Текст книги "Дневники Сигюн"

– Ты не видишь того, что открыто мне, принцесса Сигюн, – начал он мягко, кладя огромную ладонь мне на плечо. – Власть над Асгардом – тяжёлое бремя. И, заботясь о благе огромного большинства, я часто должен делать нелёгкий выбор. Прости, если я вынужден причинять боль тебе или твоим близким. Поверь, я делаю это не со зла. Порой скрепя сердце мне приходилось преподать суровые уроки собственным сыновьям. Увы, даже мне неведомо, какие выводы они сделают из того, чему я их учил. Я мог лишь говорить с ними и показывать им собственный пример, а потом… что ж, остается надеяться, что они вырастут достойными гордого имени асов!

Я смотрела прямо в его единственный глаз.

– Красивые слова, Всеотец, – сказала я, и горечь душила меня, сдавливая горло. – Но ни Хель, ни Фенрир не покушались на власть в Асгарде. И где нынче Хель? В царстве мёртвых, откуда никому нет возврата!

– Таков был её собственный выбор! – загремел Хеймдаль.

– Выбор, который был ей навязан, ибо только так могла она выполнить предназначение, к которому влекла её судьба! И где Фенрир? Где, скажи мне, отец всех богов, дно той пропасти, в которую он упал по твоей воле?

– Фенрир уже вместе с сестрой своей, Хель, – тихо прозвучал позади меня голос Вали. – Не печалься, мама, и не тревожься о нём. Они вместе. Царица Хельхейма поможет ему.

– Откуда тебе известно это, Вали Локисон? – нахмурясь, проговорил Один.

– Известно, – был ответ. – И ещё я знаю, мама, что ему уже не больно. Фенрир давно не виделся со своей сестрой. Им о многом нужно поговорить. Они сядут на зелёный взгорок, который омывает стремительными струями Гйоль, и будут долго-долго болтать обо всём на свете и смеяться. Там, в Хельхейме, нет ни боли, ни крови, ни страданий. Так хотела она, и так всё и сбылось.

Перестук лошадиных копыт по гравию, скрип колёс на поворотах и на редких остановках звон невидимого жаворонка в бездонной голубой вышине. В Асгард пришла весна – настоящая, с ясным небом и зеленой дымкой на вершинах ив и тополей.

Всю неделю я бродила то по комнатам, то по саду, нигде не находя себе места, чувствуя себя запертой в тесной сумрачной клетке. Сердце колотилось в груди, и ничем невозможно было унять этот тревожный перестук. К вечеру волнение спадало, и я забывалась коротким беспокойным сном, который прерывался всякий раз задолго до восхода солнца. Я поднималась – тихо, чтобы не разбудить Вали, – выскальзывала за дверь и пробиралась в библиотеку, надеясь занять себя чтением. Но мысли путались в голове, я не могла сосредоточиться на том, что читала, и книга падала из рук, а взгляд неприкаянно блуждал с предмета на предмет.

Наконец, измучавшись, я приказала запрячь лошадей и села в колесницу рядом с радостно возбуждённым Вали. Ещё ни разу не покидал он столицу ради столь долгого пути. Для него предстоящая поездка выглядела настоящим приключением, и с его сияющего лица ни на минуту не сходила счастливая улыбка.

Разумеется, Нари счёл нашу затею слишком легкомысленной, если не сказать авантюрной. Но, убедившись в том, что я не передумаю, со вздохом начал готовиться к путешествию. Делал это он столь тщательно, что, если бы мы с Вали не взмолились об отъезде, он провозился бы, наверное, еще неделю, приводя в порядок и натачивая своё и без того содержащееся в безупречном состоянии оружие.

– То, что произошло с Идунн, доказывает, что нынче дороги в Асгарде небезопасны, – сказал он. – Я должен быть наготове, чтобы защитить тебя, мама, и тебя, брат. Отец, уходя, приказал мне беречь вас обоих, да и без этого приказа я бы сделал то же самое. Разумеется.

