Текст книги "Код Розы"

Четыре года назад. Октябрь 1943 года

Глава 51

ИЗ «БЛЕЯНЬЯ БЛЕТЧЛИ». ОКТЯБРЬ 1943 ГОДА

Блетчли-Парк наводнили паразиты – нет, не мыши. Янки.

Определить этот вид – научное название Pestus Americanus – можно по двум признакам: неестественно белые зубы и сигареты «Кэмел»…

Маб раскололась на кусочки ровно через триста сорок четыре дня после смерти Люси и Фрэнсиса. Она вычислила эту цифру, лежа в лазарете и глядя в потолок.

Ее попросили продемонстрировать работу единственной оставшейся в Одиннадцатом А корпусе «бомбы». Все остальные машины уже перевезли на внешние посты вместе с обслуживающими их девушками из ЖКМК, но время от времени еще требовалось показать, как они действуют, и сейчас этот спектакль разыгрывался для стайки американцев.

– Вот так запускают «бомбу», – без всякого выражения сообщила Маб, перекрывая гул в помещении.

– Ужасно кропотливая работа, – заметил какой-то лейтенант, проталкиваясь вперед и нависая над машиной.

У него были светлые волосы и непринужденная улыбка, и он, вероятно, просто пытался проявить дружелюбие, но Маб с трудом выносила его присутствие. Ей не хотелось быть дружелюбной. Она вернулась в Блетчли-Парк лишь потому, что пришлось выбирать – либо оставаться здесь, либо ее пошлют служить куда-нибудь еще; к тому же работа в Парке означала, что она помогает остановить мерзавцев, которые убили ее любимых. И наконец, Фрэнсис был бы разочарован, свернись она в клубок на кровати после похорон, позволяя горю сожрать ее заживо. Он бы велел ей продолжать бороться.

И Маб вернулась в БП всего лишь через два дня после похорон Фрэнсиса – она знала, что люди возмущенно об этом шептались, – и с тех пор не пропустила ни одной смены. Она бросилась в работу с головой – а почему бы и нет? Фрэнсис и Люси погибли, и уж эта остановка не была машинным сбоем. Она не могла переключить, как в «бомбе», штекеры в своей жизни и запустить ее заново. Все просто… остановилось.

– Замечательных машин я тут навидался, – продолжал чирикать янки, не подозревая, о чем она думает. – А сколько привлекательных дам! Насколько могу судить, машины изготовлены Британской компанией счетных машин, а дамы – собственноручно Господом Богом!

Он заржал. Маб даже не стала сводить брови, а просто вперила в него лишенный всякого выражения взгляд и смотрела, пока улыбка не сбежала с его лица. Маб не знала, что такое появилось в ее взгляде, но, похоже, мало кому хотелось подолгу смотреть ей в глаза в последнее время.

Она установила барабаны, изменила порядок роторов, проверила провода. Из-за жары в корпусе губы пересохли и потрескались; Маб достала карманное зеркальце, пристроила его поверх кабелей и взялась за губную помаду. У нее еще оставалась капелька «Красной победной» от Элизабет Арден – и тут она вспомнила, как однажды Люси порылась в ее косметике и извела полтюбика, чтобы нанести боевую раскраску на свое личико. «Я тогда на нее накричала. Зачем я это сделала?» Рука Маб дрогнула, когда она подносила к лицу помаду, другой рукой она поправила зеркальце, и электрический разряд от кабелей ударил по кисти, пройдя через металлическую оправу. Маб ошарашенно развернулась. Американец издал удивленный вопль, показывая на ее горло. Маб потрогала шею саднящими пальцами и нащупала что-то липкое; поднесла пальцы к глазам и увидела красные мазки.

«Я умерла», – спокойно подумала она, глядя в зеркальце и видя, что горло пересекает красная линия. Но пальцы пахли не кровью, а помадой. От удара током рука дернулась и чиркнула помадой по горлу. Наверное, со стороны это выглядело так, будто она его перерезала.

