Текст книги "Зайнаб (сборник)"

Когда женщины от страха неистово закричали, к ним поспешил Муслим, в это время проходивший мимо дуба. Он понял, чего перепугались женщины, находящиеся на роднике. Он опустился на корточки перед незнакомцем, который лежал на снегу под дубом, к его груди приложил ухо, прислушался: сердце билось ровно и гулко, словно молот, синхронно опускающийся на наковальню. С помощью женщин он приподнял мужчину и отнес в саклю отца. В сакле отца его отмыли, отогрели, из соседнего аула позвали знахаря, перевязали раны, уложили в постель.

Незнакомый больной третьи сутки не приходил в себя. Дядя Курбан все это время сидел возле больного человека, который во сне бредил, то вскакивал с постели, то выл волком, то пытался выскочить из дома, вырваться во двор. На четвертые сутки незнакомец очнулся. Ему дали куриного бульона, знахарь перевязал раны, его вновь уложили в постель. Дядя Курбан тоже лег отдыхать в соседней комнате.

В полночь дядя Курбан проснулся от воя волка, который раздавался со стороны дуба-великана. Ему показалось, что к этому вою совсем близко, чуть ли не из его дома, присоединился еще один волчий вой. Дядя Курбан спросонья растерялся. Волчий вой, раздающийся совсем рядом, словно загипнотизировал его, отнял у него волю.

В этот вечер его сын Муслим к отцу так и не заглянул, передали, что он с охотниками отправился на охоту в соседний район. Когда женщины услышали волчий вой из своей сакли, они запаниковали. Хозяин пересилил свой страх, с оголенным кинжалом в руке встал у дверей комнаты, где находился неизвестный мужчина. Заглянул в щелочку между дверьми – их гость лежал в постели с закрытыми глазами. Он спал или притворялся спящим. Дядя Курбан был озадачен – что за чертовщина! Он обошел все помещения сакли, двор, коровник, овчарню, хозяйственные строения – никаких следов пребывания волка! Что за наваждение? Не может же быть так, чтобы всем членам семьи одновременно померещился вой волка?!

Дядя Курбан интуитивно чувствовал скрытую опасность, исходящую от незваного гостя. Все же он заставил себя заглянуть к незнакомцу; может, в очаге погас огонь, может, он в чем-то нуждается. Когда он переступал порог комнаты, со стороны дуба-великана опять донесся волчий вой. Незнакомец вздрогнул, пугливо свернулся калачиком. Он, не видя хозяина сакли, головой ушел под одеяло и жалобно заскулил. Он заскулил как щенок, скорее, как волчонок. У дяди Курбана волосы стали дыбом: «К волчьему вою, который раздался со стороны дуба-великана, из помещения сакли присоединился странник».

«Не может быть! – не верил своим ушам дядя Курбан. – Кого же он приютил, волка в шкуре человека?!»

Он был так поражен своим открытием, что у него на голове от изумления волосы зашевелились. Его поразил не столько волчий вой, раздающийся со стороны дуба, сколько огромные глаза незнакомца, вытаращено направленные в сторону окна. Блики горящего огня очага в зрачках его глаз отражались фосфорическим блеском. Его глаза не мигали, словно они остекленели. Они пораженно уперлись в темные стекла окон, словно он их заговаривал. Дяде Курбан видел, как этого волчьего воя страшится незнакомец. Нервы у незнакомца не выдержали, он, выпучив от ужаса глаза, вскочил, не замечая хозяина, на четвереньках забегал по комнате, забился в угол и задрожал. Он вновь заскулил, как провинившийся волчонок, высунулся из угла, пытаясь найти более безопасное место.

Вскочил, понесся мимо дяди Курбана, застывшего посредине комнаты, выбежал в коридор, забежал в комнату, где отдыхал хозяин. Он панически искал место, где можно укрыться от доносившегося до него волчьего воя. Он заметил ковровый станок, стоящий у стены, на четвереньках заполз за него и жалобно заскулил. Волк под дубом не переставал выть. От этого воя незнакомца бросало в дрожь, он когтями скреб пол, готовый провалиться сквозь землю. Наконец, его нервы не выдержали, он присоединился к волчьему вою. У него вдруг сорвался голос, он запищал, затявкал как щенок, а потом горько заплакал человеческим голосом. Он плакал, переставал плакать, выставив правое ухо вперед, прислушивался к вою, доносившемуся со стороны, потом опять начинал выть по-волчьи, вгоняя в ужас домочадцев, жителей аула.

