Текст книги "Дневники Сигюн"

– Давайте проследуем за моим сыном в сад. – Фригг, как могла, попыталась спасти положение. – Сиф, дорогая, пойдём со мной, здесь становится так душно…

Гости один за другим потянулись к выходу.

Смеркалось; один за другим зажигались развешанные на ветвях деревьев бронзовые светильники, выполненные в форме фонариков цвергов. В несколько минут сад наполнился мириадами цветных огоньков, таинственно мерцающих среди листвы. То здесь, то там раздавались взрывы хохота – это асгардская молодежь, резвясь, играла в догонялки в лабиринтах подстриженных лавровишен. Взошла первая звезда; одинокая и золотая, она робко смотрела на мир асов со своей недосягаемой высоты. И, неподвластная суете, переливчатая и манящая, вдаль разносилась повсюду песня альвов, славящая мирное торжество и этот свет невечерний, дарующий вечную молодость и вечную жизнь всем, причастным чуду возрождения в обновлении каждого дня.

И пришёл рассвет, когда на севере появилась крохотная чёрная точка, заметная вначале лишь самым зорким во всём Асгарде глазам неусыпного стража Хеймдаля. Асы, высыпавшие на стены по его зову, вглядывались в даль до рези в глазах; однако уже через четверть часа то, что вначале было доступно лишь его зрению, стало очевидно для всех: чёрная точка стремительно надвигалась, превращаясь в тучу, растущую на глазах и уже вскоре охватившую полнеба.

– Мама! – Вали ворвался в мою комнату, схватил меня за руку. – Идём, идём, скорей! – Голос его дрожал, но не от страха, а от возбуждения. – Вот оно, началось…

Странным было уже само появление этой тучи, пришедшей со стороны Нифльхейма в разгар лета; когда же она приобрела очертания гигантской хищной птицы, сомнений не осталось ни у кого, общий вопль ужаса прокатился по всей стене. Воины хватались за мечи, оттесняя за свои спины женщин; впрочем, те сами уже стремились как можно скорее спуститься вниз, чтобы укрыться в неприступной крепости Вальяскьялва. Возникла сумятица и неразбериха, образующаяся всегда при внезапном нападении. Совершенно невозможно было подняться на стену; очутившись в людских водоворотах, я стремилась лишь к одному – крепко держать Вали за руку, чтобы не потерять его в этой толпе.

– Дорогу!

Гомон и гул многоголосой толпы перекрыл звонкий клич Сиф, которая, расталкивая в панике бегущих со стены, пробивалась вперёд с обнажённым мечом в руке. Огун и Вольштагг неотступно следовали за ней. Даже Фандрал, сжимая меч в левой здоровой руке, не отставал от друзей. Правая, усохшая рука бессильно болталась вдоль туловища. Я воспользовалась их движением, пристроилась к этой троице в арьергард. Теперь мы с Вали продвигались быстро, почти бегом.

– Где дядя, Сиф? – Нари возник в суете толпы. Мы были маленьким островком, о который разбивались людские волны. – Мама? – Он заметил меня, сделал шаг навстречу. – Что ты здесь делаешь? Уходи, пожалуйста, уходи, тебе нужно вернуться в Вальяскьялв, это нападение, и это всё, что мы знаем точно…

– Это я привёл её сюда. – Вали высунулся из-за моего плеча. – Мы должны быть здесь. Если можешь, брат, не препятствуй, но помоги.

Хвала Небесам, Нари никогда не задавал лишних вопросов. Он изменился в лице, но, крепко стиснув моё плечо, начал с удвоенной силой пробиваться наверх, расталкивая всех направо и налево.

– И всё же, Сиф, где мой сын?

Я вздрогнула, подняв глаза. Прямо перед нами на верхней площадке лестницы, непоколебимый как скала, возвышаясь над бегущими, стоял Один.

– Ему должно быть здесь.

Сиф покраснела так, что даже кончики её ушей пылали, но упрямо сжала губы и ничего не ответила.

Один шагнул ей навстречу и обнял за плечи:

– А вот тебе, матери моего внука, не стоит так рисковать. Пожалуйста, Сиф, вернись в свои покои.

Мы с Сиф воззрились друг на друга, я – с изумлением, она – кусая губы от досады.