«Я не умерла», – попыталась она произнести, заметив землистые лица янки, но с удивлением услышала собственный смех. Она хохотала на высокой ноте и тряслась от смеха рядом с «бомбой», а та продолжала крутиться и издавать свое чудовищное монотонное жужжание. Маб попыталась взять себя в руки, но каким-то образом оказалась на коленях на забрызганном машинным маслом полу, продолжая хохотать, размазывая и царапая красную черту на шее. Потом она почувствовала, как чьи-то руки оттаскивают ее от «бомбы».

– В лазарет ее!

Когда Маб пришла в себя, то поняла, что стоит, покачиваясь, перед накрахмаленной медсестрой в больничной палате.

– Ну и что же с вами случилось? – спросила медсестра.

– Не знаю, – ответила оглушенная Маб. – А какой сейчас месяц?

Женщина внимательно на нее посмотрела и ответила:

– Октябрь, моя милая. Сорок третьего.

Прошло десять месяцев с тех пор, как она похоронила Фрэнсиса и Люси. Десять месяцев. Скоро исполнится год. Куда же подевались все эти дни? Маб не могла вспомнить, как встала с постели утром, как приехала на служебном автобусе в Блетчли-Парк. Она не знала, в какую вышла смену – дневную? вечернюю? ночную? Она хваталась за вату, которая месяцами обволакивала все ее ощущения, но вата истончилась и изорвалась – видимо, тоже последствие удара током. Маб разрыдалась, громко и душераздирающе всхлипывая.

В последний раз она плакала в Ковентри.

– Ничего страшного, милая. – Медсестра подвела ее к белой койке за ширмой. – Бьюсь об заклад, у вас легкое нервное истощение. Четыре дня постельного режима…

– Мой муж погиб, – выдавила Маб. Ей хотелось добавить: «И моя дочь тоже», но она не могла позволить, чтобы кто-то подумал о Люси как о незаконнорожденной. А сказать «моя сестра» было свыше ее сил, хотя всю жизнь она только так ее и называла. И потому она произнесла лишь: «Мой муж погиб».

– Такое я лечить не умею, моя милая. Хотелось бы, но… – Медсестра ласково потрепала Маб по плечу. – Но вот выспитесь, попьете водички, и вам хоть немного полегчает. Раздевайтесь и укладывайтесь…

– Готово, – прошептала Маб. – Готово, снимай всё!.. – Она стянула с себя черное креповое платье, заползла под одеяло и проспала как убитая почти трое суток.

Проснувшись, она увидела у своей кровати две размытые мужские фигуры – одна казалась крупной и темной, другая – тощей и рыжей. Иногда ей делалось больно от одного взгляда на мужчин, которые не были Фрэнсисом, но, к счастью, Гарри и Джайлз до такой степени отличались от него во всех отношениях, что на них она могла глядеть без дрожи.

– Спящая красавица пробуждается, – сказал Джайлз. – Безумные Шляпники заглядывали к тебе между сменами в надежде поймать момент, когда ты не храпишь.

«Ты храпишь, – услышала она голос Фрэнсиса, – но очень изящно, как настоящая леди».

– Мы принесли тебе цилиндр Безумного Шляпника, – продолжал болтать Джайлз, не обращая внимания на ее замешательство. – Подумали, это как раз то, что надо.

Он сунул ей в руки нелепый головной убор, и Маб погладила букетик шелковых цветов, пытаясь вспомнить, когда в последний раз участвовала в Безумном Чаепитии. Она даже не помнила, когда в последний раз читала книгу. «Я немного спятила, – неуверенно подумала она. – Рехнулась, как Безумный Шляпник». И ей показалось, что этим дело не закончится. Изнутри ее царапали осколки, все разбилось, ведь вата куда-то улетучилась.

– Ты проспала Бетт, – говорил Гарри, сплетя пальцы своих больших рук между коленями. – Ей пришлось бежать на смену. Да она и не знает, как себя вести с больными. Ты ведь не строчка кода, так что она растерялась.

«Ты и Бетт?» – подумала Маб, глядя на него.