Он успокоился только тогда, когда волк за околицей аула перестал выть. Дядя Курбан, вся семья от ужаса были на грани потери речи. Они не могли себе представить, кого накануне они у себя приютили: дикого человека или волка. Всей семьей закрылись в одной из комнат и со страху дрожали до утра.

К рассвету волчий вой со стороны дуба возобновился. Он раздавался то в одном, то в другом конце аула. Временами усиливался с набежавшим на аул ветром, временами угасал. Волчий вой вместе с забежавшим в аул ветром жутко носился по его переулкам, забегая во все дворы, сараи, коровники. Дворовые собаки, сбившиеся в стаю из-за волчьего воя, доносившегося со стороны аула и из его середины, с лаем носились с одного конца аула в другой, принося с собой сумятицу и ужас.

Незнакомец до утра не выходил из своего укрытия. Дядя Курбан с семьей всю ночь провели в размышлениях, как поступить с этим полудиким человеком, как от него избавиться, если избавляться, то куда и кому его сплавлять. Вся семья была едина в одном решении – от незнакомца необходимо избавляться немедленно, иначе их настигнет беда. Но куда выкинешь больного, немощного человека! Тем более, он похож на дервиша, а все дервиши, нищие, обездоленные находятся под защитой самого Аллаха.

Семью тревожил и неожиданно появившийся в ауле волк. Что дервиша связывает с этим волком? Почему он его так панически боится?

Дядя Курбан спешил в мечеть на утренний намаз. Его больше всего тревожил странный человек, нагоняющий ужас на его семью. Нужно было этот вопрос срочно вынести на суд аксакалов аула.

Аксакалы долго совещались по этому вопросу. Возникли десятки предложений за выселение незнакомца из аула и против. Наконец, аксакалы пришли к такому решению: пока нищего не поставят на ноги, пока он не заговорит, из аула его выдворять нельзя, потому что он является посланником Аллаха. А чтобы обезопасить семью Курбана, каждую ночь в комнате, где находится незнакомец, будут дежурить вооруженные джигиты аула. Как поступать дальше, Аллах подскажет. На том разошлись.

В очаге комнаты, где лежал больной, с утра до вечера не затухал огонь. Дядя Курбан с женой кормили больного, покрытого смертельными ранами, с рук, его выхаживали как младенца. По просьбе аксакалов аула больного лечили самые опытные знахари, лекари. Кроме этого жители аула, понимая, в какое затруднительное положение попала семья Курбана, помогали, чем могли. Кто приносил муку, кто вяленое мясо, кто масло, яйца, картошку…

* * *

Шла вторая неделя, как волей судьбы в семье дяди Курбана оказался странник. Он все еще молчал. Никто не знал, кто он, откуда, из какого рода-племени, где он получил такие, несовместимые с жизнью, раны? Куда он направлялся, как оказался в этом ауле? По какой причине он молчит, он немой, не знает их языка? Чем больше он молчал, тем больший интерес проявляли к нему жители аула.

А на сегодняшний день жители аула к страннику относились как к гостю, посланнику Аллаха. В горах горцы с дремучих времен с почтением относятся к гостю. Для горца гость священен, его почитают, ему угождают, делают все возможное, чтобы ему было уютно, сытно, не холодно. По обычаям гор гость сам обязан давать хозяину, приютившему его, должную информацию. А гость дяди Курбана и вторую неделю упорно молчал, уходить он тоже не собирался. Единственное, что он мог объяснить на непонятном языке, что он является дервишем, и его зовут Али.

