Текст книги "Зайнаб (сборник)"

Циклоп

На небольшом пятачке поляны, за сельской мечетью, тысячелетний дуб доживает свой век. Он, как великан-часовой, охраняет покой небольшого горного аула, расположенного рядом с ним, над узким ущельем горной реки, голубой лентой, бегущей по нему с вершин Джуфдага, Урцмидага. Ствол дуба так огромен, что если бы семь человек растянутыми руками обхватили его, они бы не сомкнули цепь. Он был весь корявый, как дракон, покрытый многовековой чешуйчатой черной корой, выступающими незаживающими узловатыми рубцами, извилинами, откуда сочилась алая жидкость. Эти увечья ему были нанесены за долгую жизнь природными стихиями, рукой человека. Огромные чашеобразные выпуклости, обрубки, образовавшиеся на его стволе, кряжистых стержневых ветвях, корнях, высохшие и застывшие как скальные отложения побеги, делали его похожим на уродливого великана.

Этот великан растет и держится на могучих извилистых корнях не как обычное дерево. Его искривленные, перекрученные подагрой стариковские корни, покрытые узловатыми наростами, металлическими чешуйками, выпирают из земли в два человеческих роста. Они на самой макушке, как кровля огромной чадры, собираются в один узловатый огромный пучок. С основания этого пучка берет свое начало гигантский ствол, дающий жизненные силы огромному дряхлеющему телу. Эти могучие корявые корни, сплетенные между собой сложными узлами, как удавы свою жертву, в своих объятиях держат на весу скалу огромной величины. А из образовавшихся на поверхности скалы щелей дуб выцеживает родник с чистой холодной водой.

Этому великану за свое многовековое существование пришлось стать свидетелем множества незабываемых исторических событий своего народа, жителей аула: иноземных нашествий, межплеменных кровавых столкновений, природных катаклизмов, измен, предательства. На его испещренном веками морщинистом лике сабля Хромого Тимура, пика Батыя, пушки, пищали Надыршаха, кривые сабли турок, арабов, множества северных степных народов оставляли немало глубоких кровавых отметин. Он за свою жизнь увидел много кровопролитных войн, смертельный лик черной чумы, отнимающей жизнь жителей целых аулов, нескончаемые межродовые столкновения. Ему приходилось быть свидетелем убийства отца единственным сыном, позор брата, убившего брата и разделившего с овдовевшей женой его супружеское ложе… Многое увидел старый дуб-великан, много свидетельств осталось на его изрубленном, испещренном ранами теле.

На старого великана не раз обрушивались грозы, шквальные ветры, которые раскалывали его на части, срывали с него мощные ветки, раскинутые высоко в небо. После недавней грозы дуб получил несколько мощных ударов молний. В ту грозу его могучее тело к себе как магнит притягивало все молнии, выскакивавшие из дождевых облаков. Первые удары молний от дуба отсекли все корявые ветки с западной стороны. Второй и третий поток ударов молний попали в стержневые ветки дуба, которые раскололи их на две рогатины, превратив его в огромного четырехпалого калеку.

Ураганный ветер, бушующий на вершинах Джуфдага, иногда срывался на горное плато с дубом, кромсал его, как щепки отрывал огромные ветки и разбрасывал по ущелью. Лютые январские морозы, летний палящий зной выжигали его корни, могучий ствол, лишали жизненной энергии его корявые ветви, покрывали их гноящимися язвами и болячками. Старый великан на своем веку испытал немало лишений, природных и рукотворных увечий, но, вопреки всем смертям, борясь за жизнь, стоически выдерживал все испытания судьбы.

Со дня рождения дуба до его физического и духовного становления прошли тысячи лет. За это время в ауле сменилось ни одно поколение людей, менялись времена, нравы, религии, а старый дуб, покрытый рубцами и язвами, растопырив свои огромные искалеченные обрубка, доживал свой век. Он все еще могуче, величественно стоит на макушке горы, стоит как хранитель своего народа, как божье напоминание тем преступным силам, которые на головы жителей аула призывали невиданные доселе беды. Величественный дуб стоит как олицетворение мужества и стойкости, как сигнал с небес грядущим поколениям, что любое преступление на земле наказуемо.

