Текст книги "Финиш"

– Предлагаю вам закончить с оставшимися в клубе делами, и по-быстрому, потому что отсчет времени начнется, только когда вы приземлитесь в Париже. И не волнуйтесь, я мягко сообщил Сесилии, что в ближайшем будущем вы не станете ей звонить. А если вы хотя бы попробуете с ней связаться, с нами покончено.

– Тоб…

– Мне даже смотреть на вас противно!

Дом от изумления открывает рот, когда я протискиваюсь мимо него и тут же спотыкаюсь. Меня подхватывает Тайлер, и я перестаю держать лицо, показываю истинные чувства. В грудь словно вонзаются иглы. Тайлеру удается дотащить меня до пикапа и усадить в него. Мы уезжаем, а я отрубаюсь.

После этого я восемь месяцев чувствовал себя чужаком в своем же клубе, единственном месте, которое когда-то казалось мне домом. Восемь месяцев оставшиеся члены Братства, которым доверял, которых любил как родных братьев, отводили глаза, если я проходил мимо. Они были разочарованы во мне, в моем решении выслать Шона и Дома так, словно это я всех подвел.

И на протяжении восьми месяцев, постоянно справляясь о их благополучии и успехах во Франции, а также защищая женщину, с которой они обвели меня вокруг пальца, я сопротивлялся искушению раскрыть тайну, что же они в ней такого нашли. Оказывается, они скрывали истинную Елену Троянскую, способную уничтожить королевство, которое я воздвиг голыми руками.

Восемь месяцев я подбирался к ее отцу и делал последние ходы, проследив за тем, чтобы по возвращении братья помогли мне уничтожить Романа с целью вернуть мое доверие.

Я совершенно не собирался снова с ней видеться. Но, больше не в силах оставаться изгоем в образованном мной клубе, вернулся на то место, где все началось. Хотел вспомнить, для чего мы все это начали, хотел попытаться их простить, примириться с их ошибкой и отвоевать свое место.

Пробираясь через деревья, чтобы взглянуть на ситуацию с иного ракурса, я услышал, как она зовет их, и тут же понял: если Бог и правда существует, то я его чем-то прогневал, не посоветовавшись с Ним относительно своих планов. Но самым жестоким ударом стала картина, в которой Сесилия, залитая лунным светом, отчаянно звала моих братьев. В тот же миг я понял, что искупления от Господа мне не видать.

Как только я снова взглянул на искушение, на меня снизошло озарение. Ее невинность провоцировала меня, лишив последних крупиц порядочности; мне захотелось стереть их в порошок и спалить дотла ее любовь к ним. Потому что Сесилия не была невинной, она собственноручно все уничтожила одним своим существованием, и доказательство этого переливалось у нее на шее.

Стоило ей дать отпор моему гневу с такой же яростью в широко раскрытых глазах, как я понял, что меня наказывают тем, в чем я всегда себе отказывал. Много лет я сопротивлялся искушению, гасил влечение ради них – ради нас, подавлял слабости, которым был подвержен, но теперь больше ни одной гребаной минуты не собирался отказываться от своих желаний. И, вкусив ее один лишь раз, обрел свободу.

* * *

Ту же самую свободу, которую чувствую теперь, открыв глаза и увидев, как она берет его в рот, смотря голубыми, как океан, глазами, в которых безмолвно читается настойчивая просьба.

Мое самое сильное искушение и моя погибель. Единственная женщина, сумевшая меня удовлетворить. Равная мне соперница, мое наказание и любовь.

Терять рассудок с ней еще никогда не было так приятно.

Намотав на кулак ее волосы, наслаждаюсь тем, как она обхватывает губами мой член, а из ее горла вырывается стон.

Мое сокровище нелегко удовлетворить, как бы часто я ни старался. Она невозмутимо давится моим членом и водит губами, решительно обхватив его, отчего у меня вырывается стон. Упиваюсь этим ощущением, ее влажным ртом, и облокачиваюсь, чтобы лучше ее видеть. Сесилия отпускает меня, как только я приподнимаю бедра, и похотливо улыбается, сжимая член.

– Доброе утро, мистер Кинг.

Не могу удержаться и улыбаюсь в ответ.

– И правда доброе.

Она впивает ноготки мне в бедра и берет глубже, а я откидываюсь на подушку, с трудом сдерживаясь, чтобы не задвигать бедрами.

– Putain.

