Текст книги "Похождения полковника Скрыбочкина"

– Ладно-ладно, спробую чужие берега на вкус и цвет: может, они окажутся богаче на удачливую вероятность, чем я располагал допрежь сегодняшнего дня. Вдома-то она, удачливая вероятность, обыкновенно склизкая, што карась, которого сколь ни ухватывай руками среди воды – и раз, и второй, и третий, – а он знай себе вышныривает из пальцев на волю, будто издевается над твоим азартом… Ладно-ладно, я покамест на судьбу не обиженный, потому как имею возможность топтать землю живыми ногами. А за границей мне, может, легче продыхнётся под тёплым солнцем. Или ещё пощастит заняться каким-никаким бизнесом. Даже в шахматах, вон, у пешки иногда появляется шанс прокрасться в ферзи, дак то всего лишь игра для умственного роздвлечения, а жисть – она не игра на деревянной доске, она куда как богаче на непересказуемые кандибоберы. Разве я хуже других или умом обделённый? Нет, звиняйте, ничем я не хуже других-прочих и на своей умственной планке крепко держуся, хучь и старались надо мною в дурдоме врачи-вредители, рук не покладали, но это всё одно што мёртвому припарки… Ладно-ладно, удалюсь покамест – погляжу на мир, не розсыплюсь, не сахарный. Иные не как я, а вообще семейственным образом страдают туризмом, да ещё платят деньги за эксхурсии – и остаются довольные. Я же, наоборот, бесплатным способом получу соприкосновение с чужбиной, зимогором похожу-поброжу среди достопримечательных мест – разве это не выгода? Смешной вопрос был бы, ежли б от кого-нито я смог услышать обратное мнение, што не выгода! Нет, сколь предположений ни крути, сколь ни заворачивай их в будущую сторону, а всё одно я под собою пока не наблюдаю минусовой черты…

***

Вечерней порой в единственном неразбомблённом поселковом баре сидел огромный негр по фамилии Джон Блэк, являвшийся командиром взвода наёмников. Коротая скудный досуг, он долго наблюдал за расположившимся по соседству незнакомцем. Который, не выпуская из руки стоявший у него в ногах мешок, стремительно опорожнял стакан за стаканом, а взамен с закрытыми глазами выцеживал из себя одни голые ругательства без определённого адреса, как будто искал границы не то темноты, не то какого-то запутанного смысла, однако не управлялся с координатами своего местонахождения среди вымученных условий текущего момента, отчего сердился и представлял собой неясную угрозу.

Наконец Джон Блэк не выдержал и, держась за пистолет, подсел к подозрительному незнакомцу:

– Простите, мистер, я бы хотел взглянуть на ваши документы.

– Это можно, – ответил тот глухо, точно его голосовые связки отяжелели от густоты времени. И, не отрываясь от своего занятия, щедродушным движением извлёк из кармана красную книжечку с золотым гербом и надписью жирной латиницей: «TURETSKI PASPORT». Внутри документа имелась залапанная до неразборчивости фотография, а под ней значилось: «ISIDOR SKRIBOOL-BAY».

Откуда командиру наёмников было знать, что означенный документ изготовили для Скрыбочкина екатеринодарские уголовники, смертельно опасавшиеся его гнева.

– Что вы делаете в зоне боевых действий? – спросил озадаченный Джон Блэк.

– А ничего существительного, – ответил Скрыбочкин, медленно открыв глаза. После чего встрепенулся, как если бы в голове у него прозвучал внезапный сигнал затруднения и тревоги – и, оборотив слабозрячее от жидкостей лицо к своему нечаянному визави, убедительно похлопал того кулаком по спине:

– Понимаешь, мистер, третий день я пытаюсь оторваться от хвоста, а в успешности своих действий не дюже уверенный. Ить даже птица оставляет за собою воспоминание в воздухе, пусть невидимое, но всё одно сообразное направлению. Што уж говорить об челувеке: за ним следом пойтить и не потеряться – раз плюнуть. Я не исключение, куда деваться… Дело в том, што мне надобно срочно возвернуться в Турцию, мистер. А пограничники за российские рубли не пропускают. Совсем обнаглели, доллары им на взятку подавай! Вот ты, наверное, жалованье получаешь в валюте? Может, одолжишь тыщи две-три?

