Текст книги "Похождения полковника Скрыбочкина"

Между тем в кругах приверженцев ислама росло возмущение. Доходило до смехотворного. Так, например, когда в Тегеране состоялись спортивные соревнования, и туда прибыл самолёт сразу с несколькими командами из Европы, местное руководство у трапа встречало делегации из разных стран, а переводчик объяснял одному из почтенных имамов:

– Это – футбольная команда из Бельгии… Это – гребцы из Германии… А вот – представители французского дискобола…

– Нет-нет, пусть отправляются назад! – замахал руками возмущённый имам. – За дискобол у нас дают пожизненное заключение!

Кроме того, вскоре неудачливые убийцы из «Эль Кудс» воротились на родину и доложили в полагающихся инстанциях о чрезвычайной неуязвимости Скрыбюль-бея. Тогда командование Корпуса стражей исламской революции отрядило в Стамбул секретную спецгруппу, составленную из лучших специалистов, с тем чтобы захватить его живьём, доставить в Тегеран и, выпытав о тайных связях с шайтаном, принародно судить затем на какой-нибудь площади.

Сгущались тучи и с севера. Начальник екатеринодарского Управления безопасности полковник Мостыра, прознав о вопиющей утечке металлолома в Турцию, решил проследить новую международную мафию. Как раз в упомянутое время командир екатеринодарского авиаполка полковник Крысюк, обменяв на свалке вторчермета новый истребитель на три тонны чугунного металлолома и заодно приобретя подержанный самосвал, искал теперь на него подходящего водителя, который, не задавая вопросов, подрядился бы доставить полковника и чугун в Стамбул, где можно сбыть металлолом легендарному Скрыбюль-бею. Мостыра, улучив момент, под видом ординарного дальнобойщика нанялся работать у Крысюка почти даром. Не откладывая дела в длинный ящик, оба двинулись в путь.

Пока призрак смерти наплывал на Стамбул с севера и востока, Скрыбочкин не терял времени, употребляя его для обогащения. Передоверив надзор за продажей дискобола Парахину с Биздиком, он изыскивал новые способы. Например, по ночам вымогал милостыню у богачей вблизи мест их сугубых развлечений. Или подкарауливал европейских туристов подле борделей, заставляя их сочинять объяснительные записки для Интерпола и выплачивать штрафы за незаконные развлечения. А то попросту устраивался с обеда под часами на площади – и, методично задерживая граждан, сверявшихся с ними, разъяснял, что недавно выкупил у муниципалитета означенные часы, дабы взимать плату со всех внезапных пользователей. Деньги выходили небольшие, но и они не вредили.

Случалась и любовь, чаще всего с черноокой Лейлой, от которой неизменно пахло сладкими цветочными духами да легкопростимым женским воровством чужих намерений. По своей прежней профессии проститутки пышнобёдрая красавица Лейла перепробовала в постельном ракурсе едва ли не половину Стамбула и в текущий период пришла к убеждению, что удовлетворить её сразу всеми способами не сумеет никто слаще Скрыбюль-бея. Единственный дискомфорт во взаимоотношения дамы и кавалера вносили её нескончаемые слёзы и уговоры об официальном матримониале. Пусть Скрыбочкин и прежде в разнообразных странах не останавливался перед бракосочетанием, в этом он не усматривал ничего страшного; но шариат требовал обрезания, на которое при любом исступлении страстей ему было жалко расходовать свой организм.

В остальном беспокойства не приключалось. Кроме, разве, вялотекущих отклонений со стороны Биздика, давно мечтавшего стать незамутнённым человеком и по этой причине мимоходным образом пристрастившегося к опиумному кальяну. Однако после нескольких нравоучений тот устал мучиться синяками и взял в ум, что наркотик для здоровья небезопасен.

