Текст книги "Зайнаб (сборник)"

Над речной долиной гремел гром, по ущелью с грохотом неслась вспучившаяся за короткое время река. Нарингуль взволнованно прошлась по мельнице, не зная, чем ей заняться. Вдруг заработала мельница. Нарингуль открыла мешок и мерками стала насыпать зерно в огромное чрево деревянного корыта с маленьким прорезом под дном, пропускающим зернышки в узкие желоба; а зернышки одно за другим стали струиться в лунки крутящихся жерновов.

Расул, как она определила, давно должен был возвращаться на мельницу. Но он почему-то задерживался, вызывая в сердце девушки тревогу за него. С каждой минутой ожидания тревога в ее сердце усиливалась. Какие только мысли не приходили в голову и не тяготили ее. Она представила себе разлившуюся речку, с грохотом катящую огромные валуны, вывороченные коряги по руслу, несущие в своих когтях трепещущее тело Расула. Она содрогнулась, стала читать все молитвы, которые с детства знала: «О Аллах, помоги и береги его!»

Он ей стал видеться таким родным и близким, казалось, что они с детства росли, играли вместе, и после окончания школы никогда не расставались.

В тревоге села и потянулась к очагу, вся съежилась, встала, забегала из угла в угол, не зная, что делать и какие меры предпринять. Опять в панике присела у очага, сняла сапоги, чулки, повесила на жердях.

Девушка вся дрожала, зуб на зуб не попадал. Минуты ожидания казались ей часами, они страшно тяготили ее. Вскочила, открыла дверь – за порогом мельницы из небес лило как из ведра; гремел гром, дрожали горы, сверкали молнии. Ее глаза пугливо шарили в сумерках; за стеной дождя, на нее сверкая фосфорическими глазами, уставились страшные звери. Она их страшно испугалась и застыла на месте. Страшный грохот и рев разлившейся реки оглушал. Ей показалось, что эти животные приближаются к ней, и сквозь грохот грома они с храпом дышат. Она не выдержала этого ужаса, забежала под мельницу, захлопнула дверцу. В панике ей показалось, что она изнутри на створку тяжелой дубовой двери накинула деревянную задвижку.

В висках, пульсируя, застучала кровь, в глазах потемнело. На секунду она потеряла чувство места и времена; голова шла кругом, тело застыло как перед ощущением грядущей беды. Померещилось, что ее окутал какой-то туман; руки, ноги потяжелели. Она, не зная зачем, встала, подошла к жерновам, которые, издавая монотонный шум, бешено крутились вокруг своей оси. Она тупо уставилась на лунки, куда падают струи зерна; в корыто мерками насыпала еще один мешок зерна.

Она не заметила, как приоткрылась дверь, как из лавины дождя в помещение мельницы в брезентовом плаще с капюшоном, нахлобученным на голову, ввалился Расул. Он весь был мокрый, но счастливый. Нарингуль уставилась на него, не веря, что это вернулся Расул. Не веря своим глазам, провела перед ними рукой, думая, что ей он померещился. Но Расул не исчезал, а стоял, смущенно улыбаясь, и что-то беспрестанно ей говорил.

До сознания Нарингуль, наконец, дошло, что это не наваждение, а перед ней стоит здоровый, весь сияющий Расул. Нарингуль зарделась, протянув руки вперед, пошла ему навстречу, но, когда до Расула остался один шаг, она вышла из состояния оцепенения и остановилась. Нервы не выдержали, она расплакалась и, не сдерживая ручьями хлынувшие из глаз слезы, отскочила назад.

