Текст книги "Код Розы"

Глава 53

ИЗ БЛЕЯНЬЯ БЛЕТЧЛИ. НОЯБРЬ 1943 ГОДА

Обращаемся к любовникам, забывшим пару дамских трусов с оборочками на берегу озера после предполагаемого страстного свидания: ради всего святого, раздобудьте наконец фальшивое брачное свидетельство и отправляйтесь в гостиницу!

– Еще раз, – велела Маб.

– Мой жених – летчик, его база в Кенте, – выдала заученный текст Бетт, стоя на обледеневшей улице перед узкой дверью в гинекологический кабинет. Вокруг толкались и спешили прохожие. – Для женитьбы ему дали двое суток увольнения перед Рождеством. А я собираюсь заводить детей лишь после войны…

– Лучше скажи, что так решил твой жених, – поправила ее Маб. Большинство врачей подбирали по размеру это противозачаточное изделие только замужним женщинам, но кое-кто, принимая во внимание военное время, оказывал такую услугу и помолвленным. Маб сама приходила сюда почти два года назад, перед свадьбой. («Не думай об этом», – приказала она себе). – Если скажешь, что пока не хочешь детей, тебе начнут читать мораль и ничего не дадут.

– Ясно. – Бетт выглядела настроенной решительно.

Она даже почти не покраснела, когда, вскоре после выписки из лазарета, Маб поймала ее и сказала без обиняков: «Я знаю, чем вы с Гарри занимаетесь. Я думаю, ты дура, но хоть скажи, что вы как-то предохраняетесь». Бетт что-то пробормотала насчет «французских подарочков», и тогда Маб вздохнула: «Есть средства понадежнее». Кто бы мог предугадать, что Бетт станет одной из вертихвосток БП, из тех, кто после шифровальной работы без стеснения выпускает пар по темным углам с любым доступным партнером? Правда, похоже, она не пряталась по углам ни с кем, кроме Гарри. Маб заставила ее еще раз повторить заученный текст для врачей, затем стянула левую перчатку:

– Тебе лучше… позаимствовать вот это. Без кольца доктор не поверит.

Ей было больно снимать подаренное Фрэнсисом кольцо с рубином. Бетт надела его на палец. Казалось, она понимала, чего это стоило Маб.

– Спасибо. Я знаю, ты не одобряешь…

– Меня это не касается, – отрезала Маб. – Если хочешь путаться с женатым мужчиной – ты знаешь, что я об этом думаю.

– Я не стыжусь. – Бетт гордо подняла голову. – И это никому не причиняет страданий.

– Кроме тебя самой, если ты веришь, что все закончится свадебными колоколами.

– Не нужны мне свадебные колокола.

Право же, Бетт была самым странным созданием из всех, с кем Маб доводилось дружить. «А теперь, получается, она единственная оставшаяся у меня подруга». Рядом больше не было ни Озлы, ни девушек-кадетов из Морского корпуса. Большинство прочих женщин в БП, похоже, просто не знали, как вести себя с Маб. От тех, которые, как и она, лишились мужей, женихов, ухажеров, так и веяло горем, и Маб их избегала, а женщины, не пережившие потерь, либо чувствовали неловкость при виде боли, которую Маб не могла скрыть, либо суеверно отшатывались от ее траурного платья, поскольку боялись за собственных близких. То ли считали Маб дурным предвестием, то ли им не нравилось само ее присутствие, но в любом случае старались обходить ее стороной. Все, кроме Бетт, которая теперь уставилась на дверь врачебного кабинета.

– А он и правда предохраняет, этот… колпачок? Лучше, чем, ну, ты поняла… – Бетт покраснела.

– Да, правда. – Маб осеклась. В последнее время ей постоянно снились дети – не девочки, все девочки были Люси, а мальчики. Малыши, рыжеватые, как Фрэнсис, десятилетние, плотные, как Фрэнсис, мальчишки, бегающие с битами для крикета… Казалось, протяни она руку – и дотронется до них, прежде чем они растают в дымке сновидения. Каждый раз Маб просыпалась, разрываясь от тоски по ним.

Бетт исчезла за дверью врача, а Маб отправилась на встречу, назначенную на Трафальгарской площади. Даже в этот морозный зимний день на площади было достаточно влюбленных, которые ждали друг друга под колонной Нельсона, и детей, бросавших крошки голубям.

