Текст книги "Код Розы"

Глава 24

ИЗ «БЛЕЯНЬЯ БЛЕТЧЛИ». МАЙ 1941 ГОДА

Кто бы мог подумать, что начальник отдела ВМФ некогда подвизался в качестве актера в лондонских пантомимах? По слухам, он пользовался бешеным успехом в роли вдовы Туонки. Мужчины такие скрытные! Никогда не удается узнать о них все до конца…

– Мисс Чурт! – Сквозь треск из трубки донесся теплый учтивый голос Фрэнсиса Грея. – Мне подумалось, что вам может понравиться ужин в «Савое» в ваш следующий свободный вечер.

Маб улыбнулась в трубку и сделала Озле знак не ждать ее – они как раз собирались на вечернюю смену.

– А еда будет ярко-желтая?

– Гарантирую наличие морского языка. Приличная белая еда, никаких приправ. Очень по-английски.

– У меня свободен следующий вторник. Я поеду в Шеффилд повидаться с сестрой, но потом сяду на поезд до Лондона.

– Буду ждать, мисс Чурт. Наденьте туфли с каблуком высотой с небоскреб.

Он положил трубку. Маб перестала улыбаться и задумчиво наморщила лоб. Это будет уже третье ее свидание с поэтом – после индийского ужина в «Вирасвами» он пригласил ее на дневной концерт в Национальной галерее, где они слушали какую-то чрезвычайно непонятную музыку. Тем не менее она по-прежнему гадала, что он такое. Поэт почти ничего не говорил, но внимательно слушал; много улыбался, но никогда не смеялся. Он не настаивал на переходе на «ты» – он вообще ни на чем не настаивал, если на то пошло. До какой-то степени Фрэнсис Грей оставался для Маб загадкой.

– Он уже вошел в твой короткий список? – спросил Джайлз после заседания, на котором Безумные Шляпники обсудили тревожные военные стихи Фрэнсиса.

– Да нет, вряд ли. – Маб умела распознать, когда мужчина был в ней по-настоящему заинтересован, а Фрэнсис Грей совершенно не напоминал влюбленного. Он воспринимал все – сирену воздушной тревоги, тарелку маллигатони, Маб в ее платье цвета спелых ягод – приветливо-отстраненно, как будто сидел, огражденный от них незримым занавесом, дружелюбный, но далекий. Она даже неожиданно для себя перечитала «Увязших» от корки до корки в поисках ключа к ходу его мыслей, однако узнала лишь, что когда-то он был перепуганным мальчишкой, который попытался избавиться от окопных кошмаров, написав о них стихи. Но Фрэнсис Грей уже перестал быть тем мальчиком – кто же он тогда?

– Советую накинуть ему баллов, – сказал ей в тот раз Джайлз. – Весьма завидная партия. Родители уже умерли, так что никакая свекровь не станет совать нос в твои дела. Собственный дом в Ковентри, причем немаленький. Не миллионер – на стихах еще никто не разбогател, – но его отец когда-то запатентовал микстуру от кашля и недурно заработал. С лихвой хватит и тебе на шелковые чулки, и твоей сестренке на пони.

– Это я уже знаю, – отмахнулась Маб. Она всегда собирала подробные сведения о мужчинах, с которыми встречалась. – Но мне нужны не только шелковые чулки и пони, Джайлз.

– А что?

– Мне нужен человек, с которым я не буду тревожиться. – Она не мечтала о большой любви, но все же хотела тихих житейских радостей в браке. И не была уверена, что человек настолько безразличный к жизни, как Фрэнсис Грей, в принципе способен испытывать радость. О да, он был загадкой, ее личной головоломкой в поместье, где все над чем-то ломали голову.

– Я совершенно не одобряю звонки от мужчин. – Миссис Финч материализовалась в коридоре, как только Маб положила трубку. – Разве что от родственников.

– Это мой кузен.

– У вас, похоже, очень много кузенов.