– Нонсенс, – недоверчиво перекосил челюсть рейнджер, которому слова Скрыбочкина показались похожими на тёмную вереницу бегущих друг за дружкой крыс с прожорливо загнутыми вниз усами. – Почему я должен одалживать свои деньги случайному человеку? Где гарантия, что вы вернёте долг?

– Возверну. Провалиться мне под землю на этом самом месте, ежли обману. Могу поручиться за себя твёрдым словом турецкого охфицера.

– Словом офицера?

– Им самым. Эх, устал я объясняться с тобой по-хорошему. Ну да ладно, розшифруюсь окончательно: я ить был в Россию засланный. Для диверсионных целей, штоб капитализм ускорить на постсоветских пространствах. Жаль, взрывчатое вещество у меня закончилось, теперь ничего не поделаешь, пора домой отбывать. Но в том парадокс, што отбыть-то не получается, вот и хоронюсь до времени тишком-молчком в затрапезной видимости. Круглая незадача да и только! Как тут быть, спрашивается? Ты пойми: невозможно мне громко заявлять об себе на каждом углу, служба не позволяет. Што называется, здравствуйте, мать честная, вот вам и Юрьев день!

– Какая мать? – не понял Джон Блэк.

– Да не суть важно какая. Плохих матерей в природе не бывает вообще-то… Не бери в голову, друже, это руссконародное ругательство такое заколупистое или по-простому сказать, присказка. Я же давно тут знахожуся. Всему успел научиться, в том числе и словесности разностороннего назначения. И вот – сам видишь, какая препона: застрял, как кур в ощипках. Обидно мне на одном месте торчать без дела. Да и опасно. А я, между прочим, не с пустыми руками тут обретаюсь: слава Аллаху, обогащённого урану наворовал целую кучу – надо его побыстрее в Стамбул свезти для отчёта перед начальством.

С этими словами Скрыбочкин грохнул на стол мешок. Из которого, не глядя, вынул правой рукой два больших обломка чугуна. И медленно, со значением повертел их перед носом наёмника:

– Погляди и прочувствуй, это же не простое вещество, в нём сплошные рентгены. Вот и представь, што я третий день тут рискую здоровьем, находясь среди отравленной атмосферы. Скоро, наверное, сам почну светиться в темноте.

– Боже мой! – подпрыгнул на стуле Джон Блэк, и далёкая абстракция в виде необязательного бледного пятна из кошмарных снов вдруг, сгустившись, обрела конкретные очертания мучительной смерти, которая нависла над его головой. – И вы мне это так спокойно говорите? Да я, сидя с вами, мог уже гибельную дозу получить!

– Это ты правильно сообразил: запросто можно погибельную дозу получить от содержания моего мешка, – подтвердил Скрыбочкин, скорбно приплясывая глазами. – Ежли б мы поменялись местами, то даже не знаю, што я стал бы делать в твоём положении. Потому давай, мистер, уторопись мыслями максимальным образом, это в твоих же интересах. Займи скорее мне баксов хотя бы пятьсот, а я тебе в залох оставлю фамильную реликвию. Только не потеряй.

Он снял с пальца массивный перстень с бриллиантами и протянул его собеседнику.

Джон Блэк боялся лучевой болезни и импотенции, да и скоропостижная кончина в этом медвежьем углу планеты ему вовсе не улыбалась. Потому рейнджер не стал тратить время на сомнения. Наспех отсчитав пять стодолларовых купюр, он схватил кольцо (которое, судя по размеру бриллиантов, стоило гораздо больше запрошенной суммы). И незамедлительно переместился со стаканом в дальний угол бара, приговаривая в сердцах:

– Что за страна, чёрт побери. Дерьмо собачье, а не страна.

