Текст книги "Код Розы"

– Моя мать… Она не очень хорошая мать. – Маб чувствовала, что слова застревают на языке. – Она раздает подзатыльники, ей все равно, что дети бегают по двору в рваных трусах, и при первой возможности она заберет Люси из школы и отправит работать. Так она поступала со всеми своими детьми. Она не злая, просто у нее кончилось терпение и она устала. Но я не смею ее поучать, ведь она согласилась воспитывать мою… – Маб молчала почти целую минуту. Она еще ни разу не произносила эти слова вслух и даже в уме очень редко себе это позволяла. С того дня, когда она родила в безликой больнице для бедных и увидела, как младенца уносят, обернув в одеяльце, она беспрестанно твердила себе: «Это моя сестра. Это моя сестренка Люси». – …Согласилась воспитывать мою дочь, – прошептала Маб, чувствуя, как начинают капать слезы. – Ма могла этого не делать. Она могла просто выставить меня на улицу. Могла дать мне пару фунтов и приказать избавиться… Могла рассказать всем соседям, какая я шлюха. Наедине она не раз меня так называла и пощечин надавала от души, но все же сказала, что не допустит, чтобы ее младшая дочь окочурилась где-нибудь на заднем дворе с вешалкой[66]66
  Крючок, сделанный из проволочной вешалки для одежды, часто служил инструментом для самодельных или подпольных абортов.


[Закрыть] и бутылкой джина. А потом начала говорить соседям, что, похоже, я все-таки буду не самой младшей, и к концу недели все уже слыхали, как они с отцом провели вместе выходные, когда он в последний раз приезжал в город, прежде чем она насовсем выставила его из дома, а теперь подумывает съездить вместе со мной к нему на север, поглядеть, как оно сложится. И никто особо не удивился, когда шесть месяцев спустя она вернулась домой с младенцем на руках. Конечно, некоторые догадывались, как все обстояло на самом деле, но официальное объяснение есть, а это главное. – Маб смахнула с лица слезы и капли дождя.. – Так что я не имею права говорить, будто моя мать плохо растит Люси. Она вообще могла за это не браться.

– Но ты хочешь для Люси большего. – Фрэнсис слушал ее предельно сосредоточенно. Он тоже опирался о скалу, прислонившись плечом к плечу Маб.

– За всё, чего я добилась, мне пришлось бороться. Книги, одежда, секретарские курсы – за всё. Пока Ма и все остальные обзывали меня стервой и выскочкой. Я не хочу этого для Люси. Хочу, чтобы она ходила в школу, приличную школу, где она будет играть в хоккей на траве в чистом платьице для гимнастики и учиться математике. Хочу, чтобы она с детства разговаривала с тем произношением, которому я научилась, подслушивая студентов. Хочу, чтобы у нее были до блеска начищенные сапожки для верховой езды и пони.

Когда Фрэнсис обвил ее руками, Маб обвисла в его объятиях, чувствуя, будто с нее содрали кожу.

– Прошу тебя, – взмолилась она. Она, железная Мейбл из Шордича, которая никогда ни о чем никого не просила, внезапно нуждалась в его поддержке больше, чем в воздухе. – Прошу тебя… скажи, о чем ты теперь думаешь.

«Прошу, скажи, что я не потеряю тебя из-за этого».

– Я думаю, – он отстранился и убрал с ее щеки мокрую прядку волос, – что мое треклятое начальство посылает меня в Шотландию на несколько месяцев, но когда я вернусь, тебе надо привезти Люси в Ковентри, чтобы показать ей ее будущий дом. В том числе конюшню, где будет жить пони.

А потом он молча обнимал Маб, которая крепко прижималась к нему. Моргая и глядя через его плечо, она увидела, как дождевые тучи ушли от Дервентуотера. Озеро стало невероятно синим, а окружавшие его поля взорвались оттенками зеленого и золотистого бархата под неожиданно разлившимися солнечными лучами.

– Ты был прав, – сдавленно проговорила она. – Вид отсюда просто великолепный.