– Да, семья у нас большая. Если позволите, меня ждет длинная вечерняя смена…

– И чем вы там будете заниматься? Я ведь заметила, что в последнее время у вас манжеты забрызганы машинным маслом… – Миссис Финч улыбалась, но в ее глазах блеснуло что-то нехорошее. – Да еще и вот это то и дело попадается. Что это такое?

Маб изучила заполненный цифрами квадрат. Она вписала их собственной рукой.

– Понятия не имею! – помотала она головой.

С тех пор как Бетт научила ее и Озлу взламывать квадраты Виженера, все трое стали пользоваться этим шифром, оставляя друг дружке записки. На первый взгляд слишком сложно, но трудно было удержаться от соблазна: наконец-то они нашли способ скрыть содержимое своих посланий от рыскавшей по дому квартирной хозяйки, да еще и сводя ее при этом с ума. Ключом всегда служило слово «девушки».

– Но это ведь ваш почерк! – Миссис Финч помахала бумажкой перед ее носом.

– Мне пора, миссис Ф!

Начинался чудесный душистый вечер, а к тому времени, как смена Маб закончится, настанет непроглядная ночь, в небе лишь четвертинка луны. Пока им везло, в сельской местности бомбы почти не падали, а вот Лондон на прошлой неделе пережил самый страшный авианалет с начала войны. Даже вечно бодрым газетчикам не удалось усмотреть положительную сторону в том, что Палата общин была разрушена.

Миновав ворота БП, Маб дошла до своего корпуса и ненадолго задержалась у двери, собираясь с духом перед встречей с загадочными фыркающими машинами. «Почему я не попросила, чтобы меня перевели отсюда?» В Блетчли прибыло пополнение из ЖКМК; Маб по-прежнему оставалась единственной гражданской служащей при «бомбах». Вероятно, о ней просто забыли. Если напомнить, то она уже на следующей неделе окажется за «Тайпексом».

Но было бы неправильно отказываться от нужной, важной работы, пусть она ее и ненавидела, – а «бомбы» она действительно ненавидела всей душой. Дневные смены еще ничего: выскочишь в перерыве на улицу, поймаешь немного солнца, вдохнешь полной грудью свежий воздух и почувствуешь, что душа вернулась на место. Но в вечерние смены корпус казался душной капсулой, плавающей в темном океане, который, как пиявка, высасывал кислород из атмосферы и радость из людей.

– Ты ходила на танцы в Бедфорде? – спросила кадет Стивенс, когда они с Маб получили свое первое меню и начали подключать «Агги».

– Да. – Маб потянулась за высоко висевшим штекером. Стивенс сидела у проверочной машинки, просматривая настройки «Агги», а Маб предстояло провести всю ночную смену на ногах. Страшно подумать, как они будут болеть к утру.

– Я пошла с парнем из Седьмого корпуса, – продолжала Стивенс. – Фу-у, он начал меня лапать, едва мы вышли на танцпол.

«Мои знакомые мужчины никогда не пристают». В ушах у Маб снова зазвучал голос Озлы. Миленькая, наивная Озла, уверенная, что в компании джентльмена ей ничего не угрожает.

«К девушкам вроде Озлы джентльмены и не пристают, – подумала Маб, с оглушительным грохотом запуская “Агги”. – А вот с девушками вроде меня они не ведут себя настолько по-джентльменски. Нашей сестре с ними не так безопасно».

«Агги» лязгнула, и Маб вспомнился лязг кассового аппарата в «Селфридже», когда она пробивала ту покупку… Его звали Джеффри Ирвинг, он изучал французскую литературу в Крайстс-колледже, а в универмаг пришел в поисках подарка для матери. И стоявшая в черном платье за прилавком семнадцатилетняя Маб продала ему шелковый шарфик. А он взамен нагородил ей кучу вздора о том, какая она хорошенькая. «Да не была я тогда хорошенькой, – подумала она, вспоминая ту нескладную девчонку, которая лишь недавно доросла до своих пяти футов одиннадцати дюймов, но еще не избавилась от шордичского выговора. – Я была доступна, да еще и в восторге от возможности пойти на свидание со студентом».