Когда гость не заговорил и третью неделю, семья дяди Курбана запаниковала, она была на грани нервного срыва. По аулу о нем шли разные слухи, одни мрачнее других. Одни жители аула утверждали, что он убийца из соседнего района, который сбежал от кровной мести. Другие говорили, что видели, как он превращается в волка, и как по ночам, сидя во дворе сакли дедушки Курбана, воет на луну. Третьи предлагали его выдворять из аула, пока он не натворил бед. Четвертые божились, что видели, как он в поле обернулся волком, напал на овцу, загрыз ее.

В это время в ауле опытные охотники готовились выйти на охоту. Они знали, что по ночам к дубу-великану приходит огромная волчица, и не случайно, потому что между волчицей и странником, которого приютил у себя дядя Курбан, есть какая-то связь. Поэтому странник у них круглые сутки находился под наблюдением. Если волчица в ауле натворит каких-то бед, то они могут свершиться только с участием странника. Самое главное, почему, когда на околице аула появляется волчица и начинает выть, странник начинает трястись от страха? Что такое он сделал волчице, чтобы она его так возненавидела? Если волчица не последовала за дервишем, то что ее заинтересовало в ауле, если ее не интересуют домашние животные? Здесь крылась тайна, охотники желали как можно скорее ее разгадать.

Жителей аула тревожило и душевное состояние дервиша. Судя по его поведению, создавалось впечатление, что он до сих пор не жил в обществе людей. Тогда из какого мира существ он объявился? Кто его бил, истязал, откуда и куда он падал? С таким состоянием души, увечьями на теле мало кто из обычных людей выжил бы. И кто знает, сколько времени он пролежал под дубом на морозе, истекая кровью. Обычный человек в таком состоянии давно бы окоченел, а ему хоть бы что, даже не простудился. На этом страннике за короткое время пребывания в сакле аксакала все раны, увечья, заживают как на собаке. Он в этом состоянии часто по вечерам умудрялся отправляться еще в лес на охоту без какого-либо оружия. Но к изумлению жителей аула, он из леса возвращается то с куропатками, то с зайцем-русаком, то с косулей.

* * *

Семья дяди Курбана была в глубоком сне. У очага дремали люди, приставленные к дервишу. Дервиш понял, настало время его действий. Он встал с постели, бесшумно снял запоры с запертых дверей, вышел наружу и исчез в темноте. Он возвратился через сутки, был грязен, исцарапан. Странник, никого не замечая, набросился на еду, поставленную перед ним хозяйкой. Во время еды он огрызался на тех, кто находился с ним в одной комнате, видимо, боялся, что у него отберут еду. Он умял два чебурека, опустошил казан мясного супа, съел целый кочан капусты, репку с голову ребенка. Глаза его просительно шарили по лицу хозяйки. Хозяйка перед ним поставила еще один круг хлеба, половину круга сыра. Он их тоже съел. Все это сверху залил трехлитровым чайником холодной воды. После этого он все еще жадно смотрел в глаза хозяйки, не угостит ли она его еще чем-нибудь.

С этого дня он к вечерним сумеркам стал исчезать из сакли…

Куда он уходил, с кем встречался, никто не ведал. Пытались за ним следить. Он, чувствуя, что за ним установили слежку, концы своих следов прятал так, что их теряли опытные охотники. Вечером скрытно уходил, а рано утром его находили в своей постели. Зима была в разгаре, а на его голом теле, кроме того грязного балахона, который был на нем первый раз, ничего не было, и ноги были босы. Создавалось такое впечатление, что его узловатым, скрюченным как у волка лапам, было трудно ходить в обуви. И какую бы обувь ему не давали, он выкидывал ее.

Жителей аула поражал образ его жизни, поведение дикого зверя. Перед ним от страха дрожали собаки. Они не только дрожали от страха, но и покидали то место, где он появлялся.