По мере того как остроконечные башни Вальяскьялва исчезали позади, растворяясь в весеннем мареве, отступала и тревога, охватившая меня в эти последние дни. Я откинулась на подушки, отдавшись бездумному созерцанию проплывающих перед нами полей и перелесков. Солнце поднималось всё выше, разгоняя утренний туман, лежащий в ложбинах, и согревая нас своими радостными лучами. Стало тепло и спокойно, размеренное движение убаюкивало, и глаза мои сами собой начали слипаться. Какое-то время я пыталась бороться со сном, но было слишком хорошо и уютно, и я, положив руку Вали на плечо, задремала.

Когда я проснулась, солнце уже перевалило далеко за полдень. Дорога петляла между живописными холмами, мелкие белые облачка плыли по небу, у горизонта собираясь в кудрявые ровные борозды. Всадник в тёмных дорожных одеждах на гнедом коне приблизился вплотную к колеснице. Солнце светило позади него, так что я могла видеть лишь силуэт, но этот силуэт я узнала бы из тысячи других. Нет ни у кого в Асгарде такой изящной и гибкой фигуры, и никто не сравнится с этим всадником в красоте и уверенности, с которой он держится в седле. Он склонился ко мне, и я протянула к нему руку, чтобы коснуться этих чёрных волос, чтобы пальцами зарыться в них и заплакать от счастья и облегчения:

– Локи!..

– Мама. Я здесь, я рядом, мама.

Сонный морок окончательно слетел с моих глаз. Я закусила губу, чтобы не расплакаться.

– Нари.

Он встревоженно и вопросительно смотрел на меня. Мой сын, мой старший сын, точная копия своего отца.

– Мне приснился сон, Нари. Далеко ещё до моря?

– Ещё часа два, мама.

– Остановимся у водопада. Тебе надо отдохнуть, да и наши лошади утомлены.

Мы распрягли лошадей и уселись в кружевной тени деревьев. Листья еще не распустились, и лишь прихотливые переплетения ветвей тёмным узором лежали на свежей и яркой зелени молодой травы. Хотя это и не могло быть так, мне казалось, что здесь уже ощущается дыхание юга. Оно присутствовало во всём: в громком пении птиц, в голубых полянах пролески, разбросанных повсюду под шершавыми стволами высоченных буков, а главное, в том, что солнце припекало всё жарче. Мы сняли зимние плащи и расстелили их на земле. Я достала из корзинок еду и, пока мои мальчики перекусывали, подошла к водопаду.

Здесь поток пробирался между заросшими мхом камнями, перегородившими русло небольшой горной речушки. Прозрачные струи устремлялись вниз с небольшой высоты, перескакивая с одного валуна на другой, плескались и пенились в водовороте полукруглой чаши у подножия водопада.

Я подставила им ладони, набрала полные пригоршни кристально чистой ледяной воды, плеснула ею в лицо, смывая остатки сна. От холода заломило лоб и скулы, зато я почувствовала себя свежей и бодрой. Ах, если б только Локи был сейчас здесь! Мы легли бы, обнявшись, на берегу реки, и слушали, слушали без конца журчание говорливого потока, и молчали, и касались друг друга кончиками пальцев, и смотрели друг другу в глаза и не могли насмотреться.

– О чём ты думаешь, мама?

– Я скучаю по твоему папе, Вали.

Он подошёл неслышными шагами, присел на корточки и внимательно посмотрел на меня снизу вверх:

– Почему ты ни разу не спросила меня о нём?

Время почти остановило свой бег. Я чувствовала каждый толчок крови у себя в висках. Я слышала, как срывается с чёрной мокрой каменной груди и падает, разбиваясь о поверхность воды, каждая отдельная капля.

– Я… я боялась, Вали. Иногда легче не ведать, не знать. Вдруг сказанное тобой прозвучит как приговор?

Он прислонился лицом к моим коленям, прижался к ним, как делал это когда-то мой Локи… У меня перехватило горло.

– Но ведь всё хорошо, мама! Тебе не о чем волноваться. Это правда.

– Ты уверен, милый? – Я не смогла сдержать дрожи в голосе.

– Мама, мамочка! Отец позволил мне ощутить становление и узреть судьбу, и границы известного мне мира раздвинулись в один миг беспредельно… Если бы я захотел рассказать о том, что я чувствовал в тот миг, мне не хватило бы слов. Но одно я знаю точно: он сделал это для тебя, чтобы ты не чувствовала себя одинокой даже в его отсутствие. Мы произносили слова песни норн, которые они пели в ночь моего рождения… и я принял дары, преподнесенные мне Урд и Верданди, и лишь дар Скульд отец мне принять не позволил. Мне ведомо то, что было, и то, что происходит с ним и многими другими сейчас. Я вижу тех, кого хочу увидеть, но особенно крепка моя связь с отцом. Она не прервётся никогда.