Он сводил ее в кино. Киножурнал еще не закончился, а они уже целовались; не прошло и десяти минут, как он начал шарить у нее под блузкой. С Озлой он бы на такое не осмелился – какой кембриджский студент захочет получить клеймо «НБТ» у лондонских дебютанток? А с Маб не колебался, и она его не останавливала. Через три недели он уже стянул с нее трусы на кожаном заднем сиденье своего «бентли» с откидным верхом. И все прошло просто чудесно – вот тебе и страшные истории про боль и кровь в первый раз.

– Ты восхитительна, – проговорил он потом, переводя дух. – Ты просто восхитительна, Мейбл… – И они продолжили почти без перерыва, а Маб была на седьмом небе, уверенная, что влюблена. Блаженно уверенная, что это начало чего-то особенного, чего-то постоянного. Особенно когда он сказал, что приглашает ее на вечеринку с его друзьями.

«Остановись, не вспоминай, – подумала она, машинально открывая барабан и бережно разнимая пинцетом два куска проволоки. – Просто… остановись».

Но посреди душной ночной смены остановиться было трудно. Именно в ночную смену выползали все демоны, терзавшие Маб.

Она еще помнила платье, которое купила на встречу с университетскими приятелями Джеффри. Ярко-желтое платье из вискозы, украшенное приколотой к плечу большой красной шелковой розой. Маб истратила на него половину своих сбережений, уверенная, что это самая шикарная вещь, которая у нее когда-либо была.

– Очень мило, – похвалил ее наряд Джеффри, когда она выбежала навстречу его «бентли». Двое его друзей согласно закивали. У них был одинаковый протяжный кембриджский выговор. – Может, прошвырнемся по городу перед вечеринкой? – предложил он.

Маб запрыгнула на сиденье и заметила, что они уже успели пустить по кругу фляжку.

«Дурочка, – подумала Маб, меняя порядок роторов на барабанах. – Не было никакой вечеринки. Вечеринка планировалась на тебе».

Семнадцатилетняя Маб заподозрила бы, к чему все идет, имей она дело с парнями из Шордича – некоторые провожали ее свистом еще с тех пор, как ей минуло двенадцать. Но семнадцатилетняя Маб, по уши влюбленная в Джеффри, полагала, что молодые люди, изучающие литературу в Кембридже, – джентльмены.

Вот дурочка.

Они с Джеффри целовались на заднем сиденье – она чувствовала вкус бренди у него на губах, – когда «бентли» припарковали в наклон и один из его друзей полез к ней под юбку. Она отодвинулась и шлепнула его с возмущенным «Эй!..». А Джеффри заржал.

– Дождись своей очереди, – лениво осадил он приятеля, спуская рукав Маб и целуя плечо. – Я ее привез, я первый.

«Может, и дурочка, – думала теперь Маб, машинально разделяя пинцетом проводки в другом барабане, – но хотя бы не тупая». На миг она застыла в ледяном оцепенении, недоуменно уставившись на парня, которого любила, – но лишь на миг. В следующую секунду она оттолкнула его что было силы. Ее спину и грудь немедленно обвили чьи-то руки, послышался смех:

– Ты не говорил, что она у тебя такая страстная!

Может, они думали, что все пройдет легко – каждый по очереди, на заднем сиденье, пока двое других курят у бампера. Но парни уже напились, а Маб была выше любого из них и пылала страхом и яростью. Джеффри заработал по три длинные царапины на каждой щеке, а его приятель согнулся с беззвучным стоном, схватившись за яйца. Третий попробовал им помочь, потянувшись с переднего сиденья, но Маб так дернула его за челку, что в кулаке у нее осталась прядь коротких волос. Все это время она визжала, ругалась и рычала, объятая ужасом и бешенством. Втроем им удалось вытолкать ее из автомобиля – она продолжала царапаться и драться; когда ее швырнули на дорогу, напоследок она успела еще раз пробороздить ногтями шею Джеффри. В следующее мгновение она вскочила на ноги, не обращая внимания на горящие огнем исцарапанные коленки, трясущейся рукой стянула туфлю и выставила перед собой острый каблук.

– Только дотронься до меня, – прохрипела она, дрожа так, что едва держалась на ногах, – и я забью это прямо в твой гребаный глаз!

– Ну и тащи теперь свою люмпенскую задницу и люмпенские тряпки пешком в Шордич! Дура! Шлюха дешевая! – отчеканил Джеффри с тем самым аристократическим выговором, от которого у нее всегда сильнее билось сердце.

– Катись ко всем чертям, жалкое трехдюймовое отродье! – крикнула ему Маб и успела заметить, как исказилось от ярости бледное лицо Джеффри, прежде чем «бентли» унесся, освещая себе путь слепящими фарами. А она осталась стоять одна на ночной дороге где-то на окраине Лондона, без денег, без сумочки, зажав в руке одну туфлю и где-то потеряв вторую, в разодранном до пояса желтом платье, сотрясаясь от всепоглощающих, униженных рыданий.

До дома она добиралась четыре часа, ковыляя босиком по ночным улицам. Каждый шаг отдавался в ушах тремя словами. «Дура! Шлюха дешевая. Дура! Шлюха дешевая».

Она прохромала на кухню, осторожно ступая окровавленными ступнями, давно выплакав последние слезы, грязными потеками засохшие на щеках, и возблагодарила небо, что Ма уже спит. Стянула с ног лохмотья, в которые превратились чулки, сняла разорванную комбинацию, платье, которое совсем недавно считала таким прекрасным, и выбросила все в мусор. Потом выпрямилась посреди кухни, высокая, обнаженная, с неподвижным как камень лицом, зажгла сигарету и выкурила ее до конца.

Вот тогда она и решила, что хватит ей быть Мейбл. Мейбл была юной, слабой и глупенькой. Такую легко обвести вокруг пальца. Теперь она станет Маб. Хладнокровной, надменной, неприступной королевой Маб.

Глава 25

ИЗ «БЛЕЯНЬЯ БЛЕТЧЛИ». ИЮНЬ 1941 ГОДА

Редакция ББ снова застукала Дилли Нокса в пижаме на рабочем месте. Конечно, дамы из его отдела слишком гениальны, чтобы заниматься гардеробом шефа, но остается еще множество простаивающих без дела модельеров. Если мистер Хартнелл и мистер Молинё способны придумывать наряды для королевской семьи и Женского королевского морского корпуса, нельзя ли их попросить заодно одеть Дилли Нокса? Как-никак война на дворе!

– Барышни, вас перевели на новую задачу.

Работавшая над очередным сообщением Бетт так глубоко погрузилась в нору Белого Кролика, что не подняла глаз на Дилли, пока Пегги не дотянулась до нее и не отняла карандаш.

– Переписку итальянских ВМФ передали другому отделу, – продолжал Дилли, крутя в руках пояс от купального халата, которым были подвязаны его брюки. – Ведь теперь ее осталось так мало…

– Да уж! Какие донесения по флоту, когда никакого флота-то и нет, – ухмыльнулась Пегги.

Бетт ухмыльнулась в ответ, хотя теперь, зная, что высокородный избранник Озлы участвовал в этом сражении, она испытывала смешанные чувства, вспоминая, как они отмечали победу при Матапане. Обычно Бетт забывала, что головоломки, которые она так любила разгадывать, означали для военных нечто большее, чем просто загадку, они означали жизнь либо смерть на кораблях далеко-далеко в ослепительно голубом море. Как хорошо, что она не имеет права сказать Озле: «Это из-за моей работы корабль твоего парня оказался в самом пекле величайшей морской битвы со времен Трафальгарской. Получается, и я отчасти виновата в том, что ты сейчас не знаешь, жив он или мертв».

– А взамен нам прислали новую головоломку, – продолжал Дилли, раздавая депеши и родды. – Чистая бармаглотщина, предупреждаю.

Бетт перелистала стопку бумаг, хмуря брови. Что-то в них было не так…

– «Энигма» абвера. – Заметив, как удивленно переглянулись девушки вроде Бетт, которые работали с немецкими крибами, не понимая языка, Дилли пояснил: – Это «Энигма», которой пользуется военная разведка Германии. Называйте ее просто шпионской «Энигмой». Дело вот в чем: ребята из контрразведки то и дело обнаруживают на нашей территории немецких агентов и дают им заведомо фальшивые сведения, но мы понятия не имеем, верят ли этим сведениям офицеры абвера, которые всем заправляют из Берлина.

– А чем их «Энигма» отличается от других? – поинтересовалась Пегги.

– В ней четыре ротора, а не три. Значит, и определять придется на одну настройку больше. И эти четыре ротора поворачиваются чаще. Не машина, а настоящее чудище, – заключил Дилли, проводя рукой по волосам, уже заметно поредевшим со времени его знакомства с Бетт. – Велчман считает, что если ребятам из его корпуса этот орешек не по зубам, значит, и никто с ним не справится. Покажем ему, что он не прав!

Бетт прокорпела над новым кодом шесть часов, но единственным результатом была головная боль. Снова, как в первые недели в Коттедже, вернулось ощущение, будто она на ощупь продвигалась в темноте. На лицах остальных девушек она видела такое же разочарование. Один Дилли не унывал.

– Завтра возвращайтесь – и на свежую голову попробуем снова. У нас получится! А где, черт побери, моя трубка?

Бетт обнаружила трубку под немецким словарем, отдала ее Дилли и понуро побрела домой. Все еще мысленно плутая среди четырехзначных индикаторов, она пристегнула поводок Бутса и отправилась выполнять поручения матери: на почту, в аптеку. Мамина помощница… Однако мамина помощница уже не довольствовалась этой ролью. Мамина помощница считала часы до следующей смены.

Бетт вздохнула и потянула Бутса к аптеке, где им пришлось обойти пару ног в гигантских ботинках.

– Гарри? – растерянно заморгала она.

Он поднял голову – видимо, задремал на скамейке у двери, прислонившись к стене.

– Извини, я тебя не заметил. Жду, пока аптекарь приготовит лекарство. Всю неделю работал в ночную смену, и вот сморило. – Под глазами у него залегли черные, как вакса, круги, а воротничок рубашки будто корова жевала.

Бетт знала, что Восьмой корпус круглосуточно трудится над сообщениями с немецких подлодок. Ни для кого не было секретом, что с марта стаи подводных лодок топили чуть ли не по сотне судов союзников в месяц. А теперь стоял июнь.

Гарри поморгал, помотал головой и, щурясь, уставился на Бетт:

– Я ведь с танцев тебя не видел, да?

«Мы тогда танцевали и обсуждали способы взлома кодов, но все, похоже, подумали, что мы…» Бетт почувствовала, что заливается краской. Когда Озла и Маб решили, будто у них с Гарри намечается роман, она пришла в ужас. Потом смутилась, размышляя, не понял ли ее Гарри неправильно. И устыдилась, только теперь осознав: ну да, возможно, ей действительно нравится ее любимый коллега по БП, но это ведь никому не мешает.

Так или иначе, она решила впредь избегать Гарри.

– Мне надо купить папе зубную щетку, – пробормотала она, протискиваясь мимо него, но Бутс задержался, обнюхивая протянутую к нему руку.

– А мне нужна настойка для Кристофера. – Гарри почесал пса за ухом. – Не знаю, много ли от нее толку, но доктор очень хвалил.

Бетт помедлила.

– С каких пор… Когда он заболел полиомиелитом?