От непомерной тяжести опасений у него будто ссохлось всё внутри, отчего словам с трудом удавалось приблизиться к своему естественному состоянию. Американскому наёмнику хотелось лечь лицом вниз, широко раскинув руки, и слушать дыхание родной земли. Но это желание не предполагало положительной перспективы, ибо вокруг раскинулся чужой враждебный край, и ждать от него не следовало ничего, кроме ущерба для любого демократического организма. Оттого Джон Блэк сидел как замороженный в полутёмном углу грязного поселкового бара и ждал, когда незнакомец с опасным грузом избавит его от своего присутствия.

А Скрыбочкин залпом осушил стакан чачи и снова прикрыл глаза, прислушиваясь к негромкому алкогольному прибою внутри себя, тёплому и ласковому, не желавшему отпускать его в малопригодный для жизни реальный мир, с его бесплодными заботами, никому не нужными проблемами и прочими обременениями независимой воли. Впрочем, он понимал, что время не ждёт, и ему нельзя надолго задерживаться на одном месте. Потому позволил себе расслабиться лишь на минуту. Затем поднял руку в коротком мановении, посчитав должным попрощаться с наёмником:

– Ну, бывай, друже. До встречи, ежли приведёт судьба. А ежли не приведёт, дак што ж, прощевай, не поминаючи лихом.

Сказав такие слова, он со своим мешком поднялся на ноги, вышел из бара на свежее пространство и направился прочь.

Лишь после этого Джон Блэк смог наконец вздохнуть с облегчением.

Отнюдь не желая законсервироваться в темноте, Скрыбочкин шагал неспешной, но твёрдой поступью уверенного в завтрашнем дне человека с холодными руками и чистой совестью. Ровной грудью перемешивая в себе спокойный воздух, он время от времени принимался негромко насвистывать музыкальные фрагменты из творческого наследия кавказских народов. И полная луна, словно серебристый зрачок иномирного пришлеца, смотрела ему вослед неотрывным запоминающим взглядом.

***

В середине следующего дня, будучи уже на турецкой территории, Скрыбочкин благополучно сел в поезд и заурядным зайцем двинулся в сторону Стамбула.

Всё прежнее закончилось и началось нечто новое – хотя Скрыбочкин пока не понимал, что именно, однако ему было не привыкать к переменам и неожиданностям. Потому он не испытывал ни страхов, ни колебаний, а просто сидел на своём плацкартном месте, приплюснувшись лицом к вагонному стеклу наподобие рыбы, отстранённо мечтающей вырваться за пределы аквариума, и наблюдал за плавным течением турецкого пейзажа. Который не навевал никаких особенных мыслей, а только буколическим образом струился, струился, струился снаружи под снотворный перестук колёс и уносил Скрыбочкина в умеренное цветомузыкальное размягчение, в тёплую невесомость нечаянного отдыха и в слабый, но безотвязчивый вопрос о том, изменяется ли окружающий мир в силу перемен, происходящих в нём самом, в Скрыбочкине, или же, наоборот, причины всех его внутренних перемен кроются где-то извне, в мире, имеющем до крайности мало точек соприкосновения с его личностью… Вероятности казались равновеликими, вопрос не предполагал близкого ответа, однако Скрыбочкин не переживал на сей счёт, ибо теперь ему торопиться было некуда.

Приблизительно в это же время Джон Блэк, сидя пред телевизором, наблюдал последние известия. Вечернее происшествие в баре уже было готово показаться ему далёким от реальности, когда вдруг на телевизионном экране появилось изображение вчерашнего знакомца, и диктор объявил, что этот человек – беглый заключённый, аферист и государственный умалишённый, за поимку которого назначено невероятное вознаграждение.

Страшная догадка мелькнула в мозгу чернокожего рейнджера. Взвившись, как ужаленный, он отыскал увеличительное стекло, сорвал с пальца свежеприобретённое кольцо и принялся разглядывать то место, где была оттиснута проба. Не сразу Джон Блэк сумел сморгнуть липкие слёзы негодования после того, как сложил букву к букве и перевёл приблизительный смысл проявившегося за стеклом русскоязычного текста: «Носи на здоровье. Цыган Миша туфту не делает».