– И что же ты видишь, Вали? Что сейчас с Локи? Где он?

– Он далеко. Очень далеко. В одном из девяти миров, но не в Асгарде. Он учится, мама, совершенствуется в искусстве магии, и его могущество растет. Он познаёт законы мироздания и тонкие взаимосвязи между жизнью и смертью, созиданием и разрушением, между тем, что было, и тем, чему еще суждено случиться. Одно не существует без другого… Тайное знание присутствует во всех мирах, но везде его нужно собирать по крупицам. Идти дорогой посвящённых трудно даже для того, кому магические способности присущи от рождения. Но отец спешит, мама. Он тоскует по тебе и хочет вернуться как можно скорее.

Я замерла, ловя каждое слово, пока сын говорил, а когда он умолк, внутренняя дрожь, уже ничем не сдерживаемая, прорвалась наружу. Меня колотило как от озноба, зубы лязгали, стоило только попытаться заговорить, и мне пришлось сесть на землю, потому что ноги стали совершенно ватными и грозили подогнуться в любой момент.

– Вали, где Локи? – прошептала я, глядя сыну прямо в глаза.

– Я не знаю, мама. Он не хотел, чтобы я знал. Я только ощущаю его присутствие и его эмоции. Нетерпение. Сосредоточенность. Ликование, когда получается то, что прежде было недоступным. Тихую грусть, когда он позволяет своему разуму немного расслабиться и коснуться твоего образа. Эмоции, относящиеся к тебе, такие яркие, что их не просто чувствуешь, они предстают в виде картинок. Хочешь, мама, я расскажу, как они выглядят? Вспоминая о тебе, он словно стоит перед окном, за которым бушует ливень. Окно запотело изнутри, и на этом запотевшем стекле отец рисует твой силуэт. Капли дождя бегут по нему, стекают струйками, но не могут ему повредить. Тихо и легко касаясь пальцами стекла, отец воссоздаёт тебя снова и снова.

– Да это же целая картина, Вали! – восхищённо ахнула я. – Готовый сюжет, который только и ждёт, чтобы воплотиться!

– Я тоже подумал, что это послание для тебя, мама. Образ очень отчётливый. И такой романтичный… Мне бы хотелось, чтобы ты нарисовала такую картину.

– Как только доберемся до дома, Вали. – Смеясь, я поцеловала его в лоб. От меланхолии и тревоги не осталось и следа.

Напрягая зрение, я всматривалась в сгущающиеся сумерки. В вечерней тишине цоканье копыт разносилось далеко окрест, перекликалось с сонными вскриками перепелов и гасло, теряясь в вершинах тёмных, сливающихся с небом холмов. Я забыла дорогу, по которой когда-то нас с Локи увозили в Асгард, и теперь за каждым поворотом мне чудилось, что я вот-вот начну различать выступающие из темноты очертания белого домика на песчаном берегу.

Воспоминания, как бесплотные призраки, обступили меня. Тихим хороводом, то приближаясь, то отдаляясь, нашёптывали они слова из прошлого, такого отдалённого, что казалось давно забытым, а вот теперь, воскрешённое мною, оно явилось, и вместе с ним проходили чередой перед моим мысленным взором лица дорогих мне людей. Локи, сидящий рядом со мной на выбеленной ветрами и солнцем иве, его глаза с золотыми искорками в лучах весеннего полдня, его дыхание на моей щеке… Хель, маленькая девочка с недетским взглядом, ещё не знающая ни участи своей, ни своего предназначения, но уже готовая на подвиг сострадания, к которому вела её судьба… Ёрмунганд, гордый повелитель морских просторов, первый из детей Локи, осознавший до конца свою власть над миром, данную ему от рождения… Фенрир, ласковый волчонок, ставший свирепым волком, живя среди асов, стремящихся лишь к одному: обуздать его силу, изначально не предназначенную нести зло ни для кого из живущих…

– Мама, – кто-то теребил меня за рукав, – мы приехали, мама!