Сесилия снова опускает голову, и я, обхватив ее руками, смотрю на нее. От одного этого вида я чудом не кончаю. Она голая сидит у меня на бедрах, и я, увидев ее идеальную грудь с упругими сосками, провожу по ним рукой, а потом и губами.

– Tellement sexy[105]105
  Чертовски сексуальная (фр.)


[Закрыть].

Мы занялись сексом, как раньше, и я так долго не продержусь. Сесилия проводит губами до самого кончика, выпускает член изо рта и снова ласкает ладошкой, выжидающе смотря.

– Что-то задумала, mon trésor?

– Трахни меня, – говорит она охрипшим от желания голосом. Провожу пальцами по ее шелковистым волосам и не могу сдержать ухмылку.

– Собираешь дивиденды?

– Именно, и у меня нет настроения на разговоры, Кинг.

Хохотнув, прижимаю ее к груди и целую в жадные губы. Когда наши языки сплетаются, у меня из горла вырывается рык.

Наши поцелуи всегда были идеальны, какие бы чувства за ними ни таились. Сесилия целует меня ровно так, как я того и хочу, и не нужны для этого подсказки или приглашения. Мы досконально изучили тела друг друга, и последние два дня, пока заново их познавали, находились в гребаном раю. Усадив Сесилию на себя, я вожу руками по ее крыльям, а она трется о мой член, а потом медленно опускается на него.

В венах стучит от всепоглощающего желания, но я передаю контроль Сесилии, которая скачет на мне в таком идеальном ритме, что стоит мне приподнять бедра, и я буду вознагражден самым лучшим способом.

– Тобиас. – Сесилия облизывает губы, кладет руки мне на грудь и ускоряет темп. Когда она запрокидывает голову, длинные волосы щекочут меня. Вид передо мной открывается невообразимый. Схватившись за ее бедра, погружаюсь в узкое влажное лоно и уже ни секунды более терпеть не могу.

Перевернув ее на спину, замечаю довольный огонек в ее глазах оттого, что она одержала надо мной верх, а потом закидываю ее ногу себе на талию.

Но она всегда одерживала надо мной верх.

Жизнь, какой я ее знал, кончилась в ту же секунду, как я увидел Сесилию. Я полностью изменился, когда сменил ненависть на любовь. Мне было бы намного проще ее ненавидеть. И когда-то я испытывал это чувство, а иногда и сейчас от того, какой властью она обладает надо мной. Но мою жизнь изменило смирение, оно сделало меня другим человеком, развеяло мои страхи и наполнило сердце любовью.

Любовь к Сесилии уничтожила меня, ранила так, что в голове не укладывается.

Любовь к ней изменила мое представление о том, что по-настоящему важно, об опасности, о моей личной правде и, как бы там ни было, помогла стать тем, кем являюсь сейчас.

И точка.

Я начинаю медленно погружаться в нее, ее стоны меня распаляют, губы чтят, в ее глазах нет страха, а в груди, которую покрываю поцелуями, гулко стучит сердце.

Между нами больше не остается ни малейших преград. Я не чувствую отстраненности – только полную благодарность. Благодарность за свою погибель, за сердце, что гулко бьется подо мной, за то, что дышать легче; напряжение развеялось и высвобождает меня из ловушки собственного разума. Прижимаясь к Сесилии грудью, вхожу в нее, а она стонет мое имя, потянув за волосы и не сводя с меня взгляда. Мое сердце бьется в унисон с ее и больше не умоляет снова его принять. Дверь и без того уже открыта. Когда она снова кричит мое имя, я кончаю в нее и чувствую, как оказался наконец там, куда больше не рассчитывал попасть, – дома.

Глава 30

Тобиас

Бо скулит, лежа у моих ног, и в лицо ударяет порыв ледяного воздуха. Похлопав рукой по матрацу, не нахожу Сесилию, а по комнате гуляет холодный ветер, отчего я резко просыпаюсь. Открыв глаза и увидев, что окно в спальне открыто, резво сажусь и ставлю ноги на холодный паркет, потянувшись за «глоком». А в следующую секунду в меня что-то летит, чувствую оставшееся на подбородке жжение и понимаю, в чем дело.

Снег.

На меня накатывает облегчение, и я кладу пистолет обратно в ящик, но потом прищуриваюсь, когда за наружным карнизом мелькает рука в варежке. Спустя мгновение в окно влетает еще один снежок и ударяется о мою грудь, а следом за этой провокацией раздается заливистый смех моего сокровища.

