилий.

– Эх, шланг бы вдоль поезда протянуть! – периодически принимался мечтать Парахин. – Такой то-о-олстый бы шланг, длинномерный, как бывает на заводе спиртопровод… Эх…

Впрочем, разговорами об окружающей действительности друзья утруждались редко. Если и касались чего-нибудь конкретного, то лишь вскользь, по настроению.

– Што-то природа вещей для меня становится всё менее узнаваемой, – заметил однажды Скрыбочкин, безадресно покрутив пальцами в воздухе.

– А для меня не становится, – отозвался Парахин. – Нет, бывает, конечно, шо я не каждый пустяк узнаю, но такое и раньше случалось. По-моему, всё идёт нормально, не вижу поводов для опаски.

– Для опаски-то и я поводов не вижу. Однако мысли иногда просыпаются и тычутся, как слепые кутята в пустые места.

– А ты начни веселиться как следует, и сразу не останется мыслей.

– Чего же тут начинать, ежли я до сих пор вообще не прекращал веселиться.

– Тогда зачем такой вопрос задаёшь? – удивился Парахин.

– Дак никакого вопроса с моей стороны и не было, – уточнил Скрыбочкин. – Я просто наблюдением поделился с тобой, друже.

– Ага, вот так, значит. Ну, тогда я за тебя остаюсь спокойный.

– Спасибо. Я за тебя тоже, вродеб-то, не имею причины беспокоиться.

– Это точно, ни малейшей причины не имеешь.

– Ну, тогда и не буду.

И они рассмеялись от радости существования, свалившись на пол вагона, – и смеялись битых десять минут, пока не насытились весёлыми звуками. А затем замолчали, продолжая двигаться сквозь мерный перестук колёс согласно проложенным рельсам…

В подобной обстановке трудно было не верить в свою удачливую звезду.

***

Дни выгорали гроздьями под знойным абиссинским небом, скукоживались, как обойдённые употреблением ягоды, и один за другим осыпались в нети. Время и расстояние оставались без новостей, всё больше теряя смысл, пока не достигли окончательного растворения в общей интоксикации мира. Так и вышло, что когда поезд, лязгая железом и скрипя деревом, ворвался в зону боевых действий между войсками Эфиопии и Эритреи, Скрыбочкин, Парахин и Биздик этого не почувствовали, поскольку лежали с помрачённым рассудком, стараясь лишь не выпасть по ходу следования из транспортного средства

Здесь второй год шли позиционные бои, никто не двигался с места и не хотел перемен, не говоря уже о наступательных действиях.

Между тем, миновав передовые позиции парализованных внезапностью эфиопов, грузовой состав на полных парах приближался к эритрейской линии обороны. Обе враждующие стороны опомнились и открыли по нему огонь… Добрый десяток фугасов разнёс поезд на куски. Пролетая среди коих, Скрыбочкин перевернулся в воздухе и узрел пылающий спирт, фонтанировавший из пробитой цистерны.

– Падлю-у-уки-и-и! – зарыдал он. И, схватив непомерный обломок железа, ринулся на эритрейские укрепления.

К нему присоединился Парахин. Размахивая недоплющенным ломом и трезвея на ходу, он мчался среди клубов дыма и пыли, безумолчно выкрикивая отчаянные слова:

– Вот как, значит, вы с нами! Ладно, поглядим, хто над кем надсмеётся последним! Это ещё не окончательная точка, мы зла не забудем! Всё одно нам теперя нечего терять! А ну, супостаты, хто среди вас самый смелый – покажись мне навстречу!

Не отставали и Биздик с коричневой бабой, освободившейся от несуществующего отныне тамбура. Все четверо извергали проклятия и угрозы, не скупясь на мимику. И неслись вперёд со смазанными от быстрых движений лицами, которые светились тёмным обещанием смерти. Тени их голосов летели следом и, не умея догнать друг дружку, умирали среди грохота артиллерийской канонады.

Эфиопские войска, завидев неожиданное подкрепление, загорелись боевым энтузиазмом – и поднялись в незапланированную атаку. Никогда не наблюдавшие русского смертельного мужества эритрейские солдаты в панике ударились отступать, беспорядочно отстреливаясь из автоматов.