Глава 41

ИЗ «БЛЕЯНЬЯ БЛЕТЧЛИ». ИЮНЬ 1942 ГОДА

Дивная летняя погода создает романтические настроения, судя по слухам о количестве помолвок в БП! Поистине, что корпуса и ночные смены сочетали, того человек да не разлучает…

Спустя две недели после разговора с Шейлой Зарб Бетт стала воровкой.

– Бетт Финч, – судя по голосу, Джайлзу было и смешно, и несколько обидно, – ты что, правда роешься в моем бумажнике?

– Нет! Да. – Бетт казалось, что украденные предметы вот-вот прожгут дыру в ее кармане. Она едва успела положить бумажник Джайлза обратно в висевший на спинке стула пиджак. В новой просторной, забитой народом столовой проделать это было нетрудно, не то что в старой, но Джайлз вернулся с подносом раньше, чем она рассчитывала. – Мне было кое-что нужно… Но я не крала! Я оставила там два шиллинга.

– Знаешь, если честно, я не в восторге от мысли, что кто-то чужой копается у меня в бумажнике. – Он с грохотом опустил поднос на стол. – А что это тебе так срочно понадобилось?

– Я… – Больше она не смогла произнести ни слова. Было четыре часа утра, и в столовой выстроилась длинная очередь усталых людей в ожидании тушенки с черносливом. Бетт опустила голову, пряча глаза. – Я… я не могу сказать.

Джайлз изучил содержимое бумажника. Его брови поползли на лоб.

– Вот как! Получается, у меня прибавилось два шиллинга, но убавилось два…

– Неговоринеговоринеговори, пожалуйста! – Бетт отчаянно зажмурилась, сгорая от стыда. – Пожалуйста, Джайлз.

Ухмыляясь, он откинулся на стуле:

– Ну что ты, и в мыслях не было.

Она сбежала, прежде чем он успел отпустить еще какую-нибудь шуточку.

– Бетт? – Пять часов спустя Гарри удивленно застыл на выходе из Восьмого корпуса. Бетт не знала, что будет делать, если он останется на двойную смену, но вот он появился, утомленный, растрепанный, на ходу натягивая пиджак.

– Твоя смена закончилась? – зачем-то спросила она. Ну да, конечно, закончилась. Девять утра, и толпа освободившихся служащих потекла к воротам, к выходу, но ведь, кажется, при обычных разговорах принято спрашивать очевидные вещи. И как люди это терпят? Только время терять. – А куда ты теперь?

Она ожидала, что он скажет «домой», – на это у нее был приготовлен ответ, – но он ее удивил.

– На поезд до Кембриджа, собираюсь провести там весь день. Шейла отправилась раньше, она навещает своих родителей вместе с Кристофером. Мне туда лучше не ходить, так что я пошатаюсь по городу, а после обеда вернусь с ними домой.

– А почему ты не можешь тоже зайти к ее родителям?

Кто-то нечаянно толкнул Гарри в спешке; он отошел в сторону, поближе к невысокой кирпичной стене, предназначенной для защиты корпуса от бомбежки.

– Стоит ее отцу пропустить бокал-другой пива, как он начинает меня подкалывать, а ее мать вечно причитает, что Кристофер вышел таким темнокожим, и еще возражает против того, чтобы я учил его арабскому. – На лице Гарри появилось натянутое выражение.

– Не верю, что Шейла терпит такое.

– Ругает их на чем свет стоит. Но Кристофер начинает плакать, и… – Гарри осекся. – Постой, а откуда ты знаешь, что потерпит или не потерпит Шейла?

– А мы с ней встретились пару недель назад. – Бетт уставилась на свою сумочку. – И поговорили.

– О чем?

Но Бетт не смогла заставить себя ответить.

– Так ты на станцию? – спросила она вместо этого.

– Ага.

Она вдохнула. Выдохнула.

– Я никогда еще не бывала в Кембридже, – сказала она.

Гарри устало посмотрел ей прямо в глаза.

– Тогда поедем со мной?

