Текст книги "Зайнаб (сборник)"

Эффект неожиданности, который иногда применяла Зайнабат против самцов, был ошеломляющим, «жертва» была повержена к ее ногам. Она легким движением руки вуаль опять опустила на лицо, не произнося ни слова, повернулась и уверенными шагами ступила вперед. «Жертва» последовала за ней.

Зайнабат повела «жертву» к самому концу города в небольшой невзрачный домик старой, на первый взгляд, незрячей еврейки неопределенного возраста. По тому, как она принимала посетителей, можно было догадаться, чем она зарабатывает на жизнь. Зайнабат в ее грязную, немытую руку с большими черными ногтями положила «зеленую бумажку». Вдруг из-под бровей на денежную купюру уставились два алчных глаза, похожие на головки зеленых ящериц; она быстро сунула зеленую купюру в рукав платья, открывая вход в свою обитель.

Парочка проскользнула в грязный, неухоженный домик с низкими потолками, невзрачными окнами, но с широкой массивной тахтой посредине, заправленной не первой свежести покрывалом. Зайнабат быстро, бесшумно разделась, легкими профессиональными движениями рук стаскивая с себя платье, колготки, нижнее белье, разделась догола и юркнула в постель. Мужчина без промедления последовал ее примеру. В постели они обнялись так, что хрустнули ребра. Они были так голодны, что с ходу друг друга начали душить в объятиях. Смачно расцеловались, на мгновение отстранились чуть назад: началась магнетическая игра глаз – глаза в глаза. Опять обнялись, как две заплетенные в косу змеи, сплелись руками, ногами, страстно слились губами. У мужчины закипала кровь, она под огромным давлением по кровеносным сосудам сбрасывалась во все части тела, распаляя его, приводя его в состояние высшего наслаждения, экстаза. Он задышал тяжело и часто, губами впился в ее шею, в дрожащую под его ладонью нежную тугую грудь…

Зайнабат, возбуждаясь, со стоном прижалась к нему, по его спине нежно прошлась гармошкой пальцев, возбуждая его еще ярче. Они перевернулись, ее ладони скользнули на его живот, ниже живота, остановились на его тугом достоинстве, торчащем между ног. Она томно застонала, грудью еще крепче прижалась к партнеру, страстно, быстро задышала через ноздри, в забытьи бормоча путанные, несвязнные слова. Когда он вошел в нее, она задрожала, запрыгала, заплакала. Она яростно набросилась на него, кусая грудь, живот… Так Зайнабат провела всю ночь, не давая своему «другу» ни минуты покоя. К утренней заре мужчина, полностью выбившийся из сил, упал в постель, уснул и больше не проснулся…

Зайнабат по заранее намеченному маршруту вернулась к себе, сразу же приняла душ, расчесалась, надушилась, переоделась в самое красивое платье небесно-голубого цвета, надела перламутровое ожерелье, золотые серьги с такими же камнями и перстень с таким глазом и вышла на работу.

Как не старалась Зайнабат скрыть на лице следы «бурно проведенной ночи», от внимательного взгляда Ашаханум ничего не утаишь. Лицо осунулось, под глазами обозначились большие темные круги, сомкнутые губы выдавали ее нервное напряжение, глаза от недосыпания блестели как два неживых зеленых стеклышка.

Зайнабат не могла не заметить, как тетушка Ашаханум изучает каждую черточку на ее лице. От ее профессионального взгляда не ускользнули мельчайшие изменения, происшедшие за ночь на прекрасном лице племянницы, не исключая поблекший цвет глаз, щек, шеи. Зайнабат не выдержала ее испытующего взгляда, встала и обиженно ушла к себе.

Так Зайнабат проводила дни, недели… месяцы… теряя себя, падая…падая… падая…

* * *

В горах говорят: «Смех предвестник горьких слез». В один из дней, когда Зайнабат вернулась с очередной «охоты», тетушка Ашаханум сообщила ей, что она просватана за одноглазого Курбана из враждебного рода. Зайнабат не только просватана, но и в следующую пятницу у нее состоится свадьба. Зайнабат то ли была уставшей, то ли пьяной, то ли слова тети близко не приняла к сердцу, повернулась и пошла к себе.

А на следующий день из селения в город за свадебными подарками и другими необходимыми вещами на свадьбу прибыл отец с двоюродными братьями. К вечеру они сделали все необходимые покупки, Зайнабат посадили на арбу и укатили в горы.