Старый, больной дуб – немой свидетель страшного преступления, совершенного против жителей аула человеком-оборотнем. Он, как единственный свидетель преступления против человечества, обречен был дожить до судного дня.

Никто в ауле точно не знает, сколько лет старому дубу, их праотцу, ангелу-хранителю, хранящему их от кары небес, бед земных. Он стоит на самом видном месте, привлекая к себе взоры всех жителей аула, внимание случайных путников. Сколько лет он живет, столько времени он подпитывает своих детей живой водой, своим нектаром, струящимся из-под его огромного брюха.

Земледельцы аула веками выращивают хлеб, животноводы в суровых условиях гор разводят домашний скот, женщины прядут пряжу, ткут ковры, сумахи, паласы. Там рождаются дети, новорожденные входят во взрослую жизнь, а седобородые аксакалы, не досказав внукам сказку о своем племени, уходят в иной мир; молодые женятся, разводятся, – одним словом, жизнь в ауле течет своим чередом. А бесконечная жизнь Вселенной, как заведено с самого ее зачатия, делает свои виражи в текущей и собиравшейся родиться бесконечной жизни.

В ауле так веками бы все шло своим чередом, если бы вдруг неожиданно в его привычную круговерть не вмешались чужеродные элементы, которые нарушили его ритм, раскрутили в обратную сторону. Неожиданно жизнь жителей аула стала такой сложной, непредсказуемой, что они не понимали, неужели это все происходит с ними.

* * *

Дервиш Али третьи сутки шел по горам и долам. Он прятался от преследования врагов, ночевал в дуплах деревьев, заброшенных медвежьих пещерах, волчьих логовах. Наконец ночью дервиш, голодный, холодный, истекая кровью от полученных ран, добрался до дуба-великана. Он услышал звон струящегося родника из-под высокого шатра его корней. Хотелось пить, его мучила жажда. Дервиш упал на землю, прилагая огромные усилия, на животе стал ползти к роднику. Еще немного усилий, и он окажется у живительной влаги. Но в нем угасали остатки сил, голова обессилено легла на снегу, он кровоточащей щекой прижался к мерзлой земле. Повернул голову в сторону аула, свой угасающий взор обратил на луну, сияющую на темно-голубом лике неба. Протянул в ее сторону дрожащую от холода руку, из простуженного горла вырвалось что-то, похожее на стон, писк умирающего животного. Его глаза помутнели, память провалилась в бездонную темноту…

* * *

Мать-волчица, находясь еще далеко от родного логова, почувствовала угрозу, нависшую над ее детенышами, от чего у нее тревожно забилось сердце. Она жалобно поскулила, ускорила шаг к логову. И тихая лунная ночь, и лес в инее, и искрящиеся заснеженные холмы, и скалы, круто обрывающиеся в долину Рубасчай, таили в себе скрытую угрозу для ее волчат. Ее сердце замерло, от волнения ноги стали ватными, словно они отнимаются. Она ощутила холод, жажду угасающей чужой жизни, все еще тлеющей неподалеку от ее логова.

Волчица пустилась во весь дух. По мере приближения к логову, сердце матери-волчицы заколотилось так, что она стала задыхаться. Теперь не то, что сердцем, а щетиной на загривке она ощущала угрозу, нависшую над ее сосунками. От волнения она теряла силы, задыхалась, торопилась, падала, поднималась, опять падала.

Волчица почувствовала, что таким шагом она будет ползать до утренних сумерек, полезла на бугорок и через него пустилась наискосок. Ноги обессилили, они ныли от напряжения. Вдруг подкосились передние лапы, она сорвалась и кувырком слетела с горки. Волчица по косогору долго летела, долетела до русла реки, скованного льдом. Там напоследок головой больно ударилась об острый камень, торчащий изо льда. Она взвизгнула, голова пошла кругом, в глазах потемнело, она упала на бок. Когда пришла в себя, вскочила, что есть мочи, пустилась в сторону своего логова.