…Когда бой угас, эфиопский генерал Дусту Гилисту Ковириам поднялся на вражеский командный пункт. Где увидел эритрейского командира – полковника Драна Биту Псису. Которого Скрыбочкин с распалённым лицом устало бил ломом по почкам, приговаривая:

– Военные секреты кому другому будешь выдавать. А меня не интересуют ни стратегия, ни тактика, мне моральное удовлетворение требуется за твою подлость!

Адъютант шепнул что-то генералу. Ковириам шагнул к Скрыбочкину:

– Ты отважно сражался, раб. Отныне можешь снять своё медное кольцо. И принимай командование взводом.

– Надобно ещё зарплату обторгувать, потому как я задёшево свою шкуру не впродам, – недоверчиво выворотил лицевую часть Скрыбочкин. – Ты, мил челувек, назови конкретную цифру, штоб я удостоверился, будет ли она стерпимой для моей охфицерской чести, а после того и поглядим, какой промежду нас может получиться консенсус.

***

Дальнейшая жизнь быстро вошла в удовлетворительное русло. Скрыбочкин получил более чем достойную зарплату, капитанские погоны и взвод головорезов под своё начало. Биздик пристроился фельдшером при санчасти. А Парахин совершил завидную карьеру, в пять дней дослужившись до начпрода. Единственной помехой до поры служили рабские кольца в ноздрях. Но в ходе очередного наступления друзья приватизировали на случайной стройке сварочный аппарат – и ночной порой уединились в руинах, дабы вернуть себе человечески облик… На свет и крики сбежались шнырявшие повсюду представители международной прессы. Вскоре весь мир облетела фотография в газетах, где Парахин удерживал орущего Биздика, а Скрыбочкин, оскалясь, приближал тому к лицу струю газовой горелки. «Так эфиопские коммандос пытают своих пленных», – пояснялось под снимком.

Впрочем, трёх друзей это не волновало. Они копили валюту и существовали как мудрые растения, которым со всех сторон светит безвозмездное солнце. Потому что жить, как говаривал Скрыбочкин, можно всюду, где хорошо, пока не станет плохо. Лишь изредка их брала тоска. Тогда они сливали в санчасти спирт, оставшийся после промывания инфицированного инвентаря и, устроившись под первой попавшейся пальмой, дегустировали его дольше обычного. А потом, запрокинув к небу покрытые чёрной окалиной лица, душераздирающе пели что-нибудь наподобие:

Чёрный во-о-орон, чёрный во-о-орон,

Что ты вьё-о-ошься надо мной?

Ты добычи-и-и не добьёшься,

Чёрный во-о-орон, я не твой…

Коммандос

Стреляя из пушки и пулемёта, лавируя между воронками и подпрыгивая на ухабах, бронетранспортёр оставлял за собой хвост взвихренной пыли и мчался к вершине холма, от которой его пытались отсечь заградительным огнём. Вскоре, подорвавшись на мине, он перевернулся на бок и пустил в небо клубы чёрного дыма. Из его люков с незамедлительной скоростью выскочили эфиопские наёмники – полковник Скрыбочкин и капитаны Парахин и Биздик.

– Вперёд! – прокричал Скрыбочкин, выпустив наугад очередь из автомата. – Не бойтесь и следуйте за мною! Счас в мёртвую зону впопадём, хде пушки нас не достанут!

И, не дожидаясь окончания своих слов, бросился наверх.

Капитаны Парахин и Биздик с привычной военной безраздумчивостью последовали примеру полковника. Другое дело, если бы для них жизнь выбилась из штатных представлений о тесно переплетённых возможностях пополам с привычными человеческими пожеланиями относительно всего простого и беспристрастного. Но она не выбилась и побуждала к единственно верному направлению… Настроения Скрыбочкина, Парахина и Биздика сошлись в единый вектор, когда они втроём, толкаясь локтями и подбадривая друг друга матюгами, ворвались на боевую позицию – и их взглядам открылось непонятное. На открытой местности, не утруждаясь маскировкой, валялись бойцы. Подле восьми безоткатных орудий над неподвижными телами плакал и хохотал всклокоченный мужик в рваных сапогах. А в окопах и вовсе не было ничего, кроме обрывков газетной бумаги и продуктов отхожего солдатского времяпрепровождения…

Скрыбочкин спустился в блиндаж.

– Што такое? Почему не встречаете начальство? – гаркнул он на ломаном амхарском языке. – Хто тут старший по званию?

