Текст книги "Зайнаб (сборник)"

Мямуч за какие-то два – три дня стал почти нищим. Он стал пить, пить страшно. Видя, к какой разрухе и нищете селян привела «горбачевская перестройка», тем глубже стал осознавать, какие «акулы» в федеральном центре и на местах пришли к власти. И какого рода «реформы» они проводят. Чем больше он думал, тем яснее осознавал, что в ближайшие десятилетия назад возврата не будет. Тем тоскливее становилось у него на душе. Он сутками бродил по лесному хозяйству, разрушенному до основания, искал то, что потерял, но кроме горя и разочарования он ничего не находил.

Страна чем дальше углублялась в процессы рыночных отношений, тем наглее и циничнее становились руководители района. Чиновники района к нему в лес отправляли «черных лесорубов», они рубили самые ценные породы деревьев: бук, дуб, липу, белоствольную осину, ясень и на тяжелых грузовиках лесоматериал отправляли за пределы района. Мямуч первое время возмущался, с жалобами обращался в районный комитет партии, районный исполнительный комитет, к прокурору. Они ему давали слово, что наведут порядок, прекратят безобразия, но все его письменные, устные обращения заканчивались отписками, отговорками. Дело доходило до того, что он под дулом ружья «черных лесорубов» выводил из леса. Все его старания заканчивались тем, что начальник за самоуправство грозился уволить его с работы; кроме горя и разочарования он ничего не получал. Он свою боль лечил спиртом, горе заливал вином. Мямуч спился до такой степени, что у него начались белые горячки. И всю свою злость он стал вымещать на спине жены.

На другой день он, после очередной попойки, в окружении верных ему людей, как только садился на коня, снова становился могучим лесничим, перед которым от страха все должны были дрожать. Перед сельчанами он все еще задирал нос, никогда не отступал, вел себя нагло и цинично. В лес без своего разрешения никого не допускал, не давал даже собирать хворост. Но от него больше всего доставалось жене и приемной дочери.

Сегодня тоже Мямуч свое горе заливал с утра. Важно восседая за столом, он искал причину, чтобы придраться к жене. Кликнул ей из гостиной, чтобы из холодильника принесла бутылку пива. Пиво оказалось не совсем холодным. Он вспыхнул как порох, а бутылку швырнул ей в лицо. Жена ему в ответ под нос недовольно что-то буркнула. Этого хватило, чтобы он вспылил и с тяжелыми, как кувалды, кулаками набросился на нее. В это время во дворе, гремя цепью, засуетился волчонок. Он нетерпеливо завыл, стал запрыгивать на стену дома. Под ноги Мямуча попала откуда-то взявшаяся кошка. Она взвизгнула. Мямуч ударом ступни ее забросил на спину Шахрузат, сидящей за ковровым станком. Шахрузат от неожиданности испуганно вскрикнула. А кошка на мгновение замерла на ее спине, злобными фосфорическими глазами уставилась на хозяина и зафыркала. Она свернулась дугой, задрожала; по шерстке на спине прошелся электрический разряд, искры брызнули по сторонам. Она зафыркала еще сильнее, мячиком накинулась на голову хозяина; ударом передней лапы поранила ему щеку и бросилась в окно. Мямуч, ругаясь матом, выскочил за ней во двор.

А во дворе ему дорогу преградил волчонок Тарзан. Тарзан, злобно искривив губы, утробно зарычал, присел на ноги, готовясь к атаке. Хозяин не ожидал такого поворота событий. На мгновение опешил, тыльной стороной руки вытер кровь, сочившуюся из царапин, оставленных кошкой на его щеке, засучил рукава. Тарзан широко расставил лапы, голову низко опустил к земле. Повернулся к хозяину боком, глухо зарычал, предупреждая: «сделаешь еще один шаг в мою сторону, нападу». Этот предупредительный жест, сделанный волчонком, хозяина не остановил. Тогда Тарзан против хозяина решил применить более весомое оружие. Он припал к земле, грозно зарычал, шерстка на загривке вздыбилась, мускулы лап и груди натянулись тугими жгутами; по его спине пробежала нервная дрожь. Тарзан вскочил и пулей набросился на хозяина. Но хозяин успел увернуться от лобовой атаки волчонка, развернуться и ударить в бок ногой, обутой в тяжелый кованый сапог.