Расул вдруг побледнел. Он понял, что Нарингуль переживала за него. Не только переживала, она страшно испугалась за него. Она все еще неравнодушна к нему, даже после его предательства, она не забыла, все еще любила его. Только он не знал сейчас, как себя вести, какие слова утешения сказать Нарингуль. И сказал первые слова, которые пришли ему на ум:

– Как же ты могла за меня так испугаться, Нарингуль? Струхнула, что меня могла проглотить разбушевавшаяся река? Или меня поразил удар молнии? Или на меня упала сорвавшаяся с кручи каменная глыба? Бедная, бедная Нарингуль? Золотое у тебя сердце! Ты и в наши школьные годы такой же была – беспокоилась за всех нас, одноклассников. А как же ты в кромешную темноту осмелилась пригнать на мельницу арбу, запряженную волами? Ты не испугалась, что по пути на мельницу на тебя могли напасть волки?

– А я всю дорогу впереди волов шла с закрытыми глазами. Это не я, а они меня сюда привели, – вся рдея, искренно прошептала девушка.

Нарингуль не осмеливалась смотреть Расулу в глаза, она все смущалась, не зная, куда их спрятать. Ей все время мешали руки; то она их прятала под концы шали, то отводила за спину, то подсовывала под мышки.

Расул за плечи обнял ее, по-братски привлек ее к себе, поцеловал в голову. Так он поступал, когда они учились в одном классе, и кто-то из одноклассников обижал ее.

Нарингуль все еще не владела собой: то улыбалась сквозь слезы, то отчитывала его за неосторожное поведение, то истерично хохотала. Ее губы, в зависимости от смены ее настроения, то обиженно надувались, то расплывались в улыбке. Вдруг до нее дошло, где она находится, что, позволяя молодому человеку обнимать себя, она позволяет опорочить себя, навести на себя тень.

Краски на лице Нарингуль потемнели, в глазах, нырнувших под густые ресницы, появились тени смущения; она сконфуженно отстранилась от Расула, машинально направилась к жерновам и горсточками стала пересыпать зерно из мешка на полу в мельничное корыто. Когда она опускалась и поднималась, из-под подола ее платья выглядывали бело-молочного цвета икры сильных красивых, стройных ног. Расул остолбенел, кончиком языка прошелся по запекшимся губам, по телу, как удар молния, пробежала нервная дрожь. Он весь напрягся, лоб взмок, ноги задрожали, в висках толчками застучала кровь, перед глазами завертелись черные круги, сердце бешено заколотилось в груди. У Расула мелко задрожала челюсть, потекли слюнки. Он, не понимая, что говорит, закашлял, заговорил чужим голосом:

– Ты не напрягайся, Нарингуль. Эта работа не для твоих рук… Оставь, сделаю сам, сам… Ты сиди, грейся у очага.

Его взгляд магнитом приклеился к икрам ее ног, он не мог оторвать осоловевшие глаза от ее прекрасного лица, налитых гранатовым соком губ.

Нарингуль спиной чувствовала, что Расул превратился в одни огромные влюбленные глаза. Он своим взглядом испепелял ее: столько в них она чувствовала страсти, выстраданной любви, магнетизма. У нее горела шея, спина, ноги подкашивались. Девушка не выдержала испытания его глаз, приподнялась, обернулась к нему боком. Она бросила на него пугливый взгляд. Их взгляды встретились, она замерла. Между ними пробежал разряд молний страшной силы. Лицо ее пылало, грудь горела, ей не хватало воздуха. Она не знала, как быть, как выйти из этой опасной ловушки, куда себя деть. Подкашивались ноги, затуманились глаза, мелко-мелко задрожал подбородок. Она понимала, если сейчас же она не предпримет какие-то срочные меры, с ней может случиться что-то очень страшное. Надо поскорей уйти отсюда, раствориться в тумане, спрятаться под дождем, иначе она за себя больше не отвечает. Но ноги не слушались ее, они словно прилипли к земле.

Испепеляющие взгляды, бросаемые друг на друга, электромагнитные бури, рожденные их сердцами, разряды молний, возникающие вокруг их тел, разжигали страсть до такой степени, что вот-вот они воспламенятся, превратятся в пепел. Молодое разгоряченное тело притягивалось к молодому телу, губы искали губы, они в порыве страсти жаждали слиться в одно общее дыхание.

