Текст книги "Зайнаб (сборник)"

Зухра

Тагир шесть лет работал чабаном в агро-фирме «Аждаха». За это время он должен был привыкнуть к тяжелому труду чабана: в горах под палящими лучами солнца, в грозу, под ливневыми дождями, в степи под студеными зимними ветрами – вставать с зарей, ложиться спать, если на это выкроишь время. Небольшой чабанский домик в горах или в степи, первобытный очаг в углу, закопченный казан, такой же чайник, керосиновая лампа – вот тот максимум условий, который создавали людям его профессии. У человека его профессии нет времени для личной жизни, ни выходных дней, ни отпусков.

Первые дни, когда старший чабан Мурад взял его к себе помощником, он пытался его приучить к элементарному распорядку дня: будил с зарей, чуть ли не вытаскивал из постели, все время напоминал, что он в следующий раз должен делать. Он так и не смог приучить Тагира к строгому чабанскому распорядку.

Но Тагир легко справлялся с любой, порученной ему, работой, был искренен, отзывчив, предан друзьям, ради сохранения дружбы мог пойти на любые лишения. У него был один минус – любил много спать. Старший чабан прилагал немало усилий, чтобы отучить его от этой привычки, но пока у него ничего не получилось. Он, наконец, понял, что Тагира переделать невозможно, решил при первом удобном случае отправить его обратно домой.

На днях в горы к чабанам прибыл генеральный директор агро-фирмы. Он ознакомился с условиями жизни и деятельности чабанов, остался доволен упитанностью овец. Когда собрался уходить, спросил у старшего чабана:

– Как себя проявляет молодой чабан Тагир?

– Никак! – возмутился старший чабан. – Он оказался лишним бараном в отаре твоих овец!

– Мурад, он сирота, потерпи немножко, ему деваться некуда, скоро он привыкает.

– Терплю, что мне остается делать! – недовольно буркнул старший.

Весь разговор генерального директора со старшим чабаном подслушал Тагир. Он решил сегодня же отомстить предателю:

«Я тебе покажу, кто лишний баран в стаде овец, алкаш несчастный! Я тебя заставлю заговорить обо мне с уважением!»

Старший чабан своего сына по семейным делам на несколько дней отправил в селение. Отару овец он пас вместе с Тагиром. Тагира он отправил впереди отары, а сам остался в ее хвосте. Тагир только этого и ждал. Он незаметно обошел отару, которая паслась у кромки леса, собак увел далеко от нее, подкрался к ней, на голову набросил плащ, стал на четвереньки, завыл и набросился на овец.

Отара на глазах старшего чабана испуганно понеслась в разные стороны. У старшего чабана сердце ушло в пятки:

– Тагир, собачий сын, ты где? Где ты греешь свою грязную задницу? Не видишь, на отару напали волки!.. Пали из ружья! Ты слышишь меня, ослиное ухо?

Тагир быстро побежал на то место, куда его ставил старший чабан и начал палить из ружья.

– Ты, косолапый, куда палишь? Не видишь, слепец, волки ушли не вправо, а влево!

– А если попаду в овец? – с другого конца крикнул Тагир.

– Говорят тебе, стреляй! Попадешь, хрен с ними!

Недалеко от Тагира невозмутимо пасся козел старшего чабана (а старший чабан в отаре тайно от генерального директора агрофирмы пас сотни своих овец). Он, не раздумывая, выстрелил ему в голову.

– Ну что, олимпийский чемпион, попал в волка? – нетерпеливо крикнул старший чабан.

– Попал! – у Тагира задрожал голос. – Только в твоего козла.

– Что? – старший чабан поспешил к нему.

Перед Тагиром лежал его козел с продырявленной головой.

– Ты что наделал, слепой черт? Перепутал волка с козлом! – он набросился на своего помощника. – Ты нарочно убил моего козла!

– Сам же приказал!

– Я приказал стрелять в волков, а не в козлов!

– Волк не козел, чтобы стать на линии прицельного огня!

– Ты восстановишь мне утерянную голову!

– Таких голов, дядя Мурад, у тебя в этой отаре сотни. Не велика потеря, во время зимнего окота спишешь… сотни ягнят. Я тебя никому не сдам, – он старшему чабану смело заглянул в глаза.