Одно время люди, приставленные к страннику, стали замечать, что он теперь не так пугается ночного появления и воя волчицы. Он не только перестал ее бояться, но с некоторых пор люди стали замечать его в обществе волчицы. А когда к вою волчицы, который доносился со стороны дуба, стал присоединяться еще вой волка, это их не удивило. Под дубом странник становился на четвереньки, всем телом начинал странно дергаться. Было заметно, как у него на загривке начинала появляться шерстка, серой шерсткой покрывались ноги, руки. Кисти рук, ступни ног выворачивались, растягивались, становились узловатыми, когтистыми. Так он оборачивался в волка. Он неуверенно приближался к волчице, с поднятыми лапками ложился перед ней на спине, подставляя брюхо. Если она не злилась, тогда вставал, вокруг нее делал несколько игривых кругов, почтительно останавливался перед ее мордочкой, пытаясь лизать ее. Если она не замечала, то, приподняв лапы, поджав хвост, льстиво скуля, опять ложился перед ней, подставив ей свое открытое брюхо. Как только волчица на него обратит внимание, он чуть позади нее становился на четвереньки, задрав мордочку кверху, присоединялся к вою волчицы. Бывало, иногда они так выли до утра. С некоторых пор он вместе с волчицей стал отправляться на охоту. С охоты он возвращался то с тушей кабана, то косули, то с огромными кусками медвежатины.

Но случилось то, чего больше всего боялись аксакалы аула. Со дворов стали исчезать собаки, овцы, куры…

* * *

Теперь жители аула в облике дервиша, во всем строении его тела, в кривых, вывернутых ногах, в длинных, с крючковатыми пальцами, руках, во взгляде стали видеть черты, не характерные для обычного человека. Его удлиненное лицо, начиная с впадин глаз, было покрыто густой рыжей растительностью. Из-под рыжих густых бровей к вискам, прыщеватым щекам тянулись зигзагообразные бороздки, оставленные на его физиономии какой-то страшной когтистой лапой. Такие же бороздки шли от углов рта к длинным ушам, покрытым рыжеватой растительностью. На топорном лице с разрезом от уха до уха красовался огромный рот с выпученными губами. А самые глубокие морщины, начинающиеся на узком лбу, образовав петли над бровями, зигзагами растягивались к его уродливым щекам. Они с щек узлами устремлялись в густую растительность на верхней и нижней губах, оттягивая, выпучивая их, делая его похожим на волка. А кончик длинного, с какими-то наростами крючковатого сизого носа, берущего свое начало с основания низкого покатого лба, свисал сверху вниз, чуть ли не влезая в губастый рот. Его серая верхняя заячья губа то и дело впадала в его беззубый рот, откуда обильно выделялась слюна. Слюна длинными нитями падала на его, торчащий вперед, покрытый рыжей шерсткой подбородок. Из-под рыжих бровей, метелками сидящих на покатом лбу, за гноящимися веками без всякой растительности, смотрели круглые желтые глаза; они светились каким-то холодным магнетизмом; оттуда исходила неуемная нечеловеческая сила, будоражащая сердца людей.

Даже охотники, понимающие язык зверей и птиц, когда дервиш начинал что-то мямлить, терялись в догадках, что же он собирается говорить. С губ его впалого рта, все время что-то жующего, слетали звуки, не похожие ни на мяуканье дикой кошки, ни на скулеж волка. Когда дервиш начинал что-то объяснять женской части семьи дяди Курбана, он своими действиями их страшно пугал, и они пытались прятаться кто куда. Странные были эти звуки, до того странные, что малые дети с перепугу теряли дар речи, собаки начинали трусливо мочиться под себя, а у домашних животных от страха подкашивались ноги.

* * *

У дяди Курбана из курятника опять стали пропадать куры, из кладовой вяленое мясо, мука, крупа. Жителей аула тоже начали жаловаться, что их обкрадывают. Жители аула недоумевали, если дядя Курбан кормит странника лучше любого члена семьи, тогда зачем он обкрадывает его? Волки и то на своей территории не занимаются мародерством, не дают другим волкам разбойничать, даже сторожат овечью отару на своей территории от других зверей. Если дервиш занялся кражей кур, овец, что его на это натолкнуло? Если вор не он, то кто же? Может, волчица?