Еще издалека ее чуткий нос почуял чужие запахи, уши уловили чужие шорохи, несущиеся со стороны ее логова. Двуногий зверь вдоль берега реки брел в ту сторону, куда держала путь сама мать-волчица. Вдруг в долине реки поднялся ветерок, он до ее чуткого носа донес запахи пота, окровавленных, загнивших ран ее извечного врага.

«Кто из двуногих зверей осмелился переступить границы моих владений? Как он оказался в эти глухих дебрях? – недовольно зарычала волчица. – Что он, хочет съесть моих детенышей?»

Волчица в тревоге приостановилась, ноздрями чуткого носа уткнулась в рыхлый снег; в ее ноздри поплыл противный кислый запах пота двуногого зверя; она чихнула, вновь и вновь стала принюхиваться. Забеспокоилась. Из ее раскрытой пасти вырвался жалобный стон. Она, не замечая сучков, острых камней, перепрыгивая с качки на кочку, во весь дух пустилась к логову.

Волчье логово было расположено под огромным, нависающим над ущельем, скальным козырьком. Этот козырек служил волчьей семье и наблюдательным пунктом, и укрытием от любой непогоды. Она площадку перед входом в логово всегда держала сухой и в чистоте. Логово располагалось за смотровой площадкой, прогреваемой солнцем с утра до вечера, в большой пещере, углубляющейся в скалу.

Волчица на небольшом расстоянии от логова замерла, притаилась за серым каменным валуном, громоздившимся на другом берегу реки. Чуть вдалеке, на другом берегу речки, лежал человек, весь в крови. Волчица зарычала, присела, готовясь к атаке, растянулась всем телом, хрустя тугими мускулами ног и спинного хребта, приподнялась и застыла в предвкушении прыжка. Но человек, лежащий на снегу, не отреагировал на ее угрожающий рев, не зашевелился, даже не подавал признаков жизни.

Волчица была озадачена таким поведением двуногого зверя, она видела, как он стонет, истекая кровью, в нем угасает жизнь, он не опасен ее детенышам. Напряжение ее улеглось. Она потеряла интерес к двуногому зверю. Ей надо было заглянуть в логово, проверить, как там себя чувствуют ее детеныши. На секунду перевела дух, вскочила, перепрыгнула речку, скованную льдом, бросилась к детенышам. Не останавливаясь на входной площадке, она забежала в логово.

Ее детеныши, чувствуя вражеский дух, забились в самый конец логова. Мать направилась к волчатам. Волчата с радостным визгом бросились ей навстречу. Они устремились к матери, каждый норовя первым лизнуть ей мордочку. Мать, довольно урча, потянулась к волчатам. Между ними, чтобы первым быть рядом с матерью, первым подтянуться к ней, лизнуть ее мордочку, первым пихнуться в ее набухшие от молока сосцы, пошла такая свалка, что она еле усмирила их. А наиболее назойливых волчат она усмиряла, кусая, ударами лап. Волчата, не обращая внимания на недовольство матери, дерясь за каждый ее сосок, подняли такой шум, что она долго не могла их успокоить.

Наконец каждый из них присосался к доставшемуся ему в упорной борьбе соску, довольно урча, насыщался молоком матери. Волчица легла на бок, слегка приподняв заднюю лапу, а волчата жадно присосались к ее сосцам. Обнимая передними лапами, облизывая их под хвостами, она до такой степени расслабилась, что довольно прикрыла веки глаз.

Со стороны речки до ее ушей донеслись стоны, возня двуногого зверя. Перед ее глазами возник окровавленный с головы до ног двуногий зверь. Он был покрыт колотыми, резаными, рваными ранами, ссадинами, и чудом держался за жизнь.