Когда мужчина влюблен, это видно по его глазам, они как будто смягчаются – она знала это по Фрэнсису. И вдруг ей захотелось, чтобы Гарри ушел. Она не желала глядеть на влюбленного мужчину, когда тот, который любил ее, для нее потерян. Маб вспомнила прочитанную где-то дурацкую фразу – горе, мол, облагораживает. Бред какой. Горе не делает человека благородным; оно делает его эгоистичным и противным. Она заставила себя улыбнуться Гарри, но обрадовалась, когда он наконец ушел.

А Джайлз задержался. На своем коротконогом табурете он выглядел как цапля на пеньке.

– Тебе хочется кричать, – сказал он. – Так ведь?

– Да.

Она отложила в сторону цилиндр Безумного Шляпника и дотронулась до шеи – там, где краснел, как порез, след от губной помады.

«Жаль, что это была помада, а не нож».

– Что тебе нужно, – заявил Джайлз, – так это перевестись в другой отдел.

– Да, но в какой? – После того как вывезли «бомбы», а с ними и девушек-кадетов, Маб отправили в Шестой корпус – сначала снова посадили за «Тайпекс», а потом в машинное отделение, где она бесстрастно, как автомат, сортировала и тестировала меню для «бомб». – Я же не такая умная, как Бетт или Гарри. И немецкого не знаю, так что нет смысла сажать меня с девушками вроде…

Вроде Озлы. Это имя застряло у нее в горле, как осколок льда. Может, теперь оно уже не порождало в Маб той животной ярости, которая охватила ее после похорон, но назойливый голосок в мозгу продолжал безжалостно шептать: «Если бы ты не выпустила руку Люси…»

Это было несправедливо. Маб знала, что это несправедливо. Она понимала, что если разложить ее гнев на составляющие, то чувства, лежащие в его основе, окажутся куда сложнее обычной ненависти. Но у нее не находилось на это сил, и с каждым днем пропасть становилась все шире, так что Маб просто продолжала избегать свою прежнюю подругу. Ненавидеть Озлу было и легче, и удобнее – а избегать ее оказалось совсем просто. В БП никогда не составляло труда держаться на расстоянии от тех, с кем не работаешь в том же корпусе или в ту же смену. Из комнаты на троих Маб переселилась на раскладушку в гостиной, так что теперь, даже квартируя в одном доме с Озлой, она с ней почти никогда не встречалась.

– Есть множество разных должностей, – пояснил Джайлз. – Ты вовсе не привязана к Шестому корпусу. Давай посмотрим, может, получится поменять тебя с кем-то местами и перевести в особняк. Например, в команду Тревиса… Я могу задействовать свои связи.

– Спасибо, – выдавила Маб.

Похоже, он понял, каких усилий ей это стоило.

– В этом году тебе пришлось ужасно. Мне очень жаль.

Жаль. Все говорили ей, как им жаль. Почему никто не говорит, как ей жить дальше? Как держаться день за днем, когда скоро исполнится год с тех пор, как она похоронила Люси и Фрэнсиса, – а потом пройдут и два года, и три?

Почему никто не говорит ей, как жить дальше?

Глава 52

ИЗ «БЛЕЯНЬЯ БЛЕТЧЛИ». НОЯБРЬ 1943 ГОДА

Вот все, что ББ может сказать американским офицерам, которые милостиво снизошли до того, чтобы поучать дам из отдела Нокса, как им выполнять свою работу: джентльмены, вы это всерьез? Или вы не заметили, что на стене в отделе висит ОСМГ? Орденом Святых Михаила и Георгия[72]72
  Орден Святых Михаила и Георгия – британский рыцарский орден. Используется для награждения лиц, оказавших стране важные услуги, связанные с Содружеством наций или иностранными государствами.


[Закрыть] награждают вовсе не за лучший урожай редиса на «огороде победы», знаете ли…

«О, вишня, видно за версту тебя всю в белом, всю в цвету…»[73]73
  Начало стихотворения А. Э. Хаусмана «О, вишня». Перевод В. Широкова.


[Закрыть] – прозвенел в ее памяти голос Дилли, счастливый и беззаботный.