Призраки в Стамбуле

В стамбульском районе Эминёню по вечерам, когда оттуда испаряются дневные полицейские патрули, на набережной бурно расколдыривается стихийный базар-барахолка, где торгуют разнообразным домашним скарбом, одеждой, обувью, наручными часами, сумками, колокольчиками, кинжалами, кальянами, посудой и прочими хозтоварами.

Случилось так, что однажды новой достопримечательностью упомянутого базара стал невообразимый мужик с чёрным от небритого волоса лицом. Который, сложив крестом ноги, сидел на расстеленном мешке и порывался торговать разложенными вокруг него обломками чугуна. Отсутствие результата не огорчало этого несуразника. Потому как денег пока хватало, и единственной его заботой было поминутно подливать в пиалу из бурдюка креплёное карбидом и кизяком красное вино. Занимаясь которым со всей возможной тщательностью, мужик не проявлял признаков сколько-нибудь добросовестного интереса не только к себе, но и к окружающему миру. Правда, между глотательными движениями он с текучей прозрачностью бежал глазами по лицам случайных людей, двигавшихся мимо, однако старался никого не запоминать, ибо на всех подряд настачить памяти невозможно.

История чугунных обломков простая. В одном из закавказских посёлков бывшего СНГ трудовые массы, разрушая антинародные памятники, под общую гребёнку разбили об асфальт статую метающего диск атлета, называвшуюся «дискобол». В означенное время рядом оказался неуловимый герой невидимого фронта полковник Скрыбочкин, считающийся теперь беглым екатеринодарским умалишённым. Он слышал, что за рубежом любой металл стоит дорого. Поэтому перед побегом в Турцию, полковник позаботился скрытно приватизировать полный мешок обломков упомянутой фигуры. Которыми теперь и торговал на стамбульском базаре в образе невообразимого мужика с мрачным лицом…

Турки удивлённо ходили мимо. Если кто-нибудь спрашивал, что это у него такое – Скрыбочкин, не отвлекаясь от пиалы, честно отвечал: «Дискобол, ёмныть!». Этого товара никто не знал. Находились назойливые, пытавшиеся дознаться, что такое дискобол; ради них Скрыбочкин вскакивал на прогибавшиеся ноги и – чтоб изобразить несуществующую атлетическую статую – замахивался во все стороны самым крупным из чугунных обломков. Кандидаты в покупатели, конечно, разбегались без лишних вопросов – и потом с удивлением рассказывали всем о достопримечательном торговце, похожем на шайтана.

Посмотреть на Скрыбочкина являлись толпы любопытствующих. Иногда к нему даже водили иностранных туристов. С которых он не упускал взимать посильную плату – по десять лир с каждой делегации.

Понятное дело, унывать ему было не от чего. Разве только в нечастые моменты беспричинного ветра и умственной сухости Скрыбочкин, обхватив себя руками, впитывал спиной остатки уходящей темноты и бормотал себе под нос нечто протяжённо-упадочное – примерно в таком роде:

– Эхма-а-а, оскотинеть завсегда намного легше, чем возвернуться потом в прежнечелувеческое достоинство… Да разве ж об такой жисти я мечтал, когда надевал себе на плечи охфицерские погоны? Не-е-ет, совсем не об такой. Мне марились героизм и подвиги, заканчивающиеся орденами и премиями, а также радостные приключения. Но скудова набрать силу на подвиги и каким способом определить направление действий, ежли не видно ни зги? Эхма-а-а, вот и выходит, што все мои химеры развеялись, как дымовая завеса среди продувной погоды. Не здря умные люди говорят, што никакие иллюзии не способны выдержать проверку возрастом… А куда теперь сегодня? И зачем теперь завтра? Да никуда и низачем. Што сегодня, што завтра – всё едино, эхма-а-а…

Зато немного позже к нему пришла настоящая удача. Которая выразилась в следующем. Однажды, прикончив всю наличную закуску, Скрыбочкин вспомнил, что у него осталась ещё заскорузлая корка чёрного хлеба, припасённая в качестве неприкосновенного запаса. Он решил бросить корку в вино, дабы та размокла – но вместо неё ошибочно опустил в пиалу мелкокалиберный кусок чугуна… Через полчаса, уже смутно отдавая себе отчёт в окружающем, Скрыбочкин извлёк упомянутый чугун и долго пытался разгрызть его под взглядами поражённых турецких подданных.

