Текст книги "Монастырь дьявола"

2013 год, Восточная Европа

Время шло медленно. Мыслей не было. Выстроив перед врачом четкую схему, он уже не мог о ней не думать. Он сидел и ждал, прикрыв глаза, тупо сидел и ждал – до бесконечности, наблюдая, как солнце уходит за горизонт, убирая тусклые свои лучи, а серые камни становятся – еще серей….

Ровно в шесть он поднялся по ступенькам административного здания музея. Двери были открыты, но холл – пуст. Он быстро прошел коридор, свернул в нужном направлении, зашел в приемную. Там никого не было.

– Эй! Здесь кто-нибудь есть?

В ответ – тишина. И в этой напряженной тишине (когда был обострен каждый нерв) он вдруг услышал надсадный скрип. Скрип приотворяющейся двери. Медленно приоткрывалась дверь кабинета директора. Он застыл. Теперь по напряженному позвоночнику блуждал уже не ледяной палец, а целая ладонь. С громким скрипом дверь приоткрылась еще больше. Затем – распахнулась совсем. Громко вздохнув, он пошел вперед.

Первым, что он увидел, были бумаги. Казалось, по директорскому кабинету пронесся бумажный вихрь. Мебель, стол, пол – все было усеяно бумагами. Об их происхождении рассказывали открытые настежь двери шкафов. В шелесте, с которым они опускались на пол, было что-то зловещее. Он пошел вперед, вздрагивая при каждом шаге от пугающего бумажного хруста. Потом остановился так резко, что чуть не упал лицом вперед. Не все бумаги были белыми. На некоторых из них была кровь. Он увидел обильные кровавые пятна еще до того, как подошел к столу. Но уже не сомневался в том, что там увидит.

Труп секретарши лежал на полу перед столом. Она лежала на спине, аккуратно и ровно вытянув ноги. Женщина была полностью обнажена, даже нижнего белья на ней не было, не говоря уже об одежде и обуви. Руки, как на кресте, были раскинуты по сторонам. Головы не было. Отрезанная голова стояла посредине стола – точь-в-точь, как голова профессора Славского. Глаза женщины были широко раскрыты, в них застыл ужас. Ужас был жутким, парализующим, что он никогда не видел ничего подобного. На всем теле женщины (точно так же, как и на голове – на щеках, лбу) были вырезаны перевернутые кресты. Своеобразные метки кошмара, которые он узнал бы даже посреди ночи…..

Женщину убили точно так же, как экскурсовода, водителя, Славского…. Кровь была свежая и еще не успела застыть. Содрогаясь, он посмотрел внимательней: тело несчастной словно плавало в кровавой подливке (так много было крови), а вот на столе, где стояла голова, не было почти никаких кровавых следов. Значит, голову отрезали на полу, поставив голову на стол уже потом… Зачем? Ритуальный жест маньяка? Или в комнате, в момент убийства, действительно происходил какой-то ритуал? Он почувствовал острые позывы тошноты, и отвернулся от тела. Потом пошел вокруг стола, стараясь зайти за него. Там, за столом, в стене, был сейф директора – тот самый сейф, к которому он так старательно пытался получить доступ! Дверцы сейфа были распахнуты: кто-то успел заглянуть внутрь раньше него. На полу под стеной, как и везде, были навалены бумажные листки. Опустившись на корточки, принялся рыться в них. Вскоре ему повезло: он держал в руках список фамилий – всех тех, кто был допущен к раскопкам. Он тщательно просмотрел их, спрятал в карман. На первый взгляд список не говорил ничего: разные люди, разные страны…. Скрип. Доски пола скрипнули. В комнате кто-то был. Он бросился вперед резким рывком – и лишь краем взгляда успел заметить фигуру в развевающемся черном балахоне, вылетевшую в двери. Значит, пока он смотрел на труп и искал список, убийца был в комнате! Находился почти рядом с ним! Он не успел осмыслить эту мысль до конца – потому, что ноги сами понесли его в погоню, за двери. И, не отдавая себе отчет в собственных поступках, он помчался вслед за черной фигурой убийцы…..

