Текст книги "Код Розы"

Бетт вышла в темень и поначалу даже не поняла, что с неба льет как из ведра. Она не чувствовала ни холода, ни дождя. Едва касаясь ногами земли, она пронеслась по дорожке под башенкой с часами, сжимая в руке план сражения. Она не знала, где находится телетайп Адмиралтейства, поэтому побежала к особняку и рывком распахнула двери. Работники ночной смены подняли головы и увидели, как в вестибюль врывается вместе с порывом ветра и брызгами воды Бетт Финч, задыхающаяся, с прилипшими к лицу волосами. Прижимая к груди бумаги – заветный труд Коттеджа. Ее труд.

– Вызовите вахтенного, – выпалила Бетт, впервые в жизни отдавая приказ. – Вахтенного, быстро!

Она не вернулась в Коттедж за пальто и сумочкой. Пропуск был у нее в кармане, и прямо из особняка она поковыляла к воротам Парка и дальше, по непроглядной дороге, сквозь дождь. Невообразимая усталость прокатывалась по телу волнами, тяжелыми морскими валами вроде тех, что качают в ночи итальянские всплывшие подлодки и крейсеры, вражеские суда, уже готовые атаковать британские корабли… но об этом пусть думает кто-то другой. Адмирал Как-его-там – она не могла вспомнить его фамилию. Она не могла вспомнить ничего, что не напечатано блоками по пять знаков.

Чей-то тихий скулеж из темноты – похоже, от аптеки. Бетт еле расслышала этот жалобный звук, но ноги сами понесли в ту сторону. Она на ощупь пробиралась сквозь дождь. Конечно, все уже давно закрыто – время, должно быть, приближалось к полуночи. Скулеж донесся отчетливее. Она опустилась на корточки, пытаясь что-то разглядеть через упавшую на глаза мокрую челку, и поняла, что этот съежившийся комочек на ступеньках – собака.

Совершенно обессилевшая Бетт растерянно уставилась на жалкое создание. Пес сверлил ее взглядом, дрожа и чуть оскалившись.

Бетт взяла его на руки, пес попытался ее укусить, тощие ребра бедняги тряслись у ее локтя. Дождь зачастил сильнее, а до дома оставалось тащиться по тьме еще четверть мили…

На кухне Финчей горел свет. Мать Бетт сидела у стола в ночном халате, в руках кружка «Овалтина», рядом Библия. Увидев, как Бетт входит на кухню в хлюпающих туфлях, миссис Финч залилась слезами.

– Вот и ты наконец-то – за три дня ни словечка! Я… – Она осеклась, заметив комочек на руках у Бетт. – А это что такое?

Одеревеневшая, еще не успев отогреться, Бетт молча вытянула из ящика стопку белоснежных полотенец и начала вытирать пса. Судя по торчащим серым пучкам шерсти, которые показались из-под полотенца, это был шнауцер.

– Мои лучшие полотенца! На этой твари наверняка полно блох… – пролепетала миссис Финч. – Убери ее отсюда немедленно!

Бетт открыла холодильный ящик. Внутри обнаружилась тарелка с ломтем пирога лорда Вултона[43]43
  Лорд Вултон – министр продовольствия Великобритании в 1940–1943 годах. Названный в его честь пирог (корочка из теста или картофельного пюре, начинка из любых доступных овощей) англичане с облегчением забыли, как только закончился послевоенный дефицит.


[Закрыть] – вероятно, отложенный для нее ужин. Она поставила тарелку на пол и в каком-то ступоре смотрела, как полумертвый от голода шнауцер набросился на еду. Голова у него была маленькая, квадратная, с жесткой бородкой, которая делала его похожим на миниатюрного кайзера. Он уплетал пирог, не забывая сердито зыркать по сторонам.