– Ууу, бестия! – от лютой ненависти он стал заикаться – Ууу, гиена! Почччему я не родился собакой, тогда с каким бы наслаждением я вгрызся бы тебе в глотку! Я слышал, что над твоим волчьим племенем до сих пор не могло взять верх ни одно другое племя, ни одно живое существо! Так ли, лютый? Может, это всего лишь пустые разговоры неспособных за себя постоять трусливых тварей, считающих себя людьми? Знай, царь здешних зверей, на свете еще не родилось живое существо, которое бы мне не покорилось! Я говорююю тебеее, не родилось! – он перед волчонком махал руками, обросшими густой растительностью. – До тебя дошло, мерзкое животное?

Волчонок взъерошился, огрызаясь на хозяина, боком отступал, выбирая более выгодную позицию для очередной атаки. Хозяин был до такой степени пьян, что еле держался на толстых кривых ногах, и, чтобы не упасть, одной рукой опирался о жердь, которую подобрал из-под ног.

Волчонок отступал, не сдаваясь; он яростно надрывался на цепи, пытаясь прыгнуть и вцепиться ему в руку.

– Что, Тарзан, урок, преподнесенный мною, не возымел ощутимого воздействия? Сделаем так, чтобы сейчас ты ощутиллл!

Отбросив от себя жердь одной рукой, отвлекая внимание волчонка, другой резко схватил его за шкирку. И короткой, как обрубок, рукой стал бить его по носу, голове, так чтобы из его глаз искры летели.

– Эта порция тебе за измену моей жены, которая мне предпочла алхимика Шахбана! – бил он волчонка. – Эта за тот позор, который они нанесли мне в моей спальне! Эта порция жене за незаконнорожденную дочку, которую она принесла ко мне домой в подоле платья!.. На тебе, получай! – на волчонка сыпался град ударов. – Я клешнями вытащу твое сердце и вылакаю из него всю твою кровь! Я разворошу все ваши волчьи логова и придушу по одному голыми руками! Я… Вы… Я! – Мямуч так распалился, что его крики стали заглушать плач волчонка.

Вся морда Тарзана была в крови. Он царапался, кусался, дико визжал, отбивался, как мог. Чем сильнее бил Мямуч волчонка, тем больше в нем распалялась ярость. Он устал, с трудом держался на ногах. На мгновение он остановился, чтобы с лица смахнуть пот, который ему струями лил в глаза, рот. Его случайный взгляд, брошенный на окно верхнего этажа, выхватил приемную дочь, которая со слезами на глазах наблюдала, как он истязает волчонка. Мямуч, словно выжидал этого момента, кинул полуживого волчонка под ноги и, огрызаясь, бросился в дом.

– Ты жалеешь не меня, а волчонка, неблагодарная девчонка?! – он дал ей пощечину. – А кто меня будет жалеть? Кто? Кто? – Мямуч расходился в своей ярости.

Высоко поднял над ней огромный кулак для нанесения удара. И он убил бы девочку, находясь в слепой ярости, если бы не мать, подоспевшая ей на выручку.

– Эй, зверь, оставь девочку! – она пантерой набросилась на него и зубами вцепилась в его кулак. – Если руки чешутся, чеши их о мою спину! А девочку не смей трогать! – и подставила ему спину.

Смелый выпад жены на Мямуча подействовал отрезвляюще. Он жену пару раз шлепнул по спине, оставил их плачущими, забежал в зал. Там с подоконника поднял кувшин вина, раскупорил, преподнес к губам и присосался к нему. Он долго пил, захлебываясь, опустошил кувшин, свалился на пол и захрапел.

* * *

Мямуч жизнь волчонка Тарзана превратил в самый страшный кошмар, который постигал всех зверей, когда-либо оказавшихся в неволе. У него вошло в привычку каждый день избивать его. Если бы его спросили, зачем так истязаешь дикого зверя, какую цель при этом преследуешь, он бы всего лишь ехидно улыбнулся. А если бы ответил, сказал бы так: «Чтобы отвести свою душу!»