Нарингуль всем телом содрогнулась, она больше не в силах была выдерживать испытание страсти, которая ушла из-под ее контроля. Она обернулась лицом к Расулу, но ее глаза, полные неги, ничего не видели. Сердце бешено колотилось в груди, разгоряченная кровь волнами устремлялась в кровеносные сосуды. Она пульсировала у нее в висках, где-то в животе, внизу живота, отдаваясь в ноги, тугими струями вливалась в губы, пульсировала на нежной шее, наполняя их жаждой желания, доводя ее до сумасшествия. Электромагнитный разряд ударил в головной мозг, туманя рассудок, вызывая в нем греховные мысли, отнимая у глаз свет.

Нарингуль вся горела, ее предала воля, ее предало сердце; они толкали ее в греховные объятья. Она прикрыла лицо ладошками, пытаясь таким образом отгородиться от соблазна греховных желаний. Скинула с плеч жакет, который сдавливал ее грудь, спину. Красивое алое платье из тонкого арабского бархата красиво облегало ее стройное тело, высокую грудь, тонкий стан, атлетически сложенные длинные сильные ноги. Грудь, никогда не видевшая мужской ласки, в порыве страсти высоко вздымалась и опускалась; гранатовые губы были приоткрыты; они, как жабра рыбы, выброшенной на берег реки, жадно хватая воздух, тянулись к нему. Она была в оцепенении, она больше не владела своим телом.

Краски смущения и страсти менялись на ее лице, она как будто попала в турбулентность, где не могла управлять ни силой воли, ни силой разума, ни силой мускулатуры тела. Она находилась на краю пропасти – а там бездонное безвоздушное пространство. Трясущимися руками бессознательно тянулась то к вискам, то к губам, то к рассыпанным по плечам, спине, по груди волосам.

Девушка чувствовала жадный взгляд Расула на своем разгоряченном лице, на груди. Она оцепенела, задрожал живот, задрожали губы; она падала в омут, откуда нет выхода. Разгоряченная кровь от сердца бешеными толчками бросилась в кровеносные сосуды; она билась в груди, заиграла в сосцах; у нее из груди вырвался слабый сладострастный стон. Она дрожала, она стонала, она металась, как в бреду, она бессознательно царапала себе грудь. Она вся горела в огне. И теряла силы, готовая вот-вот упасть к ногам Расула. Подогнулись ноги, она руками потянулась к Расулу. Они бросились в его сторону, но в последнюю секунду вскрикнула и руками оттолкнула его от себя. С его разгоряченного тела в ее ноздри ударил запах мужского пота и еще чего-то такого дурманящего, сводящего ее с ума. Ноздри тонкого носа затрепетали, глаза расширились, от нехватки воздуха сердце затрепетало и забилось в груди. Руки, ноги перестали ее слушаться; внизу живота, там, где проходит разъединительная линия между животом и ногами, что-то вспыхнуло. Она полностью потеряла контроль над собой.

Расул тыльной стороной руки вытер дрожащие губы; сердце кувалдой стучало в ушах. Вдруг силы покинули Нарингуль. Она, теряя рассудок, упала ему в объятья…

Но Нарингуль быстро пришла в себя. В последнее мгновение не дала ему сделать то, чего они желали больше жизни. Теперь, чтобы успокоить Расула, она горячими губами срывала поцелуи с его губ, шелковистыми ладонями рук ласкала его лицо, руки. Она мелкими глотками пила его дыхание, как нектар, как пьянящее вино. Она слизывала с его лица, губ каждую частичку любви, его души. Она от неожиданно выпавшего счастья то смеялась, то плакала. Наконец и она дождалась своей любви! Сколько бессонных ночей у темного окна провела она в ожидании, в горьких слезах. Мучилась в стылой постели, ждала свою любовь, нежила ее. Вот и дождалась. Вот оно, ее счастье. Оно отражалось в ее сердце огненными вспышками, разрядом молний, воздушными вихрями. Она пила свою любовь искрами огня, каплями нектара, ручейками, бьющимися из глубин ее живота, гейзерами, вулканами.