– Расскажите о вашем муже, миссис Грей.

Как они и условились, журналист встретился с ней у большого бронзового льва с южной стороны памятника. Они поздоровались, потом несколько банальных фраз, и он достал блокнот. Это довольно известный корреспондент – так сказал Маб издатель Фрэнсиса, когда звонил насчет интервью. Пишет статью о Фрэнсисе. Быть может, ее не затруднит ответить на пару вопросов, когда она в следующий раз окажется в Лондоне? Маб предпочла бы жевать битое стекло, чем ворошить при чужом человеке свои воспоминания, но если уж из-за нее наследием Фрэнсиса не стал русоволосый сын, то она готова заставить себя обсуждать его стихи.

– Что именно вас интересует, мистер… – Его имя уже выскользнуло из памяти. В последнее время ей отчего-то не удавалось ничего запомнить.

– Грэм. Иэн Грэм. – Он говорил приятным баритоном и, судя по произношению, окончил частную школу. Высокий, поджарый, в помятом пальто и потрепанной шляпе федоре. – Я работаю над циклом статей о роли искусства в военное время. Первая посвящена Майре Хесс и обеденным концертам в Национальной галерее… Простите, что?

– Муж однажды водил меня на такой концерт. – Маб крепче закуталась в свое черное пальто. – На нашем втором свидании.

Сидя в зале, она изучала, во что одеты другие слушательницы, а Фрэнсис был совершенно заворожен музыкой. «Такое чудо, – сказал он потом. – Вы знаете, как появились эти концерты? Произведения искусства убрали из галереи, чтобы уберечь их от бомб, и тогда Майра Хесс пригласила самых знаменитых музыкантов Великобритании играть для слушателей среди пустых рам, просто чтобы в затемненном Лондоне звучало хоть что-нибудь прекрасное». «Это чудесно», – отвечала Маб, разглядывая шелковое платье с узором из панбархата в соседнем ряду.

– Это не будет какой-то ходульный панегирик, миссис Грей. – Иэн Грэм явно принял ее молчание за признак недоверия. – Благодаря поэзии Фрэнсиса Грея поколение, знавшее лишь мирную жизнь, поняло, что такое окопная война. Во время войны искусство – бальзам на раны.

– Тогда спрашивайте о чем хотите, – резко сказала Маб.

– Сначала хотелось бы узнать больше о вас… Как я понял, вы квартируете в Бакингемшире и трудитесь на победу?

– Да – обычная канцелярская работа. Скучнее не бывает.

Дело обстояло именно так, ей даже не пришлось врать. Джайлз устроил ее на новую должность в особняке, где от Маб требовалось лишь сортировать документы и печатать. Тихо, монотонно – Маб была готова хоть вечно заниматься этой работой.

– А где именно в Бакингемшире? – Карандаш что-то записал.

– Да небольшой городок. Там только и есть, что железнодорожное депо.

– Правда? А ведь вы не единственный знакомый мне человек, который занимается какой-то неопределенной и страшно скучной работой в Бакингемшире, в городке, где нет ничего, кроме железнодорожного депо.

– Да неужели?

– Да. Большинство этих людей… как бы это сказать? Типичные служащие Уайтхолла или министерства иностранных дел… О своей работе они рассказывают с удовольствием, особенно пропустив стаканчик-другой, но все умолкают, когда речь заходит о Бакингемшире.

Маб ответила ему ничего не выражающим взглядом.

– Понятия не имею, о чем вы.

Иэн Грэм ухмыльнулся – эта быстрая улыбка осветила его лицо, как неожиданный луч солнца.

– Понятно, – сказал он и переменил тему. Пошли обычные вопросы: как долго они с Фрэнсисом были женаты, где познакомились.

Маб так сжимала кулаки, что ногти впились в ладони, пока она вспоминала об их свиданиях, о поспешной свадьбе…

– Известно, что ваш муж любил музыку, – а как он относился к изобразительному искусству? К живописи, скульптуре?

– Я… я не знаю.

– Он вам когда-нибудь рассказывал о том, как воевал, миссис Грей?

– Нет.