Зайнабат казалось, что она видит дурной сон и скоро ему наступит конец. Когда до нее дошло, что ей с мужчиной из враждебного рода предстоит провести первую брачную ночь, она испугалась до смерти. Она запаниковала. В сакле отца, в отведенной для невесты комнате, она с утра до вечера плакала, причитая, что за одноглазого Курбана она замуж не пойдет, лучше повесится! Она грозилась, если не вернут вещи жениха, то она утопится в море, бросится под поезд, вскроет себе вены. Ее мольбы сердце отца не трогали, он ни на какие уговоры не шел. Тогда она бросилась матери в ноги, плача, умоляя, заклиная ее, чтобы она свадебные подарки отправила обратно. Не подействовало. Зайнабат ночью, когда все легли спать, сделала попытку сбежать из дома, тоже не получилось. Дома ее вовремя спохватились, за ней погнались на лошадях и с полдороги вернули обратно. Теперь дома ее держали под зорким оком двоюродных братьев, теток и племянниц. Она сутками плакала, билась головой о стену, кидалась на ножи, кинжалы, на последней грани ее вытаскивали из когтей смерти.

Но отцу, который больше всех переживал за дочь, за судьбу рода, пришлось к ней применить самые суровые меры предосторожности. Он дал указание цепями приковать Зайнаб к стене дома. Она поняла: это конец! Конец всем: ей, отцу, брату, всему роду… Если она, потерявшая целомудрие, выйдет замуж за этого одноглазого врага, то он вместе со своими родичами нападет на род Зайнабат и перережет всех. Зайнабат любой ценой решила бежать. Ей казалось, своим бегством она спасет род от позора. Если она не спасется бегством, тогда она вынуждена будет признаться родным, что она потеряла целомудрие, и в целях сохранения рода она не должна выйти замуж за Курбана. Но в такой суете с кем поговоришь о своем горе, кому откроешь свою тайну? Матери, жене двоюродного брата, отцу?!

На эти вопросы она не находила ответов. Она, терзаемая горем, теряла разум, она теряла все… «Надо сбежать! Сбежать любой ценой. Пока все старшие заняты свадебными приготовлениями, надо воспользоваться этой суматохой. О, Аллах, что мне делать, куда мне податься? Кровь… вижу кровавые реки! Слышу проклятия отца, звон кинжалов, огни, кровавые огни, кровавые молнии… Враждебный род вырезает нас… – бредила Зайнаб. – Нет, я не должна терять хладнокровие, я должна быть готовой к побегу. Ни в коем случае нельзя забыться, иначе все мои планы рухнут, тогда нам всем конец» – в этих размышлениях она не заметила, как в комнату с едой в руках вошла ее двенадцатилетняя племянница Суна-ханум из Дербента. Она, когда увидела закованную в цепь тетю, страшно испугалась.

Девочка никак не ожидала увидеть невесту, цепями прикованной к стене. Ей никто не говорил, что в горах невест перед свадьбой заковывают в цепи.

«Эта девочка или мне поможет освободиться из этих оков, или моим палачам поможет накинуть на мою шею петлю» – решила Зайнаб.

Пока к Зайнабат не зашли и другие родственницы, она решила спешно действовать.

– О, Суна-ханум, какая радость, что ты ко мне пришла. От этих цепей у меня раскалываются руки и ноги. Богом прошу, освободи меня на минуту. Понимаешь, милая, мне надо в туалет… Родственниц постарше попросить мне неудобно, а ты моя любимая племянница. Я быстро сбегаю в туалет, освободи, пожалуйста, меня. Когда вернусь, с тобой поиграю в игру «жених и невеста».

– Я смотрю, тетя, у нас в народе обычай выдачи невесты замуж намного круче, чем у многих народов мира! – Суна-ханум никак не верилось, что невесту настоящими цепями приковывают к стене. – В городе мне рассказывали, что у одного из африканских племен невест в день свадьбы цепями привязывают к столбу, водруженному на центральном майдане деревни. Оказывается, почти такой же обычай соблюдают и у нас?

Зайнабат поняла, ей нельзя упускать такой момент.

– Суна-ханум, хочешь играть в игру: невеста, цепями прикованная к стене?

– А разве можно? – засомневалась Суна-ханум.

– Для тебя, как для моей любимой племянницы, сделаю исключение. Ты высвободи меня, а я тебя, как невесту, цепями буду приковывать к стене.

– Ой, как будет интересно! – Суна-ханум захлопала в ладошки.