Расул тяжело дышал, теряя контроль над собой, горячо шептал ей на ухо слова мольбы, просил ее, умолял дать то, чего она больше всего боялась и стыдилась. А Нарингуль теперь, чувствуя полную власть над ним, тихо и счастливо смеялась над его беспомощностью, притворяясь, что его не понимает, упиралась и отталкивалась; доводила его до полного экстаза, умопомрачения. Но большая любовь, безграничная его страсть покорили, обезоружили Нарингуль. Она стыдливо поддалась его напору, позволила сорвать с ее разгоряченного тела платье, крепко-крепко обняла его, прижалась к нему всем телом, мягко потянула его на тулуп у очага…

Все свершилось так быстро, что Нарингуль в оцепенении не успела опомниться, а когда опомнилась, было уже поздно. Только теперь, когда все свершилось, она поняла, на какой греховный позор она пошла. Она зарыдала; свернувшись калачиком, легла на тулуп, повторяя одно слово: «Позор, позор!» В эту секунду она ненавидела себя; она стыдливо отворачивалась от Расула и рыдала, приговаривая: «Больше мне не жить!»

– Что я наделала, дура! Что я наделала? – она стыдливо прятала свое бледное лицо от Расула, – что теперь мне люди скажут? Что я скажу своим сестрам? – обливалась она горькими слезами. – Теперь как мне жить с таким позором? О, горе мне, горе! – неутешно плакала Нарингуль.

– Успокойся, милая, – и до Расула стало доходить, что он до свадьбы обесчестил несчастную девушку. – Я в ближайшие дни пошлю к тебе сватов! – как мог, он утешал ее. – За меня не бойся. Даже если все село встанет против меня, я засватаю тебя, клянусь! – он опустился перед ней на колени, обнял ее за плечи и стал осыпать ее лицо поцелуями.

Она верила, радовалась словам Расула. Сквозь слезы старалась улыбнуться, судорожно смеялась, обнимала, целовала его в губы:

– Конечно же, Расул, я знаю, ты пошлешь сватов! Скоро сыграем свадьбу… Я так рада, так рада нашему счастью… Мы будем самыми счастливыми людьми на свете, правда, милый?

– Клянусь, солнце мое, мы будем самой счастливой парой на сете!

Нарингуль собиралась уходить, стыдливо и нежно обняла Расула и с дрожью в голосе прошептала:

– Если после этого… меня не забудешь, в следующую пятницу, после восхода луны, я жду тебя за стогом сена у нас в огороде, – уста повторяли слова надежды, а в сердце закрадывалась тревога.

Она, погоняя волов, уходила в неизвестность. За бугром еще раз обернулась назад, улыбнулась сквозь слезы и скрылась.

Влюбленным, если они каждый день хоть на минутку не виделись, казалось, что Земля перевернулась, ее проглотил океан, небо упало на Землю, Солнце и Луна перестали им светить. Нарингуль верила Расулу, успокоилась, она не только успокоилась, но от неожиданного счастья, нагрянувшего на нее, как гром среди ясного неба, засияла. Впервые за последние годы сегодня она поймала себя на том, что запела, мелодию этой песни, как молитву, повторяла весь день. Впервые в жизни она почувствовала себя человеком, кроме своих сестер еще кому-то нужной, желанной. Это чувство переполняло ее сердце, придавало ей силу, уверенность в завтрашнем дне. А большего этого счастья в жизни она не желала. Она вся преобразилась, засияла, односельчане не узнавали ее. Работа в ее руках спорилась. Она жила от встречи до встречи, от поцелуя до поцелуя. Она верила Расулу, вся доверилась ему, доверила ему свою жизнь, свою судьбу. Жила его жизнью, дыша его дыханием, смотрела на наступающий день и угасающую ночь его глазами. Понимала, чувствовала, что их счастье, судьба находится в его руках, поэтому берегла, лелеяла его как нежный цветок, от неосторожного прикосновения которого она может погибнуть. Двадцать шесть лет она ждала того дня, когда он скажет «люблю». Она свою любовь, свою нежность, как талисман берегла в своем сердце. Она ждала своего часа, и тот настал.