Тот замахнулся на Тагира посохом, но передумал, в сердцах плюнул себе под ноги и стал уходить. Он на ходу злобно буркнул:

– Наделал глупостей, теперь снимай шкуру, разделай тушу козла, вечером из козлятины сделаем хинкал.

– Есть освежевать козла, дядя Мурад! – Тагир лопался от смеха. – Если не возражаешь, организуем и шашлыки.

Тагир долго не забывал этот случай с козлом. Он с первых дней возненавидел работу чабана, но ему деваться было некуда. Надо было на что-то жить. Помощи неоткуда ждать. Два года назад его родители с младшим братом в автокатастрофе разбились насмерть.

* * *

Сегодня Тагир, бывает же такое, проснулся, когда на востоке только обозначились первые признаки рассвета. Он по привычке приоткрыл правый глаз, оглянулся, открыл левый глаз – рядом под бурками в крепком сне храпели дядя Мурад и его сын Ахмед. Тагир многозначительно улыбнулся. У него на душе было легко, свободно, его сердце было переполнено таинственным волнением, которое звало его к прекрасным порывам, придающим ему живость, душевную возбудимость. Он легко встал, в сердце играла красивая музыка, от чего оно подскакивало так, что готово было взлететь ввысь. В нем кровь разыгралась так, что он почувствовал в себе огромный прилив энергии и душевных сил. Он вдруг беспричинно захохотал. Тагир на ходу с вешалки стянул полотенце, скрипнув створками дверей, бодро выскочил наружу. Направился к расщелине скалы, куда недавно во время грозы ударила молния, и откуда забил фонтан. В тот день разыгралась такая гроза, что по небосклону змейками ползало такое огромное количество молний, что казалось, они проглотят его целиком. Одна из молний сорвалась с небес и с треском ударила в скалу, разорвав ее на две части. Из образовавшейся трещины на уровне головы человека забил чистейший фонтан. Тагир подставил свое разгоряченное тело под ледяные струи воды и расхохотался.

Он, зычно фыркая, встал под брызги ледяной воды, с удовольствием захохотал, даже запел. Он под фонтаном дурачился так, что от его криков, шума проснулись дядя Мурад с сыном. Когда они увидели, что под фонтаном вытворяет этот чудак, сами тоже разделись до трусов и присоединились к нему. Они тоже вместе с Тагиром впали в детство: плескались под ледяными струями воды, хохотали, танцевали, обнявшись, прыгали, пели. Дядя Мурад с сыном быстро окоченели в ледяной воде. Они выскочили из-под струй фонтана, забежали в домик, обтерлись полотенцами и залезли под бурки, чтобы отогреться.

Через некоторое время Тагир тоже оставил купание под фонтаном, вытерся докрасна, забежал в домик, оделся, вышел. Он прислушался к пробуждающейся природе: как просыпается земля, как по ее кровеносным сосудам, корням деревьев, растений, сплетенным во все стороны, мощно проталкивается кровоток. У него было такое ощущение, что и он стал частью этого мироздания, что кровь земли проходит и через него. Рядом с ним на деревьях в упоении заливались соловьи, скворцы. Его душа просветлела, он ощущал, как на востоке энергией солнца наполняется утренняя заря. Там, где должно было взойти солнце, образовался огромный кровавый диск; заря, расходясь по краям огромными крыльями неземной птицы, приобретала цвет меди, золота. Раскладываясь вдоль горизонта и отдаляясь от него, эти крылья перекрашивались в смешанные краски лазури, сирени, хамелеона, они отсвечивали всеми цветами радуги.

Тагир подставил свое одухотворенное лицо под лучи только что взошедшего солнца. И целый сноп лучей солнца, вставшего с перины утренней зари, залил его лицо. Солнце осветило его так, что он на минуту себя почувствовал его частицей. Душа, заряжающаяся энергией солнца, торжествовала так, что он зажмурился и унесся навстречу солнцу, на то место, где оно только что родилось.