– Я в порядке! – запальчиво воскликнула она. – И я там, где должна быть. Если Асгарду угрожает опасность, она угрожает и моему ребёнку тоже! Я принимала участие не в одном военном походе, и я чувствую себя превосходно. И даже ты, Один Всеотец, не можешь мне запретить сражаться за Асгард.

– Пришло время твоему мужу защищать наш мир и вашего ребёнка. Я не позволю тебе идти в бой!

Сиф, несомненно, возразила бы, но не успела.

– Зимним ледяным холодом веет от приближающейся тучи! – возгласил Хеймдаль, появившись возле Одина. – Разве не чувствуете вы, асы, на лицах своих дыхание зимы в месяц середины лета? На Асгард движется Тьяцци, Ледяной Великан из рода Гримтурсенов, похититель Идунн и Повелитель Зимних Бурь. Я вижу, я различаю совершенно отчётливо: это он принял облик гигантского орла.

– Тогда он слишком поспешил, – взревел Один, и я никогда ещё не видела его таким разгневанным. – Хоть асы и лишились яблок Идунн по вине Локи, который трусливо бежал от нашего справедливого суда, мы по-прежнему полны сил! Одряхлели ли вы, жители и защитники Асгарда?

– Нет!!! – был ему ответом рёв сотен глоток.

Сотни мечей взлетели в воздух, потрясаемые сотнями рук.

– Тьяцци сильнее, чем любой из ётунов, Всеотец, – проговорил, приблизившись почти вплотную, Хеймдаль. – Его дыхание замораживает на расстоянии, ему даже не нужно прикасаться к нам. Оружие может оказаться бесполезным. Жертвы будут неисчислимы.

– Ты предлагаешь сдаться?!

– Нет, разумеется, нет. Прикажи разложить костёр по всему периметру стены. Огонь – единственное, что остановит Тьяцци.

– Тогда вглядись внимательнее, Хеймдаль, – прозвучал вдруг звонкий мальчишеский голос, и золотоглазый страж обернулся, нахмурясь, на этот звук. – Твои глаза различат то, что скрыто пока от других асов. Не летит ли впереди гигантского орла кто-нибудь ещё?

Хеймдаль вскинул глаза и несколько секунд вглядывался во всё более темнеющее северное небо.

– Ты прав, Вали Локисон, – ответил он, и в голосе его звучало неподдельное изумление. – Там, впереди Тьяцци, летит небольшой сокол в сером оперении. Но откуда…

Не удостаивая его ответом, Вали повернулся к Одину:

– Это Локи, мой отец, Один. Тьяцци гонится за моим отцом.

Несколько секунд асы, оцепенев, молчали, вглядываясь в даль. Потом заговорили все разом, не слушая друг друга.

– Как смеет он искать защиту от Тьяцци в Асгарде после того, как из-за него была похищена Идунн?!! – Это Сиф. Её губы прыгали от уже несдерживаемого гнева.

– Локи никогда не делает ничего просто так! Нападение Тьяцци преждевременно, асы не успели ещё ослабеть, не получая волшебных яблок, возможно, Локи удалось его спровоцировать! – Бальдр тоже взбежал на стену и теперь исподлобья вглядывался вдаль. Таким взволнованным мне ещё не приходилось его видеть.

– Вы слушаете мальчишку! Он внушает вам, что видит своего отца, но кто поручится, что это не обычные детские фантазии, в которых он, истосковавшись, выдаёт желаемое за действительное? – Фандрал вторит Сиф, стоя рядом с ней, то и дело поглядывая на неё, но она не смотрит на друга, всё её внимание приковано к темнеющему на глазах горизонту, на котором теперь уже очень отчётливо выделяются две стремительно летящие к городу птицы.

– Мы должны защитить Асгард, должны развести костры, пламя которых сумеет остановить Тьяцци! Другого способа нет!

– Но Локи!..

– Как быстро летят обе птицы, Хеймдаль?

– Очень быстро, Всеотец. Обе они приближаются стремительно.

– Но которая из них летит быстрее?

– Сокол летит очень быстро, но орёл догоняет. Расстояние между ними сокращается с каждой секундой.

Несколько мгновений молчания, во время которых Один стоит, тяжело и грузно опираясь на золотой жезл асгардских царей.

– Мы не вправе рисковать Асгардом, – произносит он наконец, не глядя ни на кого. – Разжигайте костры! Пусть пламя взовьётся до небес!