– Но ведь она покрыта снегом, – возразила Бетт вслух, глядя на изогнутые над головой ветки. В этом году, после теплой зимы, вишня распустилась необычно рано. Бетт приезжала в Коурнс-Вуд с пачкой абверовских шифровок – день она, день Пегги, – и они с Дилли расстилали покрывало у него в саду и сидели там, работая с роддами, а белые лепестки плавно на них опускались. Но теперь уже почти наступила зима, и вишня стоит совсем голая.

А Дилли Нокс умер.

Бетт застыла под деревом одна – и не совсем одна. Стоило повернуть голову, и она живо воображала рядом с собой курившего трубку Дилли. Он не был осунувшимся и поседевшим, потому что в ее грезах к нему вернулось здоровье. Здесь, в его доме, Бетт могла переигрывать разговоры, которые они вели до того, как он умер, рассказывать ему, что произошло потом, представлять его ответы… Иногда, работая, она даже воображала, что Нокс сидит за соседним столом, так что можно обсудить с ним сложный криб.

– У меня мороз по коже, когда ты это делаешь, – сказала однажды, передернув плечами, Филлида. – Это совсем уж ненормально – беседовать с умершим.

– Мне это помогает работать.

«И справляться с потерей».

«Вишня в снегу будет в третьей строфе стихотворения, – продолжал воображаемый Дилли. – Тебе следовало бы читать побольше поэзии, моя дорогая».

«Когда? – мысленно спросила у мертвеца Бетт. Она бросила Бутсу палку, но тот не обратил на нее внимания, продолжая топать по мерзлой земле. В своей клетчатой попонке пес походил на сердитую жестянку с шотландским печеньем. Это Маб смастерила ему одежку из старого одеяла. Маб… но Бетт отогнала уже привычное чувство вины. – Я все пытаюсь прорваться обратно в сообщения под кодом КК, Дилли. – Во время операции «Факел» союзники захватили абверовскую «Энигму» с перепрошитой проводкой и возможностью добавочных вращений роторов. Эту машину немцы использовали для так и не взломанного канала связи. – Старые сообщения за последние шесть недель мы взломали, а с новыми ничего не выходит. Когда же мне еще и стихи читать?»

«Иногда стихи по-настоящему помогают в нашем деле. Мне случилось взломать не один и не два ключа, основанных на строчке из Гете. Операторам велено брать для ключа просто случайный набор букв, но они этого не делают. Случайность не свойственна человеку. – Он с особой теплотой упомянул этот всеобщий недостаток. – Так что иногда они используют в качестве ключей отрывки из стихов».

«Или ругательства, – ответила Бетт. – Лично мне довелось расшифровать куда больше сообщений, завязанных на грязные выражения, а не на строчки из Шиллера».

«Бог ты мой. Неужели мои благовоспитанные барышни вынуждены читать ругань тевтонов?»

– Scheisse[74]74
  Дерьмо (нем.).


[Закрыть], – произнесла Бетт, и живший лишь в ее памяти Дилли захохотал так, что закашлялся. – А как дела с тем кодом, над которым ты трудишься? – спросила она.

Об этом Дилли рассказал ей в ее самое последнее посещение: «Сложная штука, сложная. Напоминает розу – лепестки закручиваются внахлест, вглубь, до самой сердцевины. – Он попытался обрисовать жестами розу, двигая руками над одеялом, – к тому времени он уже так ослаб, что не мог подняться с кровати. – Тревис не возражал, чтобы я взял это домой поработать, хотя нельзя сказать, что я сильно продвинулся…»

Как жаль, что его здесь нет и он не может поведать ей больше.

– Мне так тебя не хватает, – прошептала она вслух.