Он видел край черного балахона, развевающийся впереди. Выбежав из здания, они помчались к крепостному валу. Стена, серые камни высотой в десятки метров, башни бойниц. Убийца, почти не скрываясь, мчался вдоль стены. Вдруг черная фигура словно нагнулась и нырнула под стену. Подбежав к тому месту, он увидел камень, отброшенный в сторону, открывающий начало подземного хода. Он увидел темную дыру в земле, из которой пахло плесенью, и, не долго думая, бросился вниз.

Коридор, в который он упал, пролетев совсем немного (он упал, почти не ударившись и ничего не повредив, из чего сделал вывод, что расстояние было совсем небольшим) был высоким настолько, что он смог выпрямиться в полный рост. И не слишком узким – он шел, помогая себе руками, и вытянутые руки касались стены лишь кончиками пальцев. Камни стены были осклизлыми от сырости, кое-где пробивался мох. Некоторое время он шел вперед в полной темноте. Где-то гулко падали вниз капли воды. Вскоре глаза привыкли к темноте. И он пошел быстрее, даже не думая вернуться обратно.

Наконец впереди замаячила светлая точка, все увеличиваясь в размерах. Выход из туннеля. Он побежал. Выход из туннеля был похож на окно, прорезанное в камне. Он выпрыгнул из него, подтянувшись на руках. Упал в мягкую землю, в траву и встал на ноги, оглядываясь. Лес. Он находился в лесу. Рядом на земле лежала крышка люка, очевидно, закрывающая подземный ход. Крышка самого обычного люка, как будто туннель был канализацией. Убийцы и след простыл.

В лесу была странная, почти пугающая тишина. Среди деревьев, стоявших сплошной стеной, не было видно ни тропинки, ни дороги. И он пошел наугад, не понимая, куда идти, легко ступая по мягкой траве. Куда глаза глядят. Значит, прямо.

Было темно. Он блуждал в лесу долго – намного дольше, чем ждал сам. Небо, как черный бархат, покрывало его плечи. Небо. Звезды, крошечные алмазные осколки рассыпались по черному бархату, прорезав загадочные отверстия – мистические точки других миров. Миров, в которых его нет. Он брел по черному лесу с этим ощущением, что его – нет, и с каждым шагом запутывался в бархатном покрывале…. Сквозь алмазные точки кто-то словно наблюдал за ним. Кто – он не мог понять.

1233 год, Германия, окрестности Марбурга

Пепел казненных бросили в реку, и над городом повисло тяжелое молчание.

Костры догорели лишь к сумеркам, и, когда на месте столбов с казненными остались лишь кучки пепла да несколько тлеющих углей, площадь почти опустела. В этот раз люди расходились тихо, не было слышно громких разговоров да сальных шуток, которыми часто обменивались подвыпившие за день горожане. Не было и того оживления, которым всегда сопровождались массовые казни – любимые развлечения по выходным для горожан.

В городе было непривычно тихо, словно черная тень нависла над крепостными стенами, и даже монахи, убиравшие пепел жертв дневного аутодафе, ежились от непонятной тревоги, застывшей в воздухе. Так замирает мир перед жуткой грозой, а соцветья травы опускаются вниз в ожидании бури. Все (и горожане, и монахи) знали, что в тот день свершилась не совсем обычная казнь. Среди остальных жертв на костре сожгли беременную жену местного сеньора.

Люди молча расходились по домам, запирая за собой окна и двери. Запирались тщательно. Зная, что у инквизиции везде есть глаза и уши. Ужас такой силы витал над городом, что даже в доме, при запертых дверях, люди не решались говорить громко, а переговаривались только приглушенным шепотом. Каждый знал: любое неосторожное слово, сказанное вслух. Рано или поздно приведет на костер.

Толстая булочница, весь день наблюдавшая казнь на самой площади, захлопнула ставни, проверила засов на двери, затем зажгла свечу и боязливо покосилась в угол.