– В 1919-м он привез в Британию землю с полей сражений для семей, которым не довелось похоронить своих ребят должным образом. Его письмо об этом было опубликовано в «Таймс». Он не?..

– Я… Мне он об этом не рассказывал, – дернулась Маб.

Мистер Грэм сменил тактику.

– Миссис Грей, я не пытаюсь залезть вам в душу. Дело в том, что вы были женой Фрэнсиса Грея. Его издатели и читатели могут поведать о его поэзии, но только вы способны рассказать о том, каким он был человеком. Может, вспомните какую-нибудь историю из частной жизни?

«Из частной жизни». Внезапно Маб поняла, что не может дышать. Это не было похоже на истерику, которая случилась с ней во время демонстрации работы «бомбы». Сейчас ее охватили ярость и отчаяние, и эти две эмоции взвились алым и черным пламенем. Она повернулась и схватила удивленного журналиста за рукав.

– Мне нужно выпить.

Он заказал ей стакан джина в ближайшем пабе и глазом не моргнул, видя, как она осушила его в один присест. Место оказалось самым подходящим – темное, грязное, полное выпивох, не желавших, чтобы им мешали. Никто и головы не повернул, когда из Маб полились давно сдерживаемые слова.

– Хотите услышать интимную историю, мистер Грэм? – Она взяла второй стакан и посмотрела прямо в глаза журналисту. – Вот вам правда: нет у меня никаких историй. Фрэнсис Грей был лучшим мужчиной, какого я только знала, а я пробыла его женой меньше года. Знаете, сколько раз мы виделись? Четырнадцать. Он вечно ездил в командировки, а меня держала работа, которую мы оба считали важной, так что мы справлялись как могли. Наша свадьба и медовый месяц уместились в сорок восемь часов. Мы провели два уик-энда в Озерном крае. Время от времени нам удавалось вместе перекусить в буфете на какой-нибудь станции. Мы занимались любовью ровно пятнадцать раз. – Ну и пусть это прозвучало неприлично. Ну и пусть она это рассказывает какому-то журналисту. Ей нужно выговориться после всех ночей, которые она провела, думая об этом, или она взорвется. Иэн Грэм слушал не прерывая, вот и все, что имело сейчас значение. – Мы любили друг друга опосредованно, мистер Грэм. Он полюбил меня через девушку, которую однажды видел в Париже в 1918 году, а я любила его через его письма, но мы почти не были вместе. У меня нет никаких историй из частной жизни с моим мужем. Мы не успели их накопить.

Ее голос задрожал. Одним глотком она осушила полстакана.

– Я знаю, что он любил карри и прогулки на рассвете. Знаю, что презирал собственные стихи и никогда не спал всю ночь напролет – из-за того, что ему довелось увидеть в окопах. Но я не знала его. Чтобы узнать человека, надо с ним жить. А я три с половиной года прожила с соседками по квартире; их я знаю до мельчайших подробностей. Я любила Фрэнсиса Грея, для меня он был безупречным – и это доказывает, что я вовсе не знала его хорошо. Я не успела узнать, в каких вещах он не был безупречен. Я не успела дойти до стадии, когда песенка, которую он насвистывает во время бритья, действует мне на нервы; не убедилась, что в дождливую погоду он становится раздражительным. А он не успел понять, что я не какая-то там великая любовь военного времени, а просто поверхностная стерва, которая живет ради красивых туфель и библиотечных романов. Мы не успели поссориться из-за счета за молоко или поспорить, что покупать – клубничный джем или апельсиновый мармелад…

Вот это и убивало Маб каждую ночь. Горюя по Люси, она оплакивала женщину, которой ее дочь уже никогда не станет, нескладную девочку, сдающую экзамены, девушку, которая отправляется в университет, – но, по крайней мере, она знала шестилетнюю Люси, какой та была в ноябре 1942 года, знала всю ее. А Фрэнсис оставался почти неисследованным континентом, мужчиной, которого она только начинала узнавать.

«И он меня тоже не знал, – подумала она, – иначе не любил бы так. Если бы знал, понял бы, что я просто потаскушка-парвеню, которая вышла за такого хорошего человека, просто чтобы взобраться повыше по социальной лестнице. Он бы понял, что заслуживает лучшей жены».