– Я старший, – медлительно воспрянув с пола, отозвался бородатый майор на чистом русском. И, приняв официальное положение в пространстве, представился:

– Майор Девясильцев.

После чего счёл возможным уточнить:

– А вы разве – не того… не проверяющий со штаба?

– Нет. Я новый командир полка. А ты земляк мне, выходит? – изумился полковник Скрыбочкин, потеплев глазами.

– Да все мы здесь русские. И на той стороне – тоже наш народ, – майор махнул рукой в направлении вражеских позиций. – Кто ж ещё в наёмники пойдёт, за ихние-то быры фуфлогонские.

– А почему трупы для похоронной команды не складируете? – спросил полковник Скрыбочкин.

– Это не трупы. Они живые пока. Просто к вашему прибытию, извиняюсь, протрезвиться не успели до человеческого образа… – после этих слов Девясильцев, служебно сведя брови, снял телефонную трубку и проорал в неё:

– Николай, прекрати обстрел дороги! Он – не проверяющий, он – наш новый комполка!

– Кому это ты розпоряжаешься? – подозрительно склонив голову набок, поинтересовался Скрыбочкин.

– Кореш мой, командир вражьего артдивизиона, – ответил майор. – Живём с ним душа в душу, грех пожаловаться какой безотлагательный человек. Если к нам со штабу кто-нибудь едет – разворачиваем орудия и даём ему отлуп изо всех стволов. Смежники со своей стороны тоже не отказываются огоньку подбросить. Ну, а если-тобыть их тревожат – мы помогаем заимообразно… Ладно, чего на сухую беседовать: идёмте до стола, я для встречи канистру правильной жидкости припас.

***

Война нравилась Скрыбочкину всё больше. Быстро дослужившись в наёмниках до полковничьего звания, он с эритрейского фронта был переведён на восток, в область Огаден, где державу беспокоила повстанческая армия этнических сомалийцев.

Дальнейшие события вполне удовлетворяли. Чаще всего комполка Скрыбочкин, начмед Биздик и начпрод Парахин затворялись в командирском блиндаже и упивались собственным существованием насколько хватало питьевого спирта. А затем совершали стремительные вылазки на неприятельскую сторону, где их по-добрососедски встречал бывший кидала с екатеринодарской Дубинки полковник Конь. Дело, как правило, затягивалось надолго, особенно если им сопутствовали особистки Оксана Глядищева и Джульетта Анусидзе.

Когда появлялись беспилотные самолёты-разведчики – не имело значения, какой принадлежности, – по ним открывали огонь с обеих сторон. И, разумеется, совместными с Конём усилиями оборонялись от обоюдных проверяющих… Один раз на позиции удалось пробраться корреспонденту CNN. Которому неизвестно кто без лишних слов надавал прикладом по морде (затем, правда, отпустил с подвешенной промеж ног гранатой Ф-1). Чудом спасшийся журналист потом подтверждал в газетах, что война развернулась нешуточная и участвовать в ней сумеет не каждый самоубийца.

Порой глушили носорогов на шашлык с помощью полковой артиллерии. Но вообще снаряды старались экономить. Потому что представители окрестных племён регулярно приходили выменивать их на спиртное.

Впрочем, не только розовые тона марали холст военно-полевых событий на удалённых от цивилизованного мира просторах Африканского Рога. Тёмных красок беспокойства добавляли мародёры. Назначая суточный наряд, полковник Скрыбочкин старался направить мародёрами в близлежащий посёлок самых дисциплинированных офицеров, кои не забывали правильно рассчитать его собственную долю в приватизированном имуществе. Но местное население жаловалось на грабежи и прочие противоестественные секвестры ещё какими-то несанкционированными лицами. Пуще того, однажды в посёлок явился полковник Конь со своим разведбатом и после краткого мордобоя провозгласил, что берёт аборигенов под свою охрану от всех покушений, а за это станет взимать с них ежемесячную плату. Тогда терпение Скрыбочкина дало трещину. Он собрал кворум из всех, способных ещё держаться на ногах, и двинулся восстанавливать справедливость… На входе в населённый пункт их встречал сооружённый по настоянию Скрыбочкина кумачовый транспарант: «Дабро пажаловать, наши освабадители!» (Аналогичный плакат с незначительной разницей в орфографии приказал вывесить на противоположной окраине посёлка и полковник Конь).