Вдруг перед ее глазами встал ее взрослый годовалый волчонок, которого зимой потеряла на охоте. В долгих поисках она его нашла далеко от своего логова, но еле живым и с перебитым хребтом. А рядом с ним, на снегу, остались следы от сапог двуногого зверя. Волчица жалобно заскулила, легла рядом с волчонком, облизывая его. Так она оставалась несколько дней, охраняя его покой. Она отходила от волчонка только для того, чтобы поохотиться и запастись для него парным мясом. Волчонок к еде не притрагивался, потому что двуногим зверем ударом сапога ему была перебита и челюсть. Так он умер в муках на глазах у страждущей матери. Тогда неутешная мать долго оплакивала своего детеныша.

После этого случая она двуногого зверя возненавидела на всю жизнь.

Но сегодня был другой случай. В ее помощи нуждался не человек с ружьем, а человек, умирающий от нанесенных ран другим человеком. Такой он был жалкий, беззащитный, как в том случае ее старший волчонок, лежащий на снегу с перебитым позвоночником. Мать-волчица на секунду зажмурила глаза, представила себе, как ее старший волчонок вместе с ее месячными сосунками сосет ее вымя. Мать почувствовала своей грудью легкое касание его губы. Она нетерпеливо завыла.

Со стороны речки двуногий зверь ответно заскулил так, что мать-волчица не выдержала его страдания, вскочила, зарычала на волчат, чтобы они отстали от нее. Она выбежала на смотровую площадку – человек все еще лежал у речки в луже крови. Спустилась к речке, умирающего человека обошла с другой стороны. Человек лежал и медленно умирал. Он не то, что вскочить и напасть, без боли и стонов дышать не мог.

Она приблизилась к нему, шершавым языком лизнула его по лицу, тот вздрогнул и застонал. Двуногий зверь был большой и тяжелый, волчица не знала, что делать. А его покидала жизнь. Ей надо было принять какое-то решение. Она решила его спасти. Крепкими зубами вцепилась в рукав бешмета и, прилагая неимоверные усилия, потащила его в сторону своего логова. Наконец, она втащила его в свое гнездо.

Там двуногого зверя обступила вся волчья семья. Волчата сначала пугались его, забивались в угол логова. Потом, поощряемые матерью, наиболее смелые волчата подползали к нему, а некоторые вместе с матерью стали облизывать его голову, кровоточащие раны. Со временем волчата стали привыкать к диковинному зверю, как мать-волчица, приняли его в свою семью.

* * *

Двуногий зверь в темной пещере временами приходил в себя, стонал от боли, непонимающе оглядывался по сторонам, отстранялся от волков, ничего не понимая, ничего не ведая. Он был озадачен тем, что волки вели себя противоестественно, они почему-то не трогали его, не нападали. Раз так, он думал, что видит всего лишь страшный сон, а во сне волки никого ни трогать, ни убивать не могут.

Со временем он, приходя в сознание, стал осознавать, что он каким-то образом оказался в волчьем логове с волчьей семьей, что волчица выхаживает его. А волчица, пока человек был в полусознательном состоянии, прежде чем накормить своих волчат, боком ложилась перед его лицом, свое вымя прикладывала к его губам и кормила. Она чувствовала, как он жадно и с упоением сосет ее молоко.

Через некоторое время двуногий зверь пришел в себя, окреп, вставал с места, играл с волчатами. Он вместе с волчатами ложился спать, с ними вставал, засыпал, как они, прижавшись к матери, чмокая губами, скуля, визжа. Так прошли несколько дней. Волчица покидала логово только для того, чтобы пойти на охоту, досыта наесться, чтобы накормить ее разросшуюся семью.

Иногда воспаленный мозг дервиша сбивался с ритма работы, он терял ориентир, забывал, кем он все же является. Он никак не мог вспомнить, как он попал в волчье логово, почему волчица приняла его в свою семью, а не растерзала. Вместо того, чтобы убивать его, скормить своим волчатам, волчица свой грудью кормит его, шершавым языком облизывает его раны. Первоначально она вскармливала его своим молоком, со временем стала вскармливать парным мясом. Двуногий зверь стал ощущать прилив сил и энергии, видел, как рубцуются его раны, затягиваются ссадины, как медленно из него уходит боль. Он видел, что слюна волчицы обладает какими-то целебными, антисептическими свойствами.

