Текст книги "Дневники Сигюн"

Я закрыла глаза обеими руками. Я скорчилась на полу, уткнув лицо в колени. Зачем, о, зачем ты, Локи, запер меня здесь в этой стеклянной гробнице? Я хотела бы быть среди армий, сражающихся за тебя. Но ты обрёк меня на то, чтобы оставаться беспомощной наблюдательницей. Ты хотел, чтобы в первую очередь я была в безопасности, это я знаю. Но как выжить моей душе, истекающей кровью, когда я вижу гибель самых дорогих для меня существ?

Я выпрямилась, я встала с колен. Проводить Фенрира я должна, гордо расправив плечи. Он заслужил не слёзы слабой женщины, но тризну, достойную героя. Вначале маленький, вечно замкнутый в себе ребёнок, которому настолько не хватало в детстве материнской ласки, что он считал себя выше её. Потом угрюмый подросток, для которого отец был всем, но лишь в моменты отчаяния эта любовь к Локи прорывалась наружу, потому что больше всего на свете стеснялся Фенрир проявления любых чувств. И вот теперь, достигший невиданной мощи, он явился именно тогда, когда в нём нуждались более всего, но не для того, чтобы убить, чего асы боялись настолько, что живого отправили его в Хельхейм, а для того, чтобы спасти.

Не страшащиеся ледяной воды ётуны заходили в неё по колено и даже по пояс. Они раскачивали ладьи асов, опрокидывая их, и в воде добивали барахтающихся, не успевающих даже подняться на ноги воинов. Но и асы сражались как одержимые. И хотя уже некому было превратить их в берсерков, гнев и ярость делали их такими же бесчувственными к боли и ранам, как знаменитая элита воинства Одина. И ётуны, и асы гибли десятками. Вода бурлила вокруг них, как кипяток, и этот кипяток был ярко-алым.

Словно ураган прошёл по ётунскому войску. Это Тор с троицей неразлучных друзей подоспел к месту боя. Только Сиф на этот раз не было с ними рядом. Кажется, давным-давно, в какой-то другой жизни, я слышала от Фрейи, что она ждёт девочку… Разящий Мьёльнир летел в ётунов, кося их, как серп скашивает траву, и возвращался в руку владельца. Тор взмахивал им без устали, и ётуны дрогнули, строй их нарушился, еще несколько минут они держались, пытаясь сопротивляться, но устоять перед натиском Тора не могли даже самые закалённые в боях ледяные великаны. Они обратились в бегство… А Тор, ликуя, подбросил свой Мьёльнир в воздух и, поймав его, со всей силы ударил им по земле. Даже гора, в которой находилась моя пещера, содрогнулась до основания от этого удара, но прозрачная магическая завеса, оставленная Локи, была прочней горы. Лишь слабое, едва заметное колебание пробежало по ней – и затухло.

Вновь вздыбилось море гигантскими волнами, и, сверкая золотой чешуёй, Мировой змей, Хранитель Мидгарда, свиваясь в гигантские кольца, предстал перед Тором. Один неуловимый бросок – и Тор беспомощно болтается в воздухе не в силах даже пошевелить рукой, не то чтобы пустить в ход свой разящий молот. Ермунганд сжимает всё сильнее своё смертельное объятие, и кости Тора начинают трещать. Напрасно Огун и Вольштагг одну за одной пускают в змея стрелы, напрасно изо всей силы швыряет Фандрал копья: оружие отскакивает от сверкающих чешуй, словно детские игрушки от брони.

– Нет, Ёрмунганд, нет! Я прошу тебя, я умоляю!

Фрейя опрометью сбежала с горы, с которой полчаса назад спустилось ётунское войско. Она остановилась у самой кромки воды, в отчаянии заламывая руки.

– Пощади его, Ёрмунганд! – воскликнула она, и в глазах её дрожали слёзы. – Во имя нашей любви, пощади! О, мой милый, представь только, что чувствовали бы мы, лишившись любви друг друга… Тор испытал эту страшную потерю сполна.

И дрогнуло, извиваясь, смертоносное кольцо, сжимающее грудь Тора. Ёрмунганд выпустил свою жертву, и Тор неуклюже плюхнулся на мелководье. Золотоволосый молодой мужчина в блистающих одеждах протянул руки Фрейе, и она, уже ни от кого не скрываясь, бросилась к нему в объятия.