Каждый раз, когда выпьет, любил повторять: «У меня в жизни есть три ненавистных существа, с которыми я систематически должен бороться. Это жена, которая мне изменила. Это приемная дочка Шахрузат, которую жена родила от чужого мужчины и нахлебницей привела ко мне в дом. Это волчонок Тарзан, который их от меня защищает».

Мямуч в своей ярости был страшен. – Когда он издевался над домочадцами, особенно над волчонком, казалось, что он всю свою ненависть к людям, другим млекопитающим перенял с молоком матери.

В этом году исполнялось два года, как Мямуч волчонка Тарзана посадил на цепь. За два года все, чему Мямуч научил волчонка – это ненавидеть, ненавидеть мужчин, пахнущих спиртным. В этом аду, куда он попал, только одна Шахрузат жалела, берегла волчонка от истязаний безжалостного приемного отца. Она для него стала и кормилицей, и преданным другом, и светлым лучом в этом жестоком мире. Шахрузат вместе с волчонком тосковала по вольной жизни, она разрабатывала планы совместного побега. Когда Мямуч по своим делам надолго уходил из дома, Шахрузат, видя, как волчонок тоскует по свободе, по утрам и по вечерам спускала его с цепи. У нее не было тени сомнения, что он, свободный от оков, сбежит в лес. Она вместе с ним бегала по двору, играя в прятки. Волчонок был очень сообразительным, где бы Шахрузат не пряталась, он моментом находил ее. Видел бы кто, как они радуются свободе! Наигравшись, Шахрузат долго сидела с ним в огороде, обняв его за шею, жаловалась, как приемный отец обижает ее, попрекает куском хлеба.

Тарзан, как не скучал по Шахрузат, после долгой разлуки никогда опрометью не бросался ей навстречу, не рвался на цепи, не визжал, не вилял хвостом. А, как гордый волк свободного племени, вытянувшись вперед, сверкая фосфорическими глазами, терпеливо ждал, пока она сама к нему не подойдет. Он проявление слабости воли, кротость сердца считал участью животных низшего ранга, несвойственной волкам, и таких существ он презирал. Когда к нему подходила Шахрузат, он клал голову на ее протянутые руки или на плечо, и это он считал наивысшим проявлением своего расположения к ней. Шахрузат понимала этого гордого царя зверей и с благодарностью отвечала на его благосклонность.

Последнее время Тарзан сильно вырос и возмужал. Под его густым и нежным мехом росли и крепли стальные мускулы; на длинных пружинистых лапах, с широкой мощной грудью, он производил серьезное впечатление грозы собак, ненавистника мужчин, пахнущих спиртным. Теперь мало кто из врагов мог бы выдержать взгляд его немигающих золотистых глаз с черными прожилками. Ни одна собака в округе не могла бы помериться с ним силой. Когда волка отвязывали от цепи, все собаки в селении бесследно исчезали с улиц. От одного его запаха собак бросало в дрожь, при встрече с ним они в бок начинали трусливо пускать оранжевую струю. Они теряли силы от одного его немигающего желто-золотистого взгляда.

Бывало, когда Мямуч на несколько дней уезжал в город, Шахрузат ночью отпускала волка на прогулку по лесу. Под утро волк возвращался домой. Он во дворе терпеливо поджидал, пока Шахрузат не вынесет ему что-нибудь поесть и не привяжет к цепи.

Тарзан на свободе, встретясь с собакой, немедля нападал на нее, убивал, бросал и уходил прочь. Мощной грудью сбивал противника с ног, пока тот валялся у его ног, молниеносно набрасывался на него, излюбленным приемом хватал за лапу, потом за горло и душил.

Не было ни одного случая, чтобы волк подвел Шахрузат, чтобы он по ее первому зову не прибежал домой. Волк был у нее в долгу за любовь и нежность. С некоторых пор он стал себя вести так, как будто несет ответственность за Шахрузат перед ненавистным хозяином.