Время широкой пёстроцветной лентой выворачивалось навстречу Скрыбочкину, Парахину и Биздику. Ощущая себя легко и необязательно, трое друзей наживались с невообразимой скоростью и параллельным образом с исступлением диких набобов избавлялись от денег, стараясь не думать о завтрашнем дне. Что проку размышлять и беспокоиться о событиях, которые пока не произошли, но в большей или меньшей степени вероятны, хотя, конечно, не факт, что обязательно произойдут? Не говоря уже о том, что нет совершенно никакого проку переживать из-за событий, которые даже в предположительном наклоне невозможно представить. Нет, Скрыбочкин, Парахин и Биздик ничего лишнего не воображали. И ни о чём не беспокоились. Их существование никому не причиняло заметного вреда, оттого они представляли себя в полном праве ожидать от окружающего общества ответной безобидности во всех проявлениях.

***

Даже если б трое друзей удосужились как следует оглянуться по сторонам и вникнуть в раскидистые корни своей популярности, то наверняка сочли бы противоестественным выражать несогласие с местными суевериями, от коих торговому предприятию Скрыбюль-бея, по гамбургскому счёту, выходила одна неприкрытая выгода. Вполне закономерно, что Скрыбочкин, Парахин и Биздик не вникали в напрасное, а просто пользовались своим фантастическим имиджем без мягкотелой рефлексии, как пользуются тёплой погодой северные животные, жадно пожирающие всё, что произрастает и шевелится окрест, дабы обрасти максимальным слоем жира для выживания среди неизбежных морозов и зимней спячки.

…Долго ли коротко ли, а на исходе одного смутного от зноя дня Крысюк и Мостыра прибыли к месту назначения. Скрыбочкин узнал об этом в середине вечера, когда, явившись на базар, застал там незаурядный скандал. Выяснилось, что Парахин и Биздик третий час отказываются приобрести у какого-то российского полковника чугунный лом, предлагаемый уже почти безвозмездно.

– Вот, Скрыбюль-бей, хорошо, что вы пришли, – подскочил к нему Крысюк с оттопыренной от возмущения нижней губой. – Объясните, почему эти турки у всех покупают металл, а у меня – не желают?

– Они не турки, – дружелюбно разъяснил Скрыбочкин, сплюнув полковнику на сапог. – С турками было бы легше, а моих башибузуков хучь по стенке размазуй, как гороховый суп, всё одно они непроколебаемым образом останутся хуже ослов упёртых. На Руси, слава богу, дураков лет на сто припасено, потому их достанет всю Турцию запрудить, штобы содержать мне обиход по промыслу и добытку. Хотя, конешно, где приход да расход, там не без хлопот – ну да ладно, мне такое по привычности.

Затем он оборотился к своим помощникам:

– Это што за театр и цирковое представление в одном хлаконе, издеватели? Кому потребен отакой ваш балаган с посторонней публикой? Я вообще не пойму, вы што – заради дела торгуетесь? Или уже с жиру сбесились, троглодиты земноводные, раз хотите испятнать мою репутацию ни за продых табаку? Или у меня бедная хфантазия, и я не допридумывал до правильной реальности? Может, вы оба совсем стыд и страх потеряли? Думаете, стану с вами тетешкаться, как с детьми недорослыми, без сколь ни то было возможной прибавочной стоимости? Нет, скорее вы оба разом провалитесь в адское пекло и станете там лаптями щи расхлёбывать, чем я соглашусь в это поверить! Разве можно в здравомыслимом рассудке отказуваться от дешёвого дискоболу? Да ни один приличный бизнес не потерпит таких недоразумений! Мы должны марку держать, как люди порядошные! А не сидеть спустя рукава, как гольтепа беспредметная, штобы об нас нехорошие слухи распространялись! Брехня не лежит у плетня, сами знаете! А правда – тем более!

– У него ничего куплять не станем, хоть режь меня на мелкие шматки, – дохнул ему в ухо перегаром Парахин, упрямо пожелтев лицом.