– В полтора года, – бесстрастно проговорил Гарри. – Носился по лужайке и вдруг начал кричать от боли. К утру уже не мог стоять, а к вечеру лежал в больнице, заключенный в «железное легкое». – Гарри поднял глаза. – Видела когда-нибудь эти пыточные аппараты? Представь гигантский металлический цилиндр, а с одного конца торчит его бедная головка… Потом его перевели в палату, он лежал в своей стерильной колыбельке и плакал, плакал, а мы стояли у двери, по ту сторону сетки, и не могли к нему подойти из-за карантина. Только через пять месяцев нам его отдали. – Большая ладонь Гарри еще оставалась на голове Бутса. – Нам повезло, что хотя бы руки уцелели. Да что там, нам вообще повезло. Я все твержу это себе. Но он то и дело снова попадает в больницу. И однажды ему придется артродезировать голеностопный сустав, чтобы стабилизировать ступню. А он такой подвижный мальчонка… Каждый раз, когда накладывают гипс, орет от ярости.

В дверь просунулась голова аптекаря:

– Ваша настойка готова, мистер Зарб.

Гарри в последний раз почесал загривок Бутса и поднялся. Бетт вошла в аптеку следом за ним, взяла с полки зубную щетку и оказалась у прилавка, когда Гарри отсчитывал монеты. Жена аптекаря глядела на него с отвращением, оценивая его рост, мощь и обтрепанный твидовый пиджак без одной пуговицы.

– Даже не знаю, обслуживать ли вас, – процедила она, подвинув кончиком пальца сдачу. – Постыдились бы. Эдакий здоровяк, а не в форме. А ведь идет война!

Гарри застыл и уставился на нее.

– Знаю, – сказал он ровным голосом. – Знаю. – Потом нагнулся к ней, едва не касаясь своим носом ее лица. Глаза аптекарши округлились, она отшатнулась. – ЗНАЮ.

Он смахнул монеты с прилавка так, что они разлетелись во все стороны, одни попали в аптекаршу, другие покатились по полу. Схватив бутылочку с настойкой, он выскочил из аптеки. Дверь ударилась о стену, прежде чем с треском захлопнуться. Бетт всучила ошарашенной аптекарше деньги за зубную щетку и тоже поспешно вышла.

– Гарри! – позвала она и замолчала, не зная, что говорят, когда человек в бешенстве. Гарри возился у пристегнутого к уличному фонарю старенького велосипеда. От гнева у него тряслись руки, никак не удавалось распутать цепь. Он не поднял головы, когда она его позвала. – Гарри, мне бы не помешала помощь с одной задачей, – сказала Бетт наконец.

Невеликое утешение, но хоть какое-то. Ну или не утешение, а лекарство. Во всяком случае, ей казалось именно так. Лекарство, которое помогает забыть обо всем, пусть и ненадолго, забыть, как это ужасно – видеть страдающего от боли ребенка.

– С какой задачей? – Он обернулся, моргая, словно что-то попало в глаза, и Бетт поняла, что не станет обходить Гарри стороной. Что бы там ни говорила циничная Маб о женатых мужчинах, ищущих приключений, не пытался он охмурить ее на танцах и не попытается – да Бетт и не хотелось этого, даже если она в него и правда втюрилась. Гарри был и оставался прежде всего ее другом.

– Хочу понять, с чего начать работу с четырехзначными индикаторами, – сказала Бетт, предварительно убедившись, что их никто не подслушивает. – Ты что-нибудь об этом знаешь?

В одно мгновение его взгляд превратился из гневного в вопросительный.

– Четыре ротора?

Она кивнула. Он отстегнул наконец велосипед и повел его, держа за руль, рядом с собой. Бетт пошла с другой стороны.

– «Энигма-К» работает с четырьмя роторами, – сказал Гарри, когда, выйдя из поселка, они оказались на безлюдной проселочной дороге. Над их головами шелестели ветви вязов и заливались малиновки. – Я ей немного занимался. Четырехзначный индикатор означает, что там есть настраиваемый Umkehrwalze…

– Это сложно. – Бетт почувствовала, что они сейчас едины, как пара гончих, которые несутся по одному следу. – Текстовых крибов у нас кот наплакал.

– С этим я, возможно, смогу помочь. У тебя найдется бумага?