– У меня нет ни единого снимка вместе с ним. – Маб уставилась в свой стакан. – Ни одного. Мы не смогли достать фотоаппарат в день свадьбы, все случилось очень быстро, а потом были слишком заняты друг другом, чтобы позировать перед камерой. И весь наш брак прошел и закончился без единого фото на память. – Она посмотрела в серьезное лицо журналиста. – Вот вам горяченький эпизод для вашей статьи, – произнесла она с издевкой. – Пьяная вдова Фрэнсиса Грея, родом из Шордича, откровенничает в пабе за стаканом джина. Мне все равно, можете печатать. Мне все равно, что вы обо мне напишете…

– Я ведь журналист, а не чудовище, – сказал Иэн Грэм.

– …но мне важно, что вы напишете о Фрэнсисе. Отдайте ему должное. Он был хорошим поэтом и необыкновенным человеком. – Она залпом допила джин.

– Могу ли я вам чем-нибудь помочь? – тихо спросил журналист.

Маб так резко повернулась, что чуть не соскользнула с табурета. Он поймал ее за руку, не давая упасть, и Маб будто током ударило. Господи, как же она соскучилась по рукам Фрэнсиса. По его пальцам, переплетенным с ее пальцами, по его ладони на ее талии. Так много из ее былого оцепенения сгорело, пока она валялась в лазарете… Теперь по ночам она лежала без сна, обнимая себя и пытаясь притвориться, что это руки Фрэнсиса, сгорая от желания, чтобы кто-то снова ее обнимал. «Останьтесь со мной», – чуть было не сказала она. Отчаяние ударило ее как молния: повести этого незнакомого мужчину в какую-нибудь съемную комнату, пусть делает с ней все что хочет, если только позволит ей не открывать глаза и представлять себе, что он – Фрэнсис. Но она тут же оттолкнула эту мысль, устыдившись так, что ее едва не вырвало. Иэн Грэм попросил у бармена стакан воды с лимоном и подвинул к ней:

– Выпейте до дна. – Он сидел молча, пока она пила, потом встал. – Я получил все, что мне требовалось. Позволите подвезти вас на вокзал, миссис Грей?

– Мне надо встретиться с подругой… мы вместе возвращаемся в Бакингемшир.

Он помедлил, явно не желая оставлять ее одну, но Маб уже протягивала ему руку:

– До свидания, мистер Грэм. Буду ждать вашей статьи в печати.

Он почтительно притронулся к шляпе и ушел. «Интересно, – подумала она, – куда его теперь пошлют, с какого окропленного кровью побережья, из какого разбомбленного города он напишет свой следующий репортаж?» А потом заказала еще стакан джина и стала думать лишь о Фрэнсисе и Люси.

После трех стаканов она уже едва держалась на ногах и с большим трудом нашла кабинет врача. Бетт пришлось почти тащить ее домой.

Глава 54

Письмо Озлы к доброму самаритянину из «Кафе де Пари»:

Не знаю, зачем я продолжаю писать Вам в пустоту. И посылать эти письма (сколько их уже – пять? шесть?) в никуда или, по крайней мере, на адрес Вашей квартирной хозяйки… Словно опускаешь письмо в бутылку и бросаешь в море: неизвестно, кто его прочтет и прочтет ли хоть кто-то. Может, оно и к лучшему, если никто не прочтет, слишком уж искренне я излила душу.

Счастливого Вам Рождества, мистер Корнуэлл, где бы Вы ни были.

Озма из страны Оз

Редкое дело, но на этот раз, вплывая в увитые плющом двери «Клариджа», Озла была в хорошем настроении. Последняя шифровка, которую она перевела, перед тем как бежать на поезд, оказалась сообщением для немецкого миноносца у берегов Норвегии: «Прошу сообщить обер-лейтенанту В. Брайсбаху, что его жена родила сына».

«Поздравляю, обер-лейтенант, – с улыбкой подумала Озла. – Надеюсь, вы останетесь в живых и увидите, как растет и взрослеет ваш сын». Как-никак Рождество – наверняка в такое время дозволяется пожелать добра не только своим, но и врагам. Озле хотелось, чтобы обер-лейтенант Брайсбах вырастил сына в таком мире, где мальчику не придется вступать в гитлерюгенд, и уж на это вполне можно было рассчитывать. Вот-вот настанет 1944 год. Теперь-то точно имело смысл надеяться на начало конца.

