Текст книги "Код Розы"

Глава 33

ИЗ «БЛЕЯНЬЯ БЛЕТЧЛИ». ФЕВРАЛЬ 1942 ГОДА

Какая новобрачная амазонка из БП мчится прямо сейчас в северном направлении, чтобы провести романтический уик-энд в Озерном крае в обществе своего мужа, военного поэта?

Редакция ББ позволит себе посоветовать героине заметки захватить на всякий случай томик Вордсворта… (Кстати, вам не кажется, что всей этой теплой компании из Озерной школы следовало поступить на приличную службу, а не городить чепуху о нарциссах?)

Маб Грей. Новое имя наводило ее на мысли о героинях сестер Бронте – из тех, что бесстрашно штурмуют холмы. «Что ж, – подумала Маб, – однажды и я буду разгуливать по холмам». Фрэнсис говорил, что его дом стоит на окраине Ковентри, почти в сельской местности. Маб вообразила, как они идут по залитой солнцем лужайке, в руках корзина для пикника, а Люси бежит впереди, запутываясь в золотистых зарослях дрока. «А как, собственно, выглядит дрок?» – задумалась прожившая почти всю свою жизнь в Лондоне Маб. Кто его знает, но звучит, во всяком случае, красочно.

Стылое купе было битком набито солдатами, зазывавшими ее пропустить стаканчик в их компании. Серый ледяной дождь хлестал по окнам вагона. «Интересно, – подумала Маб, – в Озерном крае всегда так мокро?» Поначалу она предложила Фрэнсису встретиться в Ковентри, однако свежеиспеченный муж вежливо, но твердо отклонил эту идею. «Не хочу приводить тебя в наш дом, пока мы не сможем поселиться там вместе, – сказал он по телефону на прошлой неделе, когда выяснилось, что в конце месяца они смогут провести вместе целых тридцать шесть часов кряду. И добавил: – А как насчет Кезика? Это крохотный городок в Озерном крае».

Маб покрутила на пальце золотое кольцо, все еще жалея, что едет не в Ковентри. Пройтись бы по дому, который однажды станет их семейным гнездом, – быть может, тогда она почувствовала бы себя более… замужней.

Они жили в каком-то странном подвешенном состоянии, ни здесь ни там. Безумная свадьба в Лондоне, поспешное прощание на Юстонском вокзале, откуда Маб вернулась в Блетчли вместе с Озлой и Бетт, а Фрэнсис отправился в очередную командировку от министерства иностранных дел. Они решили, что ей нет смысла селиться в его комнате в лондонском пансионе для приезжих, – он ведь все равно почти постоянно либо пропадал на службе, либо уезжал по делам, а Маб тоже ждала важная работа.

– Да и лучше тебе оставаться в Бакингемшире, где безопасно, а не в Лондоне, – сказал тогда Фрэнсис. – Правда, бомбят теперь меньше, но никто не может гарантировать, что люфтваффе не взбредет в голову снова сюда сунуться.

Брачная ночь в «Кларидже» пока оставалась единственной, которую им удалось провести вместе. Иногда они встречались в лондонских пригородах, а то и в станционном буфете, чтобы выпить чаю либо не то пополдничать, не то поужинать вместе, но и только. Уж чего Маб не ожидала, это того, что после бракосочетания их жизнь пойдет, в сущности, как прежде.

«Мы далеко не единственные, кто оказался в подобном положении», – напомнила она себе. По всей Британии мужья и жены столкнулись с тем же: мужчины воюют, женщины по уши погрузились в работу на нужды фронта. Редкие уик-энды вдвоем выпадали, только если удавалось одновременно получить увольнение. По крайней мере, Фрэнсис находился не на фронте, куда его наверняка послали бы, будь он моложе. Он проводил день за днем в офисе, и Маб не нужно было волноваться, как Озле, когда ее принц выходил в море, где за ним охотились немецкие подводные лодки.

«Придется переждать войну, а тогда уж начнется настоящая семейная жизнь». Тогда они поселятся под одной крышей, Маб станет намазывать гренки маслом для мужа по утрам, наводить уют в доме и из кожи вон лезть, чтобы дать ему повод гордиться женой. Но как строить семейную жизнь на расстоянии?

«В письмах», – решила Маб. Надо писать письма, веселые, не слишком длинные – мужчины не любят, когда им надоедают, они всего лишь хотят почувствовать, что по ним скучали. Да она и действительно скучала по Фрэнсису. И вот Маб составила первое письмо – тщательно, продуманно, как выкройку для платья. Письмо получилось любящее и заботливое. На пространный ответ она не рассчитывала: всем известно, что мужчины терпеть не могут писать письма, а уж от такого молчуна, как Фрэнсис, и подавно не стоило ожидать многого. Поэтому очень удивилась, когда из Лондона в ответ на ее послания начали прибывать набитые листками конверты.

Милая моя девочка, пишу пару слов, пока не закончился перерыв на чай. Здешний чай совершенно омерзителен: какие-то вязкие студенистые помои мышиного цвета, в которые одинокая чаинка ненадолго окунулась в лучшем случае однажды за последние лет двадцать. Ты бы надменно подняла свои брови истинной королевы, и сия непотребная жидкость сама выплеснулась бы из чашки и не посмела туда возвращаться. А мне не хватает твоей храбрости, чтобы указать этой пакости на ее место, я послушно ее пью и лишь тихо ворчу. Как же я соскучился по твоим бровям!..

Или другое:

Моя милая Королева Фей, ну и денек. Ты не могла бы сделать так, чтобы он мне хотя бы не снился? Уверен, что могла бы. Ведь, если верить Шекспиру (а кому еще верить в этом мире, как не ему?), королева Маб – властительница снов. Проскачи же через мои сны в своем экипаже, сооруженном белками, и навей мне сны о любви. Правда, Шекспир называет свою Маб ведьмой, что кажется мне не слишком галантным обращением мужа к жене. А может быть, ты – не фея Маб, а «Маб Дароган» из уэльских легенд, «Сын Предреченный», которому суждено изгнать англичан с острова. Во всяком случае, легко могу тебя представить во главе войска с высоко поднятым мечом и разукрашенным синими полосами свирепым лицом…

Маб не знала, как понимать такие послания. При встрече с их автором можно было подумать, что слова ему отпускают по карточкам, как мясо, – а на бумаге он оказывался невероятно разговорчивым. И не просто разговорчивым – он еще проявлял отличное чувство юмора, был ироничен, меланхоличен, нежен… Тем не менее она не была уверена, что теперь понимает его лучше. Он никогда не писал ничего важного о себе, но почти каждые пару дней к ней прилетал конверт из Лондона. Ну и что на такое ответишь? «Новое жилье чудесное, новая квартирная хозяйка чудесная, погода чудесная»? О работе ничего рассказывать нельзя, а перечислением мелочей повседневной жизни она, в отличие от мужа, не умела исписывать целые листы. Похоже, любая беседа с Фрэнсисом обречена быть односторонней, но если при встречах молчал он, то на бумаге немела уже она.

«Потом все будет иначе, – убеждала себя Маб. – Потом, после войны». Тогда им больше не придется строить семейные отношения почти исключительно по почте.

Когда Маб сошла с поезда, он ждал ее на перроне – без шляпы, под зонтом, с краев которого лилась вода.

– Не на такую погоду я рассчитывал, – сказал он, целуя ее обтянутые перчатками руки. – Ни тебе прогулок вокруг озера, ни пикников на берегу… Ума не приложу, чем еще мы можем заняться. – Он улыбнулся, внимательно и неспешно ее разглядывая.

Маб рассмеялась, поправляя волосы.

– Я, наверное, выгляжу как пугало?

– Нет. – Он взял ее чемоданчик. – Просто я каждый раз немного забываю тебя, и при встрече ты снова меня потрясаешь.

– Мне… Я тоже очень рада тебя видеть, – скованно сказала она, сознавая, что с его непринужденностью ей не тягаться. – Я… э-э-э… получила твои письма.

– Знаю, я слишком много болтаю. Дурная привычка.

– Да нет, они мне нравятся. А вот мои совсем скучные.

Гостиница оказалась узким эдвардианским зданием фасадом на исхлестанные дождем просторы Дервентуотера. Будь их номер залит солнечным светом, он выглядел бы приветливо, но теперь казался серым. На стенах дрожали зыбкие тени, как в подводном царстве.

– Если ты проголодалась, можем выпить чаю внизу, – начал Фрэнсис, закрывая дверь, но не договорил. Чемоданчик Маб со стуком упал на пол, и они сжали друг друга в объятиях, будто притянутые магнитами.

В ту их первую брачную ночь, проведенную в чужих апартаментах в «Кларидже», когда Маб вышла из ванной в неглиже, ее новоиспеченный муж собирался открыть маленькую бутылку шампанского – да так и застыл, словно восковое изваяние. Что-то промелькнуло в его чертах, какое-то неуловимое выражение, от которого его широкое, спокойное, ничем не примечательное лицо стало почти красивым.

– Иди сюда… – прошептал он. Забытая бутылка покатилась по столу. Маб утонула в нем всем своим существом, охотно даря ему тепло под измятыми простынями. «Позволь мне сделать тебя счастливым».

– Ты, наверное, догадался… что со мной раньше это уже было? – осмелилась она спросить потом. Немало бессонных ночей Маб размышляла, как намекнуть ему, что далеко не невинна. Она не рассказала ему об этом до свадьбы, боясь все испортить, и ее терзала совесть. Да и теперь… как знать… Но если он отшатнется от нее и обзовет порченой, она просто сожмется в комок и умрет на месте. – Я не потаскуха, Фрэнсис. Это случилось только один…

– Ну что ты, милая моя девочка. Не имеет значения, – сонно проговорил он, и Маб уснула, почти обессилев от облегчения. Вот теперь взят последний барьер… Но позже, проснувшись, Маб увидела, что Фрэнсис сидит у открытого окна в наполовину застегнутой рубашке, уставившись в ледяную зимнюю ночь. В неподвижных пальцах дымилась сигарета.

Он глядел на ночные улицы Лондона и был настолько погружен в себя, что Маб села на кровати, еще наполовину сонная и уже наполовину испуганная.

– Фрэнсис, – позвала она.

С обычной полуулыбкой, вежливой и непроницаемой, он медленно повернулся к ней.

– Спи, прекрасная Маб, – проговорил он.

Вновь погружаясь в дрему, она сонно прислушалась, не раздастся ли за окном вой сирен.

– Что-то не так?

– Разве что с миром. – Ей показалось, что он ответил именно это.

«Ты правда так сказал? – думала сейчас Маб, обвивая руками его шею. – Да знаю ли я тебя вообще?»

Что ж, вот и случай познакомиться поближе. Она потянула его к кровати, как тогда, в «Кларидже», но на этот раз Фрэнсис остановил жену, взял ее ладони и перевернул их, как будто никогда в жизни не видал ничего столь прекрасного. Опустил голову, целуя каждую ладонь, а потом взял в руки ее лицо и посмотрел на нее одним из тех долгих взглядов, которые всегда пронизывали ее до самых костей. Маб не могла выдержать этого взгляда, она спряталась от него, прижавшись губами к его рту, чтобы заставить его закрыть глаза. Он поцеловал ее, а его руки скользили по ее волосам, плечам, пальцы едва дотрагивались до позвонков, неспешно поглаживая; он целовал ее самозабвенно, это не был просто поцелуй, чтобы занять время, пока они оба избавляются от одежды. И его вовсе не смущало, что ей приходилось наклоняться, чтобы его поцеловать.

– У тебя просто идеальный рост, – пробормотал он, уткнувшись носом в ее груди, и висевший в комнате мутный, словно под водой, свет обволок его крепкие плечи, когда он сбросил рубашку на ее платье, уже лежавшее на полу; следом полетели ее комбинация и чулки, его подтяжки и брюки.

– Если можно, я на минутку… – встрепенулась Маб, делая шаг назад и хватая сумочку. – Мне надо кое-что сделать.

Чувствуя, что краснеет, она показала ему мешочек с резиновой штучкой для предотвращения беременности. В их первую брачную ночь она позаботилась об этом, переодеваясь в ванной из подвенечного платья в неглиже, а когда – потом – он стал рыться в бумажнике в поисках «французского подарочка», она просто пробормотала: «Не нужно, я сходила к врачу, и мне подобрали… в общем, ты понял…» Он ухмыльнулся, отложил бумажник, и на этом вопрос был закрыт. Но теперь ей пришлось высвободиться из его объятий, неловко сбежать в ванную, захватив сумочку, и копаться там, пока в номере за дверью тикали часы. До чего же неудобно получилось! Она вышла из ванной, обнаженная, смущенная и снова краснея.

– Прелестная Маб. – Муж ее, похоже, вовсе не смущался. Он не спеша ее обнял, крепкий, загорелый, кряжистый. Мужчину с таким телосложением представляешь на ферме, а не в министерстве иностранных дел. Фрэнсис улыбнулся, гладя Маб по длинной светлокожей ноге. – И как только тяжеловозу вроде меня досталась такая длинноногая красавица чистых кровей? – улыбнулся он, по очереди целуя ее плечи.

Маб думала, что все мужья делают это как положено – в темноте, накрывшись; она помнила ритмичное ночное кряхтенье за хлипкой стенкой, когда отец еще жил дома. В брачную ночь в «Кларидже» в спальне плясали тени и горели свечи, а Фрэнсис не возражал, когда Маб скользнула под одеяло, лишь присоединился к ней и молча прижал ее к себе. Но теперь он потянулся к выключателю и зажег свет. Не успела Маб забраться под одеяло, как он его отвернул.

– Позволь мне посмотреть на тебя, – тихо проговорил он.

«Нет!» – чуть было не воскликнула она. Трудно сказать, почему ей было так неловко, когда ее разглядывали, но ей хотелось сжаться в комок и спрятаться; хотелось притянуть его к себе и просто поскорее приступить к делу. Ей не очень-то нравилось быть обнаженной и не нравилось, когда на нее смотрят. Неизвестно, прочел ли он все это в ее глазах, но, вместо того чтобы склониться над ней, он повернулся на бок и крепко прижал ее спину к своей груди.

– Вот так вот?.. – выпалила застигнутая врасплох Маб. До нее вдруг дошло, что для женщины, которая недавно просвещала подруг о том, откуда берутся дети, она была не так уж хорошо осведомлена.

Фрэнсис поцеловал ее между лопаток.

– Вот так. – Он погладил ее по спине, вверх-вниз, вероятно почувствовав напряжение, которое росло в Маб. Она не могла ничего с этим поделать. Ей было неуютно от мысли, что кто-то у нее за спиной и она его не видит. – Доверься мне, – сказал он, уткнувшись в ее спину.

«Вообще-то я никому не доверяю», – невольно подумала Маб. Надо же такой холодной, мерзкой мысли родиться в голове, когда она лежит в постели с собственным мужем, который ни разу не дал ей повода его опасаться! И все же она не сумела от нее удержаться, только почувствовала, как деревенеет в его объятиях, однако он не отодвинулся, лишь замедлил движения. Его губы коснулись ямки за ее ухом. Одной мускулистой рукой он нежно прижимал ее к своей груди, другой неспешно гладил ее тело сверху донизу. Он гладил ее до тех пор, пока ее настороженно напрягшиеся мускулы не обмякли, после чего стал гладить еще медленнее, так, что они начали напрягаться уже по совсем другой причине. Тогда он провел рукой по ее животу, и Маб прикусила губу.

– Доверься мне, – снова прошептал он ей в ухо, и Маб увидела, как снаружи по оконному стеклу сползают темные потоки дождя, отбрасывая на его руку волнистые тени. Его пальцы мучительно медленно спускались все ниже. И ниже. – Расслабься…

Он ласкал ее медленно, и с каждым прикосновением она раскрывалась ему навстречу. Ее спина напряженно изогнулась, прижимаясь к нему. Она зажмурилась, а он еще крепче притиснул ее к своей груди, удерживая на кровати, удерживая на белом свете.

– Я тебя держу, – прошептал он, когда ее начали сотрясать волны дрожи, и она ощутила его губы на своем затылке.

Маб открыла глаза, обессилевшая, одурманенная, и попыталась повернуться и притянуть его на себя, но он лишь крепче обвил ее руками, его колени за ее коленями, его плечи за ее плечами, каждый дюйм ее тела был тесно прижат к его телу – и тогда он вошел в нее. Будто сквозь сон Маб слышала, как барабанит по стеклам дождь, а они раскачивались в едином ритме, прижавшись друг к другу, как пара ложек. Она схватилась за обнимавшие ее руки, держалась за них изо всех сил, чувствуя, как он в ответ пожимает ей пальцы, – и они провалились друг в друга.

А потом Фрэнсис не отодвинулся от нее, лишь высвободил одну руку, чтобы накрыть их обоих одеялом, подтянул теплый край к ее плечам. Маб открыла рот, чтобы что-то сказать, сама не зная что. «Как думаешь, мы уже пропустили чай? Ну и ливень!» Но, к своему ужасу, вместо этого разрыдалась. Сама не зная почему.

Фрэнсис провел рукой по ее волосам, пристроил ее голову на своем плече. По очереди поцеловал ее мокрые веки.

– Мне ты можешь доверять, Маб, – произнес он очень тихо.

Лежа в молчании, обмякшая, будто лишившаяся всех костей, с текущими по щекам слезами, она подумала: «Возможно, и правда могу».

Но когда она проснулась в глухой темени в три часа ночи, его половина кровати оказалась пуста, и она увидела, что он снова сидит у открытого окна в полурасстегнутой рубашке, уставившись во мглу.

Проснувшись утром, она нашла на подушке записку.

Милая Маб, – писал Фрэнсис, – я вышел прогуляться на рассвете. Да, прямо под дождем – так и вижу, как взлетают твои брови. (Так оно и было.) Мне всегда необходимо пройтись на исходе ночи, какая бы ни была погода, а ты спала так крепко, что я не решился тебя будить. Между прочим, ты храпишь. Это совершенно очаровательно. Можешь не спеша принять ванну, а я принесу тебе гренки.

Ф.

P. S. Не спрашиваю его имени, если тебе не хочется говорить, но предполагаю, что он тебя каким-то образом обидел.

Маб помедлила, подавляя мгновенную реакцию, желание закрыть тему навсегда. Она никогда ни с кем не говорила ни о Джеффе Ирвинге, ни о его мерзких дружках, ни о той чудовищной ночи. Неужели по ней настолько заметно, что кто-то…

Да, наверное, так и есть. Если присмотреться.

Но произнести эти слова вслух, вытолкнуть их изо рта… нет, она не сможет. «Да пожалуй, и не нужно», – подумалось ей вдруг. Взгляд упал на стопку гостиничной писчей бумаги.

Милый Фрэнсис. – Маб не могла себя заставить называть его “дорогой”, это звучало неестественно. После долгих раздумий она наконец написала:

Да, обидел.

И вовсе я не храплю.

М.

Она намыливала голову, сидя в ванне, когда за дверью послышались его шаги. Он зашелестел бумагой, а она так и застыла, обхватив руками колени, и вода стекала с волос на ее голую спину. Минуту спустя под дверью, на щербатом черно-белом кафельном полу ванной, появился сложенный листок. Она дотянулась до него и подняла.

Так я и думал. Не стану больше об этом упоминать, если тебе не хочется. Нет, ты действительно храпишь, но очень изящно. Я думаю, Джейн Эйр храпела бы так же.

Ф.

Улыбаясь, Маб выбралась из ванны и завернулась в полотенце. Вытерев руки, порылась в косметичке и отыскала огрызок карандаша для бровей. Косметика по военным временам доставалась слишком тяжело, чтобы изводить ее попусту, но она не смогла удержаться, нацарапала ответ и протолкнула его под дверь, чувствуя, как почему-то бешено колотится сердце.

Пытаешься произвести впечатление, ссылаясь на книжки, которых даже не читал? В жизни не встречала мужчины, который прочел хоть один роман сестер Бронте. Слышал бы ты, как ныли ребята из Безумных Шляпников по поводу «Джейн Эйр».

М.

По ту сторону двери раздалось фырканье. Она неспешно промокнула волосы полотенцем, вставила на место противозачаточную штучку. Когда из-под двери снова выползла бумага, ее сердце подпрыгнуло.

Я очень даже читал «Джейн Эйр»! Хочешь, заведем однажды собаку по кличке Пилот, как у мистера Рочестера?

Ф.

Да.

М.

Маб вышла из ванной, завернувшись в полотенце, и увидела Фрэнсиса за письменным столом; он что-то писал, рядом остывала подставка с гренками. Воротник его рубашки был расстегнут, в волосах сверкали капли дождя. Он поднял голову, улыбнулся, уронил ручку в тот же миг, когда Маб уронила полотенце, и они снова бросились друг к другу. Не отрывая своих губ от ее, он посадил Маб на край стола. Она издала протестующий звук – все это происходило слишком далеко от кровати, да еще и на такой высоте от пола. Ей было неуютно. Пришлось крепко к нему прижаться, чтобы не свалиться; руками она обвила его шею, ногами – талию.

– Я тебя держу, – прошептал он ей прямо в ухо. – Можешь биться сколько хочешь, я не дам тебе упасть.

Ее руки и ноги переплелись с его ногами и руками, как лоза, просунутые под ее бедра ладони мужа не давали ей соскользнуть со стола, а в конце она так дрожала, что едва могла держаться прямо. Фрэнсис смущенно потрогал красное пятно у нее на груди и затем потер свою отросшую за день щетину.

– Забыл побриться сегодня утром, – извинился он. – Холостяцкая привычка, пора отвыкать.

Он намыливал щеки над раковиной в ванной, босой, в одних брюках и подтяжках, когда Маб закрыла дверь лишь ради того, чтобы просунуть под нее записку.

Пообедаем?

Впервые с тех пор, как она познакомилась в Фрэнсисом Греем, она услышала его смех.

На другой день Маб села на поезд. Дождь шел весь уик-энд напролет, и за все это время она и шагу не сделала за порог комнаты. Она ела то, что Фрэнсис приносил от хозяйки гостиницы, которую Маб так и не увидела; добралась до половины «По ком звонит колокол» (выбор Безумных Шляпников на следующую неделю, поскольку, похоже, все мужчины, за исключением ее мужа, отказывались читать «Джейн Эйр»), пока Фрэнсис совершал свои утренние прогулки; занималась с ним любовью, когда он возвращался; получала от него записки и отправляла свои, соперничая с мужем в том, кто произнесет меньше и напишет больше, а потом они снова любили друг друга. На перроне он молчал, лишь взял ее руки в свои, перевернул и поцеловал каждую ладонь.

– А ты не возвращаешься в Лондон? – спросила Маб наконец.

– Сначала придется съездить в Лидс по делам, – ответил он с полуулыбкой. – Увидимся, когда звезды снова встанут как надо и нам выпадут еще одни выходные, моя красавица.

Кто знает, когда это будет. Маб страстно его поцеловала – с облегчением или с огорчением? Она сама не знала толком. Никогда еще она не испытывала чувства, что ее настолько вывернули наизнанку и перевернули с ног на голову. Она даже с некоторой радостью думала о безумном ритме работы в БП и о полуночных кружках «Овалтина»: по крайней мере, в этом не было ничего неожиданного, выбивающего ее из колеи. И все же Маб хотелось остаться со своим молчаливым мужем, чтобы увидеть, куда он поведет ее дальше.

Лишь устроившись в купе, Маб нашла в кармане пальто незаметно подсунутое Фрэнсисом письмо.

Моя милая девочка, пока я пишу эти строки, ты еще спишь. Тебе хотелось бы знать, почему по ночам я курю и гляжу в окно, не так ли? Дело в том, что с тех пор, как я вернулся домой из окопов в девятнадцатом году, я еще ни разу не спал дольше четырех часов кряду. Раньше я метался, кричал, у меня были странные видения и сны, но со временем обнаружил, что сигарета и открытое окно помогают мне лучше всего – и еще прогулка на рассвете, чтобы сбросить морок. Не могу сказать, что это меня полностью успокаивает, слишком уж старая и латаная я посудина, но, по крайней мере, после этого посудина весь день не протекает.

Ну вот, теперь ты все знаешь. Тебя ведь это правда беспокоило, не так ли?

Ф.

Маб откинулась на подголовник и часто заморгала. Ей подумалось, что она не знает никакого другого мужчину, который бы просто взял и признался в подобном, да еще и на бумаге. По ее опыту, мужчины либо наотрез отрицали вещи такого рода, либо, прижатые к стенке, признавались в них, пожимая плечами и отпуская грубые шутки.

Она посмотрела на потоки дождя, лившиеся на рельсы, изгибающиеся впереди на повороте. Ее все еще не оставляло ощущение, что она раздета донага, хотя ее, как панцирь, закрывали пальто и перчатки, а Фрэнсиса больше не было рядом. Прежде чем это чувство растаяло и панцирь снова замкнулся на ее теле, она достала из сумочки авторучку.

Его имя не имеет значения, – написала она на клочке бумаги, чувствуя, как пересохло во рту, – но я думала, что люблю его.

Она изложила всю свою историю с Джеффри Ирвингом и его приятелями, все уродливые факты до единого, засунула лист в конверт, написала на нем адрес лондонского пансиона для приезжих, в котором квартировал Фрэнсис, и запечатала, не давая себе времени передумать.

Мне ты можешь доверять, Маб.

Надеюсь.

Она опустила письмо в первый попавшийся почтовый ящик, пересаживаясь на другой поезд.

Не спрашивай о других моих тайнах, Фрэнсис. Последнюю я не могу тебе открыть.