Сегодня у Тагира на душе и торжественно, и грустно. Торжественно потому что, у него день рождения – ему исполняется двадцать восемь лет. Грустно потому что, в такой день с ним нет его любимой жены Зухры. Рядом закуковала кукушка. Что ему пророчит кукушка: любовь, крепкое семейное счастье, разлуку? Он не будет считать, сколько раз она будет куковать, это ему не нравится. Он хотел всего лишь частицу счастья, любви, чтобы его с ней никто не разлучал.

За последние пять лет занятость на работе ни разу не позволяла ему отмечать день рождения у семейного очага, с его молодой, любящей женой. Каждый раз в день рождения его сердце разрывалось на части. И он вместе того чтобы радоваться, уходил далеко в горы и грустил. Сегодня он решил, если даже небеса низвергнутся на его голову, этот день рождения он отметит с Зухрой.

Он смотрел, как солнце выглядывает сквозь перину разноцветных облаков, слоями сгрудившихся над Каспийским морем, как оно легко поплыло по золотистой солнечной дорожке, проложенной по его рябой глади. Он видел, как оно разливает свой свет по высоким холмам, как заглядывает в долины, ущелья, овраги, рождая в сердце Тагира радость от нового дня, нетерпеливое ожидание предстоящей встречи с любимой.

* * *

Зухра! С этим чудом природы Тагир шесть лет делится радостью счастья, горем расставания. Сознание того, что работа чабана все дальше отдаляет его от нее, в его сердце с одной стороны сеет горькие семена сомнения и неуверенности в завтрашнем дне, с другой – предвкушение счастливых мгновений предстоящей встречи. Зухра… Зухра! Как в его ушах звучит мелодия этого имени! В этом имени он слышит и чириканье прилетевших с юга ласточек, и шуршание морской волны, мягким плеском разбивающейся о золотистый песчаный берег, и колыбельную песню матери, и тревожный клекот лебединой пары, улетающей на зимовку в дальние края. Дорого было ему это имя, дороже своей жизни!..

Он вспомнил школу, Зухру, свои насмешки над ней, случайные встречи по дороге в школу или обратно. Тагир помнит, тогда Зухра в среде сельских девчонок, ее ровесниц, ничем особо не выделялась. Она была высокой, худой, с длинными ногами, редкими для горянки золотистыми волосами, всегда смеющимися огромными светлыми глазами. Тогда Тагир не понимал, но сейчас вспомнил, что в ее характере, внешности было что-то такое, что ее отличало от сверстниц. Хотя она была на пять лет моложе его, к ней чем-то влекло. Огромные глаза? Может быть. Золотистые волосы? Возможно. Веселость, отходчивость? Да. Сейчас он словами точно не может выразить, чем она была привлекательна. Но каждый раз, когда он встречал ее по дороге в школу, весело приставал к ней, шутил, называл ее разными смешными именами. И всегда распевал одну и ту же шутливую песню: «Несравненна, как косуля, джан Зухра! Золото меркнет перед твоими кудрями, джан Зухра! Выбирай женихом себе Тагира, джан Зухра!»

У Зухры от этих шуток Тагира перед одноклассницами глаза заполнялись слезами, подбородок начинал дрожать от обиды, лицо покрывалось розовой краской. Она ладошками застенчиво прятала лицо, старалась как можно быстрее убраться от этого прилипалы, иногда плакала и жаловалась:

– Смотрите на этого плохого парня!.. Вечно, когда меня встречает, пристает со своими глупыми шутками и задирается!.. Тагир, когда ты от меня отстанешь? Что, тебе интересно, когда обижаешь маленькую и беззащитную девочку? Еще раз, если с такими шутками ко мне пристанешь, я все расскажу нашей маме!

– Кто прилипала? Это я прилипала? Эх, ты, еще соседкой называется! Я от нее отгоняю назойливых ребят, а она меня за это еще обзывает и маме жалуется! Какая же ты вредина, Зухра?! – Тагир делал обиженный вид. – Эх ты, кудрявая головушка! Обидела ты меня, смертельно обидела, – он незаметно подкрался к ней, дернул за косы, – а я думал, что мы с тобой друзья!