– Ты до чертиков меня напугала, спасибо огромное. Ну я тебе задам!

– Извини, – слышу ее ответ.

– Извинений недостаточно.

Смотрю на Бо, который начинает слизывать снег с пола.

– Никакой от тебя пользы, – ругаюсь я, – иди и съешь ее!

По комнате разносится смех Сесилии, подхожу к окну, увидев за рамой сияющие глубокие голубые глаза. Она улыбается, я отвечаю ей тем же, а потом захлопываю окно прямо у нее перед носом, перебив ее протестующее «хей», и возвращаюсь в постель.

Жду.

Вскоре в доме слышу скрип задней двери и тихий топот ее обутых в сапоги ног. Бо бежит к Сесилии, которая в полном боевом настрое появляется в дверях спальни.

– Извини, – искренне говорит она. – Я не подумала.

– А должна бы, – выговариваю я ей, – всегда. Ты сама знаешь, и на сегодня я тебя прощаю, но, честно предупреждаю, бросишь в меня еще один снежок, и я расценю это как объявление…

Едва успеваю уклониться от трех стремительно летящих в меня один за другим снежков. Тут же вскакиваю с кровати, и Сесилия кричит, истратив весь запас снарядов, резко поворачивается и бросается за дверь, взвизгнув от смеха. Я сам смеюсь и бегу за ней через весь дом, догоняю в гостиной и, схватив, заваливаю на диван. Сесилия вскрикивает, упав на спину, и пытается от меня отбиться, а ее глаза озорно блестят.

– Ты за это дорого заплатишь, – говорю я и не могу не улыбаться, смотря на нее сверху вниз.

– Я и так дала тебе поспать.

– Ты не идешь на работу?

– Как человек, росший на юге, ты должен знать, что эта белая штука, – говорит она и кивает в сторону окна, – дает южным городам возможность прикинуться несведущими в том, из чего сделан снег, и закрыть предприятия.

– Правда?

– Правда, – кивает она, ее фарфоровая кожа раскраснелась от холода. От красоты Сесилии на мгновение лишаюсь дара речи и прижимаюсь к ней, а она обхватывает меня холодными варежками. Когда я вздрагиваю от неприятных ощущений, она хихикает.

– Француз, у нас будет самый настоящий снежный день. Устроим битву снежками, слепим снеговика, а если будешь хорошим мальчиком, то я приготовлю тебе снежное мороженое.

Я морщусь.

– Что это такое?

– Угощение для послушных мальчиков.

– А как ведут себя послушные мальчики? – Наклоняюсь и прижимаюсь губами к коже, которая не скрыта под слоями одежды. – Ты ведь отдаешь предпочтение умелому языку? Тебе ведь известно, что ты слишком многого просишь.

– Придется тогда выложиться по полной, Француз.

– Всецело готов, – шепчу ей в шею и вжимаюсь в теплую плотную ткань, в которую она завернулась.

– Полегче, ковбой, – говорит она, водит по моим бокам варежками с налипшим снегом, и меня передергивает.

– Хочешь сразиться со мной? Флаг тебе в руки.

В ответ на мой вызов Сесилия щурит глаза.

– Я тебя одолею в два счета, – провоцирует она.

– Думаешь?

– Знаю.

Отбросив попытки добраться до ее кожи, встаю с нее и дивана и киваю, принимая ее приглашение к битве.

– Пять минут, trésor. И советую получше спрятаться.

* * *

Мой четвероногий помощник находит ее в саду по запаху за первую же минуту, и Сесилия визжит как банши, бросив в меня запас плохо слепленных снежков, а потом бежит за дом во двор. Догоняю ее, когда она делает всего два шага по снегу, теряет равновесие и падает.

Не могу не рассмеяться, видя, как она лежит на снегу и трясется от смеха и поражения. Подбегаю к ней и переворачиваю на спину, увидев, что на снегу остался отпечаток ее тела.

– Самая короткая война в мировой истории продлилась тридцать восемь минут, trésor. Не представляешь, как я в тебе разочарован.

Отряхиваю ее от снега, а Сесилия хихикает.

– Да, и что это была за война?

– Англо-занзибарская война в тысяча восемьсот девяносто шестом году.

– Ну какой же ты ботан, Кинг, – воркует она, лежа подо мной. – Я-то решила, что ты обрадуешься, ведь война кончилась.

