Текст книги "«Лианозовская школа». Между барачной поэзией и русским конкретизмом"

В целом, однако, «справки для Профкома литераторов» Некрасов добывал с конца семидесятых годов уже не внутренним рецензированием для детских издательств, а другими способами: упомянутой выше работой для радио и т. п., а главное – сотрудничеством со Всероссийским театральным обществом, где он с А. И. Журавлевой писал внутренние рецензии на спектакли и читал лекции для актеров.

Среди театральных внутренних рецензий для ВТО, оставшихся в личном архиве, есть статья о спектакле для детей «Иван-Царевич» – «сказочном представлении в двух действиях по мотивам волшебной феерии А. Н. Островского и сюжетам русского фольклора», поставленном в 1979 году в Театре Маяковского и использующем сценарий «Ю. Михайлова», т. е. любимого Некрасовым Юлия Кима, по цензурным причинам вынужденного работать для театра и кино под псевдонимом. О том, что текст Кима идеально подходит для предполагаемого адресата-ребенка, Некрасов говорит здесь таким тоном, как будто отвечает на недобросовестную критику, примерно такую же, какую приходилось выслушивать ему самому; надо ли было защищать Кима как автора инсценировки для детей, и если надо, то от кого именно, мы прокомментировать пока не можем:

Ю. Михайлов – Ю. Ч. Ким – педагог по образованию и по профессии, и про воспитательное значение литературы, роль положительных и отрицательных образов знает все не хуже нашего. По призванию же Ю. Михайлов, на наш взгляд, – школьник, Божьей милостью, даровитый школьник, как, скажем, К. И. Чуковский – Божьей милостью дитя от двух до пяти лет. И я не знаю, какой Ю. Ким педагог в своей практической работе (слыхал, что хороший), но глубоко убежден, что Ю. Михайлов в том, что он пишет, – лучший педагог для школьника просто потому, что ближе школьника школьнику вряд ли кто придется. Поэтов много, мелодий много, но так вкрадчиво, легко и заразительно школьничать в песнях, как Ю. Михайлов, никто не умеет. Так нам кажется.

И мы не знаем, кто кроме него сумел бы так наглядно и убедительно, как это прозвучало в спектакле, доказать, что школьничество заманчивей хулиганства. И побеждает школьничество. А можно сказать и шире – смех побеждает ложь, творчество побеждает насилие. Собственно, на наш взгляд, это и есть тема этой постановки. И если нет тут воспитательного значения, тогда уж и не знаем – где и в чем оно есть.

Последняя наиболее принципиальная попытка Некрасова поговорить о детской литературе809809
  Тексты в «Пакете» (1996), упоминавшиеся нами выше, как и статьи, сопровождавшие публикацию «Детского случая» (2008), имеют мемуарно-полемический характер и поэтому добавляют, конечно, многие существенные детали к хронике взаимодействия Некрасова и советских редакторов (конкретных людей в определенные годы), но в концептуальном отношении повторяют «Нарочно и нечаянно» (1970) и статью о Фаворском и Толстом.


[Закрыть] – в ранней редакции статьи «В. А. Фаворский и „Рассказы о животных“ Л. Толстого» (написано в 1983 году), сопровождавшей факсимильное переиздание книги 1932 года «Л. Толстой. Рассказы о животных. Гравировал Фаворский»810810
  М.: Книга, 1984.


[Закрыть]. Присутствовавший в ранней редакции статьи о Фаворском и Толстом большой фрагмент, посвященный критике представлений советских редакторов о специфике детской литературы811811
  Публикуется нами в приложении к настоящей статье по авторской рабочей машинописи с правкой.


[Закрыть], был очень сильно сокращен по предложению Ю. Я. Герчука, высоко оценившего наблюдения над книгой как произведением Фаворского и одновременно вполне точно указавшего на автономность полемической части текста Некрасова812812
  Отзыв Ю. Я. Герчука сохранился в личном архиве Некрасова и передан нами в РГАЛИ.


[Закрыть]. Некрасов не только повторяет здесь – существенно более свободно и детализированно – основные тезисы своей статьи 1970 года «Нарочно и нечаянно», но и говорит о принципиальной невозможности (непродуктивности) определения некоего замкнутого перечня формальных приемов, которые были бы предпочтительны в детской поэзии (вроде нагнетания повторов, в том числе звуковых), – заметим, что такой перечень составляют регулярно, в том числе и тогда, когда говорят о детских стихах самого Некрасова или о «детском» в его стихах.

***

Сапгир и Холин (как и, кстати, художники – Булатов, Васильев, Кабаков), когда представилась возможность не заниматься «детским» (понимаемым как вынужденный труд), – постарались совершенно забыть об этой советской кабале. О том, как неприятны были Сапгиру в постсоветское время похвалы его детским пьесам и пр., свидетельствовал Ю. Б. Орлицкий813813
  В данном нам интервью о Некрасове для книги воспоминаний о поэте.


[Закрыть]. Излишне говорить, что это никак не мешает, конечно, читателям и зрителям продолжать радоваться стихам и мультфильмам Сапгира и книжкам, оформленным художниками814814
  О том, что советская детская иллюстрация остается эстетически живой, хорошо свидетельствует, например, выставка книжной графики «Сказочники» в ГМИИ (2015).


[Закрыть].

Некрасов, напротив, предпочел напомнить о своем опыте работы самим названием последней изданной при жизни поэта книги его лирических стихов – «Детский случай» (2008). Между этой книгой и предшествующими ей попытками Некрасова работать «для детей» – большой временной разрыв (во все постсоветское время). Как адресованную детям (по крайней мере отчасти) эту книгу позволяют понимать и ее название, и состав книги в ее опубликованном виде.

Сразу скажем, что возможность быть воспринятой также и в детской аудитории была сознательно создана усилиями других людей, обсуждавших с автором состав «Детского случая», прежде всего жены автора А. И. Журавлевой (об этом подробно вспоминает Е. Н. Пенская); в упомянутой нами выше статье «Я писал о двойной бухгалтерии…», подписанной именем Некрасова, но в действительности сложившейся как контаминация набросков Некрасова и текста, написанного А. И. Журавлевой и Г. В. Зыковой, обосновывается именно компромиссная (опубликованная) версия состава книги:

Ядро ее – стихов 30–50, предлагавшихся как детский сборник в издательства «Малыш», «Детская Литература» в Москве и такую же «Детскую Литературу» в Ленинграде – СПбурге. <…> В книге две части, и они разной природы. Первая – «Между летом и зимой», ее состав и последовательность текстов определены мной; ее можно было бы назвать чем-то вроде цикла. Вторая часть без названия, у нее более свободный состав, отбирать для нее стихи мне помогали и другие люди, что-то всплывало в памяти само. Правда, здесь, как и всегда, мне важно, с чего начинается самая свободная подборка и чем она заканчивается815815
  «Я писал о двойной бухгалтерии…»: Интервью с поэтом Всеволодом Некрасовым по поводу выхода его книги // Русский журнал. 2008. 17 июня. http://russ.ru/Kniga-nedeli/YA-pisal-o-dvojnoj-buhgalterii (дата обращения 05.09.2020).


[Закрыть].

Некоторые очевидные черты «Детского случая», определяющие его тон, показывают, что это книжка не детская в буквальном смысле слова «детский»: аскетичная шрифтовая обложка, отбор текстов для финала816816
  Автор строил этот финал сам и, по воспоминаниям Г. В. Зыковой, которой он сообщал новые версии финала, относился к его составу с очевидно бóльшим вниманием, чем к составу книги в целом.


[Закрыть], в котором присутствуют вещи радикально минималистские («вот // так и я») и полемически богословские («Бог / вот»). В книге немало стихов минималистских, вряд ли доступных для детей даже и в формальном отношении (например, «правда / трава»). Есть стихи, буквальное понимание которых требует знания явлений, находящихся за пределами кругозора ребенка: например, стихи об Александре Гинзбурге и о тактике поведения диссидента («Натерпелся…»); стихи о Блоке, гибели его имения и, видимо, восторженном отношении к революции, оцениваемом иронически («Бом бом бом / Открывается альбом»); стихи о голоде, пережитом во время войны («И я про космическое»); стихи, не просто посвященные художникам, но и прямо говорящие о художниках: чтобы понимать такое, читатель должен знать сами картины («Времена Рабина»). Наконец, в «Детский случай» Некрасов включил одно из самых своих сильных стихотворений о любви («эх / ты // и тут ты»).

Сам Некрасов после выхода книги пытался пояснить ее название, понимая его двусмысленность и сложный характер состава: «Стихов от 30 до 50 <т. е. на две сотни текстов, входящих в книгу. – Г. З., Е. П.> надежно детских тут наберется»817817
  Некрасов Вс. Детский случай – вдогонку (ноябрь 2008) // Русский журнал. 23.06.2009. http://www.russ.ru/pole/Detskij-sluchaj-vdogonku (дата обращения: 05.09.2020).


[Закрыть]. Более существенные объяснения были все-таки другие, связанные не с детьми-читателями, а с представлениями о простоте, как ее понимал Некрасов: «Почему же случай все-таки детский? Да даже не по одной какой-то причине. <…> Детский говорят также в значении простой, ясный. Очень уж очевидный…»818818
  Цит. файл из компьютера автора.


[Закрыть] (здесь имеется в виду простота как очевидная правота в противостоянии с советскими редакторами). И важнее:

…Просто поэзия детства, поэзия из детства… Опора, какую удавалось нащупать иногда… Реальная, без лишних претензий, экзотик. <…> Опора бывает сооружению, но опора и сама – уже сооружение. Как посмотреть. И в какой момент. И кто смотрит: кто зевнет, а кто и заглядится <…> На форму опоры, на конструкцию, уже и формулу; фольклор ценит формулу. Или хоть Хармс… Возможно, где-то в стихах на такой детской основе и «наросло» что-то…819819
  «Я писал о двойной бухгалтерии…»


[Закрыть]

Это про «поэтику» («конструкция»), которую лишь отчасти возможно назвать минималистской, но, видимо, не только про нее, а и про картину мира и определенность этической позиции.

Вообще пытаться описать принципы авторского отбора стихов для «Детского случая», кажется, очень трудно820820
  Возможно, не в последнюю очередь поэтому рецензии на «Детский случай» были кратки и немногочисленны, – нам, по крайней мере, известны только две: Натальи Осиповой (Воздух. 2008. № 3. С. 203) и Евгения Степанова (Дети Ра. 2008. № 11. https://magazines.gorky.media/ra/2008/11/evgenij-stepanov-vsevolod-nekrasov-b-detskij-sluchaj-b.html, дата обращения 07.09.2020).


[Закрыть]. Понятно, что сюда не могли войти тексты слишком большие (а таких, тяготеющих к жанру поэмы, у позднего Некрасова, заметим, немало) – это исключал сам формат книги, хотя вещи, растянувшиеся на две страницы, в «Детском случае» все-таки есть; и тексты «на случай», литературно-полемические и политические, заведомо требующие комментария, т. е. не самодостаточные (не «опора» и не «формула»). За исключением этих понятных оговорок, другие принципы отбора, или, точней, единственный, видимо, принцип – представления автора о качестве, о том, что именно может считаться «опорой», – не из-за темы и не из-за определенного набора приемов. «Детское» у позднего Некрасова, таким образом, заявлено как эстетически совершенное.

Приложение

<Из ранней редакции статьи «В. А. Фаворский и „Рассказы о животных“ Л. Толстого»>

Перелом, подъем общего уровня детской литературы связан в первую очередь с Чуковским. С его поэтической практикой и теоретическими обоснованиями собственной поэзии. Чуковский – это замечательные, с детства всем известные поэмы «Крокодил», «Мойдодыр», «Доктор Айболит», «Тараканище», «Федорино горе». Чуковский – это не менее известная всем «От двух до пяти».

Впрочем, нет смысла занимать место перечислением общеизвестных произведений и имен писателей-классиков нашей детской литературы, так громко и непреложно заявивших о себе вслед за Чуковским в 20–30-е годы. Успехи ее несомненны и общеизвестны. Именно в те предвоенные годы сложилась детская литература, какой мы ее сейчас знаем, все ее обычаи, нормы и заповеди – писаные и неписаные. Пожалуй, менее известны проблемы, естественно вытекающие из тех же успехов, а они нет-нет да и, глядишь, дадут о себе знать тоже достаточно определенно.

Необходимо, на наш взгляд, сказать совершенно отчетливо: Чуковский как автор, практик – несомненно, один из ведущих русских поэтов своего времени. И упреки в «бездуховности» его стихов – элементарно антипрофессиональны. Попросту попытка навязать представление о какой-то отдельной, специальной «духовности» вне живой плоти стихотворной речи, ее качества. Не забудем, что сперва было написано «Крокодил Крокодил Крокодилович»821821
  Сказка Чуковского «Крокодил», 1916–1917. – Прим. публ.


[Закрыть], а «Кондовую, избяную, толстозадую»822822
  «Двенадцать» Блока, январь 1918. – Прим. публ.


[Закрыть] – после, и (очень похоже) – под свежим впечатлением. Т. е. не то что речи не было о скидках, а в тот момент самая живая русская поэзия и была детская поэзия. Если кому и требовались скидки, то только не ей. И теперь с детскими стихами подобного что-то давно уже не случалось. Хотя пишут много и пишут вроде бы по заповедям Чуковского – эти заповеди он сам перечислил в «От двух до пяти». И так их и назвал – заповедями. Ныне поэты, пишущие для детей, бывает, как-то и недолюбливают, когда их рекомендуют как детских поэтов. Чуковский этого не стеснялся… В чем тут дело?

Думается, в специфичности. Недаром специфика детской литературы у нас сейчас такое ходовое выражение. Тот несомненный скачок, который сделала в свое время наша детская литература, она во многом сделала именно за счет обостренного внимания к специфике детского восприятия, известного сужения диапазона.

Чуковскому-поэту, Чуковскому автору-практику в свое время пришлось куда как туго от теоретиков, имевших совершенно точные научные представления о том, что нужно и что не нужно детям, Чуковский, согласно этим представлениям, детям нужен не был. Теоретики эти назывались педологи, и сейчас, читая «От двух до пяти», мы только смеемся тому, как убийственно разделывается с их теориями Чуковский. Теории самого Чуковского куда глубже, тоньше, живей и интересней, а главное, неопровержимо подкреплены практикой – его же, Чуковского, детскими стихами. Но это еще не значит, что они абсолютно универсальны и в равной мере приложимы к любой литературе для детей.

Основное внимание Чуковский направляет на динамичное слово, вообще на динамизм, на игровое начало. На то, что дети легче всего воспринимают, на что живей всего откликаются, что в первую очередь бросается в глаза в творчестве самих детей. Значение такой игровой специфики – несомненное, крупнейшее и бесспорное открытие. Не следует только упускать из виду, что, поскольку речь идет о литературе, любая специфика – в конечном счете не больше чем частность. Поскольку специфика самой литературы, специфика творчества все-таки остается принципиально неуловимой и неопределимой. Собственно, литература и искусство с какой-то точки зрения только тем и заняты, что непрерывно выясняют эту свою специфику, беспрестанно узнавая здесь что-то новое. И детская литература никак не может быть исключением. А как только мы согласимся считать ее таким исключением, сразу многочисленные привычные правила и лозунги вроде «литература должна быть большой и для маленьких», «для детей – как для взрослых, только еще лучше» и т. п. становятся попросту привычно повторяемой ложью, прикрытием того очевидного факта, что мы отказываем детям в общей со всеми людьми литературе, оставляя им детскую специфику – практически это, попросту говоря, значит: индустрию детского чтения. Эта индустрия может делаться на сколь угодно высоком уровне, теоретически она может быть даже застрахована – в отличие от куда более слабой индустрии детского чтива времен того же Толстого – от скандально низкого уровня (на практике, правда, это удается не всегда), от засилья безвкусицы и т. д. Такая индустрия может быть очень похожа на литературу, обладать всеми ее признаками. Кроме того качества, которое делает литературу литературой, искусство искусством. Это качество индустриально не производится. Тут не стоит обманываться ни детской спецификой, ни колоссальным спросом на любую продукцию детских издательств. Тут заведомо не помогут, ничего не дадут никакие научные исследования детского восприятия, с какой угодно современной и тонкой методикой и аппаратурой. Это будут исследования все того же спроса, и они всегда будут оставаться в сфере все той же индустрии. Статистика и социология вместо литературы. В самом деле, почему-то мы не торопимся следовать методе: «давать то, что скорей всего воспринимается» – применительно ко взрослой аудитории легко представить себе, к чему бы это повело. Сперва – к полному торжеству Асадова и Ильи Глазунова надо всеми прочими авторами и художниками. Затем – к торжеству телевизора надо всеми прочими искусствами, в том числе искусством и Глазунова и Эдуарда Асадова. И наконец, надо думать, к окончательному уже торжеству хоккея над всеми иными разновидностями телевизионных зрелищ и развлечений… Пока речь о взрослом человеке, мы помним и признаём, что каждый человек шире своей типичности и глубже своих внешних проявлений, что каждый человек – загадка. Или ребенок для нас – что там ни говорить, а все-таки не человек? Похоже на то. Иначе бы мы, произнося правильные слова, не норовили бы все время под шумок подсовывать ему какую-то синтетику вместо той еды, которую едим сами. И путь тут, видимо, один – все тот же. Вместо всех исследований детской аудитории в широчайших масштабах попробовать представить себе одного-единственного ребенка – себя самого. Благо любой из нас был когда-то ребенком. И благо детские впечатления, как известно, самые сильные, хотя совершенно не обязательно это должны быть и самые, так сказать, громкие впечатления. Кто-то из писателей сказал, что луна его интересует постольку, поскольку напоминает ту, которую он увидел первый раз в детстве. Вероятно, в том самом возрасте от двух до пяти, если не еще раньше. Запрыгал ли будущий писатель, увидав луну в этом возрасте, – неизвестно. Легко себе представить, что наоборот – притих… И вот ведь что интересно: на самом деле мы прекрасно всё это понимаем, если… если только не принимаемся чересчур увлеченно рассуждать о «детской специфике». Понимаем, иначе бы не существовало традиции признавать за самое что ни на есть классическое, доброкачественное детское чтение литературу, созданную вне и задолго до всякой «специфики» – скажем, известные всем хрестоматийные пейзажно-лирические стихотворения Лермонтова или Тютчева. А они ведь уже больше ста лет остаются золотым фондом детского чтения, наглядной точкой, где понятия «детская литература» и просто литература полностью совпадают – как оно и должно быть. И ведь ничто из этого фонда, даже «Зима недаром злится», не писалось специально для детей, с учетом премудростей детской специфики…

Конечно, специфика детского восприятия существует, конечно, не все, что годится взрослому, можно предложить и ребенку. Но наиболее бесспорна именно негативная специфика: не надо давать детям того, что может их травмировать, может им повредить. А дальше сразу начинаются сложности. Не надо давать детям того, что им непонятно, сложно, утомительно, – продолжим мы. А нас спросят: а каким детям непонятно? Дети бывают разные. Глядишь, что одному тягостно, другому интересно. Дети – они как люди… Да и как это вы беретесь, спросят нас, заранее определить, что понятно, что непонятно ребенку? Да и не какому-то конкретному ребенку, а целой аудитории – а что, если среди этой аудитории – малолетний гений, вундеркинд восприятия? Почему не дать ему шанс? Чем мы рискуем – что большинство проскучает одну – четыре – восемь строчек? Ну, если этого бояться… Да хоть не гений и не вундеркинд – главное тот гений, который, как говорят, сидит в каждом ребенке. Чтоб так уверенно судить о понятном и непонятном ребенку, нам как минимум, очевидно, необходимо с точностью знать, что понятно – что непонятно нам самим. А ведь речь у нас об искусстве. А между тем мы уже начинаем рассуждать так, как будто можем знать и рассчитать досконально все пружины, весь механизм воздействия произведения, будь то стихи или гравюра – на нас самих и на ребенка – и сравнить этот механизм. И сделать уверенный вывод. И что самое удивительное – и впрямь делаем такой вывод, уже сделали… Не потому ли такая неожиданная и удивительная уверенность, что все-таки снова и снова, едва речь заходит о детях, мы, автоматически повторяя «для детей – так же, как и для взрослых…», и т. п., столь же автоматически и неуклонно делаем подмену – на место тайны искусства мгновенно подставляем какую-то не очень занимательную механику, на место произведения искусства – суррогат? Да почем нам знать, чем и как может запасть в детское сознание даже какое-нибудь «Навис покров угрюмой нощи» или «Я с улицы, где тополь удивлен»? Почем нам знать, когда и почему может отозваться, всплыть, может быть, уже в сознании взрослого? Да и почем знать это самому ребенку? Мало ли – сразу ребенку может показаться, что ему скучно, и