– Сын предателя Локи, брат убийцы моего отца, сгинь же ты навечно! – вскричал Тор, поднимаясь из воды и швыряя в Ёрмунганда не ведающий промаха Мьёльнир.

Молот угодил Ёрмунганду в висок, нанеся смертельную рану. Но ещё сумел Хранитель Мидгарда, не выпуская свою возлюбленную, сестру мою Фрейю, из объятий, обернуться гигантским змеем и, стоя на хвосте, выпустить струю яда на голову своего убийцы.

И пал могучий Тор. Он лежал, раскинув руки, возле самого берега, и прибой колыхал его тело и зажатый в руке, впервые бездействующий Мьёлнир. А Ёрмунганд, Золотой змей Ёрмунганд, из последних сил бережно обвивая громадными кольцами доверчиво прижавшуюся к нему Фрейю, медленно опустился на дно своего родного моря…

Впервые видела я, как гордая Сиф стоит на коленях. Фригг пыталась поднять её, но она всё равно, рыдая, падала на тело мужа, скользя и обдирая в кровь колени на острых камнях ракушечного дна. Лицо её кривилось, посиневшие от стужи губы дрожали, она задрала лицо навстречу равнодушным небесам и закричала… Страшен был этот крик. Вольштагг, Фандрал и Огун втроём подняли её и унесли, а Фригг осталась стоять по колено в воде над мёртвым сыном. Потом наклонилась и начала негнущимися от холода пальцами выбирать льдинки, которые приносил прибой, и они застревали в его светлых длинных волосах.

Земля содрогнулась; я увидела, как Хеймдаль бросился к золотым воротам Асгарда. Но поздно: конница в пылающих доспехах уже вступила на Биврёст. Вороные кони гарцевали под всадниками в чёрных шлемах. Лица наступавших были закрыты красными полумасками, и не волосы, но струи огня вились по их плечам. Они шли неспешно, стройными рядами, но неторопливость эта была гораздо страшнее, чем стремительный натиск любого войска. И предводительствовал им Сурт, чьё лицо было иссиня-чёрным, а огромный огненный меч пылал белым пламенем. По бокам от него, еле сдерживая рвущихся в бой коней, скакали Локи и Нари.

Бесполезна была попытка Хеймдаля закрыть вход в Асгард: для сынов Муспелля не существовало преграды. Под копытами их коней треснул и начал рушиться в бездну с таким трудом восстановленный Биврёст, и обломки золотых ворот, разбитые на мелкие части, полетели вслед за ним.

Взмахнул Сурт своим Огненным мечом и коснулся им залившего равнину Идаваллен моря. Вмиг испарилась вся вода, а почва потрескалась, как от долгой засухи. Ладьи асов оказались опрокинутыми набок, но это не остановило воинов, только что потерявших своего предводителя. Горе объединило войско Асгарда лучше, чем это сделали бы иные военные победы; асы бросились на муспелльхеймцев со всей яростью, которую придала им боль невосполнимой утраты. И в первых рядах была Фригг, а следом за нею Фандрал, Вольштагг и Огун. Битва развернулась широким фронтом, и в гуще сражения я уже не могла разобрать отдельных фигур и лиц, только Сурт возвышался над всеми, больше наблюдая за боем, нежели принимая в нём участие.

Но не тягаться даже лучшим воинам-асам с огненными бойцами Муспелльхейма. Один за другим пали в неравной схватке неразлучные и в смерти друзья Тора. Видя это, Локи отчаянно пробивался к Фригг, отбрасывая со своего пути без разбора собственных союзников. Он что-то кричал ей, однако я не могла разобрать слов. В огненном хаосе взлетали к небу мечи, и вопли раненых сливались с лязганьем стали и свистом стрел. Локи почти добрался до Фригг, когда дорогу ему преградил Хеймдаль. И взметнулся клинок Локи, зажатый в правой руке, а из левой его ладони вырвался поток сине-белого пламени. Но устоял золотоглазый страж, лишь пошатнулся, и сумел он парировать удар Локи. Фригг тем временем окружили сразу три огненных воина; она с трудом отражала их нападение.