Когда Мямуч возвращался домой, Тарзан еще издалека чуял его запах. Противный запах спиртного, который исходил от него, когда он был еще далеко в лесном массиве, обонял его чуткий нос. По тому, как Тарзан нервничал, рвался на цепи, скулил, Шахрузат определяла, что Мямуч возвращается домой. Дома он, в лучшем случае, напьется как скотина, уснет за столом, в худшем случае, начнет скандалить, избивать ее маму. Последнее время Шахрузат перед приходом Мямуча отпускала волка, отправляла подальше от его ненавидящих глаз.

Со временем Шахрузат научилась загодя уклоняться от побоев Мямуча. Она, если не успевала отпускать волка и самой сбежать в лес, пряталась в коровнике в кормушках для коров. Тогда Мямуч всю свою ярость вымещал сначала на жене, а потом на волке. Сколько Мямуч не избивал Тарзана, тот никогда трусливо не отступал перед ним. Как только он переступал порог двора, Тарзан принимал воинственную стойку. Волк начинал утробно рычать, ощетинив загривок, начинал делать круги вокруг двора. Когда хозяин к нему подходил слишком близко, он, низко опустив широколобую голову, злобно рычал, клацая клыками. Волк своим угрожающим видом иногда пугал Мямуча так, что у него кровь стыла в жилах.

О том, что после развала подсобного хозяйства отделения лесничества Мямуч к себе домой часто приходит пьяным, избивает жену, приемную дочь, издевается над волком, сидящим у него на цепи, узнали и на работе. Там его строго предупредили, если он не прекратит свои попойки, скандалы, драки в семье, его освободят от занимаемой должности, дом отберут, в него заселят нового лесничего. Лучшего наказания этому тирану не придумаешь: освобождение от должности лесничего для Мямуча было смерти подобно. Тогда бы он, самый авторитетный человек в селении, в глазах односельчан, врагов, завистников, упал бы так низко, что никогда не приподнялся. Этого он допустить никак не мог. Он был готов лишиться семьи, дома, даже бросить пить, лишь бы сохранить за собой должность лесничего.

Мямуч с того дня почти прекратил выпивать, в компании сослуживцев ничего не пил, перестал пить на свадьбах, других общественных мероприятиях. Совершенно поменял свое отношение к служебным обязанностям. Теперь его и днем, и ночью можно было видеть на обходах закрепленного за ним лесного хозяйства, у себя на бахче, в огороде. Один раз он своим вниманием даже удивил домочадцев: с Дербентского рынка Нигар и Шахрузат привез косынки и резиновые боты.

Перестал скандалить с женой, дочку больше не обижал, в рот не брал ни капли спиртного. Один раз жену с дочкой даже угостил шашлыками из зайчатины и куропаток. Если бы всегда так…

Но Нигар преобразования Мямуча не радовали, наоборот, настораживали. Не к добру это. Она чувствовало, что это всего лишь затишье перед грядущей бурей. Их семью давно покинуло счастье, те добрые, нежные отношения между супругами, та живая искорка, которая со временем превращается в пламя, пожар любви давно угасли.

Он в последнее время ее жизнь превратил в сущий ад: пил до умопомрачения, а потом искал любой повод, чтобы к ней придраться и избивать. Мямуч бил ее беспощадно, так, что у нее кровь хлестала изо рта и носа. У нее не осталось ни одного целого ребра, ни одного зуба во рту.

Она как сегодня помнит тот день, когда Мямуч напился до умопомрачения, а потом закатил ей страшный скандал. Упрекал ее, что она пустая, что она не в состоянии иметь детей, вдобавок, повалил на пол и по одному пересчитал все ее ребра. Тогда он на ее теле живого места не оставил. После тех побоев она неделю с постели встать не могла. Когда оклемалась, Нигар поклялась отомстить мужу. Она знала, что главный бухгалтер отделения лесничества по кличке «алхимик» по ней давно сохнет. Он имел троих сыновей, в том, что он может зачать ей ребенка, сомнения не было. Она докажет этому холощеному быку, кто из них пустышка! Когда Мямуч уехал в город, Нигар пригласила алхимика к себе в дом и переспала с ним. Доказала, кто из них пустышка!..