– А все-таки несправедливо это… – женщина не сдерживала слез, – хорошая она была женщина. Младшенького моего вылечила, когда он заболел. А во время чумы скольких своими руками выходила, и не вспомнить. Нет, подлость это… Подлость, я тебе говорю!

– Придержи язык, женщина! – муж булочницы, который не пошел смотреть казнь, боязливо перекрестился, оглядываясь по сторонам, – не твоего ума дело…

– Нет, моего! Моего, я тебе говорю! – женщина с силой грохнула на стол глиняный кувшин с молоком, уже не сдерживаясь от переполнявших ее чувств, – не дело это, так людей сжигать! Колдунов, ведьм – те заслужили своими дьявольскими делами, но бедная женщина… Да она как святая была, кого хочешь спроси! Никто от нее худого слова не слышал! Во время засухи она зерно раздавала прямо из подвалов замка! А скольких вылечила…

– Замолчи сейчас же! Накличешь на нас беду! Своими неосторожными словами добьешься, что отправишься на костер следом за ней!

– ну и пусть! А все равно я молчать не стану! Этот пес накликал на нас беду, на весь город, утопил всех в крови, в страхе… Мыслимое ли дело – сжигать такую женщину! Ты бы видел днем! Люди плакали, когда она на столбе молилась! А как она прикрывала руками живот, как просила пощадить не родившееся дитя! Зверь этот проклятый ничего не слышал! Что ему дети, если в глазах его сатанинских и без того горит адское пламя!

– Замолчи, дура! Сейчас же замолчи! – в страхе муж заметался по комнате, заглядывая во все углы и быстро крестясь, так, что руки его стали напоминать ветряную мельницу, – безголовая ты дура! Накличешь беду, точно тебе говорю!

– Зверь он… – не унималась женщина, – все на площади видели… Зверь, истязатель беременных женщин! От дьявола вера его, а не от Бога! Злость его идет от самого сатаны!

– А что рыцарь? Муж ее? Разве тоже там был?

– Он не вернулся еще из Майнца. Этим зверь и воспользовался – тем, что его нет. Приедет, сына ждет, а вместо сына… и подумать-то страшно! И всего через два месяца должна была родить!

Слезы полились из ее глаз и, чтобы успокоиться, булочница принялась разводить в очаге огонь. Услышав, что жена замолчала, муж облегченно вздохнул. Впрочем, страшный рассказ не оставил его равнодушным. Глядя на пламя очага, он печально качал головой.

Дом булочника был не единственным домом, где обсуждали страшное событие дня. В каждом из городских домов, шепотом, люди передавали друг другу ужасные подробности дневной казни. Смерть несчастной женщины была той последней каплей, которая переполнила чашу терпения, и теперь ничто не могло заставить людей молчать.

– Вот увидишь, постигнет его божья кара… – булочница плакала, грозя небу кулаком. И эти же слова повторялись в каждом доме – город роптал, и унять возмущение людей не мог даже страх перед инквизицией. Святость материнства была слишком сильна даже для этих невежественных, темных людей, и надругательство над этим (то, что на костре сожгли беременную женщину) казалось настоящим кощунством.

Откинувшись на спинку кареты, инквизитор Конрад Марбургский закрыл глаза. В голове настойчиво звучали все те неприятные слова, которые пришлось ему выслушать на сейме в Майнце. Все внутри кипело, и, изо всех сил стараясь сдерживать свой гнев, инквизитор только жестоко кусал губы, да сжимал пальцы. Темный лес по обеим сторонам дороги казался живым существом. Но, взбешенный неприятной поездкой, инквизитор не обращал на него никакого внимания.