– Вот, оказывается, что такое дискобол, – догадался кто-то в толпе зевак. – Аллах ведь запрещает пить спиртное. Но нигде в Коране не сказано, что его нельзя слизывать с железных предметов!

Это оказалось сенсацией в мусульманском мире. Турки в один день раскупили у Скрыбочкина чугунные обломки. Привыкший ничему в жизни не удивляться, Скрыбочкин ночью разбил на кладбище какое-то замшелое железное изваяние – и как ни в чём не бывало вновь открыл бойкую торговлю на прежнем базаре. Товар, по традиции теперь именуемый дискоболом, отлетал с рук. Скрыбочкин на глазах становился богачом. Один только обломок с надписью «Аллах тебе судья» принёс ему полторы тысячи лир.

…Не управляясь уже в одиночку, он нанял для торговли местных нищебродов, а сам только успевал сносить со свалки и с кладбища бесхозный металлолом. Впрочем, через короткое время и в этом утруждении отпала надобность. Ибо российские туристы быстро разнесли весть о стамбульском предпринимателе по имени Скрыбюль-бей, который по дешёвке скупает любой вторчермет. С этих пор Россия стала неограниченным сырьевым придатком для бывшего полковника Скрыбочкина.

***

Поскольку жизнь обыкновенно стремится к равновесию, в ней редко надолго устанавливаются положительные обстоятельства без того, чтобы затем не вывернуться наверх своим неотъёмным отрицательным исподом. Никакой огонь не может гореть вечно, и любой ветер рано или поздно стихает. Памятуя о данной закономерности, Скрыбочкин не был склонен переоценивать сиюмоментную удачу и непрестанно искал утешения в вине, по-прежнему одинокий, подобный старинному кораблю с обхлюстанными парусами, вынесенному на унылый пустой берег в незнакомом краю.

Правда он не подозревал, что опасность таилась именно в его стремительно расширявшейся известности. Дело в том, что до шиитского руководства в Иране дошли сведения об объявившемся в Стамбуле неверном, который, коварно наживаясь на дискоболе, подрывает антиалкогольные основы ислама. Последовало распоряжение Корпусу стражей исламской революции об уничтожении новоявленного врага. И в Турцию незамедлительно выехали трое религиозных киллеров из специального подразделения «Эль Кудс» для кардинального решения проблемы.

Убийцы нашли Скрыбочкина посреди прежнего базара. Тот как раз приобрёл у кахетинских кролиководов пятнадцать оружейных ящиков, заполненных чугунными осколками бывших корифеев национальных искусств и научной мысли – и теперь распределял их между своими торговыми представителями для сегодняшней реализации. Турки-покупатели, топтавшиеся в извилистой очереди, глядели на него с любопытством, волновались и от нечего делать густо переговаривались о разной общечеловеческой ерунде. В это время иранские агенты приблизились к Скрыбочкину.

– Скрыбюль-бей? – спросил один из них.

– Он самый, – важно окаменев лицом, оборотился Скрыбочкин. – С кем имею честь? Ежли вы с какой-нито официальной претензией, то предъявите документы, все трое.

Вместо ответа второй шиитский киллер извлёк из-под полы халата ритуальный ятаган и объявил:

– Ты покушался на святость ислама, сын шакала. Аллах призвал нас покарать тебя.

Убийцы не учли остроты момента. Толпа турок была слишком возбуждена ожиданием и похмельным синдромом. Над базаром беспорядочными волнами раскатились крики:

– Скрыбюль-бея собираются убить!

– Кто без него будет продавать нам дискобол?

– Это конкуренты хотят с ним расправиться! Бей их!