– Насколько я понимаю, вас можно поздравить, мисс Кендалл, – приветствовал ее швейцар. – Я слышал радостное известие о вашей матушке.

А, ну да, четвертый по счету отчим. Радость, мягко говоря, сомнительная, даже подумать странно.

– А сегодня она у себя?

– Боюсь, что нет. Пантомима в Виндзоре…

Озла вздохнула.

– Мистер Гиббс, а вы не могли бы подыскать мне подходящего спутника на ее свадьбу в следующем месяце?

Когда-то, давно, Озла просто пошла бы с Маб. Маб идеально составила бы компанию подруге на шикарной лондонской свадьбе – уж она-то вынесла бы суждение каждому платью, поиздевалась над каждой кошмарной шляпкой… Но вот уже год, как Озла почти не встречалась с Маб, лишь иногда видела ее на другом конце столовой. При воспоминании о другой свадьбе улыбка сбежала с лица Озлы: Маб и Фрэнсис, в этом самом отеле, такие счастливые, что люди останавливались, пораженные их сияющими лицами.

«Как же я скучаю по моей подруге…»

– А разве принц Филипп не будет вас сопровождать, мисс Кендалл?

– Сомневаюсь.

Ведь Филипп перестал ей писать уже какое-то время назад… Пытаясь вернуть себе хорошее настроение, Озла пожелала мистеру Гиббсу доброй ночи и не спеша направилась наверх. Если мамули тут нет, тогда, по крайней мере, можно переночевать в ее апартаментах и поработать над следующим номером ББ. После Ковентри Озле было нелегко выдерживать привычный легкий тон своих заметок. Шутки получались кусачими. Впрочем, если подумать, так и надо; юмор может смешить и ранить одновременно. Кто знает, вдруг после войны Озла Кендалл прославится как великий сатирик.

Да ну, кого она обманывает? Когда смешные рассказики о повседневной жизни сочиняет мужчина, это называют сатирой. Когда женщина делает ровно то же самое, это называют легковесной писаниной.

Нахмурившись, Озла вышла из лифта, завернула за угол и… врезалась прямо в Филиппа.

– Ой! Э-э-э….

– Простите… Оз, неужели это…

Они остановились. «Господи, столько времени прошло», – подумала Озла, стараясь не слишком явно пожирать Филиппа глазами и, несмотря на это, едва удерживаясь от смеха. Филипп выглядел невероятно высоким и загорелым и еще больше обычного походил на викинга, но при этом был облачен в купальный халат и домашние туфли. Никакой викинг не смог бы чувствовать себя непринужденно, застигнутый в подобном облачении. Он засунул руки в карманы, не зная, куда деваться от неловкости.

– Ты хорошо выглядишь, принцесса.

– А я и не знала, что «Уоллес» вернулся в порт.

– Ну да… Я бы остановился у Маунтбеттенов, да только у них полон дом гостей на Рождество.

Они еще какое-то время стояли, уставившись друг на друга. Филипп выглядел не особо приветливо; его лицо напряглось, и Озла вспомнила, что видела его таким в тех редких случаях, когда он по-настоящему гневался. «Ты прав, если сердишься, – подумала она. – Я тебя бросила – из лучших побуждений, но ты-то этого не знаешь». Однако вслух ничего подобного произнести было нельзя, и она принялась болтать о другом.

– Я просто заскочила, чтобы сделать матери сюрприз. Но ее, конечно, не оказалось дома – а я-то отказалась от похода в кино с близняшками Глассбороу! Всегда хотела сестру-двойняшку, но, с другой стороны, учитывая, как эти девчонки вечно хихикают на два голоса, я бы все равно ни слова с экрана не услышала. – Она остановилась, чтобы перевести дух. – А ты как?

– Да вот немного приболел, грипп. Но уже почти прошло.

Приглядевшись, она убедилась, что так и есть – лицо под загаром раскраснелось, на лбу капельки пота.

– Я выглянул за носовыми платками, рассыльный их принес, – пояснил он.