Когда двуногого зверя знобило, волчица плотно прижималась к его телу, передними лапами обнимала его, облизывала его лицо, больные, гноящиеся раны. Двуногий зверь окреп настолько, что стал самостоятельно переворачиваться с боку на бок, вставать, даже на четвереньках двигаться по логову, когда в нем отсутствовала волчица.

Наступил день, когда волчица почувствовала, что двуногий зверь вернулся к жизни, и смерть от него отступила.

Волк по природе своей – очень осторожное, подозрительное животное, которое не доверяет своих детенышей даже своему партнеру. Волчица, на сутки отправляясь на охоту, своих сосунков не только доверяла двуногому зверю, но и со временем он стал ее самым любимым волчонком. Казалось, он не человек из враждебного ей племени, а ее дите, кусок мяса, оторвавшийся от ее плоти.

Настало время, когда множество неглубоких ран на теле дервиша почти затянулись, они стали обрастать свежей кожей. В семье волчицы человеческий детеныш стал своим. Двуногий зверь так привык к ласкам, которыми его одаривала волчица, что он стал их воспринимать как должное, само собой разумеющееся.

Когда двуногий зверь полностью осознал, что он живет в волчьей семье, как волчий детеныш, что скоро наступит день, когда ему придется из нее уйти, он опечалился. Он временами задавался вопросом, кто был его прародителем: человек или волк. Потому что иногда в его сознании просыпались картины из прошлой жизни, жизни волчьего племени. Ему казалось, что он является выходцем из племени волков-оборотней, что он одно время затерялся в сообществе людей, но мать-волчица нашла его, вернула в свое лоно. Ему казалось, что он вернулся к своим родовым корням, что судьба его племени, его судьба, до его рождения, даже до рождения его отца, деда, прадеда была определена всевышним.

Первые дни, когда он временами приходил в себя, он тревожился, что с охоты вернется хозяин логова, нападет на него, растерзает в клочья. Поэтому он все время ухо держал востро, когда около логова шелохнется куст, зашуршит трава, вздрагивал, думая, что ему пришел конец. Но волк почему-то в семью не возвращался. Наблюдая за поведением волчицы, ее реакцией на внешние шорохи, следя за внутрисемейными отношениями, он пришел к выводу, что волчица с детенышами живет одна, без самца. Видимо, он или покинул свою семью, или погиб на охоте, в стычке с другой волчьей стаей. Иначе не может быть, чтобы хозяин неделями не возвращался в свою семью.

* * *

Двуногий зверь так сроднился с логовом волчицы, что он стал неотъемлемой частью семьи. Он по вечерам больше всего любил участвовать в семейных песнях-хороводах. Когда семья затевала свой хоровод, он становился на четвереньки в круг, задирал голову, растягивал губы в сторону луны и присоединялся к ним. Он выл от души, гортанным голосом, долго, самозабвенно. И он до такой степени вживался в роль волка, что через некоторое время себя начинал ощущать волком, даже напарником хозяйки стаи.

Мать-волчица с некоторых пор стала каждый вечер уходить на охоту. А приемыш матери-волчицы охранял логово, своих названых братьев и сестер. Он креп изо дня в день, вместе со здоровьем к нему возвращалась и былая уверенность в своих силах. Он по логову вместе с другими волчатами бегал на четвереньках, затевал с ними всякие игры. Днем с остальными волчатами часто выходил на переднюю площадку логова, играл с ним, дрался, визжал, кусался, нападал, отступал.

А когда мать-волчица в логово возвращалась с добычей, двуногий зверь вместе с остальными волчатами становился на четвереньки, ждал момента, чтобы не выпасть из общего семейного пира. Он рычал, огрызался на остальных, старался, чтобы его не вытеснили из толчеи, подбирался к лакомым кускам добычи. Он зубами и руками хватался за самые нежные части туши, что не могли делать остальные члены семьи; мясо рвал зубами, глотал, не разжевывая и измазываясь кровью. Он, рыча и грызясь, руками и грудью отталкивал волчат от добычи, отвоевывая свое место в волчьей иерархии. Он довольно урчал, уплетая парное мясо, смоченное густой жирной кровью, злобно рычал, отталкивал от своих кусков наиболее назойливых волчат.