Ничто уже не казалось прежним. Маб и Озла продолжали избегать друг дружку, а Бетт застряла посередине, упорно запрещая себе думать о том, что спровоцировало их разрыв и нет ли в том частицы ее вины. Блетчли-Парк, с его новыми строениями и новыми работниками, тоже перестал быть тихой гаванью. Каждый раз, вливаясь в поток незнакомцев на пересмене, Бетт чувствовала, как ее накрывает волна былой парализующей застенчивости. Тем не менее следовало признать, что ее дела шли лучше, чем в прежние времена, когда она трудилась в Коттедже. По Атлантике больше не рыскали подводные лодки немцев, американские солдаты и грузы пересекали океан без препятствий. В Северной Африке немецкие и итальянские войска повсеместно сдавались в плен; массовая высадка на Сицилии открыла путь для передвижения союзников по территории Италии, и сейчас они праздновали свои успехи в Неаполе. В Британии – за кружкой пива в пабах и за чашкой чая в гостиных – предстоящее возвращение союзных войск на французское побережье уже обсуждалось как реальность, а не как смутная надежда. Дела шли лучше. И все же…

«Соскучился я по моим барышням, – мечтательно произнес воображаемый Дилли. Где бы он сейчас ни был, Бетт не сомневалась, что он по ним скучает. – Жаль, я не присутствовал, когда ты поставила на место тех янки».

«Да, жаль. Стоило им увидеть ОСМГ, как они сразу присмирели».

Стоял январь, когда в Блетчли узнали, что за военные заслуги Дилли Нокс стал кавалером этого ордена. Он чувствовал себя слишком плохо и не поехал в Лондон на церемонию посвящения, но королевский посланник прибыл в Коурнс-Вуд и привез его награду. А Дилли продержал ее при себе от силы минут десять, после чего отправил на служебной машине в ПОН, приложив записку:

Такие награды полностью зависят от поддержки коллег и единомышленников. Позвольте же мне – прежде чем отправиться дальше, – в свою очередь, наградить вас.

Боюсь, что в то же время я вынужден с вами попрощаться.

Плакали все – весь отдел Дилли.

Вскоре его не стало.

Бетт поняла, что и сейчас тоже плачет, слезы капали с подбородка. Она взяла Бутса за поводок и молча направилась обратно к дому. Даже не оглядываясь, она видела, как Дилли остался там сидеть, на шее шарф расцветок его университета, размышляя о коде, который закручивается сам в себя, и о стихотворении Хаусмана.

Из кухни вышла миссис Нокс, вытирая руки о передник.

– Бетт, вас не затруднит захватить стопку бумаг для Блетчли? Капитан Тревис позволил Дилли хранить их в библиотеке, пока он над ними работал, но теперь… – Бетт не могла смотреть в ее покрасневшие глаза. Слишком много горя. Миссис Нокс взяла себя в руки и закончила: – Теперь их надо вернуть под надежную охрану. Надо было сделать это еще несколько месяцев назад, но никто о них не спрашивал, а я была в таком состоянии… Вряд ли там что-то ужасно важное, если за ними не прислали до сих пор, но все-таки нельзя, чтобы такие вещи валялись просто так.

– Конечно, я заберу.

Бетт прошла за ней в библиотеку и дождалась, чтобы вдова открыла небольшой сейф за деревянной панелью в стене и достала папку с донесениями. Бетт очень хотелось проверить, тот ли это код, который Дилли сравнил с розой, но она просто спрятала папку под пальто, не заглядывая внутрь. Спросит потом в отделе, можно ли ей поработать над этим в свободное время, если оно у нее найдется. Снова назревала жаркая пора – в наступающем году наверняка произойдет высадка союзников. Значит, в отделе Нокса будет еще больше работы: сначала двойным агентам сольют дезинформацию об операции, а затем придется взламывать абверовскую переписку, чтобы убедиться, что в Берлине проглотили наживку…

Бетт заказала по телефону служебный автомобиль. Правда, тогда она приедет в отдел задолго до начала своей смены, но что поделать. Если держишь в руках папку с шифровками «Энигмы», возвращаться в Парк полагается на транспорте БП, и немедленно.

Почти час спустя, подъезжая к воротам Парка, Бетт увидела, что там кто-то спорит с охранником, и не без удивления узнала этого человека.

– Я выйду здесь, – сказала Бетт водителю, выскакивая из машины. – Па?

Отец обернулся к ней, раскрасневшийся и раздраженный.

– Они меня не впускают!

– Сюда можно только с пропуском. – Она отвела его в сторонку. – В чем дело?