Внушение, выговор… так они осмелились с ним говорить! Свора ничтожеств, они осмелились указывать ему, как вершить защиту истинной веры! Разве не они же еще несколько месяцев назад восхищались его твердой непреклонностью, его умением выжигать каленным железом, беспощадно и страшно, явных и тайных врагов веры? И что они вообще знают о вере, эти тупицы, возомнившие себя неким подобием богов? Знали бы они, что он – единственный, кому принадлежит высшее право… Он бы многое мог им рассказать! Разве они до сих пор не поняли того, что он – великий карающий меч наступления нового мира, мира, в котором не будет места сомневающимся и мягкотелым? Теперь, когда путь его служения определен, он не свернет с этого пути! Он еще сильнее увеличит свои усилия, и пусть убираются с его пути те, кому не по душе новый мир! А этот мир наступит (он это знает) очень скоро.

Он – знает. Запылает еще больше костров. Он зажжет их своей собственной рукой, и мир захлебнется от смрада сжигаемой гнили! Те, кто посмел выступить против него, станут удобрением для сильной почвы. Он затопит всех кровью, если понадобится, но не свернет с избранного пути! Пусть не думают, что их нелепые, блеющие упреки в жестокости вот так просто сойдут им с рук! Он удвоит, если надо – утроит свою жестокость! И когда все будет кончено, когда на его пути больше не будет жалких, блеющих, тупоголовых овец, он ускорит приход великой цели!

Эти мысли, как прохладная вода лесного родника, немного успокоили разгоряченный мозг. Он закрыл глаза, облегченно вздохнул. Листва деревьев шумела за окнами кареты, возвещая приближение бури.

Внезапно он стал прислушиваться к этому шуму, резко открыв глаза. Ему вдруг показалось, что карету окружают страшные призраки, тянущие к нему свои жуткие руки. Призраки сожженных… Страшные, сведенные судорогами боли пальцы тянутся к окнам кареты. Даже находясь внутри, он слышит запах гари, тлеющих дров, растопленного сала…. По его телу быстро прошла нервная дрожь. Нет, только не с ним! Призраки бессильны перед его духом! Он – повелитель высших сил, он может повелевать любыми призраками – сколько угодно! Ничто из темноты, плотно смыкающейся вокруг, не способно причинить ему вред!

Вдруг он почувствовал страшный толчок. Карету дернуло, он полетел на пол. Раздалось дикое ржанье лошади. Карета остановилась. Волосы на его голове поднялись дыбом. Тогда он закричал. Но это был лишь короткий, обрывистый крик… дверца кареты распахнулась. И он увидел спешившегося рыцаря в боевых доспехах. Лицо его было закрыто шлемом с опущенным забралом, а за спиной развевался белый плащ.

– Ты Конрад Марбургский, инквизитор этих земель?

Не дожидаясь ответа, рыцарь рывком вытянул его из кареты. Пряный воздух леса был полон запахами зелени, прелой земли, хвои, но инквизитору все время чудился запах гари. Несколько рыцарей окружили карету. Все они были в боевых доспехах.

Он разглядел на земле труп своего слуги, и одновременно кучера-тот лежал в перерезанным горлом. Рыцари выглядели угрожающе. Он увидел их обнаженные мечи.

– Прочь! – подняв вверх дрожащие руки, он попытался отстраниться от них, – прочь! Вы не посмеете меня тронуть! Я посланец высшего мира! Никто не вправе сразиться со мной!

– сразиться с тобой? Много чести, падаль! – сказал рыцарь, который вытащил его из кареты, – это ради своего высшего мира ты истязаешь людей? Сжигаешь на костре беременных женщин?

– Это – жертвы, принесенные на алтарь! Дети скверны, сомневающаяся гниль! Огнем и мечом я должен…

Внезапно он замолчал. Ветер усилился. В глубине леса ему вдруг почудились пристально наблюдавшее за ним, ярко-горящие красным глаза. Этот взгляд красных огнем парализовывал, уничтожал волю…А вслед за ним лес наполнился призраками, тенями сожженных людей, которые, смыкаясь, шли за ним, протягивая свои костлявые, изуродованные огнем руки, с кожей, покрытой кровавыми волдырями ожогов… Он отступил на шаг назад и тогда закричал:

– Нет! Нет, я служил тебе верой и правдой! Ты не посмеешь отдать меня им! Защиты! Защиты!