– Друзья, говоришь?! – ее глаза, полные слез, обиженно уставились на него – Хорошие друзья своих подруг не обижают и за косы тоже не дергают! Уйди отсюда, друг! – она оттолкнула от себя Тагира и убежала.

Впоследствии Зухра, когда встречала Тагира, хвостики косичек предусмотрительно прятала под косынкой, а его старалась обходить стороной. А Тагир, предвкушая очередную шутку, лопался от смеха.

– Смотрите, смотрите на него, еще и смеется! – Зухра делала вид, что от него обиженно отворачивается. Но она от него не могла утаивать выпирающий из нее смех. – Ты в этом селении из девчонок, кроме меня, никого для насмешек не видишь?

Тагир из-под густых ресниц улыбнулся одними глазами:

– Среди сельских девчонок такой второй девчонки больше нет!

Хотя ответ Тагира сильно польстил самолюбию Зухры, она обиженно надула губки:

– Да, еще скажешь!.. Какой же ты льстец! А твои одноклассницы Мина, Мира, Эльмира?! Девчонки говорят, что ты им по ночам снишься!

– Зухра, они завидуют тебе! Кто мои одноклассницы перед тобой? Пугала, напыщенные куклы Барби! Фу, как противно! – Тагир решил подыграть ее самолюбию.

Так Тагир аллегорически признался ей в своих чувствах. Она его поняла. У нее вдруг испуганно дрогнуло сердце, дыхание перехватило, глаза застенчиво потупились. Она чувствовала, как загорелось ее лицо. Но не могла объяснить, что вдруг с ней произошло. В глазах потемнело, на мгновение застыла, не смея ни дышать, ни смотреть на него. Ей казалось, прошла целая вечность, прежде чем она сумело сделать глоток воздуха и отдышаться.

Она застенчиво взглянула на Тагира, когда их взгляды встретились, ей почудилось, что из ее глаз брызнули искры. Она мгновенно отвела взгляд, пришибленная странным видом его глаз. Тагир так странно на нее смотрел первый раз. Зухра была застигнута врасплох неожиданным признанием Тагира. Девушка выпалила то, что вдруг ей на язык пришло:

– Ты плохой мальчик! Очень плохой мальчик! Я тебя видеть не хочу! Иди, топай к своей Мине, Мире, Милене, Эльмире!..

Ее уста говорили одно, а сердце ликовало: «Тагир! Тагир!» А Тагир все это видел своими глазам, чувствовал восставшим сердцем. Он не успел среагировать на ее слова, как Зухра звонко рассмеялась, показала ему язык и убежала.

* * *

Тагир знал, что многие девчонки старших классов школы заглядываются на него. Наиболее смелые из них шли еще дальше – назначали ему свидания. Более робкие девчонки искали с ним встреч через подруг, его младшего брата, племянниц. А Зухра была другой, стеснительной. Она пряталась от Тагира, может быть, это связано с тем, что она была моложе него. Ему с ней было легко, свободно, интересно. Перед ней он не смущался, был весел и открыт. Знал, что своими шутками Зухру иногда доводил до слез, но она была отходчива и все прощала. Он зарекался, что при встрече больше не будет подшучивать над ней, но, как только видел ее, забывал про свое обещание, в него вселялся бес.

Так, в школьных заботах, увлеченный юношескими играми, он не заметил, как прозвенел последний звонок, и получил аттестат об окончании средней школы. Затем поступление в Дагестанский государственный университет. Но осенью он неожиданно получил повестку из военного комиссариата на действительную военную службу. Отмазываться от службы не стал, хотя на то имел полное право, съездил домой, попрощался с родными, близкими, друзьями. И был призван служить в морскую пехоту. Единственное, что он не успел сделать – это отдать младшего брата в школу-интернат и попрощаться с Зухрой. Брата устроить в интернат обещал дядя. Да, когда он прощался с родными, соседями, мелком заметил, как из соседнего окна из-за занавески на него глядели заплаканные глаза Зухры. Потом все время службы его преследовал этот взгляд.