Иранских фанатиков сшибли с ног и после кратковременного футбола унесли топить в Босфоре… Означенные шииты долго потом возносили хвалу Аллаху за то, что сумели добраться вплавь до случайно проходившего здесь китайского торгового судна, чем и спаслись от неминуемой гибели.

***

Пока жизнедеятельность Скрыбочкина близилась к невменяемому богатству, фортуна двух других его земляков перекладывалась в обратную сторону. То были екатеринодарские казаки Парахин и Биздик, прибывшие в Стамбул как бы по обмену опытом от общества пчеловодов, а на самом деле просто поспекулировать и ознакомиться с местными публичными домами. По нетрезвому делу отстав от уехавшей домой делегации, они ради дешёвых впечатлений бродили по незнакомым местам и не удивлялись этому, ибо в чужом городе было неоткуда взяться местам, знакомым хотя бы понаслышке. Между зрительными картинками и пальпацией достопримечательностей Парахин и Биздик по нетрезвой лавочке за два дня спустили в чайханах и ресторанах весь вырученный барыш. И теперь, не имея денег даже на закуску, пробавлялись тем, что выдёргивали в пригородах петрушку и кур – и были б уже неоднократно биты местным населением, если бы не острые шашки, без которых не обходится в командировке ни один уважающий себя казак кубанской национальности.

По привычке Парахин и Биздик не пытались вникать ни в разнородную суть вещей, ни в то, что невидимо мысленным образом и никем не понимаемо с первого раза, дабы не считать себя самыми умными среди вымороченных иноземцев с недостаточной грамотностью – а всё равно ещё храбрились друг перед другом; однако оба с каждым днём всё крепче догадывались, что ветер странствий рано или поздно выбросит их на крутогорбый берег непростого случая, пусть и увлекательного в своей новизне, но явно неблагоприятного.

Один раз, прогуливаясь по ночному городу (поскольку из гостиницы их всё равно выдворили), они остановились перед высоким зданием, из окон которого выглядывали многочисленные женщины. То был подпольный гарем местного уголовного авторитета Мустафы Йылдырыма, но друзьям это было всё равно; тем паче что они уже едва удерживали себя в вертикальном приближении и не имели сил размышлять о здешней специфике.

– Похоже, нам с тобою повезло выйтить аккурат к женской общаге, – сказал Парахин, запрокинув голову. – Может, хотя бы тута нас мало-мальски сугреют.

– Общага – это неплохой вариант, – одобрил возможность Биздик. – Я с удовольствием отдохнул бы здесь денёк-другой, чтобы вспомнить студенческую молодость, гуадеамус игитур и всё такое.

Не видя поводов для промежуточных колебаний, они скинули бурки, запихнули кубанки за голенища сапог и, перекрестившись на повисший над их головами кривой ятаган луны, полезли вверх по водосточной трубе.

…Предположение Парахина оказалось по своей сути не слишком удалённым от истины. Изголодавшиеся женщины с радостным визгом втащили нежданных пришлецов в окно – и не давали обоим перевести дух всю ночь. Лишь с первыми лучами солнца, когда на минаретах прокричали продрогшие от ночного одиночества муэдзины, Парахин возвратился в память, ощущая на коже высохший пот любви всех предыдущих и будущих поколений слабой половины турецкой нации. Он выволок в коридор полубессознательного от удовлетворения Биздика и шепнул ему в ухо:

– Охолонь чуток, друг, от развлечений. У меня в кармане остался ишшо флакон лосьона: ща опохмелимся, а потом, наверное, настанет пора и честь свою осознать в побеглом направлении.

– Можно и осознать, согласен, не люблю пыжиться ради пустяковой позы, – не стал возражать Биздик, с отзывчивым усердием зашелестев белым пластиковым стаканчиком. – Давай, наливай, пока меня и тебя не накрыло похмельной узостью самоотрицания!