– Нет, я всё-таки не понимаю! – вскричал Скрыбочкин, с трудом удерживая нервы в кулаке. – Или у вас с Биздиком воображение окончательно ослабло, што вы ни до чего лучшего не смогли додуматься, кроме как приносить вредительство и подкладывать мне свинью под нос?! За всё то добро, што я для вас исделал?!

– Лучше я соглашусь сидеть в любом нищем месте наподобие мусорной кучи без жизненного движения, чем заниматься товарно-денежным оборотом с таким беспредметным и низкозадачным субъектом, – сформулировал Парахин. – Ты хоть каким-нибудь краем догадываешься, хто это такой перед нами знаходится собственной персоной?

– Не догадуюсь. И хто ж он такой? Иллюзорное явление? Или достопримечательная личность?

– Крысюк он, а не личность, – от возмущения и решимости Парахин крупно задрожал, как будто в нём назрела война между верхней и нижней половинами тела. – Это командир полка, где я служил… Сам с горючесмазочного склада воровал спиртягу канистрами – и хоть бы раз с кем-никем из личного состава поделился. А меня до полусмерти загонял по нарядам из-за вытрезвителя! Вот и посуди: разве может у нас вокруг Крысюка шевелиться хоть малый червь сомнения? Я считаю, шо не может. Ты меня не первый год знаешь, я зря тарандеть не стану ни о себе, ни об ком другом, даром шо Крысюк мало соответствует человеческому облику. Гадина он первостатейный, с таким дело иметь – себя не уважать!

– Ежли гадина, тогда другое дело, больше ни об чём не спрашиваю, – согласился Скрыбочкин. – Даже заради выгодного бизнесу я себе рук не обмараю и совесть не промочу.

С этим он повернулся к авиационному полковнику. Опустил руки по швам и, грозно раздвинув густо налившиеся оловом глазные яблоки, вытянулся во весь свой немалый рост:

– Слыхал, какие сведения про тебя народ сообщает наисамыми горькими выражениями? Так што давай, не задерживайся, незваный гость. Не пытайся давить на мою сердобольность, ступай отсюдова подобру-поздорову, покамест я не рассыпался перед тобою в любезностях. Не то счас сделаюсь челувеконенавистником, а тогда сам за себя отвечать побоюсь. Будет тебе здесь погибель или увечье от несчастного случая.

После таких слов, не останавливаясь для передышки, Скрыбочкин послал Крысюка на все буквы, какие позволяла русско-турецкая орфография без оглядки на цензуру.

Авиационный полковник сжал было кулаки для драки. Он не любил, когда его сбрасывают со счетов, и старался по возможности не допускать этого. Впрочем, своевременно осознав троекратное превосходство вероятного противника, Крысюк после секундного колебания сообразил, что для него безопаснее будет отступиться. И покинул место свары несолоно хлебавши.

Между ожиданием дремавший в кабине автомобиля Мостыра был удивлён, когда его работодатель, возвратившись после скандала с какими-то оборванцами, приказал вываливать металлолом прямо здесь и самолично его распродавать.

– А как же тутошняя мафия? – поинтересовался Мостыра, разминая ладонями обвисшие после неверного сна щёки и тщетно пытаясь соотнести собственные планы с лихорадочной действительностью. – Да и как же полиция – разве она позволит? Я считаю, мы должны быть во взаимоуважаемом соотношении с местным законом. Или ты считаешь турок остолопами отпетыми, которых разрешается не принимать близко к сведению? Нет, это тебе не сказки из «Тысячи и одной ночи», это реальность, где можно в стамбульской тюрьме задержаться надолговременно и безо всяких разговоров!

Вместо ответа бледный от усталости Крысюк, чувствовавший себя прозрачным и бессмысленным, словно бурдюк с дистиллированной водой, только высвистел носом воинственный звук и махнул пыльной рукой. Его заботило другое. Полковник не знал здешних цен на чугунный лом и боялся продешевить. Но не везти же обратно никому не нужный металл! Делать нечего, оставался единственный шанс не вылететь в трубу – опуститься до розничной торговли хотя бы по себестоимости.