– Теперь никакого насилия не бойтеся! – объявил Скрыбочкин, собрав старейшин. – Мы будем вас охранять.

– Нас уже охраняют, – ответили ему.

– Ха! Ха! Ха-ха-ха! – расхохотался полковник, безапелляционно вздрагивая ноздрями. – Ошибочное ваше мнение, аксакалы! Не охраняют же, раз мы прийшли и можем сей момент сотворить с вами што захотим. Эх вы! Живёте здесь в темноте дремучей, всё равно как тыщу лет назад, не знаете правопорядку!

Кончилось тем, что местные жители стали оплачивать свой нейтралитет обеим сторонам, за что Скрыбочкин и Конь были друг на друга не в обиде. Потому как земляк с земляком всегда поделятся чужими деньгами.

…Между тем нашумевшим эфиопским полковником заинтересовался начальник израильской разведки Моссад Соломон Порнухер. С целью вербовки на свою сторону означенного коммандо в зону конфликта вылетел агент Порнухера майор Иосиф Шлямбур, имея при себе пятьдесят тысяч долларов для подкупа.

***

Однажды вечером Скрыбочкин, Парахин и Биздик составляли рапорт в штаб.

– …Сегодня всеми силами вверенного мне полка произведено наступление, – диктовал полковник. – В ходе артподготовки подавлено пять… нет, пятнадцать огневых точек противника. Срасходовано… Семён, сколько мы сегодня снарядов запродали душманам черноротым?

– Двадцать ящиков.

– Срасходовано двадцать ящиков снарядов… А бэтээр почём Коню сплавили?

– Да на танк махнулись. Без боекомплекта, правда.

– Пиши: отбили танк. Уничтожили до батальона живой силы. Наши потери… Сколько бойцов в посёлке триппер на концы намотали?

– Шестеро, – отозвался Биздик. – А один вчера с крыши сарая навернулся и сломал ногу.

– Тогда так пиши: шестеро легкораненых, один – тяжёлый.

Внезапно в блиндаж влетел смуглощёкий наёмник с распатланными усами:

– Оптическая разведка доложила, что к нам из тыла едет несогласованный джип!

– Обратно проверяющего наслали, – догадливо ощерился Скрыбочкин. – Объявляю боевую тревогу! Развернуть орудия! Перекрыть дорогу заградительным огнём!

И оборотился к Парахину:

– Семён, оторвись наконец от кружки, не то всю свою будущность пропьёшь ни за понюх табаку! Давай звони скорее Коню: пусть подсобит нам своею артиллерией!

Никто не знал, что в джипе находился министр обороны Эфиопии Дырыну Возазоре Узаду. Который ехал поднять боевой потенциал армии, для чего вёз на передовую два мешка с орденами. Когда вокруг автомобиля стали рваться снаряды, сбрендивший от страха водитель вылетел из кабины и понёсся прочь; а появившегося наружу министра взрывной волной подняло в атмосферу и – уже потерявшего сознание – зашвырнуло на верхушку придорожной пальмы.

К счастью, Узаду не успел прислушаться к себе. А если б успел, то ему непременно почудилось бы, что он перестал органическим образом сливаться с духом времени и утратил генеральный вектор своей гражданской перспективы…

***

Между происходившими событиями никто не обратил внимания на плавно опустившийся на почву парашют. Из-под которого вылез майор Моссада Иосиф Шлямбур. Ради безопасности стараясь максимально неприметным образом совместиться с окружающим пейзажем, он прошёл несколько километров в юго-восточном направлении – и обнаружил на дороге брошенный джип. Автомобиль оказался на ходу, и Шлямбур, чтобы сэкономить время, подъехал на нём к боевым позициям.

– Пропустили-таки проверяющего, мазилы, – процедил Скрыбочкин, погрозив подчинённым кулаком. – Ничего не можете исделать как следует! Да и то: трудно представить челувека с правильным глазомером, штобы, как вы, каждый день пил без закуски!

После этих слов он одёрнул на себе китель, подскочил к майору Шлямбуру, на ходу подобрев глазами. И потащил гостя в блиндаж, ради куража выделывая ногами загогулистые коленца и декларируя свою готовность к дальнейшей отчётной процедуре:

– Добро пожаловать, хосподин начальник! Вот сюда, к столу. Милости просим, как говорится, чем богатые, тем и радые! Чуяло моё сердце, што руководство сверху должно нас чем-нито порадовать – вот она, чуйка-то, и сбылася!