– Если ты про нашу войну, то я несказанно счастлив. На самом деле я готов удовлетворить все требования ради твоей капитуляции. Но нам нужно поработать над твоей тактикой. Не смогла улизнуть даже от моего помощника. – Киваю на Бо, который поднимает лапу и украшает белый снег желтой лужицей.

– Бо! – выговаривает Сесилия, и пес смотрит на нас, словно говоря: «Чего?» Она качает головой и переводит взгляд на меня. – Похоже, ему не нравится снег.

– А какому мужчине понравится вязнуть в снегу по самые яйца? А эти яйца нам нужно отрезать – и поскорее, – говорю я и поднимаю Сесилию с земли. – Слишком уж ему нравится моя голень.

– Ш-ш-ш, он может тебя услышать.

Честное слово, слышу, как Бо согласно скулит, а потом, когда любопытство одерживает верх, убегает от нас. Сесилия поворачивается и цепляется своей ногой за мою, пытаясь повалить. Сопротивляюсь ее дурацкой попытке уложить меня на спину, но вскоре сдаюсь и подыгрываю.

– Ты поддался, – дуется она и приземляется сверху, положив руки мне на грудь и радостно улыбаясь, пока пытаюсь перевести дух. Убираю с ее шеи пряди мокрых и спутавшихся волос и перекидываю через плечо.

– Считаю, что иногда лучше поддаться. Мне так жить проще. А тебе нужен урок самозащиты, – добавляю я.

Сесилия вскидывает бровь и демонстративно снимает варежку.

– Серьезно?

– Серьезно.

А в следующее секунду у меня вырывается ругательство, когда она крепко стискивает мой член через джинсы.

– Что ты там сказал?

– Что с тобой лучше не связываться, – выдавливаю я, и она ослабляет хватку, а потом и вовсе меня отпускает.

– Обидно, что теперь мужчины так уязвимы. – Сесилия хлопает ресницами. – А я сражаюсь не по правилам.

– Как и я, – напоминаю, поднимаю ее и осматриваю белую пелену.

– Правда красиво?

Киваю:

– Думал, просто слегка присыплет.

– Холодный воздушный фронт, так что снега выпало больше ожидаемого.

Снова киваю.

– Мы заслужили хороший снежный день после последнего пережитого снегопада, – тихо говорит она, возвращая меня в тот день, когда я во всем признался на заднем дворе ее отца. Представляю ее замерзшей и со слезами на глазах, умоляющей признать наши чувства, признать правду, которую мы оба понимали, и снова чувствую вину. Я отказал ей, пока сам все это время разрывался на части, понимая, что не переживу эту правду или то воспоминание.

– Извини, – заметив мою реакцию, говорит она. – Я не хотела вести нечестную игру.

– Все то время, что мы были в разлуке, я думал про тот день. – Медленно приподнимаю край ее шапки и прижимаюсь поцелуем к ее лбу, а потом поправляю шапку. – Этот день мы сделаем более запоминающимся, чтобы тебе не пришлось снова вспоминать прошлое.

Сесилия кивает, тучи в ее глазах медленно расходятся. Она приседает с улыбкой на пухлых губах и собирает рукой снег.

– Месть – это блюдо, которое подают холодным, верно?

– Даже не думай…

Сесилия швыряет снег мне в лицо, поворачивается и делает вид, что пытается убежать. И на сей раз делает пять шагов.

Глава 31

Сесилия

Тобиас крутит носом, когда я открываю консервным ножом банку сгущенного молока. Он с пристрастием рассматривает этикетку, а я тем временем делю снег по двум мискам, поливаю его молоком и достаю из ближайшего ящика две ложки.

– Trésor, повторю еще раз: я не стану это есть. – Он с отвращением морщит нас. – Это не… гигиенично.

– Верхний слой чистый.

– Нет уж, спасибо. – Тобиас хочет отойти, но я останавливаю его и разворачиваю, прижав к столу.

– Да ты только попробуй, – убеждаю я, но он тут же качает головой.

– Нет. Merci, но нет.

– Это не обсуждается, Кинг, – говорю я и подношу к его рту ложку.

Он отворачивается.

– Я не стану это есть.

Качаю головой.

– Честное слово, у меня перед глазами только что промелькнула картинка из будущего, где я пытаюсь накормить французского проказника, твою маленькую копию.

Тобиас тут же опускает взгляд на мой живот и, медленно приподняв свитер, кладет руку, а потом вопросительно смотрит на меня. В его глазах видна глубокая печаль, и я, забеспокоившись, кладу ложку, которой ему угрожала, обратно в миску.

– Что такое?

– Ты хочешь детей?

От его настороженности мне становится тревожно.

– Я не особо об этом задумывалась. Признаюсь… есть что-то сексуальное и весьма заманчивое в идее родить от тебя ребенка и стать матерью… То есть я не против однажды стать матерью. И все же не знаю, осчастливит это меня или сломит. А почему ты спрашиваешь?

Вместо ответа Тобиас опускает взор на мой живот и проводит по нему пальцами.

– А ты хочешь детей?

– Я никогда не рассчитывал, что они у меня будут… но представив, как ты ждешь от меня ребенка… черт. – Он облизывает губы, и в его глазах полыхает желание. – С тобой – возможно. Только с тобой.

От его ответа становится тепло, но я осторожно интересуюсь:

– Хорошо, тогда что не так?

– Ничего.

– Не лги мне, Тобиас. Это опасно?

– Отчасти да.

– Ладно, тогда обсудим это, когда придет время. Мы же не спешим, правда?

– Правда.

Слишком быстро он ответил. Я напираю.

– Что ты не договариваешь? У тебя… проблемы с… – Я опускаю глаза.

Он резко дергает головой.

– Нет. Я могу подарить тебе детей, trésor.

– Хорошо, – вздыхаю я. – Тогда скажи хоть что-то.

Он кивает в сторону мисок.

– У тебя снежное мороженое тает.

От досады у меня вырывается стон, но решаю, что с этим спором можно обождать. Я не спешу, да и выуживать у него подробности того, чем он делиться не хочет, слишком трудно.

Зачерпнув мороженое, подношу ложку ко рту и издаю стон, когда сладкий крем тает на языке. В глазах Тобиаса вспыхивает любопытство.

– Один разок, ради меня?

Он кивает, ласково водя костяшками пальцев по моему животу, а потом опускает свитер. Когда я подношу ложку к его губам, Тобиас открывает рот и от удивления округляет глаза. Не удержавшись, торжествующе улыбаюсь.

– Я же говорила!

Тобиас не мешкая берет свою миску, и мы идем к дивану. Наши пальто и перчатки висят на вешалке возле горящего камина.

Пытаюсь не злорадствовать, когда он зачерпывает снежное мороженое и что-то говорит с набитым ртом, но его сложно понять.

– Что ты там сказал, Кинг? Я вроде слышала «ням-ням, как вкусно»?

Он прищуривает глаза.

– Мне нуфно встретиться с Мафком, – прожевывая, бубнит он и жестом поторапливает меня есть свою порцию, как будто это не мне пришлось силком пихнуть ему в рот ложку.

– Тебе нужно встретиться с Марком?

Он кивает.

– Кто такой Марк?

Тобиас кивает и снова зачерпывает мороженое.

– Он работает в строительном магазине. Где припасы к снегопаду продаются. Он мой кассир.

Поджимаю губы, пока он вылизывает миску дочиста.

– В последнее время ты довольно часто там вертишься, да?

Тобиас кивает.

– Он согласился дать мне пять процентов скидки.

У меня вырывается смех.

– А Динна не будет ревновать?

Он пожимает плечами.

– Она в другом магазине работает.

– Ах ты кобель, – ехидничаю я. Тобиас доедает мороженое и жестом просит поделиться с ним. Когда он выжидающе открывает рот, я размазываю остатки липкого молока со своей ложки. Отставляю миску, и он сердито смотрит на меня, тоскливо глянув на оставшееся мороженое. Хватаю Тобиаса за плечи и толкаю на диван, а потом тщательно облизываю ему губы. Через пару мгновений он забывает о снежном мороженом и сам меня вылизывает. С припухшими от поцелуев губами отодвигаюсь и смотрю на него.

– Я люблю одомашненного Тобиаса.

– Правда?

– Не пойми меня превратно – я люблю дерзкого, властного Француза в костюме, но и эту твою версию тоже. – Прикладываюсь губами к его подбородку и чувствую, как он ложится, обхватив меня руками. – Может, даже сильнее.

Несколько часов спустя, опьянев от вина после долгой игры в шахматы, мы оказываемся на диване и смотрим на огонь в камине, а на заднем фоне гудит прогноз погоды во время вечерних новостей. Тобиас сидит на другом конце дивана, а я лежу перед ним, и он массирует мои одетые в шерстяные носки ступни. По телевизору сообщают, что завтра снега не будет, и эта новость погружает меня в легкое уныние. Внимание моего сонного Француза привлекает следующая новостная рубрика, и он резко прекращает растирать мне ноги. Когда показывают короткий, но зловещий видеоряд, который резюмирует ведущий, мы выходим из ступора, и Тобиас прибавляет громкость. Звезды новостей с гордостью объявляют себя преступниками, новой террористической организацией, и, судя по тому, как реагирует Тобиас, это может стать сигналом бедствия. Он замирает и клацает челюстями. У меня по шее бегут мурашки, когда Тобиас, сидя рядом со мной, свирепеет. Его реакция все такая же. Он до мозга костей скрытный эмпат.

Он инстинктивно тянется за мобильным, что несколько лет назад мне показалось бы странным. Его целевой направленностью всегда были корпоративные войны, но после того, как мы несколько месяцев назад расстались, его участие, место, мнение и любой возможный в будущем ход будут переходом на следующий уровень. Намеренное преимущество, но я не уверена, что он уже может его задействовать.

Когда он, бросив на меня взгляд, прячет в руке телефон и одумывается, а потом и вовсе его откладывает, я понимаю это еще отчетливее.

– Они уже этим занимаются. Тайлер и Престон, – уточняет Тобиас.

Я киваю.

– Не сомневаюсь. Но если хочешь, позвони, Тобиас, я не буду тебя останавливать. И я не просила тебя отказываться от дела.

Он выключает телевизор и устремляет взгляд на огонь, продолжив рассеянно растирать мне ноги. Я хоть и пыталась убедить его, что не против, если он будет в курсе, Тобиас отказался, доказав, что для него важнее наши отношения. И я понимаю, что с ним жизнь будет по принципу «все или ничего». Он не из тех, кто решит оставаться сторонним наблюдателем. Я приняла его решение. Смотрю в окно, любуясь нашим идеальным, но безликим снеговиком, и улыбаюсь. Когда дошли до лица, мы отвлеклись. Этот снежный день точно превзошел все остальные, что лелею в памяти, и это вселяет надежду.

– Я не понимаю таких людей, – говорит он, и я перевожу внимание на него. – Тех, которые убивают ни в чем не повинных, чтобы доказать, на какое злодеяние готовы пойти. – Тобиас откидывается на спинку. – Это не ново, и все же, чем чаще такое происходит, тем отчаяннее они пытаются превзойти своих предшественников.

– Ты не обязан их понимать. Ты и так стараешься, пытаясь им помешать.

Тобиас качает головой.

– Я должен попытаться понять их, чтобы остановить и поймать.

Протягиваю руку и провожу пальцами по его спутавшимся волосам.

– Радуйся, что ты их не понимаешь, Тобиас.

– Я совершал ужасные поступки, – признается он. – Но, всегда защищая любимых, защищая наше дело, никогда не терял из-за этого сон.

– Ты и не должен.

– Может, и должен. Может, во мне гораздо больше от Абиджи, чем… – Тобиас качает головой. – Я слышал истории о безжалостном человеке, благодаря которому появился на свет. Плохие истории, Сесилия.

– Каким он был, когда ты его нашел?

– Чаще всего он был не в себе. – Тобиас говорит с отсутствующим взглядом. – В мои редкие визиты к нему, пару раз, он казался вменяемым. Странно, тогда он показался добрым, но когда был не в себе, то большинство его рассказов были банальной чепухой. А характер у него был… злым.

– Тобиас, только ты решаешь, каким будешь человеком, и тебе это известно. Ты сам меня этому научил.

Тобиас окидывает меня взглядом.

– Однажды я увидел тебя в Париже. Когда ты училась на втором курсе. Я тогда убил человека.

Потрясение. От сильного потрясения я замолкаю, а Тобиас продолжает:

– Он был мерзким ублюдком, распускал руки с детьми, был жесток с семьей – ужасный человек. Один из Ант… – Он осекается, распаляясь от боли и гнева. – Я ни секунды не сомневался, нажимая на курок. Ни секунды, – шепчет Тобиас. – Посмотрев, как он умирает, я пошел в бар, где был завсегдатаем. Выпил первый стакан джина и, получив сообщение, что ты едешь в мою сторону, понял, что направляешься ко мне. Я успел отойти лишь на квартал и вдруг увидел, как ты выходишь из-за угла. Волосы развевались вокруг твоего лица, загораживая мне обзор. – Он смотрит мне в глаза. – Я понял, что ты в Париже. Всегда знал, что ты была там, но, когда увидел тебя, это стало казаться более интимным. Знал, что ты скучаешь по мне, потому что часто бывала в местах, о которых мы говорили, когда были вместе. Надеялся, что однажды ты там побываешь. Понимал, что ты в каком-то смысле ищешь меня. – Он печально улыбается, увидев, как по моей щеке стекает слеза. – И ты почти со мной столкнулась, – шепчет он, и его рука замирает на моей ноге. – Такое ощущение, будто ты преследовала меня и вот – нашла.

Когда Тобиас внимательно смотрит на меня, пытаясь понять, как я воспринимаю его признание, я закрываю глаза.

– Не расстраивайся, пожалуйста.

– Да разве я могу не расстраиваться? Ты видел меня и ни черта… – Качаю головой, когда боль становится невыносимой. – Как…

– Я не мог, Сесилия, не мог. Я только оправился от ранения, и болезненное ощущение в груди лишний раз напоминало, как опасно втягивать тебя в мою жизнь. Если бы ты только знала, как это было нестерпимо. Я без колебаний мог убить человека, но уйти от тебя было гораздо тяжелее. Господи, если бы ты только знала, как я хотел войти в тот бар, просто взглянуть на тебя через окно! Но я чувствовал себя чудовищем. И тогда я был скорее чудовищем, чем человеком. – Тобиас качает головой. – Зная, что ты так близко, черт возьми, я задавался вопросом, чувствуешь ли ты, что я рядом. Я ужасно хотел подойти к тебе, коснуться – даже руками, обагренными кровью. Чувствовал, будто меня… наказывают. Наказывают по полной. Я был сбит с толку, почему почти ничего не чувствовал из-за того, что отнял жизнь, но жутко мучился, нуждаясь в тебе. Я погрузился в хаос: обе мои стороны вели борьбу за господство и обе хотели одного – тебя. А потом я сбежал, сбежал от тебя, прогнал этого монстра, чтобы он не смог коснуться тебя окровавленными руками. – Он морщится от боли. – После этого я начал ненавидеть Париж, буквально все в нем возненавидел. Находиться там – все равно что предавать будущее, которого у нас быть не могло. – Он закрывает глаза. – Мне с огромным трудом удалось уйти из того бара. Приложил все силы, черт возьми, а их на тот момент почти не осталось. Я был скорее воплощением мести, чем человеком, но в тот день ты напомнила мне, что я все еще состою из плоти и крови… Ты напомнила мне. Это была одна из худших ночей в жизни, потому что никогда еще я не чувствовал себя таким одиноким.

От его признания по моим щекам текут горячие слезы. От злости на то, сколько времени мы потеряли, и на успокоение, которые могли бы обрести друг в друге, но так и не нашли из-за его чертовой всепоглощающей потребности меня защитить.

– Из-за работы я всегда тебя терял. Всегда была виновата работа. Я должен быть монстром, который ловит других монстров, а моя работа в принципе это борьба за проигранное дело. В основном потому, что такие люди ни перед чем не остановятся. – Тобиас смотрит на меня со всей серьезностью. – Но есть только ты… и… – В его глазах мелькают эмоции. – Всю свою проклятую жизнь я был одинок. И больше не хочу быть один.

Я бросаюсь ему на шею, так крепко стиснув в объятиях, что он не может сделать вдох. Шепчу, уткнувшись носом в его кожу с пряным ароматом, накрываю своим телом, и Тобиас сжимает меня так же крепко.

– Ты не одинок, Тобиас, – тихо говорю я. – Я никуда не уйду, еще чего.

Он обхватывает руками мою голову и смотрит мне в глаза. Грусть, которую я видела несколько секунд назад, сменяется спокойствием. Тобиас прижимается к моим губам и нежно раздвигает их языком. Приникнув к нему, целую его в ответ, чувствую в его поцелуе каждую толику любви и делюсь с ним своей.

Вскоре мы теряем голову. Тобиас подхватывает меня с дивана, держа в объятиях, и молча несет в спальню. И с каждым шагом чувствую незыблемость его решения.

Они подождут. Они смогут подождать еще немного, черт подери.