– У кого ты просишь защиты? – громовой голос рыцаря перекрывал шум ветра, – не будет тебе защиты! Вечно гори в аду! Та беременная женщина была моя жена!

Инквизитор испустил страшный крик. Взметнувшиеся мечи вонзились ему в грудь, ударяя еще и еще туда, где должно было биться сердце.

После убийства Конрада Марбургского (виновных в нем так и не нашли) земли германии долгое время оставались без инквизитора. Папа долго не решался восстановить на бунтующих землях ту политику террора и ужаса, которую установил один из самых жестоких инквизиторов, прозванных потомками кровавым…

1413 год, Восточная Европа

Всадники мчались на полном скаку. Лошади хрипели, загнанные в тягостной скачке. Плащи за плечами всадников развевались в воздухе, как сеть или крылья, как страшное облако где-то идущей войны. С мечей капала еще свежая кровь. На суровых лицах всадников были свежие шрамы. Комья земли, вывороченные сотней лошадиных копыт, взлетали в воздух. Отряд всадников мчался по лесной дороге.

В городе, в одном из домов, в маленькой комнатке под чердаком, в ночь накануне, женщина баюкала ребенка.

– Мамочка, звезды это блестящие камешки или капли воды?

– Спи, мое солнышко. Звезды такие же чистые, как твои сны. И так будет всегда, малыш, пока мама рядом.

Тонкий детский голос повторял слова колыбельной.

– Светлые на небе облака…. Светлая и синяя река… вместе будем мы с тобой всегда… милая мамочка и я… милая мамочка и я… милая мамочка и я…..

Громкий звук колокола, отбивающего тяжелые удары, заглушил детский голос. Гулкие, глухие удары были похожи на погребальный звон.

Утром отряд всадников приблизился к серым каменным стенам города и на полной скорости промчался под подвесным мостом.

В соборе инквизитор классическим жестом профессионального актера развел руки над толпой. Казалось, даже каменный собор содрогается от его криков:

– Пусть Господь поможет мне очистить вашу землю, вернув ее в лоно святой Матери-церкви!

Отряд всадников въехал в город под громогласный голос инквизитора. Люди внутри собора затаили дыхание – как один человек. Лицо Катерины стало еще белее, чем было. Растерянные глаза старика бегали по сторонам. Он словно не осознавал происходящее. Он понимал, что происходит что-то очень плохое, настолько плохое, что душу охватывает ужас, но что именно – все не решался понять до конца.

– Дьявол могущественен, но я знаю, как разрушить его планы!

Голос Карлоса Винсенте заполнял каменные недра собора полностью, не оставляя пустого места.

– Любые сомнения – от дьявола! Если вы сомневаетесь в чем-то, значит, дьявол прикоснулся к вашей душе и выбрал свою жертву. Карающий меч церкви стоит на страже. Карающий меч будет беспощадным, вырубая больные органы от тела святой церкви как сорняки! Я на страже, ведь Господь вложил в мои руки оружие! И я нанесу удар в тот момент, когда дьявол меньше всего ждет. Что бы вы ни делали – трепещите, ведь церковь будет знать все. Если вы высказывали богохульные мысли – берегитесь! Если вы говорили с пособниками дьявола, ведьмами, колдунами и еретиками – берегитесь! Если колдун или еретик просто прикоснулся к вам, споткнувшись на дороге или случайно – берегитесь! Карающий меч беспощадно отрубит больной член! Милосердный и справедливый господь послал меня очистить ваши души, и я их очищу!

Не успел последний отзвук громового голоса инквизитора исчезнуть в каменных недрах собора, как звук, заглушающий его, разросся, заполняя пространство над головами людей. Тягостный и громкий, непонятный и страшный – топот лошадиных копыт. И железо. Железо, несущее смерть, бьющееся о камень. Стук копыт и скрежет оружия. И вздохнув разом, как один, толпа людей обернулась, чтобы взглянуть в окна – на площадь перед церковью. Туда, откуда шел звук.