– Еще как! Ты раньше всех своих городских сверстниц будешь знать, как у нас в горах из дома отца забирают невесту!

Девочка не удержалась от такого соблазна. Соблазн стать невестой, прикованной к стене, был так велик, что она с помощью Зайнабат сняла с ее рук и ног цепи.

Освободившись, Зайнабат быстро проговорила:

– Я через в окно выпрыгну, пойду в туалет, а ты пока тренируйся. Я мигом, – приоткрыла окно, пересела на ветки груши, растущей напротив, бесшумно спрыгнула в огород и исчезла в ночи. До наступления утра Зайнабат пешком добралась в город.

* * *

Зайнабат чувствовала, что она сегодня мужчине в последний раз позволяет целовать ее сладкие уста, бездонные зеленые глаза, ласкать и нежить лебединую шею, притрагиваться к упругим грудям, к которым никогда не прикоснутся губы своего малыша. Она никак не может припомнить, как она с одноухим мужчиной оказалась у себя в комнате. Смутно помнит железнодорожный вокзал, куда ночью заглянула, караван-сарай, куда ее затащила подружка, немка-гувернантка. Но никак не вспомнит, как она одноухого мужчину привела в дом тети. После тех трех бокалов вина, которыми в караван-сарае напоил ее безухий мужчина, у нее произошел провал памяти. Она как в полусне, полубреду помнит какие-то фрагменты приключений, которые произошли с ней в ресторане вокзала. Она помнит что-что, что видела через призму тумана; тогда, после побега из-под венца, нервы ее были обострены, она рыдала, хохотала; краски, различимые ее глазами, принимали формы, цвета неземных существ. Она то и дело путала, где и с кем находится, куда пропал ее отец, близкие, родные. Она никак не могла понять, почему у них во дворе не горят костры, в огромных казанах не готовят жаркое, плов, не жарятся шашлыки и где, наконец, музыка – ее любимый чунгур?

В ее затуманенном мозгу прокручивались фрагменты, обрывки картин из ее оборотной жизни – лица мужчин, с кем она пила вино, с кем танцевала, с кем делила ложе. Перед ее глазами маячили наглые рожи путан, завистливые глаза обслуживающего персонала питейных заведений, мелькали тени многих мужчин, прошедших через ее руки.

«Кто же меня сейчас тискает? – Зайнабат не помнила, с кем она валяется в постели. – Где-то рядом стучатся в ворота. Быть может, это свадебный кортеж жениха прибыл за невестой? А, я догадалась, они выторговывают невесту, чтобы мои родственницы впустили их в мою комнату, чтобы забрать в дом жениха. А я не готова. Даже не оделась, – стук в ворота болью отражался в ее мозгу: «стук, стук, стук»… Хотелось бы знать, что со мной случилось? Была какая-то драка мужчин, боль в боку, но никак не припоминаю. Я, кажется, все это вижу во сне или все это на самом деле происходит? Старая, безухая собака! – она вспомнила, с кем она ночью проникла в дом тетушки Ашаханум. – Как у тебя изо рта противно воняет, словно туда свалили весь мусор города? Ой, что за свет?.. Женщина… Тетя Ашаханум?.. Нет, все это сон, я вижу плохой, многосерийный сон…» – у нее закрылись глаза, она провалилась в бездонную пропасть…

Безухий мужчина, как только на него с палкой в руках набросилась незнакомая женщина, вскочил с постели, на ходу одеваясь, выскочил из дома.

– Встань, сука! – какая-то женщина вульгарно ругалась и на Зайнабат, пытаясь с нее стащить одеяло. – Встань и убирайся из моего дома! Это тебе не караван-сарай и не дом с красным фонарем на воротах! О, Аллах, что за чучело ты привел ко мне в дом? А я собиралась переписывать на твое имя все мое имущество. А ты, мало того, что со всякими козлами гуляешь, еще очередного ухажера привела ко мне в дом!

Зайнабат в бредовом состоянии никак не могла понять, где она находится, что с ней происходит, кто с ней ругается.

Тетушка Ашаханум брезгливо плюнула в постель:

– Чужая подстилка! Смотрите на нее, до чего эта дочь уважаемого человека докатилась! Я чуть, как юноша, по уши не влюбилась в нее. Я думала, что я спрячу ее от всех, что она будешь принадлежать только мне одной. Что она станет моей опорой, моим дыханием, моим солнцем… А она себя превратила в шлюху! Я ненавижу, я презираю тебя! Будь ты проклята!