– Один, я умоляю!.. Там мой отец! Что бы он ни сделал, он не заслужил такой ужасной смерти!

– Я всё понимаю, Нари. – Один повернулся, взгляд его был слишком усталым, слишком тяжёлым.

– Не под силу никому принимать такие решения. Обрекать кого бы то ни было на гибель, тем более того, кого так долго называл своим сыном… Но раз за разом становится всё легче, не правда ли, Один Всеотец?

– Нет, Сигюн, это не так. Когда-нибудь ты поймёшь меня, когда-нибудь простишь…

– Прощу убийство отца на глазах его собственных детей?! Нет, Один, нет, прошу тебя, умоляю, забудь все прежние распри, не делай этого!

– Если не веришь моему брату… – Нари схватил Хеймдаля за руку, держащую ещё неподожжённый факел, обернулся к Одину: – Выслушай светлого Бальдра! У Тьяцци был план, хорошо разработанный и подготовленный план лишить нас золотых яблок и тем самым заставить одряхлеть! Почему же именно теперь, Один? Почему он летит именно теперь? В этом нападении нет логики! Что-то заставило Тьяцци отказаться от исполнения собственного плана! Очевидно, что он гонится за Локи!

– Сколько раз уже Локи спасал Асгард, отец! – Бальдр кинулся к отцу с другой стороны, на лице его застыли ужас и надежда.

– …а сколько раз подвергал смертельной опасности! – Один стряхнул оцепенение, вскинул голову. – У нас нет времени на выяснение причин происходящего! – Он отвернулся, кивнул Хеймдалю. – Другого способа нет. – Мне показалось, он уже разговаривал не с нами, но с самим собой, а может, даже с кем-то над этим миром. – Разводи огонь, Хеймдаль, и пусть он будет как можно больше и как можно выше!

Я упала бы, если б Нари не подхватил меня и, поддерживая за плечи, не усадил на ступени. И тогда я воспользовалась тем, что он выпустил из рук свой меч. Шанс был всего один, и я воспользовалась им. Бросок был молниеносным. Я схватила меч Нари обеими руками и подняла над головой. Он был слишком тяжёл для меня… я обрушила его на Хеймдаля, упала на него, чтобы вложить в удар не только неимоверную тяжесть меча, но и весь вес своего тела… На золочёном крылатом шлеме осталась лишь вмятина. Хеймдаль стиснул мои запястья так, что у меня потемнело в глазах, казалось, кости вот-вот хрустнут под его стальными пальцами. Слёзы брызнули у меня из глаз, но я старалась не замечать боли, сосредоточившись на одном – не выпускать меча из рук!

Кто-то кричал вокруг меня, я не могла разобрать голосов. Волосы налипли на мокрый лоб, кажется, я тоже кричала… Нари и Один вдвоём разжали мои стиснутые на рукояти меча пальцы, отнесли подальше от Хеймдаля. Я больше не сопротивлялась. Второй попытки у меня не будет. В ушах стоял оглушительный звон. Склонившись надо мной, Один говорил мне что-то, его губы шевелились, но я не слышала ни слова.

Пламя взвилось, касаясь самого неба, но в глазах моих было черно, и огонь казался чёрным. Вали, прижавшись ко мне, указывал мне на что-то вдали, и я подняла глаза в направлении, которое он указывал.

Передо мной стояли стена огня, раскинувшее крылья обезумевшее небо и крохотный силуэт летящей птицы, зажатый между двух смертельных стихий, расстояние между которыми стремительно сокращалось. Птица смотрела на меня, только на меня удивительными изумрудными глазами, распахнув крылья в последнем объятии… Моя последняя картина, финальный аккорд, произнесённое одними губами слово, сказанное лишь для Вечности, которой мы оба теперь принадлежали. Мне не успеть нарисовать, Локи, прости. Ты так любил мои картины, так гордился ими! Я нарисую, Локи, нарисую для тебя, только теперь уже на иных берегах.

Птица замерла перед бушующей стеной огня, рухнула вниз с высоты, сложив крылья. И, остановившись в воздухе, предстала перед собравшимися человеком. Руки с золотыми позументами на запястьях скрещены на груди, на которой сверкает в отблесках пламени единственное украшение – золотой полумесяц, прежде отполированный как зеркало, теперь испещрённый причудливым орнаментом рун. Чёрные волосы, отсвечивающие в языках пламени дразнящей рыжиной, усмешка в уголках тонких губ, высокий упрямый лоб… И первый взгляд человека, как и последний – птицы, устремлён на меня, и только на меня, хотя бы и на одно мгновение.