Филипп наклонился, поднимая с порога пачку платков, и Озла заметила, что он покачнулся.

– Эй, полегче, господин моряк. – Она положила ладони ему на плечи, помогая выпрямиться, и тогда его руки машинально обвили ее талию.

На секунду оба замерли на каком-то расстоянии друг от друга, причем на лице Филиппа ясно читалось: «Не хотелось бы заразить тебя гриппом».

Но Озле было все равно. Она притянула его голову к себе, и вот они уже целуются, прижавшись к двери. Его рот оставался жестким, гневным, но руки, обнимавшие ее, казались такими мягкими, как будто он невольно таял от прикосновения к ней. И еще он горел в жару.

– Ты болен, – сказала она, прерывая поцелуй.

– Не настолько, чтобы не заметить, как хорошо от тебя пахнет.

Похоже, это у него вырвалось случайно, и он тут же нахмурился и откинулся назад. Озла тоже отодвинулась, вспомнив, где они находятся. Ни одна лондонская гостиница не позволила бы девушке пройти наверх вместе с мужчиной без предъявления свидетельства о браке… но сейчас они вдвоем, за его спиной дверь в номер, и никто их не видит.

– Сегодня вечером меня ждут на королевской пантомиме в Виндзоре, – пробормотал он. – Ставят «Аладдина», там играют сами принцессы.

– Никуда ты не пойдешь. – Озла пощупала его лоб. – Иди в номер.

Она распахнула дверь и шагнула вслед за ним. Номер оказался скромным по меркам «Клариджа» – ничего похожего на апартаменты ее матери. В углу валялся вещмешок Филиппа, постель была измята, как будто он долго на ней метался и ворочался.

– Марш в кровать, – скомандовала Озла, сбрасывая туфли. – Я буду за тобой ухаживать.

– Как сестра милосердия ты никуда не годишься, принцесса.

– Как пациент ты совершенно невыносим, господин моряк. Давай, суй градусник под язык.

– Похоже, ты этим наслаждаешься, – пробормотал он с таким видом, будто готовился перекусить градусник пополам.

– Так и есть!

Озла забралась в изножье кровати и положила его ступни себе на колени. Пальцы ног у него были длинные, тонкие, и ей подумалось, что, глядя на них, нетрудно потерять голову.

– Наверное, просто продуло где-то…

– Ты, должно быть, из тех ребят, которые говорят: «А, просто ногу подвернул», когда кость уже торчит наружу, да?

Похоже, он обиделся.

– С чего ты взяла?

– Просто догадалась.

Филипп уставился в потолок. Градусник торчал вертикально.

– За мной никогда раньше не ухаживали во время болезни. Не по-настоящему…

– То есть за исключением прислуги и школьных медсестер с холодными руками вроде мокрых рыбин? – Озла помолчала. – За мной тоже.

Она принесла ему стакан воды. «А ведь мне это нравится». Может, дело было в неожиданно домашней обстановке – все так привычно и в то же время странно. Ее опыт близкого общения с мужчинами предполагал, что они всегда куда-то шли вместе – кататься на автомобиле, на танцы, в кино. А это была простая естественная повседневность – ходить босиком по комнате Филиппа, чувствовать себя как дома…

– Лежать, – приказала она, видя, что он пытается встать, и вернула его в горизонтальное положение.

– Ты меня тиранишь, – пожаловался он, выплевывая градусник.

– Верно, милый, и уже виден результат – температура у тебя упала. Ты не очень хорошо себя вел, но, думаю, мы можем себе позволить откупорить шипучку.

Она настояла, чтобы он заказал в номер не только куриный бульон, но и бутылку шампанского. Общеизвестно, что шампанское полезно для больных!

– А ты уже сколько дней в городе? – спросила она, хлопая пробкой.

Он пристально посмотрел на нее:

– Собираешься спросить, почему я тебе не позвонил?

Она долила шампанского в чайные кружки.

– Я знаю, почему ты не позвонил.

Воцарилось неловкое молчание.

Он с усилием приподнялся на локте:

– Ты встретила кого-то другого, Оз? Потому и перестала мне отвечать?

– Никого я не встретила, что за вздор.

– Тогда почему ты меня бросила?

«Я тебя защищала».