И она, сбитая с толку ураганом чувств, не могла предположить, какие тучи сгущаются над ее головой, какой силы взрыв собирается у нее в груди. Все эти необузданные страсти в неожиданный момент разом низвергнутся на нее всей своей адской мощью.

Как не старались влюбленные скрыть свою тайну от посторонних глаз, в один злосчастный день она неожиданно стала известной сельским сплетницам. Оказывается, ее недруги не дремали, они следили за каждым ее шагом, каждым ее вдохом. Теперь Нарингуль стало главной темой обсуждения сплетниц на сельском роднике, при встречах соседей, даже у мужчин на годекане.

– Не говори, Миясат, – на роднике ее вчерашние одноклассницы с кувшинами за плечами битый час перемывали кости Нарингуль, – яблоко от яблони далеко не падает! Нарингуль – дочь убийцы Эстенгера и потаскухи Хадижат. Она пошла по стопам матери! Что мать, что дочь думают лишь одним местом… Фу, гадина! – плевались они, – какая же ты бесстыжая тварь.

– Я думала, когда Расул развелся со своей косоглазой женой, уйду от своего мужа-дурака и приберу к рукам этого орла, – сладко зевнула Муминат. – Какая же дура. Оказывается, в это время эта тихоня зря время не проводила. Можно сказать, она увела моего Расула прямо с моей постели! Чтобы тебе пусто было! Чтобы тебя проглотила земля! Чтобы над тобой погасли все звезды!

– Как бы эта сучка и моего мужа не совратила! – сокрушалась Миясат. – Мой муж, что нестреноженный конь, прыгает на любую встречную кобылу. Боюсь, не успею отвернуться, как она прыгнет и в нашу с ним постель.

– Почему она не совратила моего олуха, – захихикала Муминат. – Тогда Расул весь был бы мой!

Одноклассницы, увлеченные разговором, гримасничая, хохоча, встали так близко, чуть ли не губами касались друг друга. Оглянулись по сторонам, нет ли лишних глаз и ушей, убедились, что они одни, и тогда дали новую силу своим фантазиям. Вдруг они разразились таким громовым смехом, что вздрогнула, завизжала собака, лежащая под арбой, стоящей рядом. Она, подозрительно оглядывая сплетниц, осмотрительно отбежала от них подальше и легла в тени дикой яблони.

В одну из встреч с Расулом у Нарингуль пелена спала с глаз. Она вдруг заметила, что Расул стал какой-то непонятный: рассеянный взгляд, молчаливость, уклончивые ответы, растерянность. Это что-то новое в его поведении. Даже одно время с ней говорить стал шепотом; он трусливо оглядывался по сторонам, не подслушивает ли их кто? Ее осенило, что-то он долго собирается со сватовством, оттягивает момент, выжидает чего-то. И любимую в этот раз ласкал, целовал по-другому, без страсти, без огня, избегал ее прямого, испытывающего взгляда. Она подумала, может он сегодня без настроения, может, поругался с матерью, мало ли в жизни бывает непредвиденных случайностей. Видимо, ей так показалось. И расстался он с ней тоже непонятно, даже не поцеловал.