Тонкая фигура, застывшая на краю огненной бездны.

– Что же ты, Тьяцци, проворонил своё сокровище, не уберёг синеокую Идунн? И поделом – она никогда тебе не принадлежала! Убирайся теперь в свою страну Полночных Бурь между двумя горами, на берег ледяного моря. Идунн не была и не будет твоей! Ты проиграл, Тьяцци, возвращайся в холод и тьму! Асгард тебе не по зубам, он будет всегда могущественным и свободным! Это повелеваю тебе я, Локи Лафейсон, а если хочешь остаться в живых, слушай меня и повинуйся воле моей…

Туча, клубясь, на глазах меняла очертания.

Громадный великан, головой упирающийся в кроны корабельных сосен, навис над Локи, как гигантская гора, и голос его был подобен раскатам грома:

– Где ты спрятал Идунн, ничтожный выродок, полуётун-полуас, которого не считает своим ни один из миров? Отвечай мне, и я пощажу тебя, в отличие от асгардцев! Смотри, они уже приготовили тебе жаровню, в которой ты сгоришь дотла!

Запрокинув голову, Локи захохотал, и в этом жутком, зловещем хохоте было что-то, заставившее содрогнуться всех, включая и самого Тьяцци.

– Где Идунн, ты спрашиваешь? – Злорадная издёвка звучала в голосе Локи, сквозила в насмешливом прищуре зелёных глаз. – Я обратил её вот в этот орех, который, будучи соколом, нёс в своём клюве. Вот он, лежит у меня на ладони. Если хочешь взять, подойди поближе к нашему гостеприимному и жаркому костру, который развели для нас с тобой асы. Не знаю, как ты, а я замёрз на твоих пустынных берегах, Тьяцци, где ты и твоя дочь день за днём вылавливаете из ледяных волн холодную скользкую рыбу, которой оба насквозь пропахли! Неудивительно, что тебе захотелось чего-нибудь повкуснее, золотых яблок Идунн, например. Но чтобы получить их, тебе придётся подойти ко мне поближе.

Одежда дымилась и тлела на его спине. Огонёк побежал вдоль по рукаву, подбираясь к сверкающей, как хрусталь, скорлупке ореха, лежащей на его вытянутой руке. Не обращая на это ни малейшего внимания, Локи отступил еще на шаг. Пламя лизало подошвы его сапог.

– Неужели ты готов сгореть во имя Асгарда, сын Лафея? Ты ётун, ты никто для них, никем был и останешься! Одумайся, прежде чем бесславно умереть! Я дам тебе такую власть над мирами, которой, я знаю, ты тщетно добивался, но не получишь здесь никогда, потому что ты чужой для них, чужой, и они боятся тебя, и готовы заживо сжечь, но не допустить в небесный город, поэтому обвиняли тебя в похищении Идунн, и в сговоре с каменщиком, и в попытке захвата власти, и… думаешь, я ничего не знаю? Взываю к твоему разуму, Локи! Они уничтожают тебя… я предлагаю то, что выгодно для нас обоих!

Локи стоял, уже наполовину объятый огнём, а я не могла отвести глаз, не могла даже зажмуриться… Смотреть на тебя, видеть до конца, а потом…

– Возвращайся во тьму, Тьяцци! – звонко выкрикнул Локи, всё глубже отступая в лижущие его языки пламени. – Тебе не получить того, что ты хочешь. И никогда не склонить на свою сторону меня.

С этими словами, размахнувшись, он швырнул хрустальный орех Хеймдалю. Многогранная, как бриллиант, скорлупка размером меньше ладони лёгкой радугой просверкнула сквозь огненную стену, и Хеймдаль ловко поймал её, невредимую, даже не обжегшую пальцев стража Биврёста. Локи повернулся к Тьяцци спиной и, не произнеся больше ни слова, зашагал прямо в огонь. Слева и справа от меня Один и Нари, как по команде, абсолютно синхронно привстали на колено, потрясённые увиденным, на несколько секунд позабыв обо мне. Я воспользовалась этим, вырвалась из их рук, метнулась навстречу бушующей стене огня, в которой исчез Локи.