– Я подумал, что ты, наверное, решила отстраниться, – сказал он после паузы. – Чтобы постепенно все остыло. Не могу сказать, что меня это обрадовало, но оно, наверное, к лучшему.

– Почему? – вопросительно посмотрела на него Озла, но он лишь пожал плечами. – Филипп, я не пыталась отстраниться… Просто год выдался совершенно кошмарный. На моих глазах муж и сестренка моей лучшей подруги погибли во время бомбежки, в чем она винит в том числе и меня. – Озла и сама продолжала себя винить, ведь это она отпустила руку Люси. – Так что ее я тоже потеряла. Да еще и на работе круглый день печатаю донесения с фронта, а там встречаются чудовищные подробности.

Ей даже не особо пришлось врать, она просто умолчала о паре вещей – например, о том, как она безрезультатно месяцами искала бумаги, которые то потерялись, то вроде не терялись вовсе, и как где-то в БП бродит вор или шпион – то ли настоящий, то ли плод ее воображения… В этом Озла по-прежнему не была уверена. Только и оставалось, что держать ухо востро. По крайней мере, пока, похоже, никакие другие документы не пропали.

– В общем, я впала в жуткое уныние, – закончила она, – и мне не хотелось тебе писать, когда в голову не лезло ничего веселого, и чем дольше длился этот минор, тем труднее было снова до тебя дотянуться. – Озла тронула его за руку. – Прощаешь?

– У меня тоже выдался плохой год, – сказал он тихо.

Озла помедлила. «Держи дистанцию. Так будет лучше для него».

Но она не могла оставить Филиппа вот таким – в жару, одинокого, застрявшего на Рождество в заурядном гостиничном номере. Кроме того, с тех пор как она приняла решение отдалиться от Филиппа, произошло много чего – она видела, как Маб потеряла Фрэнсиса, видела, как та пылает гневом и горем, потому что им не досталось больше времени вдвоем, больше любви, больше всего прочего…

Озла легла на кровать рядом с Филиппом, ее нога, обтянутая чулком, касалась его ноги.

– Расскажи.

Они смаковали шампанское, а рассказ складывался медленно – то шел, то не шел. Как ему плавалось по Атлантическому океану с конвоем – сначала туда, потом обратно; как их бомбили пикирующие «певуны»[76]76
  Прозвище бомбардировщиков «Юнкерс Ю-87», которое они получили за громкий рев моторов.


[Закрыть] по всему Средиземному морю, когда «Уоллес» направили поддерживать высадку союзников на Сицилию.

– Помню одну ночь в июле… – сказал Филипп. – Луна светит ярче некуда, светло как днем. След за нами оставался сверкающий, как Дорога из Желтого Кирпича. Судно уже подбили один раз, и все понимали, что они вернутся, чтобы уж наверняка отправить нас на дно. Надо было выкручиваться, причем быстро. Не знаю, почему капитан прислушался именно ко мне, но вышло так. Мы сколотили большой плот из досок и деревянных ящиков, сложили на него горой всякий мусор, воткнули по дымовому бую с обоих концов и запустили на воду, а сами быстренько понеслись подальше в противоположном направлении и отключили «Уоллес» полностью – двигатели, свет, абсолютно всё. А потом сидели тихо в темноте, надеясь на одно: фрицы решат, что мы уже утонули, и тот плот с обломками и дымом – все, что от нас осталось…

– Позволь угадаю – они попались на удочку? – сказала Озла, когда он замолчал. – Иначе мы бы с тобой сейчас не разговаривали.

– Попались, и еще как. Мы слышали, как над головой воют бомбардировщики, целясь в наш плот, чтобы потопить окончательно. Эти скоты думали, что бьют по морякам, которые цепляются за обломки…

– Но там никого не было. Мне кажется, вы спасли своих матросов, господин лейтенант.

Он снова пожал плечами.

– Клянусь, за ту ночь я постарел лет на пять, Оз.

– Пять лет… – Озла повернулась, и он прижал ее к своей груди, натягивая на обоих одеяло. – Мы, кажется, именно пять лет как познакомились?

– Четыре.

– Всего-то?

– В конце тридцать девятого в баре внизу. Помню тебя в спецовке – ни дать ни взять Уинстон Черчилль, только хорошенькая.