В течение следующего часа Скрыбочкин, Парахин и Биздик вливали кружками спирт в ничего не понимавшего агента, игнорируя закуску, которая только препятствует пищеварению, и провозглашая тосты за дружбу, мир во всём мире и добро с кулаками. Потом Скрыбочкин выдавил скупую слезу, припав к новоприбывшему:

– Извините за нашу скудость: передовая позиция, не до особых роздвлечений же. Мы тут все придерживаемся воинской славы и понимаем её каждый день на собственных шкурах, потому некогда жировать. Знали б загодя – тогда другое дело, подготовились бы без недостатков. Но счас мы исправимся по полной программе. Поедем в посёлок, до девок. Они здеся не хужей, чем в разновсяких Аддис-Абебах и других столицах: не девки – чистый деликатес!

Несмотря на малоохотное сопротивление, Шлямбура вытянули на свежий воздух, закинули в допотопный танк и повезли сквозь густую африканскую ночь, ничего не различая через забитую саранчой смотровую щель, выкрикивая песни и досадуя на отсутствие ровной дороги. Через минуту танк рухнул в обрывистое русло пересохшей реки и перевернулся кверху гусеницами.

– Нормально! – успокоительно прокричал Скрыбочкин, ощупывая шишки и ссадины на голове Шлямбура, – Это несурьёзные сповреждения! Главное, што мы не успели отъехать далеко от дома! Счас воротимся за стол!

– Добрый казак не брезгует – шо попало, то и трескает! – в тон ему жизнерадостно гаркнул Парахин. Но затем, сообразив, что его реплика оказалась невпопад, исправился:

– Ишшо у нас говорят: казак из пригоршни напьётся, из ладони пообедает, однако до вас это не относится. Для вас мы ужо расстарались от души! Полною чашей, эхма, вр-р-разгуляемся!

– А после – баньку сообразим! – развил перспективу Скрыбочкин. – Нашу, народную, африканскую! Ох, даже заранее представлять такую парилку одно удовольствие: упаримся-ухлещемся до полусмерти!

– Банька – это хр-р-рошо! – Парахин, отворив глаза, несколько раз подпрыгнул, дабы обозреть всех свысока и поскорее взбодриться. – Банька – она кр-р-рофь вр-р-разгоняет! Ща почувствуешь каждой фиброй своего телесного устройства! Та и я, без ложного оскоромства, не откажусь, мать твою на четыре стороны! Банька парит, банька и правит! Как-никак нашему брату нечасто удаётся отдохнуть от безотлагательных забот! Можно сказать, истощаемся на своих рабочих местах ни за фунт изюму! Сгораем синим пламенем, как бензин в бешеном моторе ради одной мимолётной скорости! Так хоть развеяться в баньке, шоб не журиться! Р-р-развеяться – кр-р-рофь вр-р-разогнать!

Смеркавшееся сознание майора Шлямбура соединило баню и кровь в кровавую баню. Сердце заколотилось у него в груди обезумевшим от страха подранком. Агент подумал о предстоящих ему унизительных вопросах и вполне вероятных истязаниях. Время будто запнулось о незримую часовую стрелку и, перестав томиться неизвестностью, размазалось окрест призраком непроглядного, скользкого на ощупь бездействия. Шлямбур понял, что его раскрыли, и уже не ждал пощады. Единственное, что притупляло положение – это полное отсутствие сил. Которых ему теперь не хватало даже на торжественное прощание со своей угасавшей харизмой. Самым лёгким выходом казалась быстрая и безболезненная смерть, однако упасть в её благодатные объятия майор не представлял доступного способа. Как, впрочем, не представлял ничего иного уже через несколько секунд, утратив последнюю способность к движениям мысли и отдавшись на волю неясных сущностей, катастрофически размножавшихся среди его проспиртованных извилин.

Скрыбочкин и Парахин, подхватив Шлямбура под руки, с шутками-прибаутками поволокли его в расположение части. Дрожа как в лихорадке, агент Моссада бестолково скалил зубы и кисло перебирал ногами. С одной стороны, в эти минуты Иосиф Шлямбур чувствовал себя воплощением беспомощного одиночества, сошедшего с полотна аллегорической картины неизвестного художника; с другой – ему было трудно нарисоваться в собственном воображении по-настоящему плачущим или смеющимся, как если б он превратился в покрытого ржавью робота. Вопрос о том, что делать дальше, дабы вернуться к прежнему человеческому облику, остался далеко за скобками его рассудка и не обещал в скором времени объявиться на повестке дня в сколько-нибудь заметном масштабе.