– Твоя мать в таком состоянии… Она такого о тебе наслушалась…

В последний раз, когда Бетт навещала родной дом, исполняя дочерний долг, мать с порога назвала ее распутницей и зубом змеиным[75]75
  Намек на строчку из трагедии У. Шекспира «Король Лир»: «…чтоб знала, что острей зубов змеиных / Неблагодарность детища!» (перевод Т. Щепкиной-Куперник).


[Закрыть]. Бетт тут же развернулась и ушла. С тех пор семейные новости до нее почти не доходили.

– Ну и что ее взбесило на этот раз?

– О тебе ходят слухи, Бетан. Говорят, ты путаешься с каким-то темнокожим. Пасторша видела тебя в Кембридже – ты гуляла с парнем, и она уверяет, что он по крайней мере наполовину негр…

– Он не негр, – сказала Бетт.

– Ну, рад слышать…

– Он мальтиец, египтянин и араб. Может, привести его к вам на чай? – не удержалась Бетт.

– Да ты, должно быть, шутишь. Привести к нам язычника?

– Он воспитан в англиканской вере, как и вся его семья. – Хотя, подумала Бетт, Гарри верит скорее в математику, чем в Бога; они несколько раз обсуждали с ним теологические вопросы в этом направлении. – Его имя Гарри Зарб. Он говорит по-арабски так же хорошо, как по-английски. Очень красивый язык. Ах да, и он женат. Но он совершенно потрясающий, Па.

– Бетан… – жалобно произнес он, – просто вернись домой.

– Нет. – Бетт говорила доброжелательно, но твердо, одновременно дергая Бутса за поводок. – Я буду рада вас навестить, если матушке удастся не впасть в истерику, но жить дома я больше не стану никогда.

– Я твой отец. У меня есть право…

– Нету у тебя никакого права. – Бетт посмотрела ему прямо в глаза. – Ты не помешал ей выгнать меня за порог. Ты никогда меня не защищал. Ты ни разу не сказал, что я умная, хотя я решаю воскресный кроссворд в десять раз быстрее тебя. Ты ни разу не сказал мне, что я чего-нибудь стою. – Она подумала о Дилли Ноксе, хрупком, сияющем, который сказал ей, что она лучшая из его Див. – Мне пора на работу.

– Бетан…

– Не называй меня так, – сказала она, не оборачиваясь. – Я больше не она.

Бетт проследила, чтобы папку с работой Дилли зарегистрировали как положено, и отнесла ее в ПОН, переехавший к тому времени в одну из новых построек, но там никто не знал, в какой раздел записать эти документы.

– Что это? – спросила Пегги, когда Бетт раскрыла папку. – А это? – уставилась она на Бутса.

– Это шнауцер. А здесь – то, над чем работал Дилли.

– Зачем нам в ПОН шнауцер? Янки и так считают нас чокнутыми из-за Джамбо.

Бетт уже устроила под столом постель для Бутса, свернув свое пальто.

– Он будет сидеть тихо как мышка. Не могла же я тащить его домой, когда у меня на руках эти бумаги. А ты случайно не узнаешь этот код? Дилли над ним работал.

– Странный какой-то… – нахмурилась Пегги. – Он мне говорил, что работает с советскими шифровками.

– Но русские ведь не используют «Энигму», а это точно зашифровано именно ею.

– Это не значит, что они не могли захватить парочку машин у немцев, когда Восточный фронт передвигался взад-вперед. – Пегги перелистала бумаги. – Может, они как раз с ней экспериментируют.

– Даже если и так, какое нам дело? Ведь русские наши союзники. Мы их почту не читаем.

– Господи, да с чего ты взяла? – Пегги вернула ей папку. – Оставь ее с прочими недоделками, и те, у кого найдется свободный час, могут попробовать взломать.

Бетт отложила папку, потянулась за абверовскими донесениями за тот день и тут же забыла о русском проекте Дилли.

Позже она вернется к этой минуте и закричит в ухо себе тогдашней: «Не забывай об этой папке. Возьми ее прямо сейчас, Бетт Финч. Возьми ее!»