Тагир очень легко втянулся в службу на военном корабле. Первое время, правда, немножко скучал о младшем брате, друзьях, о селении. Но Тагир, закаляясь на службе, приобретая навыки «морского котика», быстро отвыкал от прежней жизни, забывал тех друзей, с кем мало общался, с благодарностью вспоминал настоящих друзей. Единственное, о чем он долго жалел – это о том, что не попрощался с Зухрой. Его легкомыслие, наверное, сильно обидело Зухру. Он сам не знает, как так получилось.

Как только на море начинался шторм, а таких штормов на Балтийском море за время его службы было немало, в его ушах серебряным звоном колокольчика начинал звучать голос Зухры. Он часто вспоминал последние минуты расставания, ее заплаканные глаза, побледневшее лицо. Его ошеломило то, что она плакала, когда его забирали на военную службу. Выходит, он ей не безразличен! Тогда ей было тринадцать лет, сейчас идет третий год его службы, скоро ей исполнится шестнадцать. «Интересно, как изменилась эта девчонка с длинными золотистыми косами и светлой улыбкой на лице? Не забыла ли меня? Тогда она было угловатой, длинной, как жердь, неприметной девчонкой, а сейчас, наверное, на нее заглядываются все парни на селе!»

Тагир после трех лет службы, осенью, демобилизовался. После встречи с братом в школе-интернате в Дербенте, родней, близкими друзьями первым человеком, с которым ему не терпелось увидеться, была Зухра. И эта встреча состоялась совсем неожиданно.

Тагир вышел на прогулку за пределы села. Тропа вела к роднику. На тропе он неожиданно столкнулся с Зухрой, идущей с родника. Она, высокая, стройная, невыносимо великолепная, поравнялась с ним, остановилась. Прищурившись, посмотрела ему в глаза, улыбнулась полным ртом, показывая ровные ряды зубов-жемчужин. Зухра неспешными движениями рук сняла кувшин с плеча, поставила перед собой. Тагир застыл. Он не ожидал видеть Зухру такой красивой, смелой, вызывающе смелой. Растерялся, даже забыл поздороваться. Он предполагал, что Зухра выросла, но чтобы она стала такой красивой, он никак не ожидал. Зухра, высокая, стройная, как тростник, сравнялась с ним головой; с длинной лебединой шеей, выточенной из белого мрамора, она на него произвела впечатление богини любви. Она заворожено улыбалась. У нее было небольшое удлиненное лицо с бело-молочной кожей; его украшал прямой тонкий носик с прозрачными узкими ноздрями; с небольшой головки на спину, плечи струились огромные копны золотистых волос. Лоб был прямой, чистый, без единой морщинки. На него были направлены огромные светло-зеленые глаза, окаймленные длинными нитями густых ресниц. Красивые дугообразные брови были натянуты так, что готовы были пускать стрелы, начиненные любовным нектаром. Припухлые губы были слегка обиженно подтянуты, ее красиво выточенный подбородок был вызывающе приподнят. Он стаял перед ней, словно проглотил язык.

– Здравствуй, Тагир, – бархатистым голосом заворковала Зухра, протягивая ему руку. – С приездом! Как служба прошла? Не скучал ли по родине? – говоря так, она крепилась, чтобы перед ним не ударить в грязь лицом от застенчивости; чувствовала, как краснеет, как в сильной, жилистой руке морского пехотинца пугливо дрогнула ее рука.

И Тагир не помнил, как встретился с Зухрой, что он ей говорил, как в своей неуклюжей руке до боли в суставах сжимал ее руку.

Зухра была озадачена растерянностью Тагира. Тот ли мальчик-забияка, который все время подшучивал, приставал к ней, стоит перед ней. Перед ней стоял огромный оторопевший мужчина, сажень в плечах, в тельняшке, в берете морского пехотинца и молчал.

– Эй, «морской котик», что, за время службы родной язык позабыл? Стоишь словно засватанная девчонка перед женихом, которого видишь первый раз? – она вдруг так разошлась, что не дала ему и рта открыть. – Забыл, как подшучивал надо мной, не давал проходу в школе? А ну, вспомни свою песенку! Что, забыл? А я тебе припомню: «Несравненна, как косуля, джан Зухра! Золото меркнет перед твоими кудрями, джан Зухра! Выбирай женихом себе Тагира, джан Зухра!» Может, этой песенкой каждый раз при встрече не ты мне надоедал? Ааа, я понимаю! Там, на службе, ты другой девчонке сложил другую песенку? Эх ты, морячок мой кудрявый. Ха-ха-ха! – она издевательски рассмеялась ему в лицо.