* * *

Мямуч два месяца мирно жил с семьей, а потом началось. Мямуч на этот раз изменил тактику притеснения жены с дочерью. Он не избивал, не ругал их, как выпьет, не выгонял жену из дома. Он начал с того, что все продукты питания прятал под замком, а ключ вешал у себя на шее. Он экономил на всем, на чем можно: на дровах, чтобы они в очаге зря не горели, на керосине, чтобы лампа без дела не светила, даже на воде.

Мямуч для сельчан и любопытных людей создал иллюзию счастья в семье. А в семье все складывалось совсем по-другому. Нигар чувствовала: скоро грянет гром, от силы удара которого все вокруг нее превратится в пустыню. «Не к добру все это, – повторяла про себя Нигар, – не к добру. Собачий сын мутит воду. Он замышляет что-то хитроумное. Надо держать ухо востро».

Нигар не зря тревожилась. Причиной преобразования мужа стал не только наказ его непосредственного начальника. Она была уверена, что он рано или поздно с лица снимет маску, тогда перед ней откроются его истинные цели, которые он преследует. Мямуч давно хотел, чтобы у него родился сын. «А пустышка жена, – как он любил повторять, – лишила меня душевного покоя». Он давно тайно обивал пороги дома знахарки Пери из соседнего селения, желая взять в жены ее дочь Шекер. Шекер была согласна выйти замуж за Мямуча, но с одним условием: он разводится с Нигар, избавляется и от приемной дочери. Жену с ее ребенком просто так, без причины, на улицу не выкинешь. Мямучу с Нигар нужно было расходиться мирно, без скандалов, иначе он опять опозорится на весь район. Тогда ему не видать Шекер, его выгонят с работы.

Тарзан своим волчьим умом не понимал, почему хозяин перестал истязать его, мало того, он его перестал замечать. Мямуч мимо волка проходил так, словно его нет во дворе или вообще не было. В первые дни перевоплощения хозяина, когда он переступал порог двора, Тарзан по привычке огрызался, утробно рычал, бросался за ним. А хозяин его не замечал, словно оглох и ослеп. Это озадачило Тарзана. Теперь волк не знал, как себя вести при встрече с хозяином: рычать, бросаться на него или делать вид, что он тоже его не замечает. Иной раз их ненавидящие взгляды скрещивались так, что все внутри у одного и другого клокотало. Стоило одному из них сделать неверный шаг, они набросятся друг на друга, перегрызая глотки.

Мямуч с некоторых пор стал подкармливать волка сырым мясом. Он напрасно старался завоевать его расположение. Волк не притрагивался ни к чему, чего коснулась рука хозяина, даже к воде. Ненависть Тарзана к хозяину была беспредельной, вражда неутомимой. Освободи хозяин его от цепи, он бы преподнес урок ему, – кто такой волк, рожденный от свободного волка!

* * *

Мямуч с важным видом объезжал свои лесные угодья. Вдруг из глубины леса услышал стук топора. Стук топора эхом отзывался в скальных массивах, грозно нависающих над глубокой речной долиной. Мямуч резко остановил коня, насторожился; правую руку со свисающей из нее плеткой лодочкой приложил к уху, прислушался. Понял, в какой части леса нарушитель лесного покоя машет топором. Стук топора был слышен со второй делянки, расположенной вблизи селения. Он сделал крюк, на браконьера решил выйти с тыльной стороны.

– Что за странности, – не верил он своим ушам. – Где нашелся тот смельчак, который рискнул перешагнуть запретную зону?! Ууу, собака, обожди, я тебя отделаю так, что мясо на теле отделится от костей! Руки, ноги с корней выдерну и засуну в одно… место! Оскоплю, без детородного органа оставлю!.. Я…я хозяин леса! Я разрешаю, кому рубить вершки, кому выдергивать корешки! – взвел карабин, коня огрел нагайкой так, что тот вздыбился и пулей понесся по лесной тропе.

Вот и дровосек. Только кто он – мужчина или женщина? Дровосек на опушке леса, около граба, который высох на корню, неумело замахивался топором. Он был одет в широкие потрепанные брюки, на узкие плечи накинут синий жакет с протертыми до дыр локтями, на ноги нахлобучены мужские кирзовые сапоги.

– Эй, ты, что ты себе позволяешь?! Как ты, собачий сын, без моего разрешения посмел переступить границы леса?!