От этих слов Зайнабат вскочила в постели, будто ее ошпарили кипятком. Она была ошеломлена тем, что слышала и видела. Перед ней, упершись кулачками в бока, стояла тетя Ашаханум. Она с ног до головы – вся была одета в зеленое, – зеленое бархатное платье, зеленые шаровары, зеленый дымчатый шарф, небрежно накинутый на плечи. Но больше всего она была поражена видом ее самодовольных зеленых глаз. Казалось, они сияли противными зелеными огнями.

Зайнабат вспомнила. Она сбежала из селения в город, чтобы отвести от себя беду. О, Аллах, что она наделала? Она схватилась за голову. Теперь тетушка Ашаханум ее вышвырнет из своего дома. Она лихорадочно думала, как выпутаться из этой ситуации. Решила: только не сдаваться, только не паниковать! Она брезгливо оглядела комнату, расфуфыренную тетушку, надутой индюшкой стоящую перед ней, желтые подозрительные пятна на простыне, на которой она лежит. Она бросила смелый, даже презрительный взгляд на тетушку, у которой от возмущения по лицу поплыли краски; подтянулась, вскидывая руки выше головы, сладко зевнула, хрустнула суставами рук, костяшками пальцев. Она лихорадочно придумывала, как тетушку больнее ужалить. Она скинула с себя ночную рубашку, показывая все свои прелести, прикрыв веки глаз, стала нежно гладить свои груди, соблазнительно задышала через ноздри, пальцем руки подманивая, подзывая тетушку. Встала, пошла на тетушку. Тетушка запаниковала, глаза трусливо забегали, она стала отступать перед наступающей племянницей. Зайнабат смачно харкнула и в лицо тетушки запустила увесистый плевок.

– Тетушка, тебе не кажется, что ты здесь запела ресторанной певичкой: «Я твое дыхание, я твое солнце!..» Не смеши людей, суккуб! Ты Ха-ха-ха, даже не знаешь, кем ты родилась: мужчиной или женщиной? Ты думаешь, об этом никто не знает? Ха! Кому надо, все знают, что ты не он, не она, а оно! Добавлю еще. Ты знаешь, в чем между нами разница? Не знаешь, я отвечу. Ты спишь с кобелями, а я с козлами!

– Я хоть сплю с отмытыми кобелями, а ты с грязным скотом! В том и разница!

– Ты, тетушка, в своем артистизме превзошла всех женщин легкого поведения! Ты одновременно спишь с отмытыми кобелями, грязными козлами и козами, а я – с грязными козлами. Мы обе занимаемся одним делом – спим с кем попало!

Ашаханум грязно выругалась, размахнулась, пытаясь шлепнуть племянницу по лицу. Но встретившись с взглядом утробно заревевшей волчицы, она остановилась. Волчицей заревела и тетушка. Пошла борьба глаз. Они, рыча, злобно глядя глаза в глаза, сделали один, второй, третий круг. Круги все сужались.

«Как прекрасна эта стерва, как обаятельна, будто только что сошла с картины Рафаэля, – Зайнабат, усмиряя свой гнев, залюбовалась тетушкой, – чем она не шахиня… Только вот никак не пойму, с какой целью эта какаду с длинным клювом шастает по моей спальне? Фу, черт! – вдруг лицо ее стало матовым, губы угрожающе сомкнулись, глаза сузились. – Да эта же змея приползла насмехаться надо мной?! Сначала она совратила меня, а потом толкнула в лапы грязных скотов!.. Это она сделала меня такой!»

«Так тебе и надо! – отвечали хитро прищуренные глаза Ашаханум, – кто тебя просил совать свой грязный хвост туда, куда не просили?! Теперь пожинай плоды! Да, это я превратила тебя в блудливую девчонку, на которую не обратит внимания даже самый паршивый пес», – гримасничала тетушка Ашаханум.

Зайнабат поняла, как низко пала тетя в своей ненависти к ней, как жестоко она отомстила. Ее сердце заполнилось горькими слезами, оно разрывалось. К горлу подступил комок, его не проглотишь, не выплюешь. Вдруг ее сердце разорвалось, оттуда брызнули кровавые слезы. Глаза заволокли туманом. Они, заполняясь душащими ее слезами, блуждали по стене, где висит старинное холодное оружие. Они перед собой, кроме этого оружия, ничего не замечали. «Тетушка, тебе недолго осталось праздновать свою победу. Я свой позор смою твоей гнилой и своей праведной кровью!»