– Господи, в то время я ничего не знала о жизни.

– Да и я тоже. Думал, на войне будут сплошь приключения.

Они лежали молча, переплетясь ступнями и крепко прижавшись друг к другу в сумраке комнаты. Засыпавшей Озле это место снова показалось домом.

Посреди ночи она проснулась. Теплая грудь Филиппа больше не прижималась к ее спине, вместо нее она ощутила что-то мягкое.

– Зачем ты втиснул между нами подушку? – зевнула она.

– Потому что меча у меня при себе нет, – пробормотал он, почти не просыпаясь.

– Чего?

– Меча… это старая история. Рыцарь кладет меч в кровать, если спит рядом со своей дамой. И тогда она может быть уверена, что он не нарушит границ.

– А что, если она сама этого хочет?

Ответа не было.

Озла выскользнула из постели и начала расстегивать крючки на своем сером шерстяном платье. Они еще не задергивали светомаскировочных штор, луна бросала в комнату узкую серебристую полосу. Филипп сел на кровати – должно быть, во сне у него поднялась температура, поскольку он сбросил рубашку и одеяло, накрыв поднятые колени одной лишь верхней простыней[77]77
  В те времена в Великобритании еще не ввели в употребление пододеяльники.


[Закрыть]. Она впервые видела его без рубашки, и… да уж, оно того стоило.

– Оз, – сонно произнес он, когда она начала стягивать чулки, – мне лучше пойти спать на диване.

– Ничего подобного вы не сделаете, господин моряк. У тебя еще не совсем прошел жар.

– Я ведь не каменный, знаешь ли. – Он показал на ее атласную комбинацию. – А от подушки не так уж много толку…

– Послушай, я не намерена спать в шерстяном платье и ложиться на этот треклятый диван тоже отказываюсь наотрез.

Она забралась обратно в постель под громкий стук собственного сердца.

– Да ты просто чертовка, – проговорил он из темноты, дотрагиваясь до нее. Его кожа была горячей, и Озла тоже зажглась от этого пламени, задыхаясь, заставляя его задыхаться, когда они вдвоем метались и перекатывались на накрахмаленных простынях. – Держись за меня, – сказал он в какой-то момент, и его руки и губы скользнули у подола ее комбинации и совершили нечто… Озла не знала, как это назвать, и вообще не знала, что такое бывает, но в конце она обмякла как тряпочка и с трудом переводила дыхание; она вцепилась в его широкие плечи, как в край скалы… А потом почувствовала, как Филипп улыбается, уткнувшись в нее лицом: – Вот теперь ты наконец-то со мной общаешься, принцесса.

– Мне кажется, общение должно быть обоюдным, – простонала она и нашла пару способов добиться от него ответа, позволяя его рукам и сдавленным ругательствам руководить собой.

Но потом они затормозили, держась друг за друга и тяжело дыша, тело к телу, лоб ко лбу. Джентльмен никогда не заходит дальше определенных действий с девушкой, если только не предполагается, что их отношения будут вскоре оформлены должным образом. В прошлом, подойдя к этой черте, Филипп не настаивал на большем, но ведь раньше им и не выпадало случая остаться наедине вот так, когда можно делать все что хочется. И Озла догадывалась, что сегодня сумела бы преодолеть его возражения. Жар затуманил ему голову, и он вполне мог поступить опрометчиво – если она отбросит принципы и заведет его туда, где он забудет обо всем на свете.

Но ведь он на ее месте не стал бы настаивать – если бы это она сейчас лежала, обессилев от жара и готовая забыться.

– Оз, – сдавленно произнес он, – лучше верни подушку на место.

Озла уткнулась лбом в его плечо.

– Так не хочется вести себя порядочно…

– Ох, и мне тоже, – прохрипел он.

Они заставили себя лечь как и раньше: подушка целомудренно втиснута посередине, голова Озлы на его плече.

– А ведь мы могли бы этим заниматься когда только хочется, – сказала в темноту Озла. – Ничто нам не мешает стать чем-то большим друг для друга.

Никогда она еще так прямо этого не говорила, даже не намекала. «Прекрати называть меня принцессой, я не принцесса – но могла бы стать ею. Если бы ты того пожелал».