У него от возмущения подбородок задергался, глаза налились кровью. Его крики эхом отдавались в глухом лесу. С искривленных в злобе губ слетали капли слюны.

– Я тебя, козел, за бороду по всему лесу поволоку, а потом насажу на вертел и зажарю!

Каково было его удивление, когда лесоруб повернулся к нему лицом. Возмутительницей его покоя оказалась женщина.

– Как, женщина?! Как ты, курица, осмелилась переступить мне дорогу?!

Размахивая над головой плеткой, Он направил на нее коня. Казалось, сейчас конь на ходу собьет ее с ног, затопчет, в крайнем случае, прижмет к корявому стволу дерева. А ей хоть бы что – она даже не обернулась на всадника, скачущего на нее во всю прыть. Она пропускала мимо ушей грязную брань разбушевавшегося лесника. Словно не замечая его, как рубила, так и продолжала рубить.

Лесорубом была женщина в преклонном возрасте. Разъяренный лесник с поднятой плеткой возвышался над ее головой, готовый в любую минуту затоптать ее под копытами коня. Вдруг женщина, не смотря на свой возраст, с топором в руках развернулась так резво и так громко закричала, что конь встал на дыбы и сбросил с себя седока. Он нервно захрапел, подбрасывая зад, отбежал в сторону.

Мямуч упал на спину, левой рукой больно ударился об острый камень, выругался. Он обернулся к виновнице его падения, сделал рывок, чтобы вскочить и наброситься на нее. Цепкие бесцветные глаза женщины встретились с блуждающим взглядом Мямуча. Мямуча этот взгляд пригвоздил к стволу дерева; рука с плеткой повисла. Эта была так называемая колдунья Пери из соседнего селения, на дочке которой он хотел жениться. Но, зная крутой нрав старухи, он старался скрыть от нее свои благие намерения. Если он ей не понравится, она может выставить его на всеобщее осмеяние, перед всеми унизить, опозорить, выговорить все, что она о нем думает.

Мямуч никогда не забудет один урок, который тетушка Пери преподнесла ему. Он один раз, изрядно выпив, еле держась на ногах, исполняя какую-то блатную песенку, шатался по сельским переулкам. И случайно наткнулся на колючий язык тетушки Пери. Ох, как она тогда его обругала, каким трехэтажным матом покрыла. Тогда он от позора еле ноги унес.

– Тетушка Пери, это ты?! – лесник стал трусливо оглядываться по сторонам, куда бы отступить. – Извини, я тебя издалека не узнал…

Куда делись его бравая удаль, его петушиный нрав, его заносчивость? Он как баран, неожиданно встретившийся с волком, глуповато заблеял. Кончики усов метелками отвисли к уголкам плотно закрытых губ, глаза разбежались по сторонам, руки с плеткой беззащитно повисли. Он, не зная, что говорить, куда скрыться, потерялся перед ней.

– Тетушка Пери, – вдруг он заговорил не своим голосом, – покажите свой билет! Почему вы полезли в лес без билета? Вы нарушаете закон защиты экосистемы страны? Кто Вам дал право здесь рубить лес?..

– Я тебе сейчас такой билет покажу!.. – Тетушка Пери за пазухой стала что-то суетливо искать. – Интересно, в какой карман я его спрятала? – стала руками шарить у себя за пазухой.

– Что же ты, старая, так долго у себя в лифчиках копаешься? Ты мне не свою пожухлую грудь, ты мне свой билет покажи!

Тетушка Пери, делая вид, будто что-то достает из кармана, стала надвигаться на лесника:

– Лесник, на, получай свой билет, соси его! – в его нижнюю губу уткнула дуло, сконструированное из трех пальцев. – Сукин ты сын, забыл то время, когда, как телка под возбужденными быками, слонялся по сельским переулкам и искал, чем бы опохмелиться? Отвечай! Забыл, что я тебе тогда дала четверть вина? Отвечай! Разве это был не билет, выписанный на вырубку леса? Отвечай! Почему молчишь, не трусь, а отвечай! Скажи, это был не натуральный билет? – схватила его за грудки и потрясла. – Забыл, тогда что ты мне обещал? Забыл? Тогда напомню: «Спасибо, тетушка Пери! Ты единственная женщина, которая меня в трудную минуту выручил! Начиная с сегодняшнего дня, я тебе разрешаю рубить дрова там, где захочешь! Отвечай!..»