Колесница стояла у ступеней крыльца, ведущих на открытую террасу. Я положила руку на перила, и под моей ногой скрипнули, как прежде, дощатые половицы. Сердце встрепенулось, замерло и защемило сладкой болью.

– Ты плачешь, мама?

Локи, мой Локи, мы не расставались с тобой ни на одну ночь с той самой поры, когда воля моей любви к тебе превысила волю Владыки Асгарда. Почему же теперь ты так далеко от меня?

– Слишком многое связано с этим местом, сыночек, мне не сдержаться…

Локи, твои глаза, твоё тело, твой голос! Я изнемогаю, я так одинока в ночи, приди разделить со мной это небо и эту землю, потому что без тебя я обращаюсь в ничто.

– Мама, дом такой маленький по сравнению с Вальяскьялвом! И всё же для каждого из нас есть отдельная комната… Мама, можно мы ляжем на втором этаже? Там, похоже, были детские…

Я поднимаюсь вслед за сыновьями, чтобы посмотреть, как они устроились. Даже в Нари пробудился мальчишка, он носится по всему дому, зажигая большие напольные светильники на лестничных площадках. Дом оживает, наполняется голосами и топотом ног. Так было здесь прежде, Локи, и теперь мне кажется, вот-вот отворится входная дверь и с террасы раздастся твой голос, окликающий меня по имени: Сигюн!..

– Сигюн! – Я вздрогнула от шёпота за спиной, порывисто обернувшись на приглушённый голос, и… пошатнулась, схватившись за дверной косяк.

В проёме дальней двери, ведущей в деревянную пристройку, когда-то возведённую нами для вороной лошади с изумрудными человеческими глазами, стояла Хель, отчаянными жестами подзывая меня к себе.

Я обернулась; никто из мальчишек, увлечённо исследующих дом, не обращал внимания на меня. Я скользнула за дверь и тут же попала в объятия Хель.

– Сигюн! Сигюн… Я так рада, так счастлива! Я очень хотела повидать тебя снова, но… ты сама знаешь, мои визиты в столицу строго регламентированы. Меня встречают и ведут в Вальгаллу, а потом всё с той же охраной, которая скорее умрёт, чем проронит хоть слово, я вместе с теми, кто решил идти со мной, возвращаюсь обратно. Всё очень быстро. Я знаю, в Асгарде все боятся меня и хотят, чтобы я поскорее покинула мир живых.

– Я не верю своим глазам, Хель! О Небо, неужели это ты? Дай получше рассмотреть тебя… Здесь так темно, и всё же… Несомненно, ты всё та же и ничуть не изменилась, моя девочка!

Я чуть отстранилась, чтобы получше оглядеть её, но мы обе всё так же сжимали руки друг друга, словно боясь, что чудесное видение рассеется. Хель светилась от счастья.

Я ничуть не покривила душой, сказав, что она не изменилась. Пожалуй, резче стала грань между синей и белой половинами лица, может быть, глубже залегли складки возле переносицы… И взгляд, твой взгляд, Хель. В нём всё меньше детства и всё больше печали…

– Но как ты оказалась здесь?

Я не хочу думать о грустном в этот удивительный вечер, когда я наконец здесь, где могу слышать море, прибой, крики чаек. Вечер, подаривший совершенно нежданную встречу.

– Это я привёз её сюда, – из темноты выступает смутный силуэт, по мере приближения становящийся всё более различимым, – нам больше негде встречаться, госпожа Сигюн, кроме как в том месте, где прошло детство Хель. То детство, которое предпочитает вспоминать она сама.

– Бальдр! Я должна была догадаться.

Мы вчетвером брели по берегу моря. Я разулась, шла в полосе прибоя и, как давным-давно, ловила набегающие волны босыми ногами. Нари вызвался составить нам компанию. Ни Хель, ни, главное, Бальдр, не возражали. Вали спит и улыбается во сне. Я смотрела на его улыбку и думала: значит, всё спокойно, всё по-прежнему хорошо. Где бы ты ни был, ты жив, и иногда ты думаешь обо мне. Отошла, оглянулась на пороге. Какова на вкус вода источника Урд? В ней сладкая чистота мешается с горечью познания. Наш сын ещё совсем ребёнок, Локи. Каков будет вкус жизни для того, кто испил из источника ещё младенцем?