А воображение Скрыбочкина и Парахина ничего особенного не рисовало, оттого у них тоже не возникало вопросов даже в смутном приближении к реальности. Они просто хотели радоваться тому, что им удаётся беспрепятственно жить на свете, пользуясь безнаказанными удовольствиями. И под углом упомянутого желания принятый ими за проверяющего майор Шлямбур не имел ни малейшего шанса вырваться из их крепких рук без достойной встречи со всеми вытекающими последствиями.

***

Ночь приближалась к концу своей первой половины, и мелкозернистые россыпи неба вокруг Южного Креста как раз достигли удовлетворительной точки накаливания, когда Дырыну Возазоре Узаду очнулся в кроне пальмы. Кто-то снял с его тела мундир, оставив взамен одни жёлтые от времени кальсоны. Джип также отсутствовал на прежнем месте.

Поминая ночных мародёров нехорошими мыслями и сердечно желая им отрицательного жребия, министр покинул пальму. С тенью отвращения к самому себе он боязливо поёжился и огляделся по сторонам. После чего плотно запахнулся в норовившие соскользнуть наземь тонкие кальсоны и двинулся быстрым шагом прочь от места происшествия, дабы не оставаться среди недобропамятной точки координат.

За время долгой военной службы министр Узаду успел привыкнуть к неблагоприятностям, а также к разным поворотам в неожиданные стороны. Он не сомневался в том, что из любых затруднительных положений существует выход, надо только суметь его отыскать при достаточном освещении разумом и логикой. Потому он шёл, выверяя направление по ночным светилам, и не ждал худшего.

Однако далеко не всегда человек может предполагать настигающий его (вскачь, скорым шагом или даже ползком – это не имеет значения) сюжет новой жизни, имеющий подавляющее содержание, рядом с которым всё остальное теряет смысл. Не предполагал ничего подобного и несчастный Дырыну Возазоре Узаду. И, конечно же, это неведение его не оберегло.

Министра задержал через несколько часов направлявшийся в санчасть с порожней канистрой капитан Парахин.

– Ты шо тут без дела шатаешься в обоссанном исподнем? – гаркнул он, стараясь не упасть между широкими шагами вокруг собственной точки отражения в нулевом пространстве. – Казак на службе горит, а без службы тухнет – ото ж по тебе и видно. А ну, ходи со мной! Щас я тебе приищу работу или другую какую забаву, шоб не тынялся в бездельном образе.

Он заволок непонятливо упиравшегося Дырыну Возазоре Узаду в служившую «красным уголком» землянку. И, усадив его за грубо сколоченный стол, подсунул карандаши и несколько кусков серого ватмана:

– Наказ тебе будет такой. Забудешь на ночной период, как глядеть на супротивника скрозь прорезь прицела. А для попутного отдыха выпустишь к утреву боевой листок.

Министр, в свою очередь, попытался бурными словами и жестами выразить отказ, за что лишь схлопотал в зубы. Ибо Парахин и по-русски уже ничего не фильтровал слуховым образом, не говоря об амхарском. А по тому, как набухло беспрекословной тяжестью лицо неугомонного капитана, Узаду понял себя до крайности малоразмерным и слабым, из чего не могло последовать дальнейших возражений во сколько-нибудь удовлетворительном приближении к осязаемой реальности.

– Опишешь текущую обстановку, – углубил Парахин голосовую команду для слабопонятливого аборигена. – Но не забывай об чувстве меры, не забрехивайся до безглуздой чрезмерности. Не то, – он прислонил к министерскому носу крупногабаритный кулак, – сам знаешь, шо с тобою станется.

И без промедления испарился, подперев снаружи дверь лопатой.

Любому неприятно сознавать себя незначительной деталью чужих фантазий, однако деваться Узаду было некуда, и он скрепя сердце приступил к работе. С этого момента время для него потекло в несколько раз медленнее прежнего. Чему он, впрочем, не удивлялся, а просто ждал чуда и перемены своей участи любой ценой.