– Пропусти меня к матери, Хеймдаль! – закричал Локи, отчаянно размахивая мечом. – Разве ты не видишь, ей нужна помощь!

– Она не примет помощи от того, кто уничтожил Асгард, – был ответ. – Возвращайся в холод и тьму, исчадие ледяного мрака!

Локи сделал последнюю попытку прорваться к Фригг. Подняв коня на дыбы, он обрушил всю его тяжесть на Хеймдаля, стараясь выбить его из седла. И это ему почти удалось, но в падении Хеймдаль сумел извернуться так, что скользящим ударом пропорол бок Локи от позвоночника до самых рёбер. Копыта коня Локи опустились на лицо золотоглазого стража, пробивая кости черепа, и всевидящие глаза Хеймдаля закрылись навсегда. Меч, выпавший из его разжавшихся пальцев, застрял в теле Локи. Подбежавший Нари попытался выдернуть клинок, но он намертво засел где-то между костями.

Локи лежал на боку, и струи крови хлестали между пальцами, которыми он пытался зажать рану.

– Я вытащу тебя отсюда, отец! – Лицо Нари было белее снега, губы тряслись.

– Вернёшься за мной позднее, Нари, – с трудом выговорил Локи, и я видела, как с каждой минутой силы оставляют его. – Спаси Фригг… Иди же!

Нари, всхлипывая и размазывая по лицу кровь вместе со слезами, бросился туда, куда приказывал ему отец. Поздно, слишком поздно: один из всадников Муспелля уже коснулся пылающим остриём своего меча горла Фригг. Огненный шар сбил его с коня – это Локи направил своё последнее магическое усилие на чёрного воина. Но не ведали страха солдаты Сурта: один из них, на скаку выхватив из-за пояса два меча, поразил ими Фригг и моего сына…

Кровь лилась реками. Как прежде земля была не в состоянии вобрать в себя слишком стремительно тающий снег, так теперь она отторгала эти потоки крови. Копыта лошадей и обувь воинов скользили в крови. Армии сходились снова и снова, и никто из сынов Асгарда, Ётунхейма или Муспелльхейма не хотел уступать, и некому было их остановить, кроме…

Я видела Сурта, он был выше всех, собравшихся на поле Идаваллен. Его нечеловеческое лицо оставалось бесстрастным в течение всей битвы. Но вот поднял Сурт над головой свой огненный меч и завертел им так, что меч превратился в пылающее колесо.

Его волосы казались извивающимися огненными змеями, его глаза сияли подобно солнцам, а руки превратились в чёрный вихрь, поглощающий всё и всех. Пали асы, в гордыне своей назвавшие себя богами, пали ётуны, заклятые враги Асгарда, и мёртвые сгинули, будто и не выходили в подлунный мир. Недвижимо осталось поле Рагнарёка, и только тогда в свете огромной луны, вышедшей из-за разорванных туч, увидела я, что пала завеса, преграждающая мне путь, и я, цепляясь ногтями о гигантские гладкие камни, застревая в расселинах и обдирая ноги, выбралась из сумрачной пещеры и с помертвелым сердцем пошла искать, и оплакивать, и хоронить дорогих мне людей, но в первую очередь возлюбленного моего мужа Локи.

При свете луны бродила я между павшими. Слишком многих приходилось переворачивать, потому что лежали они вниз лицом, и руки мои до локтей обагрились кровью. А когда я уставала, то порой мне некуда было даже присесть: кругом трупы громоздились на трупы, и из-под них не было видно ни земли, ни травы.

Я была одна живая на этом поле мертвецов, я выбилась из сил, растаскивая груды тел и складывая их рядами. Не знаю, зачем я этим занималась, но мне нужно было делать это, иначе я сошла бы с ума. А когда я распрямляла затёкшую спину, то видела, что долине Идаваллен нет конца и вся она сплошь усеяна павшими воинами…

Я вглядывалась в каждого из них, я отводила пропитанные уже подсыхающей кровью волосы с искажённых смертью лиц, но не было среди них дорогого и единственного для меня человека.

Иногда колени мои подгибались; я падала и засыпала на несколько минут. От потрескавшейся земли шёл остывающий жар, и он согревал меня, укрывая тёплым одеялом, но щемящая боль в груди почти сразу поднимала меня и гнала вперёд.

Я укладывала их друг возле друга: ётунов, и асов, и сынов Муспелльхейма, – потому что смерть уравняла их всех. Может, они и не хотели бы этого, но у меня не было сил делить их согласно принадлежности к их мирам. Раненых почти не было, и это вначале удивило меня, но вскоре я вообще перестала чему-либо удивляться. Я помогала тем, кому ещё можно было помочь, и ударом меча прекращала страдания неисцелимых.

Взошло солнце; робкие розовые блики показались над кровавым горизонтом – но разве новому утру было дело до того, что произошло здесь накануне? Я выбилась из сил, но монотонно и почти бесчувственно продолжала свою работу.

Рассвет лишь показался ясным; вскоре небо заволокли похожие на вату серые тучи и посыпал мелкий дождик. Я бродила по долине, иногда оглядываясь назад, чтобы посмотреть, сколько уже пройдено, но очертания Идаваллен терялись в мороси. Мне начинало казаться, что я прошла мимо тех, кого искала, и я возвращалась, склоняясь к лицам мёртвых снова и снова, пока не понимала, что хожу по кругу. Порой мне чудилось, что я сплю на ходу, и, найдя у одного из убитых кинжал, я стала периодически вонзать его себе в бедро; вскоре я почувствовала, как по ноге струится что-то тёплое, но не сразу поняла, что это кровь стекает в сапог.

Я не могла лечь и отдохнуть, потому что, стоило мне смежить веки, толпы мёртвых, убитых, искалеченных окружали меня, и я с криком вскакивала на ноги. Собственно, так оно и было, с одной лишь разницей: погибшие в бою не вставали с земли и не заглядывали мне в лицо, как это мне чудилось. Поэтому я решила вовсе не спать, пока не закончу свою скорбную работу, дабы не искушать судьбу ложными мороками.

Не знаю, сколько прошло времени: я двигалась машинально, лишь видела порой, что лица, в которые я вглядывалась, будто бы мутнели, из чего я делала вывод, что сумерки наступающей ночи надвигались на Идаваллен и накрывали меня своим влажным клочковатым одеялом. Но я не сомневалась ни на миг, что узнаю любимое лицо в самой кромешной темноте, и поэтому не прекращала работы.

Есть мне не хотелось, только временами охватывала странная слабость; тогда я садилась на землю и дожидалась, когда она пройдёт. Однажды у меня так закружилась голова, что я упала и долго лежала, ловя воздух широко раскрытым ртом, а в позвоночник мне больно упиралось что-то твёрдое, изогнутое, как коряга. Не перестающая морось скоро привела меня в чувство; я повернулась на бок и вскочила как ужаленная: я лежала на обнажившихся полусгнивших рёбрах мертвеца, а прямо в глаза мне уставились лишённые выражения пустые глазницы.

В какой-то момент ветер и дождь перестали, сделалось тихо и душно, и в этом неподвижном воздухе возник, распространился и с каждым часом нарастал удушливый запах разложения. Я поняла, что должна ускорить свою работу. Но время шло слишком быстро, запах становился невыносимым, и, хотя я завязала нос и рот оторванным от подола платья лоскутом, дышать было всё трудней.

Я обернулась и взобралась на каменную груду, чтобы посмотреть вперёд, на гибельное поле, которое всё ещё не было пройдено и наполовину. Проклятой долине Идаваллен не было конца… Насколько хватало глаз, она простиралась вдаль до горизонта. Я поняла, что мне остаётся сделать только одно. Собственно, я давно уже должна была это сделать – поджечь убитых со всех сторон, превратив долину в один гигантский погребальный костёр. Но я не могла сделать этого. Не могла не взглянуть ещё хотя бы раз в любимое навеки лицо.

Десять тысяч воинов Асгарда, десять тысяч ётунов и бог весть сколько огненных великанов Муспелльхейма нашли здесь своё последнее пристанище. Работа моя была напрасна, поиски обречены с самого начала.

Я опустилась на колени и подняла к равнодушному небу перепачканное кровью и землёй лицо. Если бы я только могла заплакать…

«Дорогой мой сынок! Я любила тебя больше жизни своей, и если бы это было в моей власти, отдала бы её за тебя, лишь бы ты жил. Я кормила тебя своим молоком, но, прежде чем я приложила тебя к груди, норны поднесли к твоим губам три фиала с водами источника Урд, что питают корни Иггдрасиля, и этим обрекли тебя на Знание, неподвластное никому из живущих. Всех детей Локи боялись асы, но тебя, свет мой ясный, они страшились больше других. Поэтому и позволили свершиться твоей ужасной судьбе. Вали, мой ясноглазый Вали, всегда такой открытый миру, который оказался на деле совсем не таким, как ты его представлял. Как все мы его представляли. Ты хотел воплотить мечту Джейн, возлюбленной Тора, о синтезе магии и технологии. У тебя бы получилось, я знаю.

Скажи мне, мой сын, скажи одно: мы встретимся там, по ту сторону мира? Если я не стану дожидаться конца своей слишком долгой жизни, потерявшей всякий смысл, когда один за другим гибли на моих глазах мои любимые? Если Одина нет, нет и Вальгаллы, если Хель не хватило сил добраться до торчащих из воды сучьев одинокого дерева, если Асгард лежит в руинах, а возможно, разрушены и другие миры и я не знаю даже, выстоял ли Иггдрасиль? Скажи только слово: ты веришь? Веришь, что мы сумеем увидеться после всего того, что произошло с нашей вселенной? Потому что если не веришь и ты, что же мне остаётся?

Остаётся только одно, и ты знаешь, я не брошу его здесь, как не бросила бы никогда и нигде. Может, у меня хватит сил, а может, я упаду в двух шагах от него, чтобы больше уже не подняться, не свидеться с ним никогда. Но я буду рядом. Вали, скажи, он меня слышит?»

Тучи разошлись на мгновение, освободив кусочек неба. Сияние ширилось, делалось ярче, ослепительней передо мной, и моим глазам было всё труднее выносить его, потому что свет этот был не от солнца.

Не касающийся ногами бренной земли, осиянный переливами горних лучей, Вали склонился надо мной:

– Мама!

И так как я остолбенела, боясь, что чудесное видение исчезнет, он первым бросился в мои объятия. Всё такой же ласковый, нежный, с ещё по-детски припухшими губами и щеками, только чуть-чуть заметно парящий над камнями и травой, но настоящий, настоящий, настоящий! Слёзы ручьями хлынули из моих глаз.

– Мама, мама, не надо плакать!

Он вытирал мои глаза тёплыми ладошками, но я, стиснув его в объятиях, рыдала у него на плече и не могла остановиться.

– Зачем ты ищешь его среди мёртвых, мама? Его нет здесь.

И вот тут мои слёзы высохли разом. Я взглянула в лучистые индиговые глаза Вали, а он улыбнулся мне, взял за руку, поднял с колен и повёл за собой.

Мы шли в уже знакомом мне подобии вращающихся тоннелей, которые Локи использовал для переходов между мирами, только выглядел этот путь теперь абсолютно иначе. Стены не были дымно-мглистыми, зыбкими, постоянно перетекающими в непредсказуемых направлениях, когда невозможно определить, где находится верх, а где низ, а ещё сложнее понять направление, в котором следует двигаться. Поэтому Локи всегда крепко держал меня за руку, ибо, оступившись, здесь можно было проплутать вечность.

Теперь же тоннель, хоть и продолжал закручиваться, подобно вихрям, стремительно несущимся то по часовой стрелке, то против, выглядел сделанным из блестящего антрацита, твёрдым, отполированным, как раструб трубы, и, оглянувшись, я увидела позади себя не мутные вихри, ежесекундно меняющие очертания, но крохотную точку света – и поняла, что так выглядит мир, который мы только что покинули.

– Осторожно, мама, не споткнись. Мы с Нари ещё не успели как следует отполировать путь.

Я машинально кивнула, и вдруг кошмарная мысль пронзила мой мозг. Что, если я сплю или просто впала в оцепенение от голода и усталости там, на мёртвом поле Идаваллен?

В смертном ужасе я схватилась за плечо идущего впереди сына:

– Вали?!

А он засмеялся и кинулся мне на шею, приняв мой страх за желание обнять его.

И тогда, не разжимая объятий, мы понеслись вперед очень, очень быстро, словно это только я своими усталыми шагами замедляла наше движение…

Туннель оборвался, и мы оказались в темноте. Обернувшись, Вали протянул ладонь к туннелю, и он схлопнулся, как сложившая крылья бумажная бабочка, будто и не существовал никогда.

– Этот путь закрыт навечно, – сказал Вали, улыбаясь чуть виновато. – Время старого мира миновало.

Но я уже почти не слышала сына. Передо мной в абсолютной пустоте стоял золотой сияющий трон, а на нём…

Я сделала всего один робкий, неуверенный шаг навстречу. И опустилась ниц и преклонила колени перед царём Асгардским, не смея поднять глаза, чтобы узреть великолепие царственного убранства и изукрашенный изумрудами и сапфирами скипетр, который сжимала крепкая рука с тонким запястьем и длинными гибкими пальцами.

А он, мой Локи, мой царь, сбежал с пьедестала мне навстречу, поднял с колен и заглянул в глаза:

– Я ждал тебя, моя Сигюн! Наконец-то ты пришла!

– Ты жив!.. Жив!

И тогда Локи посерьёзнел:

– Неужели ты сомневалась во мне, моя госпожа?

– Ни на одну секунду!

Он сгрёб в меня в охапку, и я зашептала, потерянно и смущённо:

– Локи, осторожно, Локи! Посмотри на меня: мое платье изорвано и всё в грязи…

Локи указал рукой куда-то влево от себя, и, клянусь, там, где еще секунду назад не было ничего, появилась роскошная ванная комната.

И Локи закрыл за нами дверь, не касаясь её рукой, и моя изодранная одежда упала на пол у моих ног.

– Локи… – прошептала я, в смущении прикрываясь руками.

– О, прости, Сигюн, прости! – Муж опустился передо мной на пол и обнял мои колени. – Я больше не буду так… так тебя пугать. Но я соскучился по тебе… Кажется, вечность прошла!

Он поднял меня на руки и положил в тёплую воду, и мягкой губкой он мыл позабывшее нежность тело, бережно касаясь каждого кончика пальца на ногах, массируя усталые, стёртые в кровь ступни, и от его прикосновений раны заживали на глазах, будто бы их и не было.

– Локи…испуганно сжалась я.

– Это я, моя девочка, моя Сигюн. Я изменился, но это всё-таки я. Я люблю тебя.

Локи взбил в ладонях душистое мыло, пахнущее земляникой, и покрыл этой пеной мои волосы, а я закрыла глаза, расслабившись, отдавшись во власть его нежных и таких любимых рук.

Муж завернул меня в атласное одеяло и понёс к нашей постели.

– Я люблю тебя, Локи, – пробормотала я, засыпая. – Всегда буду любить.

– Я знаю, милая, – отозвался он, целуя мои глаза, виски, грудь. – Отдыхай. Всем невзгодам пришел конец. Ты увидишь, завтра будет совсем другой день.

– Я хочу тебя, Локи, – шептала я, прижимаясь к нему и одновременно неодолимо проваливаясь в сон.

– Ты даже представить себе не можешь, как я хочу тебя, Сигюн. – Это было последним, что я расслышала, уютно свернувшись на груди мужа и на всякий случай зарывшись рукой поглубже в его волосы.

Я проснулась от прикосновений пальцев к уголкам моих губ. Я почувствовала мягкие и сильные ладони на своей груди. А потом самые нежные на свете руки раздвинули мои бёдра. Можно ли любить, как в первый день творения, когда в самом воздухе разлита любовь? Должно любить сильнее.

Радужный зайчик прыгал по моей подушке. Я поймала его в пригоршню:

– Солнце стоит в зените, как в тот час, когда я проснулась, Локи!

– Я еще не создал здесь время, милая. – Локи беспечно откинулся на подушки и озорно поглядел на меня. – Ты только представь, как здорово жить в таком мире! Можно любить тебя целую вечность, и не придёт время обеда, и ночь не настанет, чтобы утомить нас.

– Но где же мы, Локи?

– В пустоте. – Муж раскинул в стороны руки, и всё, кроме роскошного золотого ложа, исчезло.

Я боязливо поджала под себя ноги и приникла к груди Локи.

Он рассмеялся:

– Многие пугаются пустоты, но не надо её бояться! Это только возможность. Это бесконечное число миров, и в каждом из них для нас уготован царский трон. Я боролся за золотой трон Асгарда, не понимая, что совсем рядом, в шаге от него, существуют тысячи престолов, предназначенных для меня, как и для любого, кто будет их достоин. Но я вижу, это НИЧТО пугает тебя, моя любовь! Так создадим же вместе новый мир и назовём его… по привычке назовём его Асгардом!

Я опустила ноги и по щиколотку утонула в роскошном голубом ковре. Я распахнула окна, и щебетание птиц ворвалось в просторные покои, обитые зелёно-голубым шёлком.

– Время пошло, – произнёс Локи, вполоборота сидящий на взбитой постели, и мне почудилась лёгкая грусть в его голосе.

Распахнулись двери, и, держась за руки, к нам друг за другом вошли Один и Фригг, Тор и Сиф.

Все четверо молодые, прекрасные, влюблённо глядящие друг на друга.

– Дай посмотреть на тебя, брат, – пробасил Один, приблизившись к Локи, а Фригг смущённо опустила глаза.

– Скоро, уже совсем скоро нам предстоит пировать на свадебном пиру, – сказала она, обнимая Сиф, а та улыбнулась, и трогательные ямочки выступили у неё на щеках.

– Никогда не сяду я за стол, если и брату моему не нальют кубка! – шутливо воскликнул Один, приобнимая Локи за плечи.

– Этого никогда не будет, – улыбнулся тот в ответ. – А скажи мне, мой брат, стоит ли на своём посту золотоглазый страж наш Хеймдаль? Космические бездны, окружающие нас, таят в себе немало угроз.

– Ты ещё спрашиваешь! – загрохотал бас Одина, а Локи обернулся ко мне:

– Все в порядке в золотом Асгарде, Сигюн. Напрасно ты беспокоилась.

Тор поднял на руки Сиф и со всей бережностью, на которую был способен этот богатырь, вынес её из наших покоев.

– Девочка, – шепнул мне на ухо Локи, чуть подмигнув. – Они ещё сами не знают, но у них будет девочка. Они выберут ей имя Труд.

– Локи, но откуда ты?.. – начала я и осеклась.

Муж смотрел на меня озорно и печально.

– Прости меня, Локи, – пробормотала я.

– Ты бесценный дар мой, – был мне ответ.

– Я хочу уйти в Мидгард, отец. – Вали сияет ультрамариновыми глазами, воодушевлённый своей идеей. – Кто же расскажет им правду о тебе, если не я?

Локи сажает сына на колени и кладёт его голову себе на плечо.

– Мидгардцы не любят правды, – тихо произносит он. – Ни о себе, ни о тех, кого считают своими богами. Они убьют тебя, сын.

– Я пойду с ним! – горячо восклицает Нари. – Где бы ни грозила ему опасность, я защищу его!

Локи смотрит на сыновей, потом на меня.

– Что-то должно измениться, – говорю я. – Насилие и злоба не могут править вечно. Идите, дети! Расскажите о том, что миром правит не боль и ненависть, но свобода и любовь.

Мы идём по берегу моря, там, где когда-то давным-давно сидели на выбеленной морем коряге, крепко взявшись за руки. С нами сестра моя, солнцеволосая Фрейя, и рядом с ней золотой змей Ермунганд, принявший облик человека. Они останавливаются и долго-долго целуют друг друга, а потом продолжают путь. Чуть поодаль от них огромный волк Фенрир, а по бокам от него Бальдр и Хель. Они немного сдержаннее в проявлении своих чувств, но сияние глаз выдаёт их, как бы они ни таились.

– Как дела в Ноатуне? – спрашиваю я, когда Фрейя подходит ко мне.

– По-прежнему, – вздыхает сестра, потому что любит, чтобы у всех на свете был на душе мир.

– Чайки всё так же громко кричат над Ноатуном?