– Я не верю тебе, обманщик, лживый колдун! – взревел Тьяцци, бросаясь за Локи следом. – Это всё твои дешёвые фокусы, которыми ты можешь одурачить мидгардцев, но не меня!

Пламя взметнулось до облаков, рассыпалось миллиардами искр. Жар ударил в лицо, я инстинктивно отшатнулась, заслонившись руками. Гневный рёв, сдавленный хрип, скрежещущий вой и страшный, страшный крик горящего, гибнущего существа взорвался прямо внутри моей головы, в моём мозгу, расколол мир на разлетающиеся с неимоверной скоростью убийственно острые осколки. Я упала на колени, зажимая ладонями уши, но всё было бесполезно – смерть была повсюду, яростная, исполненная злобы и изрыгающая проклятия. Я, задыхаясь, ловила скупые глотки обжигающего воздуха вмиг иссохшими и потрескавшимися губами.

Кто-то накрыл меня с головой плащом, поднял на руки и понёс прочь от гибельного колышащегося занавеса, опустившегося над сценой трагического театра. Я пыталась разжать удерживающее меня кольцо рук, но силы мои таяли, их почти не оставалось.

– Мама!

– Сигюн! Сигюн! Сигюн!

Отголоски жизни, голоса, мешающиеся в моей гудящей голове, они доносятся откуда-то издалека, но не имеют больше никакого значения. Огонь уничтожил меня вместе с ним, и если тело моё ещё живо, то это лишь недоразумение, временное и преходящее.

Кто-то бережно положил меня на зелёную прохладную траву и знакомым жестом, едва касаясь кожи, провёл ласковыми пальцами вдоль щеки.

– Нет, Нари, не надо, отойди, не трогай меня. Пожалуйста, мне слишком больно.

– Она обгорела? Мама, мама, очнись!

Капли дождя упали на моё лицо. Тёплый летний дождь, отчего-то солёный на вкус.

– Сигюн! Прошу тебя, Сигюн. Да отойдите же прочь, не толпитесь вокруг! Нари, принеси воды…

Кто-то поднёс прохладу к моим горящим губам, окунул их в неё.

– Любимая, я здесь! Ты слышишь меня?

– Локи! Я боюсь открыть глаза, боюсь, что ты исчезнешь. Пожалуйста, скажи, что это ты. Я слишком долго ждала тебя, я не вынесу ещё одного разочарования.

– Прости меня, моя Сигюн. Взгляни на меня, только взгляни и скажи, что прощаешь. Я виноват.

Разлепить спёкшиеся от жара веки стоит немалых усилий. Глаза открываются слишком медленно и только как щёлочки, потому что их больно режет дневной свет, но все это не напрасно. Я вижу тебя, ты держишь меня на коленях и чуть покачиваешь, баюкая, как ребёнка.

– Потерпи совсем немного, Сигюн, сейчас станет легче.

– Прости, отец, я не успел удержать её, прежде чем она кинулась в огонь.

– Всё будет хорошо, Нари, теперь всё будет хорошо.

– Локи! Мне трудно дышать. Почему ты плачешь, Локи? Я умираю? Дай коснуться тебя.

Он молча наклоняется надо мной и целует в губы. Странный это поцелуй: он словно дуновение, входящее в моё опалённое горло, и от этого сразу становится спокойно и легко, и дыхание делается ровным. Я пытаюсь поднять руку, чтобы обнять Локи, но это невероятно тяжело, и рука моя дрожит. Всё-таки я обхватываю его за шею, прижимаюсь всем телом к его груди. Ты не призрак, Локи, я чувствую биение твоего сердца рядом с моим.

Мужчины и женщины позади нас, они напуганы, они не понимают… И не осмеливаются говорить вслух, только вполголоса перешёптываются за спиной. Снова эти слухи, сплетни и пересуды, вкрадчивый яд которых незаметно вползает в уши и рождает липкий страх, как червь, точащий разум:

– Сигюн сильно обгорела, а ведь она только подбежала к огню, а он… прошёл сквозь стену пламени, и огонь не причинил ему ни малейшего вреда. Даже волосы, даже одежда… Всё нетронуто, всё невредимо!

– А Тьяцци? Что с Тьяцци?

– Вы не видели? От него осталась куча обугленных костей. Самый могущественный враг Асгарда повержен!