Отряд солдат въезжал на площадь, окружая все входы и выходы из собора плотным кольцом. Это были настоящие, закаленные в битвах солдаты в полных боевых доспехах, ветераны, чьи лица и тела были испещрены шрамами, прошедшие не один бой. Железо доспехов блестело в тусклых лучах солнца. Обнажив сверкающие клинки мечей, солдаты держали оружие наготове, с угрожающим видом, как будто не задумываясь, пустят его в ход. Никто не сомневался в том, что пустят…. Солдаты окружили город. Боевые ряды сомкнулись. Лошадиные копыта выбивали дробь по каменным плитам. Щиты всадников мелко дрожали в такт ударам копыт.

Маленькая девочка в каморке под чердаком укладывала спать куклу. Маленькая девочка в платье из грубого холста, с длинными золотистыми волосами, свободно распущенными за спиной. Кукольная кроватка была вырезана из цельного деревянного полена, вырезана грубо – кухонным ножом. Но маленькая девочка, заботливо застелив кроватку куском чистого холста, укладывала спать куклу. Кукла помещалась в кроватку плохо. Волосы из желтой пакли отказывались втиснуться в узкое пространство, не красивая голова куклы была непомерно большой. Но для маленькой девочки деревянная кукла, грубо размалеванная бесхитростными ярмарочными умельцами, была самой драгоценной вещью на свете! Она с огромной любовью приглаживала ей волосы из пакли, расправляла складки на порванном платьице, нежно укутывала в чистую холстинку, в кукольной кроватке заменявшую и одеяло, и простыню. Чтобы кукла успокоилась и легла спать, девочка с ней разговаривала:

– Ну, все. Теперь ты должна спать! Я твоя мама, и я знаю, что ты должна делать! Вот погоди, моя мамочка вернется из церкви, и обязательно испечет нам сладкий пирог! Что, хочешь кусочек? Ну еще бы! А я дам тебе пирога, только если ты будешь спать! Что? Ты хочешь, чтобы я спела тебе песенку? Ну, ладно. Спою еще раз, если ты просишь. Слушай.

Маленькая девочка кокетливо наклонила головку, и по тесной темноватой каморке разнесся мелодичный детский голосок:

– Светлые на небе облака… Светлая и синяя река… Вместе будем мы с тобой всегда… милая мамочка и я… Тебе нравится моя песенка? Это я сама ее сочинила! Мне очень нравится! Вместе будем мы с тобой всегда… милая мамочка и я….

По приказу командира, выехавшего на площадь вперед, солдаты спешились, смыкая ряды. Громкий звук бряцанья доспехов наполнил церковь. Конвой всадников окружил площадь плотным кольцом.

Став посередине кафедры, инквизитор Карлос Винсенте широко раскинул руки над толпой:

– Помните слова мои! Помните предупреждение святой матери церкви! Правосудие церкви не дремлет! Трепещите! Молитесь Господу нашему и очищайте свои души от зла! Ибо настанет день, когда я загляну в каждую душу! Идите с миром, дети мои! Милосердие Бога огромно! Идите с Господом, я буду молиться о вас!

Длинные рукава белой рясы трепетали за его спиной, как огромные крылья. Инквизитор быстро сбежал с кафедры, пробежал весь проход собора и буквально вылетел на площадь. Несколько монахов в белых рясах, стоящие в дверях, последовали за ним. Карлос Винсенте остановился в начале площади. Вокруг него мгновенно сомкнулось кольцо стражников. Люди, тревожно перешептываясь, начали подниматься со своих мест. Жители городка не могли прийти в себя, потрясенные драматизмом свалившихся на них событий. Люди говорили тихо, со страхом смотря друг на друга, и вжимали головы в плечи, словно опасаясь ударов. Незримая тень инквизитора продолжала витать над толпой. Женщины закрывали лица платками, напрасно пытаясь уберечься от чужих взглядов. Катерина была единственной женщиной, не попытавшейся прикрыться платком. Она так же не шептала про себя молитву – с судорожными всхлипываниями, так, чтобы слышали окружающие. Взяв под руку старика, она направилась к выходу – вместе со всей толпой. Лицо старика было мрачным. Сжав руку Катерины, он прошептал очень тихо, с опаской оглядываясь по сторонам:

– Ты должна уехать из города как можно быстрее!