На беду в этот момент из боковой комнаты подле лестницы обрисовалась круглобокая черноусая старуха. То была старшая жена Мустафы Йылдырыма, тридцатишестилетняя бабушка Алтамиш. Которая по утрам мучилась геморроем, отчего неизменно пробуждалась ни свет ни заря в тревожном статусе. По привычке к женской осторожности она обыкновенно двигалась по коридору – и далее вниз по лестнице – медленным шагом, будто ощупью в темноте пробиралась по незнакомой местности, чреватой предполагаемыми опасностями и удручающими явлениями… При виде незнакомцев старуха Алтамиш не стала дожидаться, пока её душу до краёв заполнят готовые к росту зёрна сомнений, а сразу заорала животным голосом – и на исходе звука задала стрекача вниз по лестнице.

– Наверное, дежурная по этажу, – проговорил Парахин, провожая взглядом негаданную заполошницу.

– Сейчас полицию приведёт, – испуганно предположил Биздик. – А у нас не осталось в карманах ни одного куруша, чтоб от неё откупиться.

– От кого откупиться? От полиции или от дежурной по этажу?

– Да какая тебе разница, денег-то всё равно нет. Проморгали мы с тобой новую неудачу – даже убежать, скорее всего, не успеем!

Тревога Биздика оказалась не напрасной. Через минуту, размахивая кривыми ятаганами, в коридор влетели четверо евнухов из охраны гарема.

– Эх, пр-р-рападать, так с музыкой! – взревел Парахин. – Всё одно жисть – ерунда, тлен и бессмысловость, нечем нам тута дорожить!

И, выхватив шашку, с демонстративным хохотом ринулся навстречу нападавшим. Завязалась скоропалительная, но яростная схватка. Неизвестно, чем бы она завершилась, если б не случай. Для понимания которого следует учесть, что здание гарема было возведено ещё во времена Византийской империи, когда цемент считался дорогостоящим стройматериалом, отчего хитрые подрядчики, сбывая его налево, выкручивались тем, что брали гораздо более дешёвые стволы деревьев и, обмазывая оные цементным раствором, ставили их в качестве опорных колонн. Подобная колонна как раз и стояла посреди коридора, подпирая крышу здания; но дерево внутри неё давно сгнило, и оказалась она теперь полой, словно ствол сухого бамбука. В пылу сражения Парахин (с криком: «Казацкому роду нема переводу, а тебе, басурманин, тута и конец придёт!») промахнулся мимо рожи одного из евнухов и без задней мысли рассёк колонну надвое – та, соответственно, переломилась набок, и крыша здания рухнула.

…Скрыбочкин как раз в новых красных шароварах и расшитой золотыми узорами феске прогуливался по Старому городу под руку с черноокой одалиской Лейлой (которая по обыкновению пыталась склонить его к женитьбе по законам шариата, и каждая жилочка в ней жила, колобродила и была готова взорваться полнокровными свежими соками). Находясь в благоразмягчённом настроении, Скрыбочкин иногда громко смеялся без видимых причин, показывал язык случайным автомобилям, стенам и разным пустым местам, а между делом вполуха прислушивался к тонкому свисту чёрных стрижей, то вздымавшихся в лазурную высь, то возвращавшихся, чтобы выкашивать крыльями воздух вокруг нечастых прохожих. Торопиться ему было некуда, незачем, да и не хотелось. Он представлялся себе почти таким же прозрачным, как атмосфера вокруг; и, не предвидя иных забот, предполагал продолжать движение в прохладном темпе, до тех пор пока не возникнет позыв к новым развлечениям – когда вдруг завидел двух обсыпанных штукатуркой мужиков: один, в разбитых очках, похожий из-за располосованных одежд не то на подстреленную птицу, не то на рыбу с причудливыми плавниками, тащил другого за ноги по булыжной мостовой, временами устало прикладываясь к флакону с лосьоном. Не опознать обоих было невозможно, хотя это казалось невероятным.

– Нет, я прямо не верю своему зрению! – внимательно сощурившись, удивился Скрыбочкин. – Биздик, чертяка баламутный! Ты, што ль? Не может быть! А с тобою Парахин, ежли я не обознался? Вот это надо же, какие запредельные личности, не ожидал вас тут увидеть! Откуда и куда это вы навяливаетесь?