Теперь дервиш из аула уходил на долгое время. Куда он, босоногий, уходит в зимнюю стужу, с кем встречается, это было тайной для всех. Он жил как оборотень, исчезал как оборотень, появлялся как оборотень…

Тем временем отношения между дервишем и членами семьи дяди Курбана портились изо дня в день. Они дошли до критической черты.

Семья была в панике. Мука, другие продукты питания, заготовленные всей семье на зиму, заканчивались. Вяленое мясо, картошка закончились, муки оставалось на неделю. Дядя Курбан был в поисках, где до нового урожая запастись мукой, другими продуктами.

Накануне с юго-запада подул теплый ветер. Морозы резко убавились, пришла оттепель. За несколько дней со всех склонов сошел снег. В одну из ночей пошел дождь, перешедший в ливень. К утру поднялась река, на ней растаял весь лед. Дядю Курбана осенило – можно поднять мельницу. Он рано утром на мельницу, отвез четыре мешка зерна чтобы размолоть.

А на другой день рано утром из сакли Курбана раздались причитания. Каково же было удивление жителей аула, когда они в сакле аксакала под окровавленной простыней застали растерзанное и бездыханное тело хозяина.

Хозяин должен был возвращаться с мельницы к вечеру, но он и ночью не возвратился. Сын Муслим на другой день с зарей отправился на мельницу. Он нашел отца у погасшего очага с вырванным горлом. Вся мельница, как после пурги, была забита снегом. Внутри мельницы, на небольшой площадке перед ней были многочисленные волчьи следы, тянущиеся с другой стороны реки. Кто мог свершить это страшное убийство: волчица, объявившаяся в ауле или странник? Члены семьи, жители аула были озадачены тем, что дервиш последние трое суток из сакли не выходил. Он больной лежал в постели. Он ослаб так, что не то, что убивать, без посторонней помощи с постели не поднимался. Кроме того, все это время он находился под присмотром джигитов, мимо которых он не ушел бы незамеченным. Тогда кто мог свершить такое страшное деяние? Только волчица.

Когда дервиш понял, что в убийстве хозяина дома обвиняют его, он запаниковал. Он встал, сел, опять встал, сел. Его глаза горели желто-зеленым пламенем. Он странно заговорил на непонятном языке, вскочил с места так, будто совсем не болел, на четвереньках подполз к хозяйке, замахал головой, замычал, убеждая, что это не он убивал хозяина. Он заплакал, глядя ей в глаза. Когда хозяйка от него злобно отвернулась, он понял: судьба его решена. Он на четвереньках забегал по комнате, где родные и близкие оплакивали покойника, подполз к телу убитого хозяина, плача лег рядом с ним. Он заглядывал окружающим в глаза, пытался убеждать, что знает, кто растерзал хозяина. Только все от него пугливо отворачивались, а некоторые ногами отпихивали его от себя, проклинали. А наиболее горячие головы призывали его вывести за пределы аул и расстрелять. Он визжал, скулил, выл, пытаясь доказывать, что не он убивал старика.

В день похорон Курбана дервиш исчез из аула…

* * *

Говорят, в тот день, когда родился дервиш Али, недалеко от того места, где его рожала мать, волки-оборотни завели волчий хоровод. И они во время его родов пустились в такой пляс, что из-под их голых пяток летели искры. Еще говорят, до появления человека на свет, Аллах вкладывает в его руки весы, на одной чаше которых находится правда, на другой – кривда. На этот раз бес опередил Аллаха, снабдив новорожденного великой силой духа черных сил – колдовством, способностью преображаться и оборачиваться. Потом судьба снабдила его спутниками: неудачей, проклятием, зловредностью.

С тех пор речка, пробегающая мимо дуба-великана, в Каспийское море унесла немало воды. Дуб не раз был побит и градом, и убийственными ураганами, и огнедышащими небесными стрелами.