– Сегодня ночью. Все уже решено.

Вздрогнув, старик хотел было задать вопрос, но на них уже обращали внимание. Сжав его руку, Катерина бросила одно только слово:

– Потом.

Зрелища, представшего людям на площади, не ожидал никто. Но сразу становилось понятно: именно ради этого площадь окружил отряд солдат. Из узкого переулка солдаты выталкивали арестованных инквизицией. Узников, уже закованных в цепи, волокли через всю площадь к замку – так, чтобы жители городка могли на них поглазеть. Сбившись в кучу, люди с ужасом смотрели на страшное зрелище несчастных, медленно волочащих свои разбитые ноги по камням площади, сквозь строй солдат. В основном это были женщины из окрестных деревень: избитые в кровь, растрепанные, с кровавыми лицами, в кандалах на руках и ногах, женщины с воплями протягивали скованные руки к толпе и что-то жалобно кричали, и толпа отвечала им громким воем, криками и такими же воплями, в которых можно было различить только одно: страх.

Солдаты гнали арестованных к замку, к подземной темнице, в прежнее время частенько стоявшей пустой…. В отдалении от толпы, но в центре площади, окруженный солдатами с мечами наголо, чтобы подчеркнуть свою власть, Карлос Винсенте наблюдал шествие арестованных, сложив руки на груди и даже не пытаясь скрыть удовлетворение, скользившее в ярком блеске его надменных черных глаз. Сжав руку старика так, что побелели костяшки пальцев, Катерина с глазами, расширенными от ужаса, наблюдала за арестованными. Ее лицо было абсолютно бескровно, и даже губы потеряли свой яркий цвет. По стечению обстоятельств Катерина и старик стояли в толпе первыми, сразу за спиною солдат… Катерина стояла за двумя солдатами, не способная оторвать глаз от страшного зрелища, от мельчайших подробностей кошмара, которые она могла наблюдать лучше других.

Маленькая девочка в каморке под чердаком продолжала укладывать в кроватку свою куклу. Маленькая девочка была очень расстроена – кукла ни за что не хотела спать!

– Ну почему ты такая непослушная? Песенку я тебе уже спела, что ты хочешь на этот раз? Ты хочешь, чтобы я показала тебе птичек? Моя мамочка всегда показывает мне птичек, ты права! Ладно, я покажу тебе их, но потом ты точно будешь спать!

Девочка взяла куклу на руки и, укачивая ее на ладонях, как в колыбельке, поднесла к окну. Это было крошечное окошко в крыше, без подоконника. Девочка аккуратно посадила куклу на карниз….

По толпе пронесся страшный вздох (он шел с начала толпы, от людей, стоявших совсем близко к переулку, из которого выталкивали узников инквизиции):

– Лесной колдун! Они арестовали лесного колдуна!

И действительно: позади растрепанных женщин появилась небольшая процессия, шедшая отдельно от остальных. Группа солдат волокла какого-то человека. Солдат было много: двое по бокам, сзади и спереди по одному… Это было жалкое существо, еще более жалкое оттого, что его тащили в цепях, словно бешенное и раненое животное, брошенное на потеху толпы. Это был горбун высокого роста, с уродливым старческим лицом, на котором росли пучки седых волос, с мясистым носом, украшенном бородавкой и косыми глазами. Седые волосы колдуна были спутаны и покрыты кровью. Руки и ноги опутали цепями в несколько слоев. Он был страшно избит: вся его спина представляла сплошное кровавое месиво, лохмотья одежды прилипли к кровавым ранам на груди, по лицу текла кровь, а волосы слиплись в комок. Пытаясь что-то сказать, он мычал, брызгая из распяленных губ комьями крови и слюны, и было видно, что он не соображает ничего: ни того, куда его волокут, ни того, что с ним сделали.