Двуногий зверь каждый раз, когда волчица приносила добычу, так много ел мяса, что его живот, как бурдюк, свисал на колени. Он был умнее, хитрее остальных членов семьи. Он мало того, что много ел, но и наиболее увесистые куски на потом прятал от остальных членов семьи. А в следующую ночь, когда мать-волчица уходила на охоту, волчата засыпали, двуногий зверь выходил из логова и доедал их.

Бывали случаи, что мать-волчица иногда за провинность наказывала старшего волчонка. Он плакал, визжал, закатывал истерику, кулаком бил себя в грудь, обиженно прятался в темных углах логова. Когда мать-волчица оттаивала, он на четвереньках льстиво подползал к ней, языком начинал лизать ей лапки. Если волчица не отталкивала его, тогда он подбирался еще ближе; прикрыв глаза, утробно урча, начинал облизывать ей мордочку. В этом случае он понимал, что он прощен, что ночь проведет с ней в обнимку.

На двуногом звере раны затягивались, он креп изо дня в день. А когда мать-волчица отправлялась на охоту, часто уходил за пределы логова, высматривая вероятные места для отступления, выискивая тропы, по которым бы он добрался до жилищ людей. Двуногий зверь понимал, что в волчьей стае он долго не проживет, не от того, что он одичавший человек, а от того, что в нем ему долго оставаться было небезопасно. У него должна быть своя человеческая семья, свое логово, своя добыча, которой он будет делиться с своей будущей спутницей жизни и малышами, которые она ему народит.

* * *

Волчий ум не был запрограммирован понять, что двуногий зверь, выхоженный ею, может восстать против ее семьи, даже убить ее детенышей. Она почти каждый вечер уходила на охоту, не беспокоясь за семью. Она, добытчица в семье, жила по законам своего племени. По этим законам и тысячу, и десять тысяч лет назад жили ее предки. Она твердо усвоила одно: удачная охота – это парное мясо, много жирного молока в ее вымени, наконец, это продление жизни ее семьи. Чем больше становились ее отпрыски, тем больше они просили мяса, особенно самый старший волчонок.

Теперь дервиш, когда волчица уходила на охоту, все время проводил в лесу – искал тропы, дороги, ведущие к населенным пунктам. Он, во время побега, если ее будет преследовать волчица, заранее подыскивал места, чтобы прятаться, обезопасить себя.

Дервиш составил себе график, когда волчица уходит на охоту, когда приходит, он обследовал все ее охотничьи тропы, вероятные места гона диких животных. Изучил, к каким жилищам двуногих зверей тянутся тропы от волчьего логова. Он знал, где двуногие звери обосновали летние стоянки с домашним скотом, где зимние базы.

Волчица накануне долго собиралась на охоту. Будто чувствуя долгую разлуку со своим старшим волчонком, она старательно облизывала раны на его теле. Старший волчонок, пряча предательский взгляд, перед матерью-волчицей опустился на четвереньки, облизывая ее мордочку. Он радостно завизжал, завертелся вокруг матери-волчицы, когда она перед семьей ему больше всего оказала знаков внимания. Когда волчица вышла на площадку, он, радостно скуля, догнал ее, прощально облизывая ей ноги.

Дервиш знал, что сегодня волчица отправляется на охоту далеко в горы, к подножиям Джуфдаг, и раньше вечера следующего дня не возвратится. Больше у него сбежать такого шанса не будет.

Дервиш был готов к побегу. Из тайника достал запасы мяса, грязный, окровавленный армяк, шаровары, овечью папаху, чарыки; оделся, обулся.