– Я никакого вина у тебя не брал! – он пытался вырваться из цепких рук сварливой старушки, – свой билет предъяви сейчас же, иначе на тебя составлю акт и отправлю в суд…

– Это ты? Ты, сосунок, составишь на меня акт? И его отправишь в народный суд? – она со смаком отхаркнула и все, что собралось у нее во рту, липким плевком направила ему в лицо. – На свете еще не родился лесник, который бы осмелился на меня составить акт! Я, собачий сын, сейчас с тебя спущу штаны и голышом пущу по сельским переулкам! – она потянулась к его брючному ремню.

Мямуч крепко ухватился за свой брючный пояс и отскочил от разозленной старухи. Знал, она сделает то, что обещала делать.

– Мямуч, что ты от меня прячешься, как девушка на выданье? Ты себя еще называешь мужчиной?! Где ты был, когда алхимик ублажал твою ненаглядную жену?!

– Прикуси язык, старая корова! – он резко оторвал ее клещевидные руки от лацканов своего плаща. – Заткни свои ворота, иначе их поправлю так, чтобы никогда не закрывались!

Тетушка Пери вплотную придвинула свое лицо к его огромному носу:

– Если ты все еще носишь папаху, сначала закрой ворота тому, кто открыл их у твоей жены!.. Ха-ха-ха! – старуха залились смехом.

– Ууу, гиена! – Мямуч, дрожа всем телом, закрутился на месте. – Сейчас я по одному пересчитаю все зубы, что остались у тебя во рту! – но вместе того, чтобы пойти на старуху, неожиданно вскочил на коня и пулей понесся в сторону своей «фазенды».

* * *

Когда Мямуч, униженный колдуньей Пери, примчался домой, Нигар с дочерью сидели за ковровым станком. Они не успели понять, что случилось, он, со спины напал на жену и стал избивать. Нигар головой ударилась о стальную стойку коврового станка. Она от него инстинктивно отгораживалась руками, локтями, он грязно ругал, бил ее, куда попало. Шахрузат плакала, умоляла его, чтобы он не избивал маму, подставлялась под его кулаки. Он отбрасывал ее от себя и продолжал избивать жену. После увесистых ударов кулаков жена не упала ему под ноги, а сидела, прислонившись к ковровому станку, и, как могла, защищалась. Это подзадорило Мямуча, он поменял тактику битья. Он, ругая, схватил ее за волосы, выбившиеся из-под упавшего с головы платка, намотал их на кулак; потянул ее на середину комнаты и с размаху ударил ногой в лицо. У нее кровь фонтаном ударила изо рта и носа, она, рыдая, вытянулась на полу. Он ногой ударил ее в солнечное сплетение, у нее внутри что-то хрустнуло; захлебываясь в крови, губами ловя воздух, она лежала перед ним.

Шахрузат от страха перестала плакать, она застыла с широко распахнутыми глазами. На эту страшную сцену она смотрела как на кинофильм, только роль грозного монстра играл ее приемный отец. Она не знала, как быть, тирана разжалобить слезами или отсюда удрать туда, где не слышны стоны, крики матери. Когда Мямуч набросился на жену для нанесения сокрушительного удара, Шахрузат не помня себя, взвизгнула, как волчонок набросилась на него и зубами вцепилась в его ногу.

Мямуч вскрикнул от боли, руками оторвал ее от своей ноги и бросил в сторону. Но не тут-то было. Шахрузат вскочила, заревела, как звереныш, и опять набросилась на истязателя. На этот раз ей подвернулась его рука, она в нее вцепилась зубами и до самых костей прокусила ее.

Мямучу в руку словно ударило током. Он от страшной боли заорал, сделал попытку высвободить руку от захвата ее острых зубов, но не получилось. Тогда ладонью другой руки он нанес хлесткий удар по шее девочки. Девочка упала на пол, закатила глаза. Мямуч развернулся, ногой один удар нанес девочке по животу, другой по голове. Отрезвился только тогда, когда девочка перестала подавать признаки жизни.