– Я понял, что не могу без неё. Всё, что было прежде, до появления Хель, теперь кажется сном. Она моя жизнь, госпожа Сигюн. Я люблю её. Я считаю дни до её появления в Асгарде. Она переправляет души тех, кто следует за ней в Хельхейм, через поток Гйоль, а потом приходит сюда, ко мне. Ни одна живая душа не ведает о её перемещении по Асгарду.

– Но Неусыпный Страж…

– Хеймдаль? Ему не противостоять чарам дочери Локи. Лишь тайные тропы ведут в наше убежище на морском берегу. И только три дня весной, и летом, и в дни листопада, и во время ледяных бурь отданы нам безраздельно, но без этих дней мне не выжить теперь.

Хель кладёт голову на плечо Бальдра и улыбается странной улыбкой. В ней слились нежность и страх, безмятежность первой любви и предчувствие неизбежных перемен, которые ещё так далеки от неё. Я смотрю в её глаза и вижу себя такую, какой я была, прежде чем моя любовь осмелилась бросить вызов всему Асгарду. И я касаюсь её волос:

– Хель, моя Хель, тебе придётся быть сильной, но твоему избраннику придётся быть ещё сильнее!

– Нанна – мой несмываемый грех, госпожа Сигюн. Наш союз был лишён любви с самого начала. Её подвели ко мне и сказали: вот та, которая избрана для тебя. И я взял её в жёны, не сомневаясь, ибо думал, что так быть должно. Так и было много-много лет, пока моё сердце не познало любовь. Ты – моя любовь, Хель. О тебе все мои сны и все мои думы. Лишь двенадцать дней в году я живу, потому что ты рядом, а потом… Потом я живу ожиданием новой встречи.

– Бальдр! Я не смела помыслить. Я не могла и представить себе, что для меня, отверженной миром живых, возможно такое счастье. Ты, ты, любимый! Воскрешающий меня и исцеляющий своею любовью. Знаешь, Сигюн, мои язвы закрываются на три дня в сезон. Мои ноги, и мои бёдра, и моё лоно очищаются во имя Бальдра, моего единственного возлюбленного.

– Я любил бы тебя любой, моя Хель, какой бы ты ни предстала передо мной. Ты мне не веришь, но это правда. Я целовал бы твои ножки, даже будь они покрыты струпьями сплошь, ибо твоё тело всегда прекрасно, как всегда прекрасна твоя душа.

– Оставим их, мама, – шепчет мне Нари, – каждый час бесценен для них. Пусть пьют свою любовь, пусть дышат ею, а мы вернёмся в дом на берегу.

Нари, мой Нари, откуда ты знаешь, ещё не любив, как одна душа рвётся к другой, сметая все преграды? И как всегда, не хватает времени влюблённым, даже если живут они вечно? Неужто для аса, рождённого в Мидгарде, время течёт иначе и воспринимается обострённей, чем для всех нас?

Мы останавливаемся, чтобы пожелать друг другу доброй ночи и разойтись, но Бальдр, сделав несколько шагов в сторону, оборачивается и возвращается.

– Ты знаешь, что такое любить, госпожа Сигюн, – обращается он ко мне. – Поэтому, не скрою, я даже рад, что наша тайна перестала быть тайной именно для тебя. Хель тяготит наше вынужденное молчание, и она уже не раз хотела поделиться произошедшим с нами, рассказать обо всём тебе.

– Что же ты, девочка моя? Ты ведь могла найти тысячу способов назначить мне встречу в нашем домике у моря. Здесь нет соглядатаев, нет любопытных глаз и всеслышащих стен. Надеюсь, это не говорит о том, что ты сомневаешься во мне?

Звёзды, ясные звёзды, мерцающие у нас над головами, и неумолчный морской прибой у наших ног. Ветер улёгся, всё недвижно, всё замерло в сонном оцепенении, и лишь ночная красавица, вольно разросшаяся под окнами дома, источает свой дивный тонкий аромат, который исчезнет с первым дуновением утреннего бриза.

Глаза Хель блестят в лунном свете. Она переглядывается с Бальдром.

– Это моя вина, госпожа Сигюн. Я отговаривал Хель от встречи с тобой. Не скрою, она рвалась поделиться своими переживаниями со своей названой матерью. Но между тобой и Локи нет и не будет секретов. Всё, что известно тебе, будет известно и Локи.

– Она его дочь, Бальдр! Неужели ты думаешь, он сделает что-то во вред своей дочери?!

Он опускает глаза, отводит взгляд. И этот жест объясняет мне всё красноречивее любых слов.

– Тайна остаётся тайной, пока её знает один, в нашем случае двое – я и Хель. Если так случилось, что ты, госпожа, очутилась здесь одновременно с нами, значит, так было угодно святым Небесам. Они порой идут навстречу нашим желаниям, если эти желания так страстны, что наша воля превышает волю Небес.

– Значит, будь твоя воля, ваша тайна оставалась бы тайной вечно, лишь бы не достаться Локи?

– Не только Локи, госпожа, не думай так! Но Локи непредсказуем гораздо более, чем другие. Я лишь действую так, как предпочитает действовать он сам, чтобы его секреты оставались секретами для всех. Даже тебе, я слышал, неизвестно, где он сейчас.

Настаёт моя очередь опускать глаза. Мы все что-то недоговариваем, не так ли, Бальдр? В таком случае лучше и я промолчу о том, что в Асгарде не так давно появился тот, для кого нет тайн ни в прошлом, ни в настоящем. Твоя так бережно хранимая тайна раскрыта, а ты этого даже не заметил.

– Я просто боюсь потерять мою Хель, госпожа Сигюн. Я вдруг почувствовал всем своим существом, как хрупко счастье. Пожалуйста, не таи обиды на меня.

– Я поняла тебя, Светлый Бальдр. – Я очнулась от своих дум, унесших меня в один момент слишком далеко. – Хочешь ли ты, чтобы я сделала для вас обоих что-то ещё?

– Пока ничего, госпожа. – Он склоняется передо мной. – Пусть всё идёт, как и шло. Я чувствую, мы все стоим на пороге перемен, но мне не хотелось бы, чтобы Хель или я вынуждены были сделать первый шаг им навстречу. Всё случится в своё время, как случилось для тебя и для Локи. Я верю, что всех нас несёт поток жизненной силы, но не всегда мы в состоянии им управлять…

– Ты как будто не удивлён тем, что мы узнали сегодня. – Я жестом прошу Нари присесть возле моей постели. – Вали что-нибудь говорил тебе об этом?

– Вали? Нет, мама. Даже если бы он знал, он не стал бы разбалтывать чужие секреты. Он слишком деликатен и строг к себе.

– Скажу честно, меня пугают открывающиеся перед ним огромные возможности. Вали ещё мальчик и… если бы у меня был шанс обсудить это с Локи, я бы не хотела, чтобы он взваливал ему на плечи груз, тяжесть которого может оказаться непомерной.

– Вали справится, мама. Отец не зря дал ему возможность родиться в царстве норн. – Нари мечтательно улыбнулся. – Я оставался в это время с дядей, как, впрочем, и всегда. В мире, в котором живёт Тор, всё ясно и просто, и мне нравится этот мир. У моего отца всё всегда по-другому. Однако я научился воспринимать и этот мир как родной. И всё же я верю, что мы являемся на свет не случайно и имеем каждый своё предназначение. Вали всегда было интересно общение с Джейн, как мне с Тором. Она научила Вали одной мидгардской игре…

– В шахматы? – догадываюсь я.

– Именно! – Лицо Нари просияло. – У каждой шахматной фигуры свои возможности и свои пути их реализации. Мой путь – это путь воина, он прям, если не сказать прямолинеен. В шахматах я мог бы быть ладьёй или слоном. Один – это ферзь, его возможности практически ничем не ограничены. Тор – боевой конь, его стихия – внезапное нападение, но для того, кто изучил тактику ведения игры, ход конём всегда предсказуем.

– А что же насчет Локи, Вали и меня? – Я приподнимаюсь на локте, меня начинают увлекать сравнения Нари.