Вопреки опасениям торговля пошла бойко, и к ночи большая часть чугуна оказалась реализованной… А под покровом набравшей силу темноты к сидевшим над остатками чермета Крысюку и Мостыре подкрались только что прибывшие в Стамбул иранские агенты – и, оглушив полковников дубинками, погрузили обоих в большой пластиковый мешок для транспортировки в Тегеран под видом бытового мусора.

Дальнейшая судьба нечаянных путешественников оказалась далека от положительного вектора. Крысюка благополучно доставили в Тегеран, и он спасся от казни лишь тем, что был благополучно обменян Россией на какого-то второсортного шиитского проповедника, специально для такого случая вынутого из постели с внештатной сотрудницей екатеринодарского Управления безопасности в садо-мазохистском борделе. А Мостыре по дороге повезло сбежать, обманув бдительность стражей ислама фиктивными приступами дизентерии. О нём даже писали в газетах, ибо на границе Курдистана он попался на воровстве овощей с небогатых грядок местных жителей. За это Мостыру согласно суровым горским законам целый день возили на телеге в огромном чане с нечистотами: присутствовавший рядом палач непрерывно взмахивал мечом на уровне шеи полковника – и тому, спасаясь от расчленения, приходилось нырять в фекалии… Затем его отпустили, и он продолжил путь, стараясь красться впереди собственного взгляда и думая ногами, как пугливое животное. Досада крепкими зубами выедала его нутро день за днём, не теряя беспрекословного аппетита и не желая останавливаться для малейшей передышки, разве только во сне, когда в уме темно и человек сам себе не нужен… Кое-как добравшись до Екатеринодара, Мостыра всё же не сошёл на нет, а благополучно занял прежний руководящий пост. И поторопился выцедить в осадок пережитые ужасы злой чужбины. Единственное, что ему было легко – так это не обращать внимания на разлитую в воздухе общую служебную неприязнь. «Нас по станицам да хуторам на мероприятия посылает, – перешёптывались сотрудники за его спиной, – а себе аккурат в Турцию командировочку пригадал. Вон какой загорелый воротился домой, сатрап!». Какое было дело Мостыре до чужих мнений? Ему и своего морального груза хватало, чтобы с превеликим трудом не помнить о нём.

Что касается Скрыбочкина, то обстоятельства стихийного стамбульского рынка ему благоприятствовали, и он – совместно с Парахиным и Биздиком – не прекращал обогащаться без скидок на праздники и выходные. Лиры и куруши рекой текли сквозь его пальцы, не замедляя оборачиваться шумными оргиями, драками, задорной русской показухой с битьём посуды и случайных окон, а также перманентной борьбой с похмельным синдромом. Он уже с трудом понимал, откуда что берётся и за какие заслуги ему такое море разливанное всего подряд. Оттого старался по возможности экономить умственные колебания, не видя в них ни малейшего прока, и просто пользовался собой ради многочисленных удовольствий без разбора.

Но в конце концов Скрыбочкин устал от Стамбула, Лейлы, танца живота и анисовой водки-ракы. С каких бы позиций он ни рассматривал своё положение, ничто его не устраивало в достаточной мере. Захотелось ветра перемен и возвращения на Родину.

– Всякую игру надобно уметь закончить вовремя, – заявил он однажды Парахину и Биздику. – А то может статься, не закончишь вовремя – и из покорителя жизни перекинешься в безденежную человекоподобность или ещё в какое-нито существо навроде шута горохового. Лично мне такая будущность не улыбается. Пора нам задуматься об отъезде.

– Возможно, ты прав, – поскрёб в затылке Парахин. – Как говорится, за морем теплее, а дома светлее.

– А мне тоже надоело, – сказал Биздик. – Сопьюсь я здесь. Не хочу.

После этого короткого консенсуса Скрыбочкин пересчитал остатки нажитой на гостеприимной чужбине наличности – и купил на базаре полкило бриллиантов. Вечером, сидя в ресторане, трое друзей долго прикидывали, как безопаснее перевезти драгоценности через Кавказ с его горячими точками. И постановили, что Биздик должен проглотить означенные бриллианты, а Скрыбочкин с Парахиным станут пуще ока охранять его всю дорогу. Решение оказалось единогласным, несмотря на слёзные протесты Биздика. Которому пришлось затем битых два часа давиться крупными камнями чистой воды, запивая их пивом с креветками…

***

Последний день своего пребывания в Турции Скрыбочкин, Парахин и Биздик пожелали как следует отметить. И закатились по ресторанам, от души выпивая «на посошок» и меняя увеселительные заведения, заказывая красное вино и разноцветных женщин, швыряясь фужерами и стаканами, мусоря оставшимися деньгами и стремглав приближаясь к последним границам сознания. День незаметно перетёк в вечер, а вечер переплавился в непроглядную и на удивление продолговатую ночь. Среди которой Скрыбочкин надумал попрощаться с Лейлой. Его друзья не стали протестовать против этого желания – все трое вышли на свежий воздух из очередного прокуренного помещения с маловразумительно гремевшей музыкой и двинулись по ночному Стамбулу.

– Эх, братаны, – вздохнул Парахин, радостно задрожав щеками, обсыпанными сахарной пудрой от рахат-лукума. – Если бы вы знали, как мне всё здесь обрыдло, в этой недогиблой туретчине! В этой сточной яме мерзогадостных пороков! Страсть, с какою силой обрыдло! Душа кипучими слезами подмывается и просится до дому! Вот прямо сейчас разбежаться бы по дороге, врубить форсаж и полететь птицей длиннокрылой, умчаться по-над крышами! До дому, до дому, до дому!

– Дак мы, можно сказать, уже почти вдома, – согласным голосом отозвался Скрыбочкин. – А в Стамбуле – так себе, одни призраки наши осталися.

– Призраки – это хорошо, – не удержался от суждения Биздик. – Им повсеместно дорога открыта. Могут перетекать в любую сторону, ни с кем не сообразовываясь.

– И я об том самом толкую, – мечтательно проговорил Скрыбочкин. – Мы тоже здесь не привязанные, и нам нихто не возбраняет двигаться на все четыре стороны.

– Ото ж, – вторично приплюсовался к общему мнению Парахин. – С одного боку, здешняя жизнь вроде ничем не заслуживает обид и придираний. Но я восьмым чувством чую: недаром оно всё так-то гладко и ровно. Сколь разов уже мне доводилось убеждаться: когда дела обстоят за край легко и правильно, это обыкновенно не случается спроста, это затишье перед очередным искривлением жизненных планов. Совсем не в нашем интересе дожидать неизвестных закорючин и бедственностей, сидя сиднями на тёплом месте. Правильно я говорю?

– Правильно, – не стал спорить Скрыбочкин. – Никаких бедственностей нам не надобно. Потому в любом разе не ошибёмся, когда пересилимся над собой, штобы вовремя убраться с-под удару всяковозможных неожиданностей и разной недоли. Ну, потеряем бизнес, да и ладно. Зато не превратимся в мух, которые по своей жадности согласны утопиться в миске с вареньем, штобы напоследок обожраться за пределами допустимого природой и здравомыслимой логикой. А ежли б у нас не достало духу, то остались бы мы в прежней позиции, и неизвестно ещё каких незадач могли бы дождаться. Ить даже обезьяна иногда падает с пальмы, потому как и на старуху бывает заваруха, это вам не ружьё, которое висит на стене да при любом случае выстрелить не способно по причине отсутствия снаряжённого патрона. Мы же не в театре обретаемся, а во всамделишной жисти, с ней шутки шутковать, оставаясь в бездейственности, лично я никому бы не посоветовал, да и сам не стану. В общем, правильное решение мы приняли, чем дальше об этом думаю, тем более остаюся довольный.