Род дервишей, когда приходилось на арбе, когда пешком, исколесил весь Южный Дагестан. Куда бы, в какие края они не заглядывали, людям вместе с собой приносили только одни беды, горе и смерть. От их проклятий были порушены судьбы сотни людей, истреблены целые роды, аулы. Под их убийственными чарами были сброшены с пьедесталов, лишены ореола целые династии царей, султанов, уничтожены сильные мира сего. От порчи, которую они наводили, умирали, лишались разума красивые, сильные юноши, прекрасные девушки. От их ругани у человека отнималось тело, от их сглаза высыхал глаз. Поэтому дервишей везде встречали огнем и мечом. Люди перед ними расстилали скатерть, сотканную из пуль, их укладывали в постель смерти.

Ашаханум – последняя ведьма из рода дервишей, единственный человек, оставшийся от огромной родни. Взгляд ее зеленых глаз повергал в ужас самых сильных мужчин. Она, умирая, теряя силы, лежала на меже, разделяющей Кайтаг и Табасаран. Она должна была рожать своего отпрыска в огромном красивом доме. Но она сегодня вместе этого, прячась от преследующих ее врагов, пряталась на этом месте, куда не ступала нога человека. Перед тем как умереть, она успела родить мальчика, чей крик услышал Амаци, возвращающийся из Табасарана к себе в район. Амаци, зная, что она за женщина, похоронил ее в пещере, находящейся недалеко в скалах. А мальчика, завернув в подол черкески, скрытно от людских глаз принес к себе домой. По дороге домой заглянул к знакомому мулле. Мулла провел обряд посвящения малыша в мусульманина, шепнул ему на ухо имя Али, прочел дуа.

* * *

Со дня усыновления Али прошло восемнадцать лет. Жена Амаци, сколько не просила Аллаха, так и не родила сына. Зато она каждый год одну за другой рожала дочерей. Али для отчаявшегося отца с матерью стал самым бесценным подарком судьбы. Родители в воспитание сына вложили всю душу, вырастили его честным, мужественным, порядочным человеком. Таким его всегда знали друзья, жители аула. В кругу друзей он был самый преданный друг, на торжествах душа компании. Все девушки аула в него были тайно влюблены.

Амаци был наслышан о темных делах рода дервишей, об их колдовской силе, погубленных ими людских душах, и о том, что у него на родине их колдовское племя выжгли огнем и мечом. Амаци с женой не были напуганы тем, что последнего отпрыска из племени «дервишей», вместе того чтобы уничтожить, пригрели в своей семье, тайно усыновили. Наоборот, Амаци, за то, что Аллах подарил ему такого сына, во время каждого намаза благодарил Его. «Нет, я не жалею, что тайно от своего племени воспитываю отпрыска дервишей. Видит Аллах, я не предполагал, что в тот злополучный день колдунья Ашаханум, дав жизнь малышу, сама уйдет на вечный покой. Ведь в тот день именно божий перст указал мне на место великого таинства. Не я нашел новорожденного малыша, а малыш нашел меня. А от коварных дервишей на земле не осталось ни одного живого ростка. Их прах по всему свету развеян ветром, их кости съедены, разбросаны волками, шакалами. Вместе с ними в небытие ушла и их колдовская сила. А Али – мой сын, кровь от моей крови, плоть от моей плоти. От колдовской силы дервишей в нем ничего нет. Как только родился, он первый глоток молока сделал от груди моей жены. Когда я в долине реки между ног умирающей матери нашел его, кто видел это, кроме Аллаха? Воля божья велика, дела его бесконечны! Было же угодно Аллаху, что именно в это время и моя жена родила дочку. Выходит, в тот день моя жена родила двойню. А Аллах всесилен, всевидящ, и Он одобрил мой богоугодный поступок. Ведь я спас от неминуемой гибели беззащитное дитя! Разве Аллах за такое деяние наказывает человека?» – на молитвенном ковре он долго сидел на корточках, разговаривая с Всевышним, споря с самим собой.