– Я отнесу тебя домой, родная. Прости меня. Я не хотел, чтобы так вышло. Но я всё исправлю, слышишь? Я уложу тебя в нашу постель, я исцелю твои раны. Сейчас, сейчас…

Несколько непонятных слов на чужом гортанном языке. Боль стихает почти мгновенно, и я теперь чувствую только невероятную усталость, словно шла по безводной пустыне много-много дней.

– Нари, где ты, Нари? Пожалуйста, принеси мне ещё воды, – прошу я, и сама удивляюсь, как быстро окреп и обрёл знакомое звучание мой голос. А ведь ещё минуту назад мне было больно даже шептать.

– Вот, мама, попей. – Нари уже возле нас, и я вижу, как сильно дрожат у него руки.

– Не бойся, Нари, теперь уже всё позади. Твой отец вернулся, нам нечего бояться.

Чья-то громадная тень ложится на нас. Я с трудом поднимаю глаза: Хеймдаль загораживает нам дорогу.

– Я не могу дать тебе уйти просто так, Локи. Где Идунн?

– Ты что, ослеп или обезумел? – Гнев клокочет в горле Локи, прорывается наружу скрежетом зубов. – Моя жена ранена! Дай мне пройти!

– Не раньше, чем ты скажешь, где Идунн. Ну же, Локи, – на ладони Хеймдаля переливается всеми цветами радуги хрустальная скорлупка, – докажи всему Асгарду, что ты не просто скрывался от правосудия, что твоё внезапное исчезновение – не сговор с Тьяцци, а его внезапная смерть – не заметание следов с целью скрыть этот сговор!

От лица Локи отхлынула вся кровь. Таким смертельно бледным я не видела его еще никогда. На лбу вздулась и запульсировала тонкая голубоватая жилка. Он молча передал меня на руки Нари, а сам резко выбросил вперёд руку с раскрытой ладонью:

– Дай мне то, во что ты так вцепился, Хеймдаль!

И едва золотоглазый страж передал ему блистающую драгоценную вещицу, Локи швырнул орех на землю и раздавил каблуком в сверкающую пыль. Толпа ахнула, разом подавшись вперёд.

– Ты такой же глупец, как и Тьяцци! – вскричал Локи, дрожа от ярости и сжимая кулаки. – Неужели ты веришь, что можно превратить человека в крохотный шарик? Идунн давным-давно находится здесь, она была рядом с вами ещё до того, как вам всем пришла в голову гениальная мысль сжечь меня на костре вместе с Тьяцци!

Взмахом руки он распахнул вход во вращающуюся воронку прямо возле могучего ясеня, укрывшего в своей густой тени лужайку возле правого флигеля Вальяскьялва, и, протянув руку внутрь, вывел на всеобщее обозрение сияющую радостной улыбкой Идунн, которая, по своему обыкновению, держала в руках плетёную корзину, полную превосходных спелых яблок.

– Угощайтесь, добрые асы, – пригласила она, обходя всех собравшихся по кругу. – А все, кому не хватит, милости прошу ко мне в замок. Спасибо тебе, Локи, – обратилась она наконец и к моему мужу, вернувшемуся ко мне и снова поднявшему меня на руки, так как я всё ещё была слишком слаба, чтобы стоять самостоятельно. – Мне было немного страшно там, на твоих таинственных путях между мирами, но я сидела на той мраморной резной скамье, на которую ты усадил меня, и, как ты и сказал, никуда с неё не отлучалась. На ней я чувствовала себя уверенней, и, несмотря на холодные вихри вокруг, мне было тепло и даже, пожалуй, уютно. Возьми яблоки для себя и для Сигюн. – Идунн улыбнулась так светло и радушно, что все поняли: пребывание у ледяного великана в плену ничуть не изменило её. – Возьми ещё яблок… Думаю, они пригодятся вам обоим больше, чем кому бы то ни было.

– Напрасно ты думаешь, Локи, что мы с Хеймдалем замыслили причинить тебе вред. – Один тоже подошёл к нам троим и стоял рядом, опираясь на царский золотой жезл. – Никто из нас и предположить не мог, что ты бросишься в огонь. Мы готовились выступить навстречу Тьяцци с оружием в руках.