Ему этого стало мало. Он теперь начал истязать жену, лежащую на полу без движения и истекающую кровью:

– Это тебе за твою любовь к алхимику!.. А это за дочку-подкидыша! На тебе, вкуси, получай, приживалка! – он бил ее до тех пор, пока она не замолкла и не обмякла.

Он на Шахрузат даже не взглянул, жену ногой, как барашка, перевернул на спину, убедился, что она не притворятся, а лежит без чувств. Подумал, возможно, он лишил ее жизни. Перед тем, как бросить своих жертв, плюнул на жену и вышел продолжить свое застолье.

* * *

Когда Шахрузат очнулась, то не могла вспомнить, что случилось с ней, почему у нее болит все тело, а мама лежит в луже крови. Голова гудела, перед глазами вертелись черные круги. Ее стошнило, она упала на колени и ее стало рвать на пол, рядом с матерью. Она не могла сосредоточиться, в голове образовался туман, ее тянуло в какую-то бездну…

Шахрузат очнулась в постели, она вся горела. Она бредила, волчонка звала на помощь, вскакивала с постели, дико кричала: «Папа, не бей маму… Умоляю тебя, не ббеййй!.. Таррззанн… Таррззанн, держи, держи его… Кусай… Кусай…» – она то ругалась с отчимом, то смеялась, то умоляла, чтобы он маму не трогал. В той же комнате на тулупе лежал и храпел отчим, с головы до ног испачканный грязью.

В комнату заглянула Нигар. Она с ненавистью взглянула на храпящего, как кабан мужа:

– Кабан!.. Дикий болотный кабан! Чтоб ты издох!

У Мямуча нос был забит, когда он дышал, вместе с храпом издавал хлюпающие, клокочущие звуки; казалось, он захлебывался своими соплями, двумя зелеными змейками, свисающими на подбородок. Они при вдохе заползали в его емкие, широченные ноздри, при выдохе опять выползали. – Противное животное! – плюнула на него жена. – Ты моей бедной девочке даже во сне не даешь покоя!

Она перед дочкой присела на корточки, поцеловала ее раскаленный лоб. – Ты же вся горишь, дочурка моя, – она с полотенцем выскользнула во двор, намочила его под струей холодной воды, прибежала, приложила его ко лбу дочери. Ей показалось, что ее лоб, как раскаленный камень, зашипел.

Муж на тулупе противно замычал, стал ворочаться с боку на бок.

– Вина, принесите мне винааа… – ворочал он запекшимися губами.

– О, Аллах, сделай так, чтобы он задохнулся в море вина! Чтобы ты захлебнулся в море вина! Чтобы на смертном одре, мучаясь от жажды, ты не нашел ни капли воды! Чтобы ты больше не увидел светлого дня! Дай Аллах, чтобы крыша твоего дома стала домом черного ворона! – по ее щекам, изувеченным побоями мужа, потекли две крупные горошины слез. – Бедная моя Шахрузат! – ее горячую ладонь он приложила к своим губам. – Что же будет с тобой, когда я покину этот дом?.. Нет, нет, доченька, я тебя одну здесь надолго не оставлю… – она пугливо взглянула на спящую дочь, не услышала ли она ее прощальные слова.

У Шахрузат дрогнули глаза, она дышала тяжело и неравномерно. Губы и нос ее от побоев вспухли, все лицо было в кровоподтеках; на нем оставались следы запекшейся крови. Ее ноздри тоже были забиты высохшей кровью, может, поэтому она сопела. На левой руке мизинец и безымянный пальцы были сломаны. Нигар их, как могла, забинтовала.

Нигар растерянно оглянулась по сторонам. Везде: в пакетах, узелках лежали ее вещи. Но она не осмеливалась уходить, не могла в таком состоянии оставлять дочку. Но нельзя было и медлить. Если проснется Мямуч и увидит, что жена от него собирается уходить, он зарежет ее, как овцу, даже глазом не моргнет!

«Сейчас или никогда!» – терзалась Нигар.

Но вдруг захныкала дочка. Она упала перед ней на корточки: