Текст книги "Дневники Сигюн"

На пороге Ноатуна я соскочила со своего вороного коня. Слуга Фрейи спешился, подхватил брошенные мной поводья. Я взбежала по ступеням вверх, дёрнула дверное кольцо. Тяжёлая кованая железом дверь высотой в два моих роста подалась, медленно раскрылась мне навстречу…

«Здравствуй, папа! Мы так давно не встречались с тобой у нас дома. Ведь после Ванахейма я стала называть своим домом Ноатун. Здесь прошли первые мои дни и недели в Асгарде, сюда я возвращалась из Вальяскьялва, когда было тяжело на душе и хотелось уединения в тенистых аллеях парка, где извилистые дорожки неизменно сбегают к морю, а вырубленные прямо в скале каменные ступени ведут в прохладные таинственные гроты. Мы слишком долго были с тобой в разлуке, папа, и я скучала по тебе. Пора забыть обо всём, что нас разделяло, пора примириться! Я хочу, чтобы ты обнял меня, хочу услышать родной голос, говорящий: Сигюн, девочка моя!»

– Сигюн? Что ты здесь делаешь?

Я обернулась, вскинула глаза. На верхней площадке лестницы, ведущей на второй этаж из приёмной залы, стоял мой отец.

Что-то оборвалось внутри меня, холод скользнул по спине и в один момент достиг замершего сердца… Я бросилась ему навстречу, взбежала вверх по ступеням…

– Стой, где стоишь! – Гневный окрик отца полоснул по мне, и я замерла, выпрямившись, на середине лестницы, а кровь толчками пульсировала в висках.

Отец медленно спустился ко мне, но, не доходя, остановился несколькими ступенями выше.

– Что привело тебя сюда, Сигюн? – испытующе глядя мне в глаза, медленно проговорил он.

– Мы слишком долгое время не виделись и не разговаривали, папа. – Я стояла перед ним, как провинившаяся школьница перед строгим учителем. – У меня родились и выросли дети – твои внуки. Разве нужен повод, чтобы дочери встретиться со своим отцом? Знаю, ты был ожесточён и настроен против меня, но всё же… Я надеялась, что прошедшие годы смягчат твоё сердце.

– Годы? За всё это время ты ни разу не вспомнила обо мне, ни разу не захотела приехать сюда, чтобы попытаться примириться!

– Я делаю это сейчас!

– Но что же произошло сейчас? Для меня ничего не изменилось, значит, какие-то перемены произошли с тобой? О, не трудись отвечать! Кое-какие вести из столицы донеслись до Ноатуна. Твой любовник показал наконец свою истинную сущность. Он сбежал, бросив тебя, и теперь ты явилась сюда, чтобы просить приюта у меня, надеясь, что отцовские чувства не позволят мне прогнать тебя и твоих бастардов?

Я молча, не перебивая, выслушала его до конца, хотя каждое слово, которое он произносил, нет, не произносил, выкрикивал мне в лицо, я ощущала как острое лезвие, вонзаемое прямо мне в сердце. Больше всего мне хотелось повернуться и выбежать вон, но я сдержалась.

– Я здесь, потому что меня позвала сестра моя, Фрейя, – сказала я настолько спокойно, насколько могла, хотя негодование и ярость душили меня.

– А, так ты поступила хитрее! Что ж, за годы сожительства с негодяем, обманщиком и убийцей ты научилась у него многому и теперь пытаешься использовать доброту своей сестры, чтобы втереться ко мне в доверие!

– Это неправда, отец! – Фрейя сбежала по лестнице, в умоляющем жесте протянула к нему руки. – Я позвала Сигюн, я написала ей письмо и послала его с гонцом, потому что люблю сестру и хочу, чтобы она как и прежде была для меня наперсницей во всех моих сердечных делах, особенно накануне того, что мне предстоит!

– Не следовало тебе поступать столь опрометчиво, Фрейя. – Отец повернулся к ней. – Прежде чем приглашать кого-либо в наш дом, ты должна была поговорить со мной. Должен сказать, ты разочаровываешь меня. Как могла ты ожидать совета от той, что предала собственный народ, забыла о своём долге и священных обетах и погрязла в греховной связи с лжецом, завистником и развратником, чьё проклятое семя способно порождать лишь чудовищ, несущих зло и грозящих разрушением благословенному Асгарду!

– Довольно! – звенящим голосом прервала я его. – Я не позволю никому в моём присутствии бесчестить и поносить имя моего мужа! Я называла тебя отцом, Ньёрд. До сих пор я надеялась, что произошедшая между нами размолвка явилась результатом недоразумения или недопонимания. Теперь я вижу, насколько была наивна. Давным-давно ты отрёкся от своей старшей дочери, сказав, что для тебя она больше не существует. Прости, Ньёрд, что слишком долго тянула с ответом. Сегодня мой отец умер для меня. Мне остаётся лишь уйти, чтобы должным образом его оплакать.

…Не помню, как я выбежала из замка, как очутилась на берегу. Бессильная ярость кипела и клокотала в моей груди, жгучие слёзы застилали глаза. Я опустилась на прибрежную гальку, прислонилась спиной к нагретому за день валуну и замерла, чувствуя себя опустошённой и обессиленной. Чьи-то шаги раздались у меня за спиной. Ко мне приближался слуга Фрейи, сопровождавший меня в этой поездке в Ноатун. Я отвернулась от него – меньше всего мне сейчас хотелось разговаривать с кем бы то ни было.

– Госпожа… – начал он, остановившись и явно смущаясь. – Прости меня, моя госпожа, что осмеливаюсь нарушать твоё уединение…

Я молча пересыпала мелкие сглаженные и отполированные морем камешки вперемешку с ракушками из горсти в ладонь.

– Госпожа моя Фрейя просит у тебя прощения, – продолжал слуга, преодолевая робость, – она не ожидала, что всё выйдет таким образом. Она просит тебя вернуться в парк и подождать её у грота. Госпожа Фрейя выйдет к тебе как только сможет. Сейчас Владыка Ньёрд очень расстроен и разгневан, и она не имеет возможности незаметно ускользнуть, но через час…

Я жестом прервала его. Встала, отряхнув колени, провела ладонью по лицу. Следов слёз, конечно, не скроешь полностью, но это пустяки, не заслуживающие внимания.

– Где сейчас моя сестра? – отрывисто спросила я.

– Думаю, она всё ещё в своих покоях, но она умоляла подождать, не покидать её прежде, чем…

– Где расположены покои Фрейи?

– В угловой башне, той, которая выходит окнами к прибрежным утёсам.

«Если бы я жила в Ноатуне, я выбрала бы те же комнаты, – отметила я про себя, невольно усмехнувшись. – Вся безбрежная ширь моря, каждый день ласкающая взгляд, и великолепная укромность, обеспеченная удалённостью башни от большинства жилых помещений».

– Сейчас возвращайся к своей госпоже и передай ей, чтобы она оставалась в башне и ждала меня, – распорядилась я, – да, и пусть откроет окно пошире! Сегодня ожидается поистине великолепный закат. Ну, иди же, поторопись!

И, оставив слугу в полном недоумении, я зашагала к конюшням, где в кожаной сумке, притороченной к седлу моего Воронка, лежало ожерелье из соколиных перьев – бесценный подарок Джейн и Вали, исполнение мечты маленькой мидгардки о взаимодополняющем друг друга сочетании магии и технологии.

Когда я ступила на подоконник в комнате Фрейи, появившись снаружи распахнутого окна, и уселась на нём скрестив ноги, думаю, это произвело на мою сестру не меньшее впечатление, чем если бы у неё на глазах небеса разверзлись, пролившись на Ноатун дождём из рубинов и бриллиантов.

Когда-то в юности она была неравнодушна к этаким побрякушкам… Вначале она отшатнулась от окна, приглушённо вскрикнув, но я поднесла палец к губам:

– Тсс…

И она опомнилась, бросилась ко мне на шею:

– Сигюн!

Мы обнялись. Фрейя стянула меня с подоконника и усадила в кресло.

– Он научил тебя летать, как умеет сам! – воскликнула она восхищённо.

– Вообще-то Локи здесь ни при чём, – улыбнулась я. – Представь себе, мой младший сын подружился с Джейн Фостер, той мидгардкой, которая стала возлюбленной Тора… Что с тобой, сестра?

При упоминании имени Тора Фрейя сжалась, испуганно оглянулась по сторонам, словно затравленный зверёк.

– Это то, из-за чего я позвала тебя сюда, – понизив голос, сказала она. – С тех пор как Джейн умерла, наш отец вбил себе в голову, что настал подходящий момент наконец исполнить то, к чему с самого начала стремились Старейшины нашего мира и асгардский царь Один: сделать так, чтобы мир между асами и ванами был скреплён брачным союзом. И, так как ты в последний момент сделать это отказалась, отец решил предложить наследнику золотого трона Асгарда другую принцессу ванов. О, Ньёрд превосходно знает, что я не обладаю твёрдостью твоего характера, и рассчитывает, что младшая из его дочерей окажется более сговорчивой и не столь строптивой, как ты, Сигюн.

– … а также на то, что перед чарами Фрейи не сумел устоять ещё никто из мужчин, – закончила я. – И всё-таки на сей раз его планы останутся планами. Как бы страстно ни хотел Ньёрд осуществления задуманного им, он выбрал для этого неподходящее время. Тор оплакивает свою Джейн, и эта рана ещё слишком свежа…

…Погребальный костер сложили из смолистых стволов сосен, а вершина его была устлана кипарисовыми ветвями, как траурным венцом. Мы стояли поодаль, но каждый видел, как растворились высокие ворота Вальяскьялва, и, прямой, как устремлённый в небо ясень, в доспехах, золотом сверкающих в отблесках огней, вышел из них Тор, неся на руках своих ту, чей путь оказался непозволительно короток в сравнении с жизнями асов или ванов, но слишком долог для любого мидгардца. Он прижимал её к себе обеими руками, и, покоясь на его широкой груди, Джейн казалась безмятежно спящей. Он остановился у костра и заглянул ей в лицо – и смотрел на неё бесконечно долго, а потом так бережно, как только мог, возложил на вершину сложенной для неё пирамиды. Слуги с факелами приблизились с четырёх сторон, но Тор знаком велел им остановиться. Он опустился на колени перед Джейн, его губы шевелились, но слов было не разобрать: их заглушал треск пламени и шум ветра в кронах деревьев. Время шло, но он всё так же стоял, неподвижный, подняв лицо к серому небу, по которому безостановочно неслись рваные клочья облаков, будто ждал, что она очнётся, откроет глаза, пробудившись от затянувшегося сна, и холодное, безучастное лицо её озарится, как прежде, при виде него счастливой улыбкой.

Один подошёл к нему и положил руку на плечо:

– Сын…

Тор быстрым движением отвёл отцовскую руку, поднялся с колен и, выхватив факел у стоящего возле слуги, швырнул его на вершину погребального костра. Пламя вспыхнуло мгновенно, разом охватив поленья со всех сторон; жар от него распространялся вокруг, и многие, я видела, отворачивались, не в силах вынести этого испепеляющего жара. Тор стоял, застыв на месте, и на фоне огненных языков фигура его дрожала и корчилась вместе с раскалёнными потоками воздуха, устремившимися к небесам, но он словно ничего не чувствовал, потому что не отступил от костра ни на шаг. Никто не осмелился подойти к нему, чтобы увести подальше от огня; наконец он сам медленно повернулся и, не оглядываясь, побрёл прочь… прочь от людей, от отца… от своей любимой, потерянной для него теперь уже навсегда…

– Тор полностью погружен в свою скорбь. Не думаю, что сейчас подходящее время для того, чтобы предлагать ему невест.

– Он был здесь вчера! – выкрикнула Фрейя, всплеснув руками. – И позавчера. И неделю назад. И возможно, появится сегодня вечером. Отец всякий раз радушно принимает его, они долгое время разговаривают в гостиной, пьют драгоценные вина, которые доставляют из Ванахейма, а потом отец приглашает меня спуститься к ним.

– Нет, Фрейя, ты ошибаешься! Конечно, мне тоже странно, что Тор столь часто появляется в Ноатуне, ведь прежде такого не бывало. Но речь не может идти о сватовстве! Фрейя, Джейн была для него всем. Ты не видела их вместе так долго, как видела я. Ньёрд лелеет собственные иллюзии, но, поверь, существуют какие-то иные причины, по которым Тор приезжает сюда, хотя они мне и неизвестны.

– О, Сигюн. – Фрейя как-то разом сникла, покачала головой. – Ты не понимаешь. Ты не знаешь мужчин.

– И это говоришь мне ты?!

– Прости, сестра. Тебе повезло. Ты знала лишь одного мужчину, который к тому же не вполне асгардец…

– Фрейя, я прошу! При чём здесь происхождение Локи?

– Может, и ни при чём, но… Выслушай меня, Сигюн. Видят небеса, я искала. В тот далёкий вечер в вашем крохотном белом домике на берегу я увидела огонь, горящий в вас двоих, и я возжелала этого огня… Я искала…. Я верила в то, что найду равного себе, родственную душу, но… Я видела в асах лишь вожделение. Один за другим, бесконечной чередой проходили они передо мною, восхищались моей красотой, говорили слова, одни и те же, я со временем выучила их наизусть и уже заранее знала, что скажет каждый из них в следующий момент. Вначале меня это забавляло, потом стало раздражать. Каждый из них был бы счастлив взять меня в жены, иметь меня в своём доме как драгоценную игрушку, хвастаться мною на пирах и турнирах, но никому, слышишь, никому из них и в голову не пришло заглянуть в мою душу… Скажи, Сигюн, может, моя красота оборачивается для меня проклятием? Мне приходили в голову подобные мысли. Но нет, всё-таки я не верю в это… Просто мальчиков-асов с рождения воспитывают как воинов. Они влюблены в сражения, состязания, они кичатся передо мной и друг перед другом мужской силой, мощью, выносливостью, доблестью в боях… Здесь женщина возводится на пьедестал и превращается в украшение богатого дома, которым можно гордиться как добытым трофеем. И тогда в голове моей мелькнула догадка, со временем превратившаяся в уверенность: всё дело в том, что твой муж изначально был рождён иным, чем все остальные асы, а значит, я просто ищу не там и желаю несбыточного!

Я молчала, не зная, что ей возразить. Фрейя смутила меня, я никогда не размышляла об асах с такой точки зрения. Но её доводы казались разумными… Но боль, сквозящая в каждом слове, повергала меня в отчаяние. Мне хотелось утешить, ободрить её…

– Ваны и асы отличаются друг от друга сильнее, чем я могла предположить, – продолжала между тем Фрейя. – И до недавнего времени я думала, что отец понимает меня, раз за разом отказывая всем женихам, посылающим к нему сватов. А ведь было среди них немало представителей самых знатных и уважаемых родов. Но теперь мне открылась истина: отец просто выжидал. Он давно предназначил меня в жёны единственному мужчине – царскому сыну, наследнику золотого трона Асгарда. Он знал, что его мидгардка не вечна. Её жизнь – краткий миг по сравнению с нашими – мелькнёт и растает, исчезнув из памяти Тора как сумасбродное увлечение юности…

– Это не так! – воскликнула я возмущённо. – Тор любил Джейн всем сердцем, я видела, что, живя с ней, он становится лучше, мягче, внимательнее и ответственнее. Она изменила его сильнее, чем я могла себе представить. И если ты не хочешь вечно жить в тени Джейн, заклинаю тебя, не слушай отца, не выходи замуж за Тора. Ты достойна большего, Фрейя, и я верю: ты найдешь того, для кого ты будешь единственной и неповторимой, того, чьё сердце тебе не придётся делить ни с какой другой женщиной.

– Обсуждая Тора, мы говорим об одном и том же мужчине? – Фрейя вскочила, взволнованная, заходила по комнате. Рот кривился в презрительной усмешке, она из всех сил старалась сдерживаться, но губы всё заметнее дрожали. – Жить в тени Джейн, умершей, но оставившей в душе своего возлюбленного неизгладимые воспоминания о себе? Я видела взгляд Тора, Сигюн, взгляд, направленный на меня, и, клянусь тебе, в таких вещах я не ошибаюсь, он раздевал меня глазами, он более чем откровенно вожделел меня!

– Нет, нет, я не могу поверить, ты заблуждаешься!

– Я не заблуждаюсь! – выкрикнула Фрейя, сжимая кулаки; слёзы брызнули у неё из глаз.

Я умолкла на полуслове. Никогда я не видела сестру в таком возбуждении. Она спрятала лицо в ладони, и плечи её содрогались от едва сдерживаемых рыданий.

– Однажды он задержался в Ноатуне дольше обычного. Глубокой ночью я, извинившись перед отцом и Тором, сказалась усталой и поднялась к себе. Он догнал меня наверху, почти в конце коридора, ведущего в башню. Он много выпил в тот вечер, но ни вино, ни эль не брали его. Я взглянула ему в глаза… Сигюн, в них горела страсть напополам с безумием! Невозможно было противиться его напору. Его руки такие сильные, и эта сила порой граничит с грубостью…

Я внутренне содрогнулась, вспомнив далёкую ночь перед моей несостоявшейся свадьбой, когда те же руки стискивали меня с таким неистовством, что я едва могла дышать, когда влажные горячие губы впились в меня так, что во рту появился привкус крови, а разрываемая нетерпеливыми пальцами ткань платья сползала вниз по плечам…

Фрейя вытерла слёзы белоснежным кружевным платком.

– Он получил, что хотел, – глухо проговорила она. – О, Сигюн, он нашёл утешение! Но лишь на время. Короткий миг – и он возвратился в свой ад, а я с той ночи всё глубже погружаюсь в свой… Ах, Сигюн, будь проклят час, когда он увидел меня!

Я протянула к ней руки, и Фрейя прижалась ко мне всем телом, всё ещё всхлипывая.

– Я не заслужила всё это… И ты права, рядом со мной он пытается забыться. А я… Я бесконечно задаю себе вопрос: что должна была я сделать, чтобы не допустить произошедшего? Как, скажи, как противостоять этому неистовству, этой страсти, которая сродни звериной? Насытившись, он целовал меня со всей нежностью, на которую был способен, словно извиняясь, но не произнёс ни слова, а глаза его были пусты. Он смотрел не на меня – сквозь меня! Молча встал, оделся и вышел, а я осталась одна, в непроглядной ночи, в полном смятении! Лежала без сил, не шевелясь, и считала минуты и часы до рассвета. Ночь длилась без конца, а я всё падала и падала в колодец без дна, и слёзы жгли мои глаза и выжигали душу… Потом он приходил ещё дважды, Сигюн. И всё повторялось сначала: лихорадка горячих губ, тяжёлое дыхание надо мной, нет, не надо мной – над моим распростёртым бесчувственным телом! И ни разу не произнёс ни слова, даже не назвал меня по имени.

– Я и представить себе не могла, бедная моя Фрейя! Я поговорю с Ньёрдом, он должен знать, он должен вмешаться!

– Сигюн, отец знает! Тор – желанный гость в Ноатуне. Более того, – Фрейя понизила голос до шёпота, машинально оглянулась, будто нас мог кто-то подслушать в этой уединённой башне, – я уже практически уверена, что он появился здесь не случайно. Отец завлёк его сюда, используя меня как наживку, и Тор заглотил эту наживку, сам того не заметив, он уже угодил в расставленные сети, его влечёт сюда неодолимая сила, и, когда тоска иссушает его душу, он едет к нам, как за глотком воды, потому что эти вечера и следующие за ними ночи приносят облегчение ему в его страдании! – Весь этот поток слов Фрейя произнесла на одном дыхании, с расширенными, мечущимися, как от ужаса, глазами, и стремительный безостановочный шёпот её оглушал меня сильнее, чем если бы она кричала. – Тор ни в чём не виновен передо мной, Сигюн, и я ни в чём не могу упрекнуть его, разве что в одном: он меня не любит!

– А ты, Фрейя, ты? Доверься мне, скажи откровенно, что ты чувствуешь к нему?

– Ничего! Клянусь тебе, ничего!

– Но ты принимаешь его у себя, ты его не гонишь, почему? Если это не любовь, значит… о нет, Фрейя, ты его жалеешь!

– Да. – Сестра опустила глаза, и по лицу снова полились безудержные слёзы. – Я запуталась, Сигюн. Прости, что позвала тебя сюда, но… Я здесь совсем одна. Я должна была поделиться с тобой.

Я сжала ладонями виски. В голове возникла и начала разрастаться тупая пульсирующая боль…

… детство, моё вольное детство, когда мы с сестрой жили в доме на берегу моря. Мраморная терраса, увитая сплошь диким виноградом, дающим прохладу в самый жаркий день. Просыпаясь, я вижу, как его пятипалые листья колышет лёгкий утренний бриз. Долгое время первым, что я слышала, открывая глаза, был неумолчный гул прибоя, иногда тихий, как лепет моросящего дождя по листьям, иногда оглушительный, как гневный голос летней грозы, срывающейся со скалистых уступов недальней горной гряды. Мой счастливый мир, защищённый от всех невзгод, золотой берег в объятиях синих вершин, надёжно укрывших его от зимних бурь и ледяных ветров, качается на волнах моей памяти, как дитя в колыбели.

– Сигюн, Фрейя! Девочки, ваш отец приехал!

Это голос нашей нянюшки, и мы срываемся с места и летим наперегонки, а отец стоит на подъездной дорожке, раскрыв навстречу нам объятия, и мы с визгом врезаемся в него, едва не опрокидывая навзничь, и он смеётся вместе с нами. Я уткнулась ему в плечо, вдыхая такой родной знакомый запах, который не забыть даже после месяцев разлуки, не забыть никогда…

– Нянюшка, почему наш папа приезжает к нам так редко? – Жалобный голосок Фрейи заставляет меня на минуту вынырнуть из сладкой дрёмы, в которую я уже начинаю погружаться.

– Тсс, дитя моё! Не буди свою сестру! Набегалась ведь за день, а всё тебе не спится… Ваш папа ведёт сражение с Асгардом. Ему нельзя отлучаться надолго, ведь он один из главных военачальников нашей армии.

– Нянюшка, зачем асы ведут с нами войну? Мы ведь не сделали им ничего плохого!

– Не знаю, милая. Спи, и сохранит тебя Небо от всяческих войн и напастей…

…Потом, много позже, я случайно подслушиваю обрывок разговора, который ведёт Ньёрд с вождями нашего народа. Я слышу его негодующий голос и невольно замедляю шаги, проходя мимо полураскрытой двери в огромную залу, где отец принимает высоких гостей.

– …и мы вынуждены были пойти на такие огромные жертвы! Асы молоды, неразумны и воинственны, но ведь это не оправдывает их. Сколько смертей, сколько кровопролития и горя принесли они в наши семьи! Зло должно быть отмщено!

– Один, царь Асгардский, готов пойти на примирение. Даже ты, Ньёрд, не можешь не признать, что это лучший выход для всех нас. Продолжать войну бессмысленно. Силы наши равны, и новые сражения приведут лишь к новым, ничем не оправданным жертвам. Мы должны принять послов Одина и внимательно выслушать, что они предлагают.

– Что бы они ни предлагали, нам следует это отвергнуть! Их лживые слова не вернут нам наших лучших людей, павших на полях сражений!

– Ты не должен быть таким непримиримым, Ньёрд. Нам нужно прекратить эту войну. Кажется, и асы наконец это осознали…

…Перешёптывания за нашими спинами, слухи ползут отовсюду и достигают моих ушей, а недоумевающие голоса сливаются в гулкий нестройный хор.

– Неслыханно! Ньёрд Непримиримый сам вызвался отправиться в Асгард в качестве посла доброй воли!

– Возможно ли поверить? Он отдаёт свою старшую дочь Сигюн замуж за наследника золотого трона Асгарда, принца Тора.

– Неудивительно, ведь Сигюн так умна и хороша, Тор влюбится в неё с первого взгляда, и уж тогда… Ньёрд своего не упустит.

– Говорят, что они окажутся заложниками в мире асов!

– Заложниками? Ерунда! Ньёрд воспитал Сигюн достойной дочерью ванов. Её сердце принадлежит в первую очередь Ванахейму, и она готова с честью исполнить свой долг. Когда она станет полноправной царицей Асгарда, Ньёрд сумеет распорядиться этим наследством разумно…

– Сигюн! Тебе нехорошо? – Фрейя слишком взволнована.

Я сделала над собой усилие, вернулась к действительности, но мне пришлось закрыть лицо руками, чтобы она не видела моих слёз, и всё же пальцы дрожали так сильно, что скрыть что-либо от сестры было невозможно.

– Голова разболелась, Фрейя, – сдавленным голосом выговорила я. – Пожалуйста, принеси мне воды.

Сестра налила и подала мне полный стакан, который я осушила несколькими глотками. Стало чуть легче, и я смогла поднять на неё глаза.

– Можно ли быть такой слепой, как я? Можно ли продолжать обманываться на протяжении стольких лет, когда истина лежит на поверхности, и стоит лишь сложить два и два…

– Сигюн, ты вся дрожишь!

– Неважно! – Я сжала её плечи, встряхнула с такой силой, что Фрейя охнула. – Прости… Ты сказала, что Ньёрд завлёк Тора в расставленные сети, а тебя использовал как приманку, и только тогда… О Небо! Всё встало на свои места, сложилось, как кусочки мозаики. Вспомни все те разговоры и пересуды, невольными свидетелями которых мы с тобой оказались перед тем, как Ньёрд, которому за глаза дали прозвище Непримиримый, увёз меня в Асгард, чтобы выдать замуж за аса. Аса, Фрейя, одного из тех, кого постоянно называл своими злейшими врагами. А я была столь наивна, что поверила, будто он просто передумал, изменил своё мнение, здраво поразмыслив о благе Ванахейма и о прекращении войны. Я только сейчас поняла, что означали его слова, когда он говорил: «Слушай своё сердце, Сигюн!» И почему он отрёкся от меня, когда я последовала этому совету. Тором можно манипулировать. И это путь к власти над Асгардом, Фрейя, реальной власти! А значит, к окончательной победе над асами, которых Ньёрд ненавидит столь сильно, что дочь, нарушившая его планы, перестаёт быть дочерью. Мне казалось, я знаю своего отца. Что ж, ему, видимо, тоже казалось, что он меня знает.

Незаметно подкрались сумерки. Мы сидели, обнявшись, как в детстве, закутавшись в одно одеяло. Пора было зажигать светильники, но мы не решались этого сделать, чтобы не нарушить очарование гаснущего дня. Тёплая по-летнему ночь влажно дышала в раскрытых окнах, вечерний бриз приподнимал прозрачные белые занавеси, и они струились, колыхались, надувались, как паруса, и опадали, похожие на стремительный отлив, когда море отступает прямо на ваших глазах, обнажая песчаное дно с ракушками, причудливыми переплетениями кораллов и зелеными лентами водорослей.

– Я не решалась сказать тебе, Сигюн. Только не подумай, что я тебе не доверяю, причина совсем в другом. – Глаза Фрейи лихорадочно блестели в темноте, она достала из-за ворота наглухо застёгнутого платья маленький кулон на золотой цепочке и протянула его мне. – Я хочу, чтобы ты увидела, Сигюн, то, что я не могу выразить словами.

В отблесках заката небо было ещё нежно-розовым, с лёгкими чёрточками неподвижных облаков, застывших на нём. Но с каждой минутой оно всё более темнело, наливаясь багрянцем, и откуда-то из-за горизонта наползали на него клубящиеся грозовые тучи. На моей ладони лежала выпуклая золотая чешуйка, а в ней, как в чаше, покоилась огромная, безупречно ровная чёрная жемчужина.

…Двое, слившись в объятиях, молча стоят у окна, глядя на то, как беснуется море и бьётся о гранитные утёсы, шипя и сползая с них белоснежной пеной. Молчание этих двоих красноречивее любых слов. Им не нужно смотреть друг на друга, даже если они закроют глаза, один будет продолжать видеть другого внутренним зрением, словно образ любимого навеки запечатлён на внутренней поверхности век, на фоне пульсирующей паутинки кровеносных сосудов, да что там! – на самой сетчатке. Для них нет ничего, кроме прикосновений губ к губам, кроме тепла ладони, нежно сжимающей ладонь. Голова женщины доверчиво лежит на обнажённой груди мужчины. Женщина слышит, как у её виска гулко и отчётливо бьётся его сердце. Её волосы золотистого цвета разметались по плечам, и он касается их и играет ими, пропуская между пальцами; струящиеся, как ручейки, они послушно ложатся на его запястья, обвивая их шёлковыми кольцами, как волшебными оковами, и он смеётся:

– Ты пленила меня, моя Фрейя…

У него янтарно-желтые глаза с искоркой и вертикально расположенные зрачки. У него волосы короткие и гладкие, как золотая чешуя вокруг головы, и взгляд, презрительно-надменный, который вдруг чудесным образом меняется, когда он обнимает Фрейю…

– Ёрмунганд, любимый, – шепчет она слова, которые стары как мир, но она любит повторять их раз за разом, вслушиваясь, как они звучат, ощущая, как каждое из них рождается на кончике языка. «Ёрмунганд» – грохочущие потоки всесильной океанской мощи; «любимый» – самое сладкое, самое щемящее из всех слов, которые она когда-либо произносила.

Гордая величавая осанка, медленные, скользящие движения… Он наклоняется и целует её в губы, пальцами зарываясь в великолепие её волос, и бледные прозрачные веки опускаются, и тени от длинных золотых ресниц ложатся на его скулы.

– Ты ведь больше не боишься? – спрашивает он и улыбается.

Она видела, как извивается, охваченное любовным томлением, гибкое и горячее тело Мирового Змея, прежде чем стать телом златовласого мужчины, и это ничем не ограниченное могущество в первый раз напугало её… Но она и представить себе не могла, как нежна и ласкова может быть безудержная сила страсти создания, равного которому нет и не будет во всех девяти мирах.

– Больше не боюсь, Ёрмунганд, – говорит она, и слова, зарождаясь в сокровенных глубинах сердца, вырываются наружу песней ликующей любви. – С тобой мне ничто не страшно.

– Тогда держись, моя Фрейя!

– Ёрмунганд, куда мы?

Он хохочет, он подхватывает её на руки, бережно прижимая к груди, целуя так, что перехватывает дыхание, и она невольно вскрикивает, видя, как вместо его ног вздымаются и опадают гигантские, блещущие золотом кольца змеиного тела. Получеловек-полузмей держит её в своих объятиях, вздымая на головокружительную высоту, и вот уже Ноатун остался далеко-далеко позади, а вокруг расстилается безбрежный простор океана.

– Мне жаль, что ты не можешь нырнуть со мной на глубину, в моё царство тишины, красоты и покоя, которого не видел ни один живущий на этой унылой суетной земле! Там, в таинственных гротах, ни на миг не смолкая, звучит тысячеголосая симфония моря, музыка, сотканная из приливов и отливов, из тёплых и ледяных подводных течений и из песен дельфинов и китов, но слышать их, увы, не дано человеческому уху. Там лежат на дне разбитые корабли, из разорванных днищ которых сыплются на песок сверкающие драгоценные камни и изящнейшие золотые вещицы, творения рук искуснейших мастеров, и все они будут твоими, если ты только захочешь. А пока, Фрейя, в знак моей любви возьми эту безделушку. С левой стороны груди у самого сердца он сорвал блистающую золотом чешуйку, и струйка крови крохотным фонтанчиком ударила ей в ладонь. Фрейя вскрикнула, а он беззвучно засмеялся, поднёс чешуйку ко рту и капнул на неё крохотную капельку своей слюны и тут же уронил туда чёрную жемчужину, безупречную в своём совершенстве.

– Носи её, – сказал он, надевая кулон на шею любимой, – и помни: ты бесценней любого сокровища и на земле и под водой.

Повинуясь взмаху его руки, стаи дельфинов и летучих рыб выпрыгивали из воды и танцевали перед своим Властелином и его избранницей. Море переливчато сияло, и, опустив руку в воду, восхищённая Фрейя видела, как кожа её тоже начинала блистать и пульсировать серебряными искрами. Они плыли всю ночь; созвездия вращались над их головами, и Фрейе казалось, что Золотой змей властвует надо всем сущим в этом мире и даже звёзды повинуются его воле. На рассвете, когда небо вспыхнуло розовым перламутром, Ёрмунганд уложил свою возлюбленную на ложе из душистых цветов и трав на затерянном скалистом острове и, обратившись в человека, любил её, как ни один мужчина от Сотворения мира не любил ни одну женщину…

…Фрейя свернулась клубочком на краешке постели. По её лицу бродила счастливая улыбка.