– Я не позволю, чтобы это животное ело с моей воскресной посуды! – Бетт еще никогда не видела мать настолько возмущенной. Мать потянулась к Библии, как к спасательному кругу. – Эта твоя непочтительность, Бетан… «Глаз, насмехающийся над отцом и пренебрегающий покорностью к матери…»

«Книга Притчей Соломоновых», – подумала Бетт. Миссис Финч протянула ей Библию, но впервые в жизни Бетт ее не взяла. Она слишком устала, чтобы держать тяжелый том на вытянутых ладонях, пока руки не затрясутся, а гнев матери не утихнет. Она просто не могла заставить себя это сделать. Бетт равнодушно оттолкнула книгу и продолжала наблюдать, как пес доедает пирог. Рот миссис Финч открывался и закрывался, она что-то говорила, но у Бетт даже сил не было ее слушать. Старательная мамина помощница куда-то подевалась – видимо, еще не вернулась из трехсуточного погружения в «Энигму». Завтра она извинится.

А может, и нет.

– …И запрещаю оставлять в доме собаку! – закончила мать, стараясь не визжать слишком громко. – Выставь ее на улицу немедленно!

– Нет, – сказала Бетт.

Она взяла на руки не проявлявшего особой благодарности шнауцера и понесла его вверх по лестнице, мимо Озлы и Маб, которые подслушивали на площадке с круглыми от изумления глазами. Оказавшись в своей комнате, Бетт соорудила подстилку из одеяла, попутно равнодушно констатируя, что у пса действительно есть блохи. А после этого Бетт и ее собака уснули как убитые.

До королевской свадьбы одиннадцать дней. 9 ноября 1947 года

Глава 18

Внутри часов

Клокуэлл – обитель оживших мертвецов, подумала Бетт. Пусть врачи и носились с рекреационной терапией и лечебным гипнозом, все равно создавалось впечатление, что мало кто из попавших в женское отделение выздоравливает и возвращается домой. Покорные, одурманенные лекарствами, они оставались здесь навечно и медленно угасали. А потом наступал конец. В Блетчли-Парке ломали немецкие шифры, а в психиатрической лечебнице – человеческие души. Некоторые пациентки действительно были умалишенными, кто-то страдал от настолько резких перепадов настроения, что просто не справлялся с жизнью во внешнем мире. Но за годы заключения Бетт убедилась, что содержат тут и других. Вот женщина, унаследовавшая деньги, на которые зарился ее брат. Он добился, чтобы ее признали невменяемой и заперли в клинике, прежде чем она достигла совершеннолетия и вступила в права наследования… А вот другая: ей поставили диагноз «нимфомания» после того, как она призналась новоиспеченному мужу, что до брака имела нескольких любовников… И еще – молчаливая женщина, которая день за днем только и делала, что играла в настольные игры. Нарды, го, шахматы с облупленными фигурами – до Клокуэлла Бетт не приходилось в них играть, но она быстро научилась у остроглазой пациентки с ухватками гроссмейстера.

– Вам ни о чем не говорит название «БП»? – спросила у нее однажды Бетт за шахматной доской. Ведь в Блетчли-Парк часто вербовали шахматистов. Однако женщина лишь молча поставила ей шах и мат.

В тот день – время было за полдень – они сражались в го в общем зале. Бетт эта игра казалась более сложной и интересной, чем шахматы. Пока они стремительно и яростно атаковали друг дружку, Бетт размышляла, кто в Блетчли-Парке мог быть предателем. Казалось бы, за столько лет раздумий острота этой темы должна была притупиться, но этого не случилось. Ведь речь шла о сотруднике отдела Дилли – значит, ее предал кто-то из друзей.

«Который из них?» Бетт уставилась на доску для го, усеянную белыми и черными камнями. Уже три с половиной года задавала она себе этот вопрос, но так и не определила, кто в команде Нокса оказался черным камушком среди белых. Точно не она сама и точно не Дилли – но все остальные оставались под подозрением.

– Вам пора к доктору, мисс Лидделл. Пойдемте.

Недоумевая, Бетт вышла из зала в сопровождении медсестры. Вроде бы на сегодня не предполагалось планового осмотра.

– А зачем это? – спросила она у врача, изучавшего ее череп.

Он ответил с довольным смешком:

– Мы запланировали кое-что, от чего вы почувствуете себя намного лучше! Вы, голубушка, страдаете от гиперактивного мышления. А чтобы выздороветь, требуется спокойный, незагруженный мозг.

«Незагруженный»? Бетт чуть не сплюнула от возмущения. Первые двадцать четыре года своей жизни она уже провела с незагруженным мозгом. Теперь это прошлое представлялось ей черно-белой кинокартиной. Она хотела не усмиренного, успокоенного сознания, а невозможных задач, которые ее мозг превращал в возможные самым простым способом – выжимая себя до последней капли, пока дело не будет сделано. Четыре года день за днем ее мозг был загружен донельзя, и кинофильм ее жизни прокручивался, раскрашенный в великолепные цвета пленки «Техниколор».

– В каком смысле «незагруженный»? – переспросила она у врача. Тот лишь улыбнулся в ответ. Но позже, когда Бетт уже вернули в общий зал, она уловила краем уха пару странных фраз.

– …Рада, когда эта пойдет под процедуру, – фыркнула та самая старшая медсестра, которой Бетт прижгла руку сигаретой. – Обычно после лоботомии они больше не доставляют беспокойства…

Медсестра понеслась дальше, и Бетт не удалось расслышать ее дальнейшие слова. Впервые за долгое время Бетт забыла о предателе из Блетчли-Парка. Она медленно заняла свое место за доской го. Ее соперница выдвинула вперед черную фишку, как будто Бетт никуда не уходила.

– Вы не знаете, что такое ло-бо-то-ми-я? – спросила Бетт, запинаясь на незнакомом слове и чувствуя себя до крайности неловко.

Она не ожидала ответа, но женщина по ту сторону доски подняла на нее пронзительные черные глазки и резко провела пальцем по виску, как скальпелем.

Йорк

Маб в недоумении терла лоб, слушая знакомый голос в телефонной трубке; по-аристократически отточенные гласные осколками хрусталя впивались ей в ухо.

– В каком смысле «я здесь»?

– В смысле – только что приперлась из Лондона, – пояснила Озла. – Я всего час как в Йорке.

Рука Маб опустилась, неосознанно комкая подол бордовой юбки.

– Я ведь сказала вчера, что не желаю с тобой видеться.

Неожиданный звонок Озлы, квадрат Виженера – все это совершенно выбило Маб из колеи. Она сожгла письмо из сумасшедшего дома, приказала себе забыть о нем и принялась утихомиривать своих галдящих светловолосых малышей, которые никак не могли угомониться после того, как все выходные пробегали по пляжу у подножия замка Бамборо.

– Я здесь, – жестко повторила Озла. – Понимаю, что тебя это бесит, но если уж я приехала, давай все-таки встретимся.

– У меня дел невпроворот, стол к ужину накрываю, – солгала Маб.

На самом деле она занималась совсем другим: изо всех сил отгоняя от себя мысли о зашифрованном послании Бетт Финч, она планировала праздник, который устраивала для себя и дюжины подруг в честь королевской свадьбы. Разумеется, все они нарядятся в свои лучшие платья. Угощение будет в складчину: каждая поделилась полученными по карточкам маслом и сахаром, и радиотрансляция венчания пройдет под сконы и бэйквеллский пирог[44]44
  Бэйквеллский пирог – открытый сладкий пирог из песочного теста с прослойкой из малинового джема и миндально-яичной заливкой.


[Закрыть]. Маб знала, что хотя ее муж и не упустит случая посмеяться над одержимыми торжествами женщинами, но и сам он, и мужья подруг тоже будут втайне прислушиваться к прямому эфиру. Мыслям о празднике не удалось полностью прогнать беспокойство, охватившее Маб из-за первого за столько лет упоминания Бетт, но, по крайней мере, благодаря приятным хлопотам утро выдалось таким, какие она всегда ценила и воспринимала с благодарностью. Она еще помнила вечеринки военных лет, неизменно омраченные ноткой отчаяния.

А теперь ее мирный вечер был испорчен.

– Слушай, я вовсе не для того тащилась на север, чтобы на меня фыркали, как на платье утилитарной модели в номере «Вог» о «Новом стиле»[45]45
  «Новый стиль» женской одежды Кристиана Диора, появившийся в 1947 году, отличался женственными силуэтами, очень пышными юбками, изящными шляпками. Во время войны в Великобритании жестко регламентировались фасоны новых женских платьев. Разработанные государством утилитарные модели предполагали простой прямой крой и лишь функциональную фурнитуру.


[Закрыть], – возмутилась Озла. – Я поселилась в «Гранд-отеле»…

– Кто бы сомневался, что ты отправишься в самый шикарный отель Йорка!

– Ну, я догадалась, что не стоит ожидать от тебя восторженных приветствий и приглашения занять гостевую комнату, чтобы заплетать друг дружке косы на ночь и делиться тайнами.

Повисла неловкая пауза. Маб внезапно осознала, что держится за телефонный столик, чтобы не упасть. Она понимала, что принимает происходящее слишком близко к сердцу, но не могла подавить нараставшую панику. Черт побери, она ведь так тщательно погребла все, связанное с Парком, – едва война закончилась, она замуровала те дни в своей памяти, словно за кирпичной стеной.

И вот теперь на другом конце телефонного провода Озла, а Бетт вернулась в ее жизнь в строчках криптограммы.

«Ты никогда не уклонялась от схватки. Никогда в жизни, – сказала себе Маб. – Нечего теперь менять подход». Она посмотрела себе в глаза – над столиком висело зеркало в позолоченной раме, – представляя, что это глаза Озлы.

– Не понимаю, чего ты рассчитывала добиться своим приездом, – сказала она наконец.

– Ну, это как-то слишком, милочка. Ты ведь знаешь, нам нужно откровенно поговорить. О Бетт. – Озла выдержала паузу. – Если ее действительно незаслуженно там заперли…

– Будь она в своем уме, врачи бы ее выписали.

– Врачи считают, что даже у нормальных женщин не все дома, поскольку у нас бывают месячные. Например, твой доктор хоть раз прописал тебе что-нибудь посерьезнее аспирина, если ты не принесла разрешение от мужа?

Маб вспомнила, как рожала сына и как в разгар схваток врач заявил, что она чересчур громко кричит и что наукой доказано, будто с болью при родах можно полностью справиться, если дышать правильно. На его счастье, Маб слишком скрутило, иначе она бы оторвала ему уши и предложила самому преодолевать боль, дыша правильно.

– Я хочу сказать, – продолжала Озла, – если она обращается за помощью к нам после всего, что произошло, значит, она дошла до ручки и ей больше некого попросить.

Во рту у Маб пересохло.

– У меня теперь есть семья. Я не намерена подвергать ее опасности ради женщины, которая меня предала.

– Но она пишет, что мы тоже ее предали. И она не так уж не права.

«Вы передо мной в долгу».

– А что ты думаешь насчет остального? – выпалила Маб. – Ты этому веришь?

Недосказанный вопрос повис в воздухе. «Веришь, что в БП был предатель?»

Долгое молчание.

– Чайная «У Бетти», – сказала Озла. – Завтра в два. Там и поговорим.

Шесть лет назад. Апрель 1941 года

Глава 19

ИЗ «БЛЕЯНЬЯ БЛЕТЧЛИ». АПРЕЛЬ 1941 ГОДА

О чем еще говорить, как не о нашей сокрушительной победе в Средиземном море? С тех пор как наши ребята перебили хребет итальянскому флоту у мыса Матапан, у кое-кого из здешних, должно быть, появилась причина сладко улыбаться! Но, поскольку мы так никогда и не узнаем, кто это, давайте лучше обсудим, вернулось ли китовое мясо в меню для вечерней смены в нашей столовой и которая из эффектных амазонок БП собирается на ужин в Лондоне с неким военным поэтом…

Маб выбросила в мусорную корзину последний выпуск «Блеянья Блетчли» и вышла на улицу, закончив свою смену. «И кто только строчит все это?» Даже начальник отдела кадров не знал, кто именно приносит битком набитую сплетнями анонимную газетенку, которую вывешивали по пятницам на доске объявлений в особняке. Озла ставила на Джайлза, и Маб была склонна с ней согласиться.

– Только посмей еще раз упомянуть меня в своей мутной скандальной колонке, и я с тебя шкуру сдеру, – предупредила она его, поспешно проходя в ворота.

– Кто, я? – ухмыльнулся Джайлз. – Ни пуха ни пера, королева Маб!

Маб довольно улыбнулась. Она заранее тщательно отутюжила свое креповое платье цвета спелых ягод, надела те самые французские туфельки с перепонкой от Фрэнсиса Грея и одолжила у Озлы потрясающую кашемировую накидку. Спеша на станцию, Маб знала, что выглядит лучше некуда. Ведь она, Мейбл Чурт из Шордича, ужинает в ресторане с весьма известным военным поэтом, – вот Ма удивится-то.

Впрочем, он вовсе не выглядел как военный поэт. Ждавшего ее на перроне в Лондоне Фрэнсиса Грея можно было принять за провинциала, совершающего ежегодный вояж в столицу: крепко сбитый, молчаливый, одетый в серый штатский костюм, в руке потрепанная шляпа хомбург. Ничего общего с вальяжными литературными львами. И все же…

– Какая вы очаровательная, – негромко сказал он, окидывая ее взглядом с ног до головы.

– Спасибо.

Мужчина, способный сказать барышне комплимент, не распуская слюни и не запинаясь! Приятная перемена после нескольких месяцев свиданий с неловкими вчерашними студентами. Маб самую капельку возгордилась, взяв его под руку. Вокруг них завивался водоворотом людской поток, сплошь военная и полувоенная форма: вот девушки из ПВО спешат занять свои места у орудий, вот пожарные наблюдатели шагают на ночную смену на куполе собора Святого Павла, все заняты войной… Но только не Маб. Не сегодня. Она садится в такси с мужчиной, который считает, что она очаровательно выглядит, и этот мужчина велит таксисту ехать к «Вирасвами» на Риджент-стрит – индийский ресторан, представляете! Там будут официанты в белых тюрбанах, вокруг все алое и золотое. Впервые за несколько дней Маб удалось забыть о галдящих «бомбах» с их назойливым лязгом. В этот вечер она твердо намеревалась отлично провести время.

Точнее, она попытается отлично провести время. Что оказалась не так уж просто, поскольку треклятый Фрэнсис Грей словно воды в рот набрал.

– Расскажите о вашем творчестве, – начала Маб, как только официант ушел с заказом. – Я обожаю читать, но понятия не имею, каково это – изливать свои мысли на бумагу. – Она подперла подбородок рукой, изобразила восторженно-заинтересованное лицо и приготовилась долго слушать.

– Я тоже не имею понятия, – с улыбкой ответил он.

Она подождала продолжения, но, похоже, ее кавалер не был склонен развивать тему.

– Я знаю, что вы издали «Увязших» после прошлой войны. (Из немногочисленных биографических данных об авторе на задней обложке томика она выжала все, что смогла.) Скажите, вы сочинили эти стихи, когда воевали во Франции?

Он повращал свой бокал в пальцах.

– После.

– Бог ты мой, до чего же юным вы тогда были! (Он записался добровольцем в шестнадцать, за полгода до победы; получалось, теперь ему тридцать девять.) Конечно, в моем районе многие мальчишки прибавили себе лет, чтобы попасть на фронт, но уже сейчас, в эту войну. Наверное, такое желание послужить родине еще прежде, чем окружающие сочтут тебя готовым, вполне естественно.

Он покачал головой:

– Еще успеют набраться ума-разума.

– Интересно, станут ли они тоже поэтами.

– Надеюсь, что нет. В мире и так слишком много плохих поэтов.

– Но вы-то не такой.

– Мне говорили, что тематика моих стихов несколько банальна.

Маб вспомнила их последнюю встречу и с трудом удержалась, чтобы не покраснеть. Сцена вышла как в плохой комедии – книгу критикуют при авторе, не зная, кто он такой. Ну нет, она не собиралась менять теперь свою позицию и курить ему фимиам; если уж он пригласил ее на свидание после того, как она камня на камне не оставила от его пятистопных ямбов, значит, он не ищет фальшивых похвал.

– С точки зрения темы ваши стихи действительно не самые оригинальные, которые мне приходилось читать, – сказала она, заставляя себя смотреть на него якобы с восхищением, – но языком вы владеете великолепно. И это не просто лесть.

– Поверю вам на слово, – сказал поэт. – Уже много лет их не читал.

Официант принес первое. Суп маллигатони, что бы это ни значило, – нечто ярко-желтое, почти фосфоресцирующее. Маб опасливо взялась за ложку.

– Я слыхала, вы были приглашены на встречу с королем по случаю десятилетнего юбилея победы.

– Да.

– И какой он?

Снова улыбка.

– Королевственный.

Маб подавила всплеск раздражения. Ну почему он не хочет с ней говорить? Обычно мужчины на свиданиях болтали без умолку; стоило задать им пару наводящих вопросов, и только держись.

– Для вас, ветерана одной войны, – сделала она новую попытку, – наверное, было неожиданно снова по уши завязнуть в другой. – Суп оказался горячим и острым. Страшно подумать, как будет пахнуть у нее изо рта, если он попробует поцеловать ее на прощанье.

Он горько усмехнулся:

– Войны – явление циклическое. Не стоит удивляться, что они возвращаются.

– А в чем отличие этой?

– Я стал старше.

Ну ладно, не хочет обсуждать ни эту войну, ни предыдущую – можно понять.

– Расскажите о вашей работе в Лондоне – насколько о ней вообще можно рассказывать, – предложила Маб.

– Она скучная. Очень.

«О господи! – с досадой подумала Маб. Нечестно заставлять собеседницу тащить все свидание на себе. – А почему бы вам не спросить меня о чем-нибудь, мистер Грей?»

Но у него явно не было этого намерения, так что оставалось попробовать другую тему.

– А где вы живете, когда не в Лондоне?

– В Ковентри.

– Значит, когда уезжаете домой, можно сказать, что вас сослали в Ковентри[46]46
  «Сослать в Ковентри» – английская идиома, означающая «бойкотировать», «подвергнуть остракизму».


[Закрыть], – пошутила она.

Он улыбнулся.

– Вы, наверное, уже сто раз слышали все шутки насчет ссылки в Ковентри, – не сдавалась Маб.

Еще одна улыбка и ни слова.

Остатки супа унесли, и его место заняло нечто под названием «цыпленок по-мадрасски». Маб уставилась в тарелку. То, что на ней лежало, было ярко-оранжевого цвета. «Я ем оранжевую пищу в компании немого», – подумала она.

Матапан. Уж о недавном сражении при Матапане он может поговорить. Кто угодно способен выжать из себя пару слов на тему величайшей морской победы Британии со времени Трафальгарской битвы.

– Правда, отличные новости о Матапане?

– Я не в курсе. А они отличные?

– Потоплено три тяжелых крейсера и два эсминца противника, а у нас ни одного. – Маб цитировала прямо из газеты, которую жадно прочла у киоска в перерыве, одновременно поглощая отпущенную по карточкам шоколадку. – Убита пара тысяч ребят Муссолини, а из наших – никого. По-моему, отлично.

Он пожал плечами:

– Если только ты не один из тех тысяч моряков Муссолини.

Та-а-ак. Еще одна тема для разговора потонула с грохотом, совсем как итальянские крейсеры. Начиная терять задор, Маб съела кусочек курицы. Рот обожгло огнем. Она положила вилку и задышала, пытаясь не поперхнуться.

– Чересчур остро? – спросил он.

– Вовсе нет, – удалось ей пробормотать. Лучше умереть, чем потянуться за стаканом с водой.

Он отправил в рот кусочек курицы и прожевал его, не выказывая ни малейшего дискомфорта.

«Ну ладно!» – подумала Маб.

Она откинулась на спинку стула, положила ногу на ногу и сложила горящие губы в улыбку. Он улыбнулся в ответ, продолжая есть. Где-то бренчали на ситаре. Официант унес тарелку Маб со взрывоопасным цыпленком. На столе появился десерт – нечто под названием «халва», совсем не похожее на привычные для Маб пудинги на сладкое, но, по крайней мере, оно не воспламенилось у нее во рту, как бензин. Доев, она положила вилку и снова улыбнулась.

– Вы ведь не выглядите особенно застенчивым, – произнесла наконец Маб. – Так в чем же тогда дело?

Его вилка застыла в воздухе.

– Простите?

– Большинство молчаливых мужчин молчат по причине застенчивости. Но не думаю, что это ваш случай, мистер Грей. Так что объясните мне – есть ли какая-нибудь иная причина, по которой вы участвуете в нашей беседе более чем односложно?

– Я не особо люблю разговаривать о себе, мисс Чурт.

– Хорошо. Это я могу понять, особенно когда работа из тех, которые запрещено обсуждать. Но, знаете, вы могли бы спросить меня обо мне самой или сказать пару слов о погоде или о еде. Потому что, если честно, не слишком-то вежливо, когда вы сидите себе и ждете, чтобы я тащила весь разговор на своих плечах. С какой это стати я должна развлекать вас вечер напролет, а вы как будто не чувствуете себя обязанным сделать малейшее усилие?

– Я ведь не просил вас меня развлекать, – мягко заметил он.

– Обычно это предполагается по умолчанию, мистер Грей. Джентльмен приглашает леди на ужин, она принимает приглашение, и они стараются развлечь друг друга. Уверяю вас, если меня хоть чуть-чуть подбодрить, я могу быть очень занимательной. Например, умею изображать Черчилля лучше, чем он сам, знаю множество разнообразных анекдотов, от затейливых до неприличных, прочла с первого по восемьдесят третий номера из списка «Ста классических литературных произведений для начитанной леди» и могу высказать свое мнение о каждом из них. – Маб отодвинула стул и встала. – Если позволите, я схожу в дамскую комнату. А когда вернусь, не откажусь от настоящего разговора. Можете выбрать любую тему – обещаю ее поддержать, со своей стороны.

Она почти ожидала, что он снова пожмет плечами, но он вдруг ухмыльнулся.

– Вам надо носить шестидюймовые каблуки, – сказал Фрэнсис Грей. – Тогда вы еще ближе подберетесь к росту в семь футов, и эта ваша речь прозвучит еще более похожей на речь королевы, читающей манифест.

– Низенькие мужчины не любят такие каблуки, – парировала она.

– Лично мне нравятся амазонки. – Он провел рукой по своим русым волосам и помедлил. – Я терпеть не могу распространяться о себе, мисс Чурт, и потому решил, что другим тоже неприятно о себе разговаривать. Сам я люблю тишину и поэтому забываю, что у других она вызывает неловкость. Прошу меня простить. Когда вы вернетесь из дамской комнаты, обещаю не быть таким соляным столбом.

Она улыбнулась, сходила подкрасить губы, затем скользнула на свое место, отчасти восстановив уверенность в себе, которой так и сияла в начале вечера.

– А почему вы не любите разговаривать о себе?

Он сделал кислую мину.

– Потому что стоит людям услышать слово «поэт», как им приходят в голову всякие глупости.

– То есть как? А вы разве не поэт?

– В шестнадцать я был идиотом, который сбежал на войну, решив, что там его ожидают захватывающие приключения. Когда я понял, что это не так, я сочинил парочку невыразительных ребяческих стихотворений об окопах – альтернативой было пустить себе пулю в рот. С тех пор я даже лимерика не написал. – Он вынул портсигар. – Никакой я, черт побери, не поэт, извините за выражение. Просто парень на канцелярской работе, который любит тишину.

Она подперла рукой подбородок.

– Ну тогда ладно.

Они поговорили о его родном доме в Ковентри – милом городке, который теперь наполовину снесли немецкие бомбы. Маб рассказала пару забавных историй о своих соседках по квартире.

– Девушка-мышка, которая двух слов не может связать, но работает в самом высоколобом отделе, и канадская дебютантка, способная на простецкие проказы – перестелить простыни соседки «мешком» и вывесить ее трусы за окно на мороз…

Поговорили о том, присоединится ли Америка к войне и наголову ли разбиты итальянцы в Средиземном море. Правда, Маб по-прежнему болтала больше, чем он, но, по крайней мере, он сдержал обещание, задавая вопросы и выслушивая ответы. Когда снова повисла пауза, Маб спокойно позволила ей длиться, глядя на сигаретный дым, кольцами завивавшийся вокруг его квадратных ногтей.

– Вы не обидитесь, если я спрошу, почему вы пригласили меня на ужин, мистер Грей? Я отлично провела время, но… Вы явно за мной не ухаживаете, а если бы вы искали кое-чего другого, то положили бы мне руку на колено еще до того, как заказали суп.

– Я ничего от вас не ожидаю, если вы этого опасаетесь, – ответил он с полуулыбкой. – Вы слишком юная и энергичная для такой развалины, как я.

– Вы вовсе не старый, если вы об этом. Мои сверстники обычно незрелые и скучные. – Мужчинам постарше нравилось, когда им такое говорили, к тому же зачастую это было правдой. Конечно, многие мужчины постарше тоже бывают незрелыми и скучными – и вот это им не так уж и нравилось слышать. – Зачем же вы меня сюда пригласили, если не ожидали ни развлечения, ни амуров? – Ей действительно было любопытно.

– Это напоминание о цивилизации… – Он не договорил. – Мисс Чурт, я видел две войны. Если я могу сидеть в хорошем ресторане, есть хорошо приготовленный карри, смотреть на очаровательную женщину, я воспринимаю это как передышку. Милую маленькую иллюзию.

– Цивилизация вовсе не иллюзия.

– Иллюзия, иллюзия. Вот ужасы – они настоящие. А все это, – он помахал рукой, – так, мимолетность, вуаль.

Маб опешила.

– Какая кошмарная мысль!

– Почему же? На иллюзию приятно глядеть, пока она не растаяла. – Он предложил ей сигарету. – Давайте закажем кофе и вы мне расскажете еще о своей повседневной жизни?

Он сбивал ее с курса, но Маб решила согласиться.

– Моя квартирная хозяйка ведет себя, как персонаж Диккенса, если не Брэма Стокера, потому что ее дочь-мышка взяла в дом уличного пса. Слышали бы вы рыдания мамаши. Не могу сказать, что собака особо милая, – блохастая, да еще и кусается. Но я на стороне псины хотя бы ради того, чтобы увидеть, как эта старая корова вопит от ужаса каждый раз, когда собака входит в комнату, угрожая оставить клочья шерсти на ее кошмарной методистской мебели. – Маб потерла виски дрожащими руками, очень похоже изображая миссис Финч.

Смешливые морщинки вокруг его глаз стали глубже.

– И я ведь вам говорила, что умею изображать Черчилля? – Маб сделала пальцами знак V и пробасила: «Поэтому именно сейчас каждый мужчина и каждая женщина должны быть готовы исполнить свой гражданский долг…»

– Поразительное сходство, – сказал Фрэнсис Грей.

– А вот как моя сестренка Люси упрашивает купить ей пони…