Зайнабат подошла к оружию. Оно, покрытое слоем пыли, в свете утренней зари, тускло блестело. Сняла со стены кинжал в золоченых ножнах и молниеносным движением руки оголила его. Глаза Зайнабат в нее вцепились колючками, они требовали удовлетворения. Она подскочила к тетушке, за какие-то минуты ставшей ей ненавистным врагом острие кинжала приставила к ее горлу. У нее отяжелела голова, она задышала через хищно раздувающиеся ноздри. Вокруг нее все завертелось, пошло кругами: окна, двери, большая широкая тахта… И все стало покрываться мраком. Глаза ее неестественно расширились, к своей жертве она подступила со спины; левой рукой прижала ее к своей груди. Губами приложилась к ее уху, отчетливо прошептала: «Это тебе за мою поруганную честь» – лезвием кинжала прошлась по ее горлу и бросила ее на пол…

Зайнабат, теряя сознание, острие кинжала приставила к своей груди, прошептала: «Аллаху акбар». Но чья-то цепкая рука остановила ее…

Зайнабат не увидела, а почувствовала, как отец вошел в комнату, стал над ее головой. У нее сердце бешено заколотилось, она перевернулась на бок, задергалась руками и ногами, на губах образовалась кровавая пена, в гортань запал язык; ей нечем стало дышать. Она закатили глаза…

Отец Зайнабат Мурад, когда обнаружилось исчезновение дочери, понял, куда она могла сбежать. Он сел на коня и поскакал в сторону Дербента.

Отец еще с улицы из дома Ашаханум услышал женские крики, ругань. Он женской ругани особого значения не придал, зная склочный характер Ашаханум. Но когда женские крики превратились в крики о помощи, он ворвался в дом.

То, что он увидел в спальне своей дочери, ошеломило его. Он схватился за грудь, пошатнулся и упал. От страшных болей в левой части груди он не мог дышать, даже шевельнуться. Сознание его не покинуло. Он такую грязную, трагическую картину даже во сне не представлял. Она, как титры в кино, прокручивалась перед глазами. Он подумал, может, все это сон! Мурад зажмурил глаза, прилагая огромные усилия, еще раз взглянул туда, откуда веяло смертью. Когда он на полу увидел Ашаханум в луже крови и с перерезанным горлом, понял, что случилось самое худшее. Рядом с телом Ашаханум совершенно голая и в неестественной позе лежала его дочка. Она не дышала, кровоточащих ран от холодного оружия на ней не было видно. Она в правой руке держала кинжал, все его лезвие, от кончика до рукоятки, было в крови. Он понял, между его дочерью и двоюродной сестрой произошла ссора, переросшая в кровавую драму.

Рядом с телами находилась кровать с неприбранной постелью, она была грязной, помятой. На ней лежало нижнее белье мужчины. Простыня в постели была покрыта подозрительными желтыми пятнами… каплями крови. Мурад понял, чем в городе промышляли его сестра и дочка, и каким позором они покрыли его седую голову. Он застонал, из глаз на ресницы выкатились крупные горошины слез. Теряя сознание, он сделал попытку отодвинуться от этих грязных тварей. Он стиснул зубы, приподнялся и с грохотом шлепнулся о пол. Захрапел, сделал два неполных вдоха и выдоха, глаза закатились, голова упала набок. Он перестал дышать…

* * *

…Зимняя ночь. Пурга. После сумерек ударили такие сильные морозы, что даже дворовые собаки попрятались в закрытых местах. Со двора полуразрушенного дома аксакала Мурада, куда за последние тридцать лет не ступала человеческая нога, вдруг раздался вой. Нет, это выла не собака, не волчица, а какое-то непонятное существо – то ли волчица, то ли женщина. Нет, это выла волчица. Она выла жутким гортанным голосом, который вдруг на высокой ноте оборвался. Волчица, как человек, простужено закашляла, отхаркалась, прочистила горло, пытаясь опять завести прерванную песню, но на этот раз вместо воя у нее из горла вырвался жалобный стон. Через некоторое время она опять завыла. На этот раз она завыла увереннее и громче. Вой раздавался то из опустошенного дома аксакала, то со двора, то из помещений, где в былые годы держали скот. На улице пурга набирала силу. Это шквальный ветер с пургой сорвался с горных вершин, и на улицах селения все замело, завертело. Пурга усиливалась, кругом все завыло, закрутило. Она налетела на село, дом с широким двором, который одиноко стоит на его окраине. Пурга закружилась во дворе, поднимая столбы снега. С волчьим воем в зубах вырвалась в переулки, кружась, пугая людей, домашний скот, дворовых собак. Гремя висящими на кольях переплетных заборов ведрами, забегала с одного переулка в другой переулок, поднимая, подбрасывая перед собой столбы снега с ветошью. Усиливаясь, вырвалась из селения, устремилась на окрестные поля, сады, вызывая в среде их обитателей переполох и ужас.