– Вали – это сам дух игры, основанной на строгой логике и предвидении ходов противника одновременно. Без его дара провидца игра бы не состоялась или стала слишком скучной. Отец… его нельзя назвать фигурой на шахматной доске. Он сам игрок, искусный и отважный. Его призвание – создавать комбинации, подобных которым не было прежде. А ты, мамочка, – он наклоняется и целует меня в щеку, – ты дух любви, а любовь – это не игра и не игрушка. И отец об этом прекрасно знает.

– Раз уж ты вспомнил о мидгардских играх, Нари. Там, в мире людей, существует легенда о том, как один народ, изобретатель шахмат, отправил комплект в подарок другому народу. Они хотели проверить их смекалку. Думали, что те никогда не научатся играть в шахматы. Однако персияне – так, кажется, их зовут – не только легко научились шахматам, но и прислали в ответ другую игру – нарды, – в которой немалую роль играет элемент случайности. Отправители шахмат не могли разгадать её тайну двенадцать лет.

– Думаю, именно это имел в виду Бальдр, когда говорил о несущем нас потоке, которым не всегда возможно управлять, – воодушевлённо подхватил Нари. – Любой игрок, сколь бы он ни был искусен, может столкнуться с непредвиденной ситуацией, когда игра выходит из-под контроля и не подчиняется ни одному из ранее известных разученных и разыгранных вариантов. И тогда приходится действовать на свой страх и риск. Тогда рождаются новые варианты и комбинации, которых прежде никто не знал. Так появляются новые игры, в которых присутствует абсолютно другая логика. Есть те, кто, как Бальдр, стремятся до последнего придерживаться знакомого пути. И лишь единицы, как мой отец, отваживаются на риск, потому что игра – их стихия.

Всадник так резко осадил коня у крыльца, что на крашенные белым деревянные ступени взметнулся вихрь горячего, нагретого полуденным солнцем песка. Бока гнедого скакуна ходили ходуном, он был весь в мыле и всхрапывал, кусая удила, всё еще не успокоившись после бешеной скачки. Всадник, на ходу срывая платок, который закрывал нижнюю половину его лица, взбежал по лестнице и упал на колено передо мной. Боковым зрением я успела заметить, как Нари шагнул ему навстречу, наполовину обнажив свой меч.

– Письмо от госпожи Фрейи, госпожа Сигюн, – хрипло произнёс посланник, – я прошу простить меня за задержку в пути. Я проделал путь от Ноатуна в столицу, а потом, когда мне сообщили, что тебя нет в Вальяскьялве, госпожа, не останавливаясь, повернул на юг страны, к этому дому. Я не знал дороги, но не смел расспрашивать на постоялых дворах, дабы никто не смог проследить мой путь. Я останавливался лишь в рощах, возле ручьёв и рек, чтобы не загнать коня и дать ему напиться.

– Войди в мой дом и отдохни. – Я поднялась вестнику навстречу и почти силком заставила его подняться с колен. – Твоя одежда в пыли, отдай её слугам, они приведут её в порядок. Сейчас я распоряжусь, чтобы тебе приготовили ванну, а потом покормили.

– Моя госпожа сказала, что письмо срочное и должно быть прочитано немедленно…

– Разумеется, сказала, – я переглянулась с Нари, – мой сын проводит тебя и покажет, где ты сможешь совершить омовение и передохнуть. Я вскрою письмо не раньше, чем ты воспользуешься гостеприимством моего дома.

– Благодарю, госпожа. – Вестник склонился к моей руке, а выпрямляясь, довольно заметно пошатнулся, но удержался на ногах, вцепившись рукой в перила и покраснев от смущения; украдкой посмотрел на нас: не видел ли кто его слабости?

Я незаметно вздохнула: о, асгардцы! Но Нари воспринял поведение гонца как само собой разумеющееся и, глазом не моргнув, ушёл с ним в дом.

Я сломала печать: стремительный мелкий почерк Фрейи стал еще более летящим и неразборчивым. Я знала, что моя сестра пишет так, находясь в сильном волнении, и одно это встревожило меня больше, нежели измотанный вид её посланника. Кроме того, письмо содержало всего несколько строк, что было совсем не похоже на привычно многословную Фрейю; обычно я получала от неё не менее трех листков, плотно исписанных бисерными буквами с обеих сторон.