Ни на перроне, ни в вагоне они не разговаривали. Гарри так пристроил свое крупное тело в теснящей их толпе, чтобы Бетт досталось хоть немного места, а затем погрузился в молчание. Вид у него был отсутствующий. Бетт хорошо знала это выражение, так как не раз замечала его, мельком бросив взгляд в собственное зеркало. Она и сама еще не вполне освободилась от гипнотической власти кода, притом что в сегодняшнюю смену ей удалось поработать на славу, получив после долгих часов сосредоточенного труда расшифрованный текст. Ей не пришлось биться головой о невидимую стену. Бетт подняла руку, так чтобы не увидели окружающие, показала пять пальцев – блок зашифрованных «Энигмой» букв – и покрутила кистью, изображая водоворот. Гарри кивнул и устало улыбнулся. Когда она опустила руку, вагон качнуло, и их пальцы на мгновение встретились. Остаток пути Бетт простояла молча, сосредоточившись на этом случайном прикосновении.

Они сошли с поезда в Кембридже. Гарри непринужденно взял ее за руку и провел через заполнившую перрон толпу. Он не отпустил ее и потом, на улице, а она не стала вырываться. Глядя на шпили и здания из золотистого песчаника этого наполовину средневекового города, избежавшего бомбежек, Бетт только изумленно крутила головой.

– Кембридж очаровательный, куда там Оксфорду, – сказал Гарри. – Не позволяй тамошним ребятам переубедить тебя.

Бетт не верила, что на свете может существовать город прелестнее. Они неспешно гуляли, и Гарри показывал ей свои любимые места:

– Вот паб «Орел», он лучший, по вечерам я обычно сидел тут с бокалом пива над корректурой. А вон та башня – Киз-колледж. Мой кузен Морис как-то побился об заклад, что я не сумею забраться туда ночью и прыгнуть оттуда на крышу Сената[67]67
  В 1930-х годах ночное лазанье по крышам зданий стало популярным занятием у кембриджских студентов, особенно после выхода книги «Ночные альпинисты Кембриджа».


[Закрыть] – пришлось доказывать, что сумею. Кстати, Мориса тоже завербовали в БП, о чем я понятия не имел, пока не столкнулся с ним у ворот…

Кембридж казался менее пугающим, чем Лондон, но все же был куда больше Блетчли. «И ни одна живая душа меня здесь не знает», – удовлетворенно подумала Бетт. Она-то с самого рождения жила как в аквариуме – дорогу не перейдешь, без того чтобы по меньшей мере пятеро встречных не обратились к тебе по имени.

Гарри купил сэндвичи с псевдомясным паштетом, и они съели их устроившись на траве у излучины реки. Он сидел ссутулившись, подтянув колени к подбородку, плечи время от времени странно вздрагивали, и Бетт снова почувствовала, как ее пронзает страх: «Неужели нервный срыв?» Как у бедняжки Пегги, которая вернулась на работу побледневшей после постельного режима и не любила обсуждать свое отсутствие.

– Гарри, ты не сходишь с ума, – без обиняков сказала ему Бетт.

– А мне кажется, что да. – Он посмотрел на нее и спросил с той же прямотой: – Что тебе сказала Шейла?

Бетт надеялась, что ей удастся выдержать эту сцену, не краснея, но это явно было не в ее власти.

– Она рассказала мне об одном человеке, с которым встречается… И что ты не возражаешь.

– Я его не знаю, – Гарри бросил в воду корку, – но надеюсь, что он по уши в нее влюблен.

– Ты… Тебе правда все равно?

– Пусть будет счастлива, пока может. – Гарри покачал головой. – Она ведь влюбилась в летчика… Будет настоящим чудом, если он переживет войну.

– Так что… – Бетт не смогла ни закончить фразу, ни доесть сэндвич.

Он посмотрел ей в глаза.

– Это все, что я могу тебе предложить: полдня вместе, время от времени. Потому что ни Шейлу, ни сына я никогда не оставлю. А разве ты не предпочла бы парня, который сможет познакомить тебя с родителями и однажды наденет тебе на палец кольцо?

– Нет, – покачала головой Бетт.