Но сколько не говорил Амаци с небесами, как не спорил с самим собой, у него в душе не было покоя. Наоборот, с того дня на его сердце давила какая-то скрытая пружина сомнения и тревоги, вызывая в нем душевное неравновесие. Амаци сидел перед очагом и заворожено глядел на горящий огонь. И чем больше он думал о судьбе сына, тем больше тумана собиралось в его голове. «Дервиши, племя колдунов, какая мать вас породила? Небеса людей послали на Землю, чтобы они там жили счастливо. Откуда вы на нашу голову взялись? От ваших колдовских деяний дрожит земля. Ваше племя давно погибло, ваши могилы обросли мхом, от них даже следов не осталось. А люди, почему-то до сих пор помнят, боятся одного упоминания вашего имени. Никто на земле, кроме меня, не знает, где покоится последнее ваше отродье – мать Али. Ее тело спрятано так, что ни одна живая душа его не найдет».

Амаци неожиданно вздрогнул, за языками пламени в очаге промелькнуло знакомое лицо с горящими зелеными глазами, он задрожал, шуба соскочила с его плеч. «Тьфу, ведьма, сгинь, сгинь с моих глаз!» – он перед глазами замахал рукой.

Видение на мгновение исчезло, но опять появилось. Из костра на него гипнотизирующее смотрели глаза Ашаханум. Они завораживали его, манили к себе. Амаци показалось, что он стал бестелесным, и в его мысли вмешивается инородный разум. Кто-то пытался управлять его разумом, чья-то колдовская рука сжимает его руку, не давая сдвинуться с места.

«О боже, какая колдовская сила скрыта в ее сердце, какая страшная сила красоты упрятана в ее зеленых глазах! Сила, покоряющая себе мой разум и волю, сила, губящая меня, сила, толкающая меня к ее ногам! Тьфу, тьфу, ведьма, сгинь с моих глаз! О боже, храни меня от коварства женщины и колдовства дьявола! Аминь!» – он весь дрожал, путался в мыслях; стал читать молитву, оберегающую мужчину от колдовских чар женщины.

Вдруг за запертыми ставнями окна раздался непонятный шум. Это выл не ветер, звенели не стекла, и никакая живая душа не стучалась к нему в окно. Это было какое-то дребезжание, образующееся перед землетрясением. Через мгновение этот резкий звон стекол повторился, он сопровождался какими-то глухими ударами за окном. Амаци застыл с вытаращенными от ужаса глазами. Через мгновение за окном раздался звонкий, ломающийся звон стекла, его долгое трескучее падение, биение на земле, звонкий разлет на сотни разбитых осколков. Вдруг со ставень окон какая-то колдовская сила со скрежетом сбросила все запоры; в окно залетел ветер, ставни гулко ударились друг о друга. В комнате ветер закружился так, что, все, что там находилось, переворачивалось. Амаци привстал, но крутящий ветер сбил его с ног. Ветром его понесло по всей комнате, закрутило. Ему показалось, что он от страха закричал так, что его крик услышали все жители аула. А на самом деле, он стоял на коленях с раскрытым немым ртом и сверкающими от ужаса глазами. Он задыхался, ветер забивался ему рот, ноздри, уши, глаза. Он судорожными губами ловил глотки воздуха. В гортани застряло что-то скользкое, колючее, и давило его. За окном вдруг раздался такой пронзительный и душераздирающий крик женщины, что Амаци ладонями прикрыл уши. Он прижался к полу.

Ставни окна опять с треском ударили друг о друга, из проема окна раздался женский хохот. Амаци туда бросил полный ужаса взгляд и увидел, как Ашаханум стоит перед окном. Она с головы до ног была завернута белым саваном. Она была очень высока, своим ростом достигала потолка.

– Ооо, Амаци! – колдунья Ашаханум, с распущенными до пят черными курчавыми волосами, с застывшим матово-бледным лицом, босоного прошуршала от окна к очагу. – Ты, раз замуровал мое тело в пещере, поверил, что я не воскресну, не найду тебя, не приду по твою душу? Ха-ха-ха, какой же ты глупышка, седобородый? Раз ты спас моего сына от смерти, выходил, выкормил, сделал обрезание, дал имя, решил, что этим обессмертил себя!

Ее матово-бледное лицо сияло красно-синим светом, широко раскрытые, немигающие глаза светились желто-фосфорическим пламенем. Они были заряжены какой-то колдовской силой, которая пригвоздила Амаци к полу, вытягивая из него всю душу.

Колдунья сделала еще один шаг к Амаци, потянулась к нему руками, похожими на клешни, ухватилась за борта его бешмета, приподняла и заглянула ему в глаза:

– А ты не боязливый, Амаци, не испугался людского гнева, пересудов, спас, выходил сына колдуньи, племя которой проклято человечеством! Хоть и в заброшенном волчьем логове, но ты дал покой моим костям. А кто соберет, кто похоронит кости моих сородичей, разбросанные повсюду, кто даст покой их мечущимся в ночи грешным душам? Ууу, люди, проклятие наше, боль наша! Пусть вас покарает зло, сила, степень которой вы до сих пор не ощущали! Кара близка, она настигает вас. Я вижу огонь, который выжигает все живое, черный мор, который вас всех скосит. Вижу, как на вас идет оборотень с одним, светящимся, как фосфор глазом на лбу, с огромной пастью, вооруженной клыками, острыми, как кинжалы. Он – кара, управляемая потусторонними силами, которая к себе заберет всех вас! Вот она, раскрыв огромную пасть, с клыков которой стекает зеленая отравленная слюна, способная бешенством заразить весь ваш человеческий род, медленно продвигается в сторону вашего аула. Ууу, люди, обезьянье отродье, как я ненавижу вас! Как мне хочется насытиться вашей кровью, смеяться над вашей глупостью, мелочностью. Хах – ха! Вы – букашки перед силой нашей кары, и вы захлебнетесь в вашей крови! Собрать бы мне вас всех в одну кучу, повесить на одной веревке, смотреть, радоваться, как вы корчитесь в предсмертных судорогах, или хотелось бы бросить вас в одну яму, кишащую ядовитыми змеями. Как бы я тогда смеялась над вашими судорожными телами! Амаци, чего ты молчишь, подскажи, какую кару мне придумать для вас, чтобы я вами насытилась? Молчишь. А я тебе подскажу: все эти беды на ваши головы призвал дервиш Али, мой сын, твой выкормыш, продолжатель рода дервишей, нашей колдовской силы, нашей чародейской тайны!..

С воем «ууу» опять с улицы поднялся сильный ветер, он в комнате завертел, закрутил все, что попадалось. Раздался резкий женский визг. Вместе с ветром закружилась и Ашаханум, с ее плеч сорвался белый саван, открывая перед остолбеневшим стариком все прелести ее тела. «Ха-ха-ха», – она страшно рассмеялась, разбежалась, раскрывая руки как для полета, и вылетела вон из окна. Ставни с грохотом ударились друг о друга, задрожали и зазвенели оставшиеся в рамах стекла и все утихло.

Амаци, хватаясь за сердце, бросил помутневший взгляд в проем окна, упал на бок, успел повернуться в сторону горящего очага. Он увидел, как его тело покидает душа. Она выскочила из его похолодевшей груди, завертелась, забилась в комнате, потянулась в сторону печной трубы. Вокруг Амаци завертелась комната, очаг, он судорожно схватился за грудь, упал на пол и задергался.

Амаци в постели пролежал трое суток. Лежал ни живой, ни мертвый, с парализованным телом, с окостеневшим языком. На четвертые сутки к рассвету он испустил дух…

* * *

После смерти отца дервиш Али неузнаваемо изменился. Он стал нервным, замкнутым, избегал общества близких, друзей. О нем и в семье заговорили с тревогой. Жители аула, друзья решили, что Али переживает из-за смерти отца. Он вел себя совершенно непонятно. Заперся у себя в комнате, никого к себе не подпускал, часами разговаривал с самим собой. Ночью не спал, после полуночи ходил по комнате, о чем-то спорил, хохотал так, будто тронулся умом. Его сердце, мягкое, нежное, отзывчивое, как детский смех, вдруг окаменело, в глазах зажегся дикий блеск. Он без всякой причины впадал в такое бешенство, что его друзья и близкие недоуменно сторонились его. Домашние страшились, друзья стали его избегать. В конечном итоге он в семье остался один, даже самая любимая сестра старалась не попадаться ему на глаза.