«Приезжай в Ноатун как можно скорее, дорогая Сигюн, – гласил надушенный и украшенный вензелем листок. – Я боюсь доверять бумаге то, что мне совершенно необходимо тебе сообщить, чем я должна с тобой поделиться. Я в смятении, я не знаю, что мне делать, что предпринять. Я поставлена перед выбором, который меня ужасает, и, что бы я ни предприняла, последствия моего решения для меня невыносимы. Мне нужен твой совет, Сигюн, я не сплю уже несколько ночей, но не могу найти приемлемый выход из ситуации, в которой я оказалась. Я не могу тебе ничего вразумительно объяснить, не называя имён, которые сказали бы тебе очень многое, но это именно то, чего я никак не могу сделать. Прошу тебя и умоляю, милая сестра, встретиться со мною так скоро, как это будет возможно. Не бери с собой детей, ибо я не знаю, откуда может угрожать опасность, и не хочу подвергать твоих мальчиков какому бы то ни было риску. Слуга, который доставит тебе это письмо, надежнейший и преданнейший из моих людей, он защитит тебя от любого нападения по пути в Ноатун. Знай, Сигюн, Ноатун изменился, он больше небезопасен, я и тебя ни в коем случае не стала бы подвергать напрасному риску, но я в отчаянии, ты нужна мне, мне не с кем больше поговорить, не на кого положиться. Твоя Фрейя».

Я сложила листок вчетверо, потом снова развернула и перечитала его. Усмехнулась тому, как Фрейя назвала Нари мальчиком. Недоумевал бы он или оскорбился, не знаю, но точно не подал бы виду. Темнело. Я сидела на террасе, машинально складывая из письма Фрейи разные бумажные фигурки. Вот петушок, клюющий зерно, вот лающая собачка, а вот изящный длинношеий журавлик, раскинувший крылья перед полётом… Что-то напугало Фрейю до такой степени, что она писала эти строчки, буквально не помня себя, иначе моя деликатная сестра никогда не допустила бы такого промаха.

За спиной раздались шаги, и я обернулась навстречу Нари. Он присел на скамью рядом со мной, молчал, смотрел в морскую даль. Я знала, что он ни о чём не будет расспрашивать и, если я не стану говорить, просто посидит возле, а когда окончательно опустится ночь, проводит в дом. Я положила руку ему на плечо. Он повернул голову, чуть заметно улыбнулся.

– Я хочу съездить к Фрейе, – сказала я, – просто навестить её. Мы давно не виделись.

Нари покачал головой:

– Всё не так просто, иначе её гонец не спешил бы так, что едва не загнал коня. Что-то случилось.

– Возможно. Она не пишет. Только просит приехать поскорей.

– Я поеду с тобой. Я дал отцу клятву защитить тебя.

– Ты должен защитить брата, Нари. Меня сопроводит слуга Фрейи, который доставил письмо.

Нари с сомнением покачал головой:

– Мне всё это не нравится, мама.

– Знаю, – вздохнула я, – мне это тоже не нравится. Если бы только Локи был здесь! С некоторых пор всё пошло наперекосяк.

– Нам не следует разлучаться.

– Вали почувствует, если со мной что-то случится, так же, как он чувствует отца.

– Ноатун слишком далеко отсюда. Мы вернёмся в столицу, и я буду наготове, чтобы прийти тебе на помощь в любой момент.

– Думаю, Локи сказал бы то же самое. Лучше вам обоим быть в Вальяскьялве. Там вы будете под защитой Асгарда, и я буду спокойна за вас.

– Мама… – Он обнял меня, как в детстве прижимаясь щекой к моей груди.

Я гладила его по голове. Я слушала стук его сердца, как когда-то, когда он был ещё младенцем и я на руках несла его в Асгард. Нари, мой первенец. В памяти снова и снова возникает рассвет в Мидгарде, когда мы впервые взглянули друг другу в глаза, чтобы быть вместе уже навсегда. Нари, мой защитник.

…Цикады стрекотали всю ночь напролёт, прячась в зарослях дрока. И, вторя им, до утра шумел и бился о камни прибой. Я лежала у раскрытого окна и смотрела, как колышатся от ночного бриза лёгкие белые занавеси. Я не заметила, как заснула, но всю ночь мне снилось неспокойное море и сквозь сон доносились резкие крики разбуженных далёкими зарницами чаек.