Он приложился к прихваченному из ресторана пузатому кувшину с креплёным красным вином и предложил:

– Споём, што ли…

Они шли и пели, не обращая внимания на бледные щупальца чужих снов, тянувшиеся к ним со всех сторон. Останавливались приложиться к кувшину, отправляли естественную надобность в словесных выражениях мыслей, но старались не портить момента напрасными спорами о пустяках. Впрочем, и спорить-то было не о чем среди дружеского умосложения. Между тостами Скрыбочкин, Парахин и Биздик развивали планы о том, как они станут дальше выживать среди человеческого планктона, хищной глобализации и построенного на глупости прискорбного миропорядка – а потом снова пели. Попадавшиеся по дороге люди и животные, заслышав строевые песни российских композиторов, замирали с задумчивыми лицами, а прочие уклончиво-малоубедительные тени, наоборот, с оглядчивой торопливостью порскали в разные стороны, рассыпались наподобие пересохших горошин и всасывались в кромешье недоглядности.

– Всё-таки наша жизня – она, шо ни говори, штука неплохая, и даже иногда бывает интересно глядеть на неё снутри, – проговорил Парахин, задержавшись подле фонарного столба из-за кратковременного головокружения. – Только жаль, смысла в ней маловато.

– Ох-хо-хо-хо-хо… – вздохнул обременённый драгоценным грузом Биздик и устало прислонился плечом к Парахину. – Да ни в чём его нет, смысла этого: ни в жизни, ни в смерти, ни в тебе, ни во мне… Да ни в чём вообще, даже в бриллиантах.

– Уцыть ты про бриллианты, долдон! – строго погрозил пальцем Скрыбочкин. – Ихний смысл ты почувствуешь, когда настанет нужное время. А счас про другое думай и выговаривай!

– Это верно, – поддержал его Парахин. – Про бриллианты тут пока невместно разводить словесность. А про жизненные материи – можно… Вот, до примеру, для чего человек проживает на белом свете и своими испарениями коптит небесную плоскость?

– Для того чтобы гнить и наблюдать за своим постепенным разрушением, – хихикнув, пробурчал Биздик.

– Или наоборот, штобы стараться поменьше представлять обо всём таком, – возразил Скрыбочкин. – Подумаешь, гниение и разрушение! Не мы первые, не мы последние, каждый челувек постепенно истекает и сходит на ноль. Просто одни делают это весело и приятственно, ублаготворяя душу и тело разновозможными способами. А другие тужатся вести здоровый образ жисти и мучаются страхом – как бы не усохнуть или не кончиться от преждевремённой случайности. Спрашуется, кому легше, первым али вторым? Кому увлекательнее?

Ответом ему было понимающее молчание обоих спутников. После чего Скрыбочкин заключил:

– То-то оно и есть, што для нас даже вопроса об том никакого не стоит!

А затем все трое двинулись дальше, вернувшись к хоровому пению и кувшину с вином.

Несколько раз им встречались случайные хулиганы и шайки ночных грабителей; однако всем удавалось спастись бегством, ибо у трёх друзей было благодушно-чемоданное настроение.

Скрыбочкин, Парахин и Биздик шагали, не разбирая пути – то по тротуарам, а то и прямиком по проезжей части. Лёгкий ветерок тёплыми пальцами вздымал волосы у них над головами, потрескивавшими от внутреннего электричества, и заметал их следы вековой стамбульской пылью, обрывками бумажек, лоскутами целлофана, а также обломками слов, утерянных неизвестными беспечниками, и другими звуками, давно пришедшими в ненадобность, успевшими умереть и высохнуть без употребления. Здания за спинами друзей как по команде гасили окна и сворачивались, точно вялые осенние листья, и бледнели, и растворялись в густоте недалёкого минувшего. Зато в небе светили незамутнённо яркие звёзды. Которых было так много, что казалось, каждому среди живых и мёртвых достанет по звезде. А то, может, и больше…