Она ночью проснулась вся в поту, с тревогой в сердце. Сердце не обманывало: что-то страшное, скользкое, гадкое закралось в их любовь, от чего она вся содрогнулась, съежилась. Она боялась за свою поруганную честь, за судьбу младших сестер. Она, снедаемая горькими думами, до утренней зари не сомкнула глаз. Заплакала, чтобы ее не услышали сестры, оделась, спустилась в коровник и там дала волю слезам.

Трусливое поведение Расула с любимой обескуражило и его маму. Она давно знала про привязанность сына к Нарингуль и в душе поощряла их отношения. Ее не тревожили, что на каком-то вираже жизни споткнулся ее отец, что сдалась соблазну обескураженная горем ее мать. Она не боялась ни сплетен, ни разговоров. Нарингуль была чиста, как горный ручеек, светла, как небесная звезда. Мать не ожидала, что сын может поступить так подло в отношении Нарингуль и в самый ответственный момент уйти в кусты. Она понимала, что злые языки оклеветали Нарингуль, сын мог испугаться молвы, связав свою жизнь с дочерью падших родителей. Она решила, пока не поздно, ей нужно действовать. Она пойдет засватать Нарингуль за своего сына. Вся родня наотрез отказалась от сватовства, и ни один не согласился пойти сватом в проклятый дом. Мать понимала, девушку обесчестил ее сын, и она должна исправить его ошибку.

Мать в пятницу, после обеда, пошла в дом Нарингуль, чтобы сватать ее за своего сына. Более часа, запершись в одной из комнат, она секретничала с тетей Нарингуль. Нарингуль вместо того, чтобы радоваться своему счастью, вся бледная, перепуганная, за дверью подслушивала переговоры старших. Она не знала почему, но, чем больше тетушка Пери говорила с ее тетей, тем глубже в ее сердце закрадывалась мысль, что этого сватовства не будет. Она чувствовала, что вот-вот сейчас случится то, что в последние бессонные ночи ее тревожило. Вдруг ее осенила страшная мысль: «Расул испугался! Испугался людской молвы. И она с ним никогда не будет счастлива! Действительно, с кем он собирается связывать свою судьбу? С дочерью падших родителей? Кому хочется, чтобы сельские сплетницы опустили в ад честь благородной семьи? – решила она. – Сватовства она не допустит!»

А Расул действительно испугался людской молвы. Он перестал выходить из дома, собирался переезжать в город. Целыми днями понуро сидел у окна в своей комнате. Сидел и разгадывал: «Люблю, не люблю, хочу, не хочу!»

Из сердца Нарингуль вырвался стон, она заплакала так, что ее тетя с тетушкой Пери выскочили в коридор. Нарингуль перед тетушкой Пери упала на колени и заголосила: «Тетушка Пери, умоляю Вас, не искушайте судьбы! Забирайте свои вещи, уходите! Уходите, прошу вас! Я не достойна чести быть вашей невесткой! Мы изгои в селении, я не хочу, чтобы изгоями стали и вы! Умоляю Вас, тетушка Пери, заберите свои вещи и уходите. Я за вашего сына замуж выходить не собираюсь! Он, он, он…» – не договорила, и в рыданиях угасли ее последние слова.

В ее глазах было такое неописуемое горе, в словах такая отрешенность, что Пери все поняла. Она со слезами на глазах собрала в узелок все подарки, закинула его за спину и, плача, покинула этот дом.

Когда мама с подарками для невесты, плача, вернулась в дом, Расул не удивился. Он знал характер Нарингуль. «Так тебе надо, трус!» – прошептал он. А когда мать слово в слово передала все, что произошло в доме Нарингуль, он обиделся:

– Как Нарингуль могла отказать мне? – стал сокрушаться он. – Отказать мне после всего того, что между нами произошло?

– Спрашиваешь, как могла? Отвечу, сын: за твою трусость! – хлестко отрезала мать.

Нарингуль вдруг задела его самолюбие, самолюбие мужчины, горца.