* * *

Волчата, чувствуя нервозность двуногого зверя, заволновались, завизжали, заскулили. Двуногий зверь опустился перед волчатами на четвереньки, обнял их. Волчата лезли ему на спину, влажными мордочками лизали ему руки, подпрыгивали, пытаясь лизнуть его в лицо. Он, стоя на корточках, гладил их, целовал в мордочки, даже прослезился. Ему пора уходить. Не оглядываясь, на четвереньках выскользнул из логова на террасу. Там он встал в полный рост. За долгое время пребывания на четвереньках в логове, мышцы тела, ног, рук сильно ослабли. Он выпрямился, с хрустом в позвонках растянул позвоночник, мышцы ног, рук. Через широченные ноздри в легкие с шумом вдохнул и выдохнул воздух. Оглянулся по сторонам, предвкушая свободу. Он был в легкой эйфории, от предвкушения свободы слегка закружилась голова, тело напряглось. Он приподнял лицо, подряд три раза смачно чихнул, потом разразился нервным смехом так, что не мог остановиться.

Сделал шаг, другой и уверенно пошел в сторону речки. Слегка гудела голова, в ушах был слышен звон. Некоторое время шел, не оглядываясь, не чувствуя ног. Вдруг за собой почувствовал преследование. Он весь напрягся, сердце тревожно приостановилось. Оглянулся, замер: за ним в некотором расстоянии, переваливаясь с боку на бок, шли все пять волчат. Он никак не ожидал такого поворота ситуации. Засуетился, не зная, что делать. Он остановился, покричал на них, чтобы отстали. Волчата испуганно отскочили назад, невдалеке остановились, присели на задние лапы. Заскулили.

Дервиш подумал, что волчата за ним больше не пойдут, отвернулся от них и зашагал дальше. Как только он сдвинулся с места, волчата завизжали и побежали за ним. Это его озадачило. Он предполагать не мог, что во время побега из логова волчата станут ему помехой. Вся кровь отхлынула от сердца к головному мозгу, в результате в глазах потемнело, в ушах усилился звон. Он опять накричал на волчат, но они от него отставать не собирались.

Он неожиданно остановился, недовольно зарычал, заскрипел зубами, молниеносным броском руки за шкирку поймал одного волчонка и крученым движением рук оторвал ему голову. Так он поступил с остальными волчатами. И, удовлетворенный результатом своих стараний, метнулся по тропинке, узкой белой лентой тянущейся из долины речки на косогор.

В это время мать-волчица подстерегала кабаниху, которая от ее преследования еще вчера укрылась в подземной пещере, находящейся под зарослями ежевики. Волчица недалеко от лаза в пещеру лежала за гнилым пнем, терпеливо поджидая свою жертву. Она по опыту знала, кабаниха рано или поздно покинет свое убежище – не будет же она там от жажды умирать. Она ждала час, два, три часа, целый день. Наконец, кабаниха решила, что волчица потеряла терпение, бросила ее и ушла добывать другую жертву. Кабаниха выползла к лазу, принюхалась – она не почуяла подстерегающей ее опасности. Решила выскочить из пещеры. Она не успела высунуться из пещеры, как на нее неожиданно налетела волчица, схватила за переднюю ножку и повалила. Кабаниха от страха и боли страшно завизжала, она брыкалась, подпрыгивала, крутилась вокруг своей оси, пытаясь вырваться из волчьих клыков и нанести ответные удары. Но это ей не удавалось. Волчица перекусила кабанихе ногу. Кабаниха не удержалась на ногах и с визгом упала на бок. Волчице этого мгновения было достаточно, чтобы успеть отпустить жертве ногу, и вонзить клыки в нежное брюхо, под лопаткой. Волчица чувствовала, что схватка будет долгой, мучительной для нее. Из раны кабанихи фонтаном струилась кровь, она ослабевала, но все еще билась за жизнь. Наконец, волчица сумела подмять кабаниху под себя, двумя-тремя щелчками клыков отрезала сухожилья ее ног. Кабаниха, как упала на бок, так больше не встала.