– Возьми эту целебную мазь, Локи. – Фригг незаметной проскользнула мимо всех и положила стеклянный сосуд с широким горлышком в карман плаща своего младшего сына. – Мне жаль, что все так вышло, но поверь, Сигюн, мазь действительно чудодейственна, и в те времена, когда Один отправлялся в военные походы гораздо чаще, чем теперь, мне приходилось варить её почти постоянно…

– Завтра мы отпразднуем победу над Тьяцци грандиозным пиром! – громогласно провозгласил Один, потрясая золотым жезлом. – Останься с нами на несколько дней, Идунн, ведь твоё возвращение не меньший повод для праздника! А после мы сопроводим тебя в твои великолепные сады, и ты будешь под самой надёжной защитой в Асгарде.

– Благодарю за гостеприимство, Всеотец, – поклонилась Идунн, с лица которой не сходила теперь широкая улыбка – так она, бедняжка, была рада, что все её злоключения подошли к концу.

– Надеюсь видеть на пиру и тебя, Локи, – обернулся к сыну Один.

– Благодарю, Всеотец, но моё присутствие будет зависеть от самочувствия Сигюн, – довольно сухо отвечал Локи. – Надеюсь, теперь нам уже позволят удалиться в свои покои?

– Разумеется, Локи, иди, думаю, тебе следует отдохнуть с дороги… и, конечно, позаботиться о Сигюн.

– Наконец-то, – пробормотал Локи себе под нос, но, отойдя на несколько шагов, обернулся: – И всё-таки не могу не спросить напоследок, асы: почему я не вижу среди вас Тора? Насколько я знаю, он всегда в первых рядах, когда Асгард попадает в подобные передряги. Где же сейчас мой брат?

– Щекотно, Локи! – Я уворачиваюсь и смеюсь, а он с невозмутимым видом продолжает рисовать руны на моём обнажённом теле, окуная палец в баночку со снадобьем Фригг.

– Вот здесь, Сигюн, здесь руна Иса, лёд, она лучше всего охлаждает ожоги. – Я почувствовала прикосновение тёплых пальцев к моим запястьям, коленям и щекам. – А здесь – Лагуз, вода, текучая и изменчивая, смывающая всё дурное и приносящая покой мыслям и душе… – Пальцы мужа скользят по моим плечам, горлу, вискам и надолго замирают на темени. – Всё, что мы хотели оставить позади, теперь в прошлом, Сигюн, всё, чего мы пожелаем, будет нашим.

Взгляд изумрудных глаз – словно лучистый поток, изливающийся в мои зрачки. Я не знала прежде этого света. Мой Локи, в котором что-то неуловимо изменилось, и я робко пытаюсь понять это что-то – и не могу. Вот он лежит рядом, облокотясь на руку, и смотрит не мигая, словно узнаёт заново, а руки доверчиво и властно продолжают танец рун на моём теле.

– Не шевелись…

И я притихла, замерла перед ним, словно девочка, которой впервые предстоит познать тайны плоти.

– Оплету тебя гибкими листьями ивы, – начинает Локи, и веки тяжелеют и опускаются помимо моей воли, но это не сон, я чувствую медленные тягучие движения его ладоней вдоль моих бёдер и боков. – Запечатаю руной Ансуз безупречное лоно…

Словно дерево, произрастающее из сладчайшей точки у самого входа в пещеру наслаждения, и она мгновенно отзывается, набухая навстречу его прикосновению, но Локи, поиграв ею лишь несколько секунд, выскальзывает наружу и продолжает рисовать извилистые линии с самого низа живота вверх к пупку, расходясь концентрическими кругами, следуя движению солнца.

– И последнюю руну, известную лишь посвящённым, я губам и глазам твоим в дар приношу, нарекая Любовью.

Это прикосновение губ к моим губам, трепет кончика языка на моём языке, это сила и нежность, слитые воедино, в то время как его тело повторяет изгибы моего тела, это единое существо, единая плоть жаждет воссоединения, как вздоха, как удара сердца, как начала новой жизни за гранью того мира, в котором оно разделено на две половинки – мужчину и женщину…

– Этой руне подвластны стихии миров Иггдрасиля, власть её благодатна, незыблема, несокрушима. Я сегодня дарю эту руну возлюбленной женщины сердцу…

Рука Локи ласкает левую грудь, а губы обхватывают сосок, но это не просто призывная ласка, которую любящий мужчина дарит своей женщине, нет, я чувствую, даже охваченная томлением страсти, даже в нарастающем экстазе, когда тело звенит и поёт как натянутая струна, я ощущаю, что его пальцы и язык не просто движутся, но рисуют беспрерывную рунную вязь повсюду, к чему прикасаются.