Похоже, Маб была в восторге от своего брака, и Озла тоже явно рассчитывала на замужество, но Бетт такой склонности не чувствовала. Она вырвалась из дома, который казался ей тюрьмой, и от одной мысли о мужчине, который однажды заключит ее в другом доме, ей хотелось царапаться и выть. Бетт желала сохранить ту жизнь, какая у нее уже есть, да только…

– Почему ты здесь? – спросил Гарри, понизив голос.

«Потому что я не знаю, кто ты для меня – единственный друг, который делает то, что делаю я, и любит то, что люблю я, или нечто большее, – подумала Бетт. – И хочу в этом разобраться. Потому что рядом с тобой у меня голова идет кругом».

Но выразить это словами она не сумела и потому спросила:

– А почему ты позвал меня с собой?

– Потому что у тебя великолепный, большой, прекрасный мозг, в котором вращаются омары, роторы и розы, – сказал Гарри, – и я готов блуждать в нем хоть всю ночь напролет.

«Ты выразил это лучше меня», – действительно чувствуя головокружение, подумала Бетт. И спросила, не давая себе времени на размышления, не ища предлог снова сбежать в тень:

– А мы можем куда-нибудь пойти?

Гарри улыбнулся. Он выглядел по-прежнему изможденным, но улыбка будто осветила лицо, и Бетт показалось, что теперь он плывет над травой, а не тонет в ней, как булыжник. Он протянул к ней руку и переплел свои и ее пальцы.

– Ты любишь музыку? – спросил он.

Надпись на вывеске гласила: «Музыкальный магазин Скопелли». Магазин был заперт, а окна закрыты ставнями. Бетт вспомнила, что сейчас утро воскресенья – все либо в храме, либо дома. Она и сама могла бы сидеть сейчас в церкви, не обращая внимания на укоризненные взгляды матери, а вместо этого стоит тут, держась за руки с женатым мужчиной, и думает о…

Ну, в общем, о совершенно неподходящих для воскресной службы вещах.

– Я здесь подрабатывал на последнем курсе в Кингз-колледже. – Гарри отпер дверь, вошел и принялся включать светильники. – Старый мистер Скопелли позволил мне оставить у себя ключ, чтобы приходить в свободное время и слушать музыку.

Большая часть магазина оставалась в тени, но Бетт смогла разглядеть в дальних отсеках стулья и наушники.

– А что ты обычно слушаешь? – Ей так мало довелось слушать музыку, разве что по радио, и то лишь в одобренных миссис Финч передачах. А в Аспли-Гиз у них и вовсе не было радиоприемника.

Гарри подошел к полкам с пластинками, провел пальцем по верхнему ряду.

– С тех пор как нас выкинуло из кода для подлодок, я слушаю Баха.

– Ты как-то говорил, что он весь восхитительно четырехугольный, – вспомнила Бетт. – Можно разбирать эти диаграммы целыми днями.

– Вероятно, потому я и ухожу в него с головой. Пытаюсь найти ключи к шифру в «Хорошо темперированном клавире» – по крайней мере, это что-то новое, чего мы в Блетчли пока не пробовали. – На мгновение его лицо помрачнело, но он резко мотнул головой, как будто пытаясь отбросить подальше Восьмой корпус и все связанное с ним. – Вот она. – Сняв с полки пластинку, Гарри кивком показал Бетт на отсек в углу.

Бетт села, а Гарри опустился на второй стул рядом с ней, закрепил пластинку и настроил разные рычажки. Сняв пиджак, закатал рукава рубашки.

– Так мы сможем слушать вместе, – пояснил он, беря две пары наушников и надевая одни на голову Бетт.

Ее поразило, насколько внезапно отключился окружающий мир, и она пожалела, что у нее нет таких наушников в ПОН, – вот тогда удалось бы сосредоточиться по-настоящему, никаких посторонних звуков. Ведь обычно то Филлида что-то скажет, то Джин мурлычет песенку, пусть и негромко…

Погруженная в эту искусственную тишину, она посмотрела на Гарри, потом взяла его за запястье и потянула. Его большая рука потянулась к ее затылку, а вторая поднялась к ее волосам. Он позволил ее волосам медленно струиться между его пальцев, начал целовать ее, и тишина наполнилась – не звуками, подумала Бетт, хватая его за расстегнутый воротник и приближая к себе, не звуками, а цветом. Желтый – цвет меда, цвет солнца – в полной тишине захлестнул ее с головой и заполнил до мозга костей.

Он немного отодвинулся, не снимая теплой руки с ее шеи, и вопросительно посмотрел на нее. Она ответила улыбкой.

Наклонив голову, он поцеловал ее между ключицами, затем откинулся назад и показал ей конверт пластинки: «Иоганн Себастьян Бах. Партита номер 2 в си-минор». Игла опустилась, и в наушниках зазвучал рояль.

Бетт буквально слышала, как узоры и диаграммы разворачиваются золотистыми горизонтальными линиями, а дальше добавляются новые мелодии, подчеркивающие первую. Диаграммы складываются вместе, по левую и по правую руку. Эти алгоритмы не нужно решать, можно просто ими любоваться. Гарри снова ее поцеловал. Бетт закрыла глаза, следуя за всплесками узора слева, следуя за пульсом на шее Гарри, который тоже всплесками бился о ее пальцы. Не переставая слушать, она проследовала губами по линии его горла до самого воротника – и почувствовала, как он сглатывает. Потом ощутила, что он собирает в кулак ее волосы, и эта боль показалась ей восхитительной. Она не любила, когда ее трогают, но теперь ей хотелось придвинуться к нему ближе, еще ближе. Сидя, Гарри обычно сутулился, будто пытаясь скрыть свои внушительные размеры, чтобы никого не напугать, но теперь ей казалось, что ее притягивает к непоколебимой гранитной горе. Своими гигантскими руками он мог бы сломать ее, как зубочистку, и это ее совершенно не пугало – более того, Бетт ощутила горячий прилив удовольствия, поняв, что он почти содрогается, сдерживаясь, чтобы не обрушиться на нее всей своей силой, и позволяет ей самой сделать первый шаг.

Мир покачнулся, когда он стянул с нее наушники.

– Пора остановиться… – проговорил он.

– Почему?

Все было слишком громко. Бетт свернулась у него на коленях, ее блузка и бюстгальтер валялись на полу, рубашка Гарри расстегнулась; оба с трудом переводили дыхание. Из брошенных наушников пищала музыка.

– Не хочу навлечь на тебя… последствия. – Пошарив в карманах, Гарри выругался под нос. – Я ничего не захватил… Не думал, что от сегодняшнего дня стоит ожидать чего-нибудь подобного.

– У меня есть. – Бетт потянулась к сумочке и показала ему то, что добыла в бумажнике у Джайлза.

– Только не говори, что ты пошла в магазин и попросила… – расхохотался Гарри.

– Да разве бы мне это продали! – Она почувствовала, что краснеет. – Я у Джайлза свистнула.

– Господи, Бетт. – Гарри прислонился лбом к ее лбу и смеялся, смеялся – его смех будто накатывал тяжелыми волнами. Похоже, он смеялся впервые за несколько месяцев.

– Это ведь не значит, что я?.. – Бетт помедлила. – Я просто подумала, что лучше быть готовой. На всякий случай.

– Ты просто гений! – Он взял из ее рук оба пакетика. – Мистер Скопелли переделал заднюю комнату в бомбоубежище, там есть раскладушка и одеяла… – Гарри остановился и окатил ее таким горящим взглядом, что она почти ощутила его жжение. – Да у тебя даже соски краснеют.

– Заткнись. – Бетт потянулась к наушникам. – Я хочу дослушать…

Он поднял ее со своих колен и прижал к себе, не позволяя коснуться пола и пожирая ее своими черными голодными глазами.

– К черту. Музыку.

Глава 42

Письмо Озлы к доброму самаритянину из «Кафе де Пари», отправленное на адрес его квартирной хозяйки в Лондоне:

Не знаю, зачем я Вам пишу, ведь на свое первое письмо после нашей встречи в «Кафе де Пари» я так и не получила ответа. Вы все еще за границей? Да живы ли Вы вообще? Надеюсь, что да. Вы утешили меня в одну из худших минут моей жизни и каким-то образом стали очень важным для меня человеком. И еще одно – наверное, глупо, но… Мне кажется, я пишу Вам, потому что мне больше нельзя писать моему парню (не стану вдаваться в подробности) и время от времени просто нужно выкричаться в лист бумаги. Такая кошмарная война. Я уже устала от попыток рассмешить окружающих…

– Всё на месте. – Мисс Синьярд опустила крышку на последнюю коробку с карточками. – Теперь-то ты успокоишься, Озла?

Озла задумчиво грызла ноготь. Она потратила несколько месяцев, перелопачивая картотеку, в которой, как она подозревала, кто-то порылся. Мисс Синьярд она объяснила, что беспокоится, не пропали ли кое-какие бумаги. Хотя начальница и усомнилась в этом, ее нельзя было обвинить в небрежности. В итоге она и другие девушки (включая Озлу), задерживаясь после каждой смены как минимум на час, прочесали каждую коробку, каждый шкаф, где хранились сигналы, рапорты и копии отчетов. Теперь, когда отдел немецкого ВМФ собрали воедино, набитые документами коробки и шкафы высились от пола до потолка.

– Черт побери! – присвистнул однажды посетивший Блетчли американский полковник. – В Пентагоне в таком отделе стояли бы рядами блестящие стальные шкафы для бумаг – совершенно пустые. А вы все рассовали по каким-то обувным коробкам, чтоб мне треснуть!

В итоге под наблюдением Озлы каждую из этих коробок просмотрели и проверили на соответствие. Теперь ей нечем было крыть: похоже, каждый клочок бумаги оставался на месте.

«Тот, кто в них рылся, мог просто переписать что нужно и смыться», – подумала она. Но как это узнать?

– Огромное спасибо, мэм, – обратилась она к мисс Синьярд. – Уверена, вы с облегчением убедились, что я зря вас потревожила.

О бумагах, пропавших из Третьего корпуса (тех самых, в исчезновении которых Тревис не признавался), она тоже попыталась разузнать побольше, но столкнулась с глухой стеной привычного «вам это знать ни к чему». В особняке не подняли шум, не было и расследования, никого не уволили за небрежность, а ведь такого рода новости всегда быстро распространялись по Парку. Так что, быть может, отсутствовавшие бумаги в итоге нашлись. Например, их просто не туда положили. Через БП проходили тысячи донесений – наверняка то одна, то другая стопка бумаг временами попадала не в тот ящик.

Вот о чем она размышляла по дороге в Аспли-Гиз. Рассудок советовал: «Брось это наконец», но что-то мешало Озле забыть обо всем. По крайней мере, эта загадка занимала ее ум, а то в последнее время ей выпадало так мало радостей. Со старым Четвертым корпусом было покончено – их перевели в безликое обширное новое здание, где стало меньше шуток и больше незнакомых лиц. Филиппа, который умел впрыснуть солнце в ее вены, тоже не было, он ушел в море. Озла не могла никуда спрятаться от ужаса, охватившего ее в июле, когда она переводила торжествующие донесения фашистов о том, как они выследили конвой PQ17 и потопили двадцать четыре из его тридцати судов…

А уж ночные кошмары по-прежнему никуда не девались, стоило ей закрыть глаза. Озла писала об этом своему доброму самаритянину – в основном потому, что не знала, кому еще об этом рассказать. Она водила пером по бумаге, завернувшись в его шинель и все еще ощущая легкий запах вереска и дыма. Иногда она так и засыпала. Шинель пахла мужчиной, пусть и не Филиппом, и можно было представить, что она положила голову на его плечо, а не просто лежит в темноте на своей узкой кровати, изнывая от одиночества.

– Пошли на крышу, – предложила Маб, едва Озла вернулась в Аспли-Гиз. – Такого теплого дня, как сегодняшний, не будет до самой весны, а ты совсем бледная.

– Все дело в новом здании. – Озла продолжала называть его новым, хотя их отдел переехал туда еще в августе. – В жизни бы не подумала, что стану скучать по нашему старому скрипучему корпусу, но уюта здесь столько же, сколько в туберкулезной лечебнице. Бегут конвейеры, жужжат пневматические трубы, курьеры носятся туда-сюда…

Озла встряхнулась, избавляясь от уныния, облачилась в раздельный купальник (белый с красными вишенками) и последовала за Маб по чердачной лестнице на крышу – плоскую, на приличном расстоянии от соседних зданий, а потому просто созданную для солнечных ванн.

Пока Озла расстилала полотенце, Маб скинула с себя все, кроме белья, – подсматривать за ними здесь было некому. День выдался по-летнему жаркий, больше похожий на июнь, чем на октябрь. Озла наблюдала, как над ними медленно проплывает «харрикейн» с ближайшей тренировочной базы, и сочиняла для «Блеянья Блетчли» юмористический прогноз погоды: «Тепло и туманно; вероятность “мессершмиттов” – тридцать процентов!»

В последнее время только работа над ББ и развлекала Озлу хоть немного.

– Я получила твое виженеровское сообщение, – прозвучал у них за спиной голос Бетт. Даже теперь, когда кошмарная миссис Финч больше за ними не шпионила, девушки не отказались от привычки оставлять друг дружке зашифрованные записки. «На крышу, и захвати купальник!» – зашифровала Озла, прежде чем понестись наверх следом за Маб. – Каждой из вас пришло по письму, – продолжала Бетт, выходя на крышу. Ветер трепал ее белокурые волосы.

Озла и прежде дивилась, насколько изменилась ее тихая соседка по квартире. Неуловимым образом Бетт стала другой, и дело было не просто в прическе или губной помаде. Теперь казалось, что она почти не присутствует рядом с ними по-настоящему, за исключением моментов, когда они вместе направлялись в БП, – туда она рвалась, как борзая, которая натягивает поводок, спеша взять след. Но когда Бетт не работала, создавалось впечатление, что ее вообще здесь нет. Она уже не тушевалась, как та молчаливая, забитая девушка, какой ее когда-то знала Озла, – девушка, которая всем своим видом умоляла: «Не смотрите на меня, пожалуйста», однако все, что происходило вне отдела Нокса, мало ее интересовало. А в каждый свой выходной она ездила в Кембридж слушать пластинки. «Этого прежняя Бетт никогда бы не делала – значит, тоже шаг вперед», – подумала Озла. И все же ее беспокоило нечто неуловимое, проскальзывавшее в последнее время в сосредоточенном взгляде подруги.

– Это тебе, а это тебе: его отправили прямо сюда, а не через лондонский абонентский ящик. – Раздав письма, Бетт уселась на покрывавшие крышу пластины сланца и уставилась в небо. – Глядите-ка, а ведь тот самолет заходит еще на одну петлю.

– «Харрикейн». Я их когда-то собирала.

– Правда? – рассеянно спросила Бетт.

– Да, – с невольным раздражением подтвердила Озла. – И ты уже несколько раз слышала эту историю. Неужели нельзя хотя бы притвориться, что тебя хоть немного интересуют не только треклятые коды и шифры?

На лице Бетт появилось озадаченное выражение. Озла вздохнула, вскрыла конверт и ощутила знакомый всплеск радости, узнав почерк Филиппа.

Милая Оз, я уже сто лет не получал от тебя письма. Я тебя как-то обидел? Только не говори, что у тебя появился кто-то другой, потому что если так, я ему начищу табло.

Радость сменилась болью. Она не могла объяснить Филиппу, почему перестала ему писать.

«Возможно, какое-те время тебе будет больно, – мысленно обратилась она к нему, – но этим я тебя защищаю». Ее начальник сказал без обиняков, что если она не отдалится от Филиппа, а в Блетчли случится новый взлом безопасности, к ответу призовут не одну только Озлу, но и Филиппа. А ему есть что терять. Новехонькие лейтенантские погоны, гордость своей службой во флоте, благосклонность королевской семьи, когда от собственной семьи у него мало что осталось… И всего этого он мог лишиться, если бы его заподозрили в предательстве.

От такого удара ему не оправиться никогда. Даже у настолько отважного молодого человека, каким был Филипп, имелась своя ахиллесова пята.

«Вот ее я и защищаю, – подумала Озла, складывая письмо. – Пусть ты и никогда об этом не узнаешь».

В ушах у нее внезапно зазвенело – это Маб издала торжествующий вопль:

– Он едет домой! Фрэнсис едет домой!

– Из Инвернесса? – уточнила Озла.

– Откуда? – одновременно с ней спросила Бетт.

– Я уже боялась, что его намерены держать там до тех пор, пока на нем вереск не прорастет. – Маб перелистала пачку бумаг, продолжая читать, – муж всегда присылал ей письма на несколько страниц, и все лето напролет она отвечала ему такими же.

Озла вырвала и растоптала невольно пробившийся в ее сердце росток зависти.

– А сколько времени он там пробыл? – поинтересовалась она.

– Четыре месяца. Куда дольше, чем ожидалось… – Маб села, обхватила колени. – Ему дадут три свободных дня, с восьмого по десятое ноября. Как дотерпеть еще целый месяц? Он хочет, чтобы я приехала поездом в Ковентри и захватила с собой Люси. – Маб мечтательно улыбнулась. – Там он покажет нам свой дом – дом, в котором мы все поселимся после войны.

Зависть снова подняла голову в душе Озлы, и девушка опять прибила этот росток.

– Здорово! – воскликнула она.

– Поехали со мной, – тут же предложила Маб. – Мне нужно, чтобы кто-то присмотрел за Люси.

– Чтобы по ночам никто не мешал тебе трахаться с мужем до потери пульса? – догадалась Бетт.

Озла и Маб, одинаково шокированные, уставились на нее.

– Где вы набрались таких слов, мисс Финч? – расхохоталась Маб. – Похоже, ты спуталась с дурной компанией.

– Бетт, ты что, бегаешь на свидания? – воскликнула Озла, изображая ужас. – Все эти воскресенья в Кембридже…

Она просто пошутила, но Бетт отвела взгляд.

– Тот «харрикейн» вернулся, – заметила она, меняя тему.

Озла насторожилась. А что, если отстраненность и рассеянность Бетт объяснялись не усталостью?..

– Ну не злись, Бетт, скажи, это правда?

– Так как насчет Ковентри? – напомнила Маб. – Сможет одна из вас поехать?

Озла заметила, как разрумянились щеки Маб, и забыла о своих подозрениях насчет Бетт. Маб просто сияла – и это была не холодная жесткая уверенность в себе, которую она излучала с их первой встречи, а чистое счастье. «Она влюблена, – подумала Озла. – Может, она и выходила за Фрэнсиса по своим соображениям, но теперь влюбилась в него по уши».

– Ладно, тогда мне действительно стоит поехать, чтобы не нарушать вашу идиллию, – весело согласилась Озла.

Три дня в компании мужа и жены, которые искрятся от взаимного обожания, – ох, придется давить и давить эти упрямые ростки. Но Озла не могла отказать Маб, которая сейчас сидела, прижимая к груди свое счастье, словно самую хрупкую в мире вазу.

– Если ты позовешь с собой Бетт, она начнет колебаться, потом ее затянет на час в сердцевинку розы, и очень скоро окажется, что Люси уже где-то в Тимбукту.

«Харрикейн» снова покружил над ними, на этот раз еще ниже. Маб ухмыльнулась. В глазах заплясали чертики.

– Так дадим же ему повод вытаращиться, дамы!

Она сняла лифчик и раскрутила его над головой, глядя на гудящий самолет. Озла тоже стянула верх купальника вслед за Маб.

– Благодарю, но нет, – сказала Бетт, не расстегнув ни пуговички на блузке, но все-таки помахала пилоту рукой. «Харрикейн» покачал в ответ крыльями, и Маб послала ему воздушный поцелуй.

– Слышь, летун! – заорала она вверх. – Мой муж едет домой!