– Выходит, все это время она со мной играла, играла, как актриса на сцене? Теперь как жить с таким позором, позором отказника? Как смотреть людям в глаза? Может, у Нарингуль завелся другой парень? Что стоит женщине из этой семьи попрать честь мужчины?

– Я не знала, сын, что ты так глуп и мерзок! – заплакала мать. – Так ты ничего и не понял?! Она поняла, что ты не стоишь ее, не стоишь даже ее мизинца! Уди прочь с моих глаз!

Расул весь день и весь вечер просидел на балконе! Очнулся от своих горьких дум, когда за холмом, что высится перед их домом, показалась луна. Она удивленно заглянула Расулу на балкон, что же он в это неурочное время там один делает? Расулу показалось, что луна, прищурив огромное око, лукаво осматривает его со всех сторон: «Так, так, так».

«Пойду сам, – вдруг решил Расул, – все надо видеть своими глазами».

По деревянным колоннам, водруженным под балконом, соскользнул во двор. Через крышу коровника, который стоял рядом с верандой дома Нарингуль, переметнулся на ее балкон и затаился. Чуть передохнул, освоился. Он знал, что двери на веранду Нарингуль не закрываются. Так оно и есть, он приоткрыл дверь и на цыпочках воровато переступил порог коридора.

Двери спальни Нарингуль были прикрыты. Он указательным пальцем толкнул одну из створок дверей, она бесшумно приоткрылась. В углу на столе догорала керосиновая лампа. Он бросил блуждающий взгляд в ее спальню. Около заправленной постели замелькала чья-то согнувшаяся тень. Он осмелился, увереннее осмотрел комнату. Да, это была Нарингуль. Она на корточках сидела на молитвенном коврике, что-то бормотала. «Молится», – догадался Расул. Нет, Нарингуль беззвучно плакала, горькие слезы обливали ее лицо; они сочились между ее дрожащими тонкими пальцами. Ее волосы копнами лежали на груди, спине. Они были такие густые и длинные, что, когда она нагибалась, ими накрывала всю себя. Она была в одном ночном платье небесного цвета, вырез на груди был распахнут, оттуда выпирали наружу тугие девичьи груди с небольшими коричневыми сосцами, окаймленные синевой вокруг них.

Девушка оглянулась, почувствовала, что кто-то за ней следит. Откинув густую прядь волос от матово-бледного лица, бросила подозрительный взгляд в сторону дверей. Расул успел затаиться. Девушка решила, что ей показалось, встала, прикрыла створку двери, но она со скрипом приоткрылась. Расул опустился на четвереньки и приполз к щели, образовавшейся между створками дверей. Его поразила мертвенная бледность лица Нарингуль. Глаза ее от горьких слез опухли, под ними лежали синие тени, но даже в этом состоянии она была прекрасна, как мадонна.

Расул знал, что Нарингуль, помимо своей божественной красоты, владела исключительным даром предвидения. Он понял, что она про него уже все знает. И она никогда больше его не простит. Сердце дрогнуло, горький комок подступил к горлу.

Вдруг перед его глазами встала Нарингуль с кувшином за плечом, она шла на родник. А за ее спиной увидел толпу хохочущих, гогочущих сельских сплетниц. До него стало доходить, по какой причине она ему отказала. Он затрясся, страх закрался в его сердце, мертвый холод коснулся кожи на спине. Он почувствовал, как краснеет от стыда: он опозорил самую чистую, самую прекрасную девушку на свете. Ноги стали ватными, он соскользнул на пол. Руками обхватил горящее лицо, ему показалось, на них заалела ее кровь.

«Что я наделал, что я наделал! О боже, покарай меня!»

Он отполз от дверей. Его глаза были полны слез, чтобы не разрыдаться у дверей спальни покинутой им девушки, он вскочил, выбежал на балкон, спрыгнул к себе в огород и растворился в темноте.

Утром селение оглушило страшная весть: Нарингуль повесилась у себя в спальне.

2000 г.