Волчица из еще живой плоти кабанихи огромными кусками вырывала парное мясо и жадно заглатывала их целиком. Когда жадно съедаемые большие куски мяса застревали в горле волчицы, она спускалась к ручейку, журчащему рядом, лакала воду, опять принималась за трапезу. Так продолжалось до тех пор, пока она не съела все внутренности, не отъела заднюю часть кабанихи. А остальную часть тушки в той же пещере под землей припрятала на следующий раз.

Теперь она держала путь в свое логово. Ей хотелось как можно скорее добраться в логово и до отвала накормить своих детенышей парным мясом, наполовину переваренным в ее желудке. Она представляла себе, как на террасу позовет весь выводок, отрыгнет им мяса, а потом в их кругу умиротворенно ляжет на бок и до утра отдохнет. А рано утром она отправится за остальной частью тушки кабанихи.

* * *

Мать-волчица, находясь еще далеко от своего логова, почувствовала угрозу, нависшую над ее детенышами. Она тревожно заскулила, нервная дрожь прошлась по ее загривку, и она, что есть мочи, ускорила шаг. Только мать-волчица, сколько не старалась, с набитым до отвала животом продвигалась очень тяжело.

Волчица, пытаясь ускорить шаг, вся выдыхалась. Наконец, она добралась до того косогора над рекой, откуда было видно логово. Оставалось спуститься с косогора, перебежать речку. Но она так была обессилена, что на косогоре не удержалась, под тяжестью тела подвернулась передняя лапа, она упала, кувырком покатилась до речки, скованной льдом. Вскочила, не удержалась на лапах и боком полетела в полынью реки, покрытую тонкой коркой льда. Лед лопнул, и она по самую шею провалилась в речку. Она, шлепая по воде, с трудом выбралась на берег, и, разбрасывая брызги, отряхнулась от воды. В ее горле от перенапряжения застрял сухой ком, который она не могла ни проглотить, ни срыгнуть. Из пасти, с высунутым языком, струями бился пар. Она отдышалась, потянулась к речке, желая лакать воду, шершавым языкам сделала несколько судорожных глотков, и похолодела. Недалеко от логова, на снегу, она заметила своих волчат, которые лежали в неестественных позах. И она во весь дух помчалась к волчатам. То, что увидела мать, повергло ее в шоковое состояние. Все волчата лежали бездыханными и с перекрученными головами. Она подбегала от одного к другому, третьему волчонку, нюхала, облизывала – они не подавали признаков жизни. Она им в бока тыкала мордочкой, жалобно скулила, пытаясь привести их в чувство. Они ни на что не реагировали.

Волчица вдруг вскочила, стрелой помчалась в логово. Оно было пусто, двуногого зверя тоже там не было. Волчица жалобно заскулила, обежала всю внутренность логова, террасу, все окрестности, но нигде не нашла двуногого зверя. Она жалобно заскулила, опять выбежала к детенышам, бездыханно лежащим на берегу реки. Набросилась на них, задрав заднюю лапу, ложилась то перед одним, то перед другим сосунком, подталкивая их к своим набухшим от молока сосцам. Заметалась вокруг них, не зная, кого кормить, кого спасать.

Вдруг до ее сознания дошло, кто стал причиной страшной трагедии ее семьи. От чего она завыла так отчаянно, что от страха все живое в периметре нескольких десятков километров попряталось в своих норах…

А дервиш все дальше уходил от логова волчицы. Он перешел границу соседнего района. К утру следующего дня он находился недалеко от неизвестного ему аула. Он добрался до дуба-великана, под ним упал, потерял сознание…

* * *

Женщины, которые рано утром были на роднике, под дубом нашли бездыханного обмороженного мужчину непонятного происхождения. На его совершенно голом теле был всего лишь старый, разорванный армяк; живот, босые ноги до колен и выше колен были покрыты гноящимися рубцами, язвами. От него страшно пахло, на голове, в грязных курчавых волосах кишмя кишели гниды, блохи. Ноги, руки, все тело, давно не видевшее воды, было в грязи. Ногти, растущие на руках, ногах, заострились как когти хищного зверя.