– Чайки кричат не громче обычного, к тому же за толстыми стенами замка их вовсе не было бы слышно, – вздыхает Фрейя. – Скади приказала вначале наглухо закрывать все окна, но в комнатах совершенно нечем было дышать. А потом ещё прибой…

– Прибой тоже мешает?

Фрейя кивает, а я думаю о том, как же давно не слышала я шум волны, набегающей на берег и шуршащей обкатанной галькой.

– Поэтому Скади полгода живёт в своем замке на берегу ледяного моря и катается там на лыжах. Только там она и счастлива по-настоящему. Бедный мой отец, – вырывается у Фрейи.

– Смотрите, что мы нашли! – доносится издалека.

Один и Тор машут нам руками от излучины небольшой реки, сбегающей в море с поросшего лесом холма. Мы подходим.

Там, на самом берегу, лежат причудливо изогнутые стволы ивы и ясеня, ещё совсем недавно вырванные с корнем бурей, случившейся минувшей ночью.

Один присаживается на корточки и проводит пальцами по шероховатой коре.

– Нарекаю тебя Эмблой, Ивой, и вдыхаю в тебя живую душу, – произносит он, и, когда его дыхание касается древесного ствола, раздаётся стон, отдалённо напоминающий человеческий.

То же проделывает он и с Ясенем.

– Опять ты, брат, – вздыхает Локи.

– Что опять? – непонимающе пожимает плечами Один.

– А что, будет забавно! – восклицает Тор, склоняясь к Иве и дыша на неё, как зимой ребёнок дышит на замороженное оконное стекло. – Дуновение моё да пробудит в тебе разум! Ну и в тебе, Ясень, само собой!

Локи незаметно качает головой.

– Ну что же ты медлишь, Локи? – Один похлопывает брата по плечу. – Твоя очередь, давай!

Локи встаёт перед деревом, уже не вполне похожим на дерево, на колени. Он гладит его рукой, едва слышно произнося рунические заклинания.

– Что ты там возишься, Локи? – доносится издалека: Тор и Один уже едва видны на горизонте.

– Даю тебе душу живую, Ива Эмбла, и чувства, которым будет суждено пережить тебя самоё, – тихо произносит мой муж. – А ты, Аск Ясень, будь во всём подобен Иве Эмбле, и да сможешь ты чувствовать то же, что будет чувствовать она.

Деревья делают первый вздох, вначале Ива, затем Ясень.

– В прошлый раз удалось не вполне, – обращается Локи к окружившим его детям, Бальдру и Фрейе. – Я долго думал почему. И знаете, что пришло мне в голову?

Он берет меня за руку, подводит к полулюдям-полудеревьям.

– Им не хватало любви. Не хватало, потому что сам я еще не знал её, но теперь…

Локи снова становится на колени перед Перволюдьми и увлекает меня за собой.

– Кто, как не ты, можешь дать им любовь, – говорит он и кладёт мою руку на вздрагивающую, пульсирующую кору. – Кто, как не ты, Сигюн?

Я смотрю в глаза Локи – и вижу вдруг, как он смотрел на меня с самой первой нашей встречи и до своего смертного часа.

– Что я должна делать? – спрашиваю я и вижу, как просияло лицо Локи.

– Может быть, на этот раз? – произносит он, не обращаясь ни к кому. – Может быть, теперь получится?

– Великим даром любви облекаю вас, Аск и Эмбла. Если будете хранить этот дар, жизнь ваша будет наполнена смыслом и не исчезнет напрасно, – говорю я и смотрю на Локи.

– Лучше нельзя было сказать, – кивает мой муж.

Еще несколько рун – и Локи поднимает их и передаёт с рук на руки Бальдру.

– Они готовы, – уголками губ улыбается он. – Осталось лишь подправить форму.

– Я сделаю, мой царь, – с поклоном отвечает Бальдр.

– Я помогу ему, – эхом откликаются Фрейя и Хель, а Ёрмунганд садится возле своей возлюбленной и молча достает из-за пояса небольшой, но острый нож.

Фенрир укладывает большую умную голову на лапы и смотрит вдаль, время от времени слизывая с лап солёные, захлёстывающие его волны.