Толпа оживилась. Некоторые загоготали, показывая на горбуна. Появились издевательские выкрики.

– Лесной колдун! Получил свое, дурной урод? Больше не будешь пугать детей своей страшной рожей! Лесной колдун! Где твои сыновья? Они где? Рады тому, что с тобой сделают? Эй, что сделают с колдуном? Его сожгут? Колдуна сожгут! Туда дьяволу и дорога!

Горбун поравнялся с толпой людей, которые вышли из церкви. В его глазах была нечеловеческая боль, они блестели от слез и, казалось, мерцали каким-то странным светом. Горбун мычал – он не мог говорить. Так, мыча, он остановил свой взгляд на лице Катерины. Лицо Катерины оказалось слишком близко от него…. Страшно зарычав, горбун вдруг разорвал свои цепи и, растолкав стражников (которые посыпались на землю, как горох) вырвался из рук солдат и прямо в цепях бросился в толпу, к Катерине. Он схватил ее своими огромными лапами, и что-то мычал. Толпа издала вопль ужаса. Рядом с онемевшей от неожиданности Катериной тут же образовалось пустое место. Люди бросались врассыпную, перепуганные близостью колдуна… Солдаты пришли в себя и бросились на узника. Горбуна оттащили от Катерины, покрывая градом тяжелых ударов. Под ударами солдат горбун упал на землю, лицом вниз…

Маленькая девочка ласково улыбнулась своей кукле:

– Ну потерпи еще немного! Моя мамочка скоро придет. Я знаю, ты хочешь сладкий пирог. Потерпи. Мамочка спечет его, когда вернется из церкви.

Под градом ударов колдун хрипел на земле. Толпа расступилась перед Карлосом Винсенте, стремительно бежавшим к месту происшествия. Белые полы рясы развевались за спиной. Вытянув вперед руку с золотым перстнем, Карлос Винсенте закричал, указывая на Катерину:

– Арестуйте эту женщину!

И все застыло, все замерло на один-единственный миг. Все застыло: солдаты, узники, люди, камни площади, небо… И огромные глаза Катерины, неотрывно смотревшие в чужие (надменные и жестокие) глаза… Глаза палача.

– Арестуйте эту женщину!

Площадь покрылась тишиной мгновенно, как изморозью. Две танцующие фигурки (на лесной поляне, матери и дочери) покрыло прозрачным льдом прошлого…. Получив новый приказ, солдаты бросились к Катерине. Намеренно причиняя боль, грубо схватили за руки. Закричав, старик бросился к ним.

Голос Карлоса Винсенте звучал спокойно и ровно:

– Дьявол выдал свою сообщницу. Колдун прикоснулся к ней. Он передал ей своего дьявола! Женщина, к которой прикоснулся колдун, виновна, виновна!

С головы Катерины упал платок. Волосы свободно рассыпались по плечам.

– Нет!

Грубые руки солдат сжимали, как тиски. Из железных пальцев было не вырваться.

– Нет! НЕТ!!! – крик, вопль смертельно раненного в самое сердце зверя разнесся над толпой…. В ее обезумевшем крике растворилось все: и страх, и надежды, которым не суждено осуществиться, и поражение, нанесенное нелепой, предательской судьбой….

– Нет! – Катерина страшно кричала, вырываясь из рук солдат. Две фигурки исчезли, как легкая изморозь… Стерлись без следа… Растворились навсегда в ее крике.

– Нет! – чтобы прекратить этот крик, один из солдат кулаком ударил ее по губам.

Поскользнувшись (или просто потеряв равновесие) маленькая девочка под чердаком задела свою куклу рукой. Игрушка упала вниз. Кукла полетела из окна, перевернулась в воздухе, и, разбившись, осталась лежать внизу, на камнях. Маленькая девочка громко заплакала:

– Нет! Мамочка! Мама!

Крошечная деревянная кукла разбилась внизу и осталась лежать на камнях, как разбитое детство, уже законченное – навсегда.