Пока Тагир, загнанный Зухрой в угол, приходил в себя, она еще раз самовлюбленно улыбнулась, легким движениями рук приподняла кувшин с водой, изящно закинула за спину, повернулась, помахала ему рукой. Приподняв подбородок, потупив глаза, плавными движениями тела направилась в сторону селения.

А Тагир, все еще в шоке, под прицелом десятка любопытных женских глаз, стоял на середине тропы. «Зухра, как она выросла, как изменилась?! Какой она стала красивой, вызывающей?! – Тагиру все не верилось. – Никак не верится, что эта девочка, с глазами вечно на мокром месте, с длинными ногами, неуклюжими движениями подростка, могла вырасти в такую принцессу!» – оглянулся, чтобы еще раз ею полюбоваться, а на тропе ее и след простыл.

Таких шикарных девушек Тагир видел на обложках глянцевых журналов, доставляемых сослуживцами, когда уходили в далекое плавание, или их корабль на пару дней заплывал в иностранную гавань, чтобы сделать запасы еды и воды. Эти крашеные женщины, раздетые, полуобнаженные, свою красоту выставляют на подиуме за деньги. Он зажмурил глаза, представил Зухру на подиуме в одном купальнике, с развевающимися золотистыми волосами и огромными продолговатыми светлыми глазами, недвижимо направленными в полутемный зал. От этих мыслей у него дыхание перехватило. У Тагира от убийственной красоты Зухры, высокого стройного тела, с небольшими крепкими выпуклостями на груди и плавными движениями тела, чуть не остановилось сердце.

– Тогда Зухра точно бы стала королевой красоты всех подиумов мира, – вслух сорвалось с его губ.

Он очнулся от своих мыслей с думой о том, что сейчас сельские сплетницы перемывают ему все косточки, повернулся, неуверенным шагом направился в сторону речки, чтобы поостыть, собраться мыслями.

Через день примерно в такое же время он опять встретился с Зухрой, только долгим грустным взглядом издалека.

Тагир в форме морского пехотинца выходил во двор. Он бросил случайный взгляд на окно комнаты Зухры и заметил, что она тайком следит за ним через занавешенное окно.

Зухра неделю ходила под впечатлением от встречи с ним. С ее глаз не сходил Тагир в тельняшке и беретом морского пехотинца на голове. Она за это время пролила немало девичьих слез, провела не одну бессонную ночь. А Тагир, как назло, все это время никуда не выходил, даже во двор.

В тот день, когда Зухра потеряла всякую надежду увидеться с Тагиром, он неожиданно вышел во двор. Зухра не поверила своим глазам, не сон ли это. Сердце забилось так, что оно чуть не выскочило из груди. Нет, это был не сон, Тагир, красивый, реальный, живой, подтянутый, в военной форме стоял во дворе и долгим взглядом глядел в ее окно. Ее сердце заликовало, она заплакала от счастья. Она была словно в бреду. Она потеряла осмотрительность, она не видела, что за ней следит мама и укоризненно качает головой. Ей надо было найти причину, чтобы выйти во двор, чтобы хоть мельком увидеться с ним, иначе она умрет. Зухра, вся красная, не глядя на мать, выскользнула в коридор. Она, не чувствуя ног, с кувшином за плечом выбежала во двор. Ее мысли были как в тумане, она не помнила, как приоткрыла калитку, как почти бегом выскочила за ворота.

Зухра была одета во все белое, по переулку шла так, что у соперниц от зависти глаза разбегались. Зухра, вся зардевшаяся, стройная с тонкой талией, в туфлях на высоком каблуке, с распущенными золотистыми волосами, пошла за ним следом. Она переволновалась так, что зуб не попадал на зуб; чувствуя себя под прицельным взглядом многих женщин, она то и дело спотыкалась. Она с длинной шеей, чуть приподнятым носиком, широко открытыми и искристыми глазами была похожа на горделивую лебедь. Чувствовалось, она не шла, а парила над землей так, как могла парить только она. Она знала, ее парящей походке еще в школе завидовали все девчата. А когда она выросла, стала взрослой девушкой, ее походка стала еще красивей и плавней.

У родника Зухра догнала Тагира, от волнения у нее перехватило дыхание, ноздри тонкого носа затрепетали. Когда поравнялись, Тагир еле слышно поздоровался с ней:

– Здравствуй, Зухра.

– Здравствуй, Тагир, – она едва не умерла от волнения.

Зухра, вся яркая, звеня золотыми серьгами, со сверкающими глазами цвета бирюзы, шурша легким шелковым платьем, словно крыльями лебедя, прошла мимо него. Она не сумела остановиться, потому что на нее глядели десятки пар мужских и женских глаз. Если она допустит малейшую ошибку, вольность, недозволенную девушке на выданье, ее высмеют, опозорят.

Джигиты, добивавшиеся руки Зухры, были свидетелем этой мимолетной встречи. И каждый из них за такой миг встречи с Зухрой готов был умереть у ее ног. Они сделали для себя вывод: выбор сделан, Зухра будет принадлежать только Тагиру. И не за горами тот день, когда они сыграют свадьбу.

Тагир тоже понимал, медлить нельзя: был наслышан, многие джигиты села намерены свататься к Зухре. В горах родители симпатии своих дочерей к джигитам особо в расчет не ставят. Они прежде всего отдают предпочтение джигиту из уважаемого, зажиточного рода. «Невесту сыну, – говорят, – бери из бедного дома, а дочку выдавай в дом с полной чашей». Родня у Тагира, допустим, есть, а вот чаша у него дома не всегда полная. Все деньги отца сгорели в автокатастрофе вместе с родителями и братом.

Тигир тяжело вздохнул, он после встречи с Зухрой потерял сон и покой. Горькие мысли о своей судьбе подавляли его.

Зухра как действующий вулкан, как ураган ворвалась в его жизнь, любовь к ней перевернула его душу, всю его сущность.

Тагир поднялся на самую высокую гору над селом, откуда была видна вся окрестность, и до поздней ночи в думах просидел там.

* * *

Тагира от сладких грез и воспоминаний оторвал Ахмед, сын старшего чабана:

– Эй, лунатик, а сейчас над чем размечтался? – он над ухом Тагира заорал так, что у того чуть барабанные перепонки не лопнули. – Опять ты находишься в тумане грез, в то время, когда овцы разбрелись, кто куда! Когда ты станешь серьезным? Эх, некому тебя отлупить нагайкой!

Тагир с недоумением посмотрел на сына старшего чабана, мол, «а этот куда лезет?!» Ахмед по его глазам понял: «Не надо во мне будить зверя. Я – бывший морской пехотинец. За такие слова я тебе одним ударом могу расколоть череп или без отвертки отвинтить все конечности». Но Тагир погасил в себе гнев: за рукоприкладство мог остаться без работы, если еще в тюрьму не сядет. А это в его планы не входило.

Весеннее солнце высоко поднялось над горизонтом, оно своими лучами обильно поливало зеленые пастбища, полные молочной травы. Этот день, зеленая поляна, окаймленная цепью холмов, блеяние овец и ягнят, трели свирели, раздающиеся над пологими холмами, непривычный гортанный говор и перекличка чабанов-даргинцев под Урцмидагом, прелесть, умиротворенность волшебного утра – все это в душе Тагира откладывалось неповторимыми тропами отрочества, симфонией трепетной любви к золотоволосой Зухре. И сознание того, что эту лучезарную чистоту, прозрачность наступающего утра, перезвон струн солнечных лучей о купол небесной синевы воспринимает только он, делало его выше, тоньше, благороднее…

Тагиру любой ценой надо было налаживать связь с любимой девушкой. Он через племянницу передал Зухре записку с просьбой, чтобы как только взойдет луна, она пришла на их место. Записку Тагира она спрятала в рукав, вся смущаясь и оглядываясь. Вот только, сколько бы Тагир не ждал на условленном месте, она на встречу не пришла. Тагир не раскис, не обиделся. «Раз она приняла записку, значит, ко мне неравнодушна. Это хороший знак. Будем терпеливо ждать». Но он от Зухры ни ответной записки, ни устной весточки не дождался. Тагир через племянницу Зухре отправлял, вторую, третью записки. Она, по-прежнему смущаясь, брала записки, но упорно молчала.

Это был тревожный знак. «Судя по поведению Зухры, в семье ее держат на крепкой привязи. Родители Зухры меня к ней подпускать не хотят. Они меня или изучают, или дожидаются богатого жениха?.. Их надо обескуражить, но как?»

Такую возможность ему предоставила сама судьба.

Утром следующего дня Тагир у себя во дворе колол дрова. К нему заглянул папа Зухры, дружелюбно поздоровался за руку. Соблюдая горский этикет, задал ему дежурные вопросы о военной службе, о том, привыкает ли к гражданской жизни, перемолвился несколькими фразами о вчерашнем футболе – Россия – Голландия, – и перед уходом попросил, чтобы он помог ему огородить подсобный участок от потравы скотом.

Сердце Тагира возликовало: «Победа!». Но Тагир, как уважающий себя горец, с достоинством согласился помочь соседу.

Отец Зухры, выходя со двора, напомнил Тагиру:

– Да, с собой прихвати топор и, чтобы не пораниться, рабочие перчатки. Участок будем огораживать колючими кустарниками.

– Есть, прихватить топор! – Тагир отчеканил по-военному, но вдруг извинился, улыбаясь. – Простите, дядя Магомед, обязательно прихвачу.

Когда Тагир пришел на назначенное место, там вместе с хозяином работали его жена, старшая и младшая дочки. Тагир тоже взялся за топор, они с главой семьи рубили колючие кустарники, а мать с дочерьми таскали их, раскладывали вдоль намеченной ограды. Через некоторое время дядя Магомед начал ставить ограду, а Тагир продолжал рубить колючие кустарники. Ему не терпелось перемолвиться несколькими словами с Зухрой, но мешали со всех сторон. То в самый подходящий момент разговора вмешивалась мать, то отец. Но самой вредной оказалась младшая сестра. Она словно стерегла Зухру, ни на минуту не оставляла ее одну. Иной раз Тагиру казалось, что она старшую сестру ревновала к нему. А когда никто не мешал разговаривать, Зухра искала любую причину, чтобы уйти от разговора.

Дядя Магомед объявил небольшой перерыв на обед и обеденный намаз. Зухра видела, что Тагир теряет надежду не только с ней поговорить, но и развить их дальнейшие отношения. Улучив момент, она сама Тагиру подала знак, чтобы он последовал за ней в лес.

Они отошли далеко в лес, к речушке, весело плещущей в неглубоком овраге. Только Зухра предупредила Тагира:

– Запомни, в твоем распоряжении немного времени. Иначе отец заметит наше отсутствие, а насколько он человек строгий, в юношеские годы ты на своей шкуре не раз испытывал…

Зухра нервничала, часто оглядывалась по сторонам, не подглядывает ли за ними младшая сестра. Это ее младшая сестра первой заметила Тагира, возвращающегося домой в форме морского пехотинца. Это она сообщила старшей сестре новость о его возвращении с военной службы. Младшая сестра с первого взгляда влюбилась в Тагира, и о своих чувствах к нему, не таясь, рассказала старшей сестре.

Зухру за несколько дней после прибытия Тагира с военной службы словно подменили. Она стала застенчивой, пугливой, неразговорчивой. Сейчас тоже каждый раз, когда Тагир обращался к ней, на ее лице менялись краски, она упорно отводила взгляд. Тагир видел, что она пыталась держать себя в руках перед предстоящим серьезным разговором, но не получалось: то ей казалось, что их подслушивают за ближайшим деревом, то кто-то ее зовет по имени. Они шли бок о бок вдоль ручья, весело звенящего о подводные камушки. Тагир тоже молчал, подбирая подходящие слова для разговора. У пня огромного граба остановился, обернулся к Зухре, мягко улыбнулся, протягивая ей лист бумаги, сложенный квадратиком.