На следующую ночь, поближе к полуночи, одиночный вой волчицы опять раздался с того же двора. Через какое-то определенное время характер и тембр воя изменился: казалось, это воет не волчица, случайно заглянувшая в село, а навзрыд плачет женщина. Люди переполошились. Как это в село, охраняемое дворовыми собаками, волчица могла забрести без страха. Люди совершенно сбились с толку, не разбирая, кто это воет, а кто рыдает, кто скулит, как младенец, кто скорбно жалуется на судьбу? Не оборотень ли? Одни уверяли, что это дух аксакала Мурада, не найдя покоя на том свете, по ночам возвращается в свой осиротевший дом. Ведь духи способны перевоплощаться в кого и во что угодно. Дух хозяина дома, без сомнения, перевоплотился в волчицу. Другие думали, что это в отчий дом вернулся дух Зайнабат, давным-давно, накануне свадьбы, сбежавшей из селения.

Это явление в дому покойного Мурада так напугало жителей селения, что по ночам многие боялись выходить во двор. Они днем тоже без особой нужды из селения не выходили. Мужчины заряжали ружья, готовились к облаве на волчицу.

В одну из ночей сосед, потревоженный воем волчицы, вышел во двор. То, что он увидел во дворе покойного Мурада, потрясло его. В середине двора на задних лапах, обросших серой шерсткой, стояла то ли волчица, то ли старая оборванная старуха и выла на луну. Через некоторое время она опустилась на четвереньки, выставила горб, вытянула седую голову. Со спины длинной крючковатой лапой сбросила подол непонятного одеяния, приоткрывая совершенно голый зад, местами обросший шерсткой. Почесала зад когтистой лапой, удовлетворенно заскулила, подпрыгивая на пружинистых лапах. Вдруг она подозрительно повела носом: почувствовала посторонний запах, обернулась в ту сторону, откуда исходила опасность, недовольно зарычала, сорвалась с места, простужено захихикала и забежала в дом.

После полуночи со двора аксакала Мурада опять раздался волчий вой. Набирая голос, вой становился выше и выше, вдруг он где-то застрял и завис. Слышны были только порывы ветра, вой метели.

Кругом все замерло, в селении установилась гробовая тишина. Стало так тихо, что было слышно, как дышит природа. Волчица опять прервала тишину, завыла так тяжко, что все кругом замерло. Жители селения пришли к заключению – это не голодная волчица забежала к ним, а дух «Курмапирар» требует жертву. Аксакалы, собравшиеся в мечети, решили, что они завтра же группу богомолов с жертвенным быком отправят на священные «Курмапирар».

Вой волчицы всю ночь несся по пустым снежным переулкам. Ветер усиливался, он, набирая силу, волчьим воем набрасывался на высокие холмы за селом, вызывая переполох и ужас. Ветер, крутя, вертя, несся по переулкам, скручивая сгустки колючек, катясь, обрастая снежными комами. Снежные комы под дуновением ветра носились по переулочкам, выкатились за околицу селения и там застыли в снежной целине…

* * *

Обезумевшая старушка чумазой рукой еще раз прошлась по портрету девушки. Она с сундука со скрипом в суставах скатилась на пол, недовольно завыла. Вдруг в ее застывшем мозгу проснулись слова отца, сказанные, когда ей исполнилось три года: «Доченька, как ты умна, как ты красива! Когда ты станешь большой, за тебя я буду молиться!»

У нее на глазах выступили слезы. Она задрожала, сотрясаясь всем телом. Вышла во двор, заплакала. Плакала так, что все в селении, разбуженные ее рыданиями, застыли в ужасе. Опираясь на трость и плохо слушающиеся ноги, тяжело и косолапо засеменила по двору. Вышла из него, подозрительно оглянулась по сторонам, мордочкой повернулась в сторону луны, прислушалась. И затянула такую душераздирающую песню, что горы преклоняли головы, речка застыла, луна заспешила за холм…

1994 г.