Мужик, затравленно оторвавшись от флакона, встряхнул головой. И очумело закрутил налитыми кровью белками глаз, не заботясь о симметрии своего внешнего вида. Затем, будто одёрнув себя, запрокинулся лицом к эмпиреям и некоторое время наблюдал там нечто полудостоверное, если не сказать призрачное – может быть, траектории мутнокрылых сущностей, тысячи лет назад успевших пролететь через все возможные точки пространства, или фигуры облаков, проросших сквозь взгляды этих сущностей, или птиц, с каждым взмахом крыльев заставлявших небо то увеличиваться, то уменьшаться, или что-нибудь ещё, ему одному заметное. После чего возвратился взглядом к повестке момента:

– Не возьмусь утверждать навстречу праздному вопросу, но предположим, что я – Биздик… А ты кто такой будешь? Земляк мне? Или праздный любопытник?

– Не придурювайся. Или забыл, сколь раз мы с тобой сало с луком пили и самогонкой закусывали… то есть, конешно, наоборот, а?

– Полковник Скрыбочкин! – воскликнул Биздик, просветлев мыслями. – Вот так встреча! Какими судьбами?

И, не дожидаясь особого приглашения, бросился обниматься.

– А с кумом што встряслося? – через минуту освободившись от рук земляка, Скрыбочкин кивнул в сторону Парахина. – Как всегда, передозирувался?

– Та нет, – смахнул слезу Биздик. – Крышу над ним сорвало.

И он поведал о своих злоключениях, всесторонне подтверждавших давнюю истину о том, что ни одна светлая полоса жизни, даже малозатратный и ни к чему не обязывающий закордонный вояж, не может обойтись без тёмных заколупин с нежелательными эмоциями… Излияния Биздика долгим пунктиром пробивались сквозь мир его хитросплетённых представлений о самом себе и прочих недоумениях беспечного случая; слова пенились у него во рту и, срываясь с губ, подобно клочьям свежевзбитого стирального средства улетали на спинах уличных сквозняков куда ни попадя. Однако в конце концов его рассказ добрался до благополучного послесловия о том, как они с Парахиным вчера проникли в женскую общагу и всю ночь групповым образом кувыркались с голодной турецкой лимитой, создавая такую вибрацию, что к утру здание, видимо, вошло в окончательный резонанс и разрушилось.

– Это я понимаю, – согласился Скрыбочкин. – У нас в Екатеринодаре – помнишь? – года четыре назад малосемейка на улице Промышленной порушилась… Потому – нельзя всем сразу любовию заниматься при совремённом строительстве. Ради техники безопасности надо хотя б какую ни то было приличествующую амплитуду соблюдать… Но ничего. Супротив судьбы рассуждать злыми словами не надобно. Главное, што все живые остались, и на том слава богу.

Обращаться к самому себе с укорами и порицаниями Биздик не умел, да и не считал разумным. Потому он счёл за благо не думать о плохом и легко принял положительный знак в лице Скрыбочкина.

Они дружными пинками растормошили Парахина несмотря на его телесные повреждения. И после радостных слёз и новых объятий отправились в ближайший ночной клуб отмечать встречу.

***

Дальнейшие дни утонули в материальных заботах. Парахин и Биздик были не против обогатиться, отчего приняли участие в продаже дискобола для фирмы Скрыбюль-бея.

Разумеется, трое друзей не забывали отдавать должное и алкоголю. До такой степени, что нередко приближались к утере смычки с внешним миром. Впрочем, данный факт не стоил удивления, ибо Скрыбочкину, Парахину и Биздику, в сущности, не хотелось особенных подробностей жизни, им вполне доставало общего настроения среди неубывающих градусов каждодневной действительности. Тем более что люди вокруг них оставались прежними, разнясь разве только никому не интересными внешними подробностями, а вещи, хоть и менялись местами с другими вещами, но в пределах нормы, не лотошась сверх вообразимого и не выходя за пределы своих ординарных служебных качеств.