– Я истомилась по тебе, Локи, – шепчу я, изнемогая, – я люблю тебя, я хочу тебя, приди ко мне, войди в меня, слейся со мной!

– Я хочу этого не меньше, Сигюн, видят Небеса, сколько ночей, не в силах заснуть после самого изнурительного дня, я лежал, думая о тебе, представляя в мечтах сегодняшнюю нашу встречу! Конечно, все фантазии о тебе лишь слабые отголоски наступившей действительности. Ты прекрасна, жена моя, любимая моя, нет, ты больше чем прекрасна – ты великолепна! Дотронься до моего тела, и ты почувствуешь, как налито оно неутолимой жаждой любви, но не сегодня, Сигюн, не сегодня, ты ещё слаба, несколько часов назад ты не могла идти, и я нёс тебя на руках, а ты то и дело впадала в беспамятство. Сейчас ты не чувствуешь этого, потому что в сочетании с волшебными свойствами эликсира Фригг моя целительная магия действительно творит чудеса. И всё-таки я прошу, я умоляю тебя повременить, поберечься. Спи, моя любовь, восстанавливай силы, я буду рядом, не отойду ни на секунду, буду лежать и любоваться тобой.

Локи накинул на меня покрывало, расшитое неизменными асгардскими драконами, и положил руку на плечо, притянув к себе. Я успела лишь удивиться тому, как неодолимо и стремительно навалилось на меня сонное оцепенение, будто в один миг раскинулся над головой усыпанный звёздами небесный шатер, и я уже проваливаюсь, проваливаюсь в сладкие объятия сна, на всякий случай переплетя свои пальцы с пальцами Локи.

Моменты из бесконечной череды дней, которые хочется сохранить в памяти навсегда, спрятать на груди возле сердца. Моменты жизни, которые и есть сама жизнь, без них она была бы пуста, ничего не стоила бы…

Я просыпаюсь, я лежу в постели, на мне моя любимая шёлковая сорочка ярко-василькового цвета, струящаяся и переливающаяся при каждом движении.

Рядом, разметавшись во сне, спит Локи и улыбка бродит по его лицу. Одна рука свисает с края кровати – тонкое запястье, длинные изящные пальцы… Тысячу раз я рисовала его руки, замершие возле лица, творящие магические заклинания, протянутые к детям, держащие поводья лошадиной упряжи, сжимающие золотой жезл… Прекрасные в каждый миг, и всегда по-разному, это про них было сказано: ускользающая красота. Я бы и сейчас бросилась за своей тетрадью для эскизов, но слишком боюсь спугнуть неповторимый момент и поэтому вбираю как можно больше, запечатлеваю каждый изгиб, каждую выступившую вену, каждую лунку ногтя пока что не на бумаге, но в памяти.

Уютно устроившись между нами, полуоткрыв детские припухшие губы, спит Вали. Под запавшими глазами тёмные круги: этот день выдался нелегким и для него. В одном кулачке зажат подол моей сорочки, на пальцы другого намотаны пряди чёрных волос отца. Словно он играл ими перед сном, да так и уснул, зарывшись в них ладошкой.

В ногах у нас, свернувшись калачиком, примостился Нари. Меч на полу на расстоянии вытянутой руки – мой старший сын, мой первенец, всегда настороже.

Я шевельнулась, и, как всегда чуткий, Локи тут же открыл глаза, улыбнулся мне.

За окнами синеют поздние летние сумерки, где-то в можжевеловых ветвях сонно стрекочет цикада.

– Один приглашал на пир, – напоминаю я шёпотом, – пойдём?

Локи потягивается, но осторожно, чтобы не разбудить детей.

– Меньше всего я хотел бы сейчас восседать за пиршественным столом, – так же тихо он шепчет мне в ответ. – Я слишком долго был вдали от тебя, от всех вас. Давай не пойдём никуда, просто полежим рядом и будем рассказывать друг другу страшные волшебные сказки о том, что случилось за время моего отсутствия в Небесном городе, в Мидгарде и во всех прочих мирах.

– Миры висят, запутавшись в ветвях Иггдрасиля, – смеюсь я, – белка Рататоск снуёт по его стволу, три источника омывают его корни. Всё по-прежнему в этом мире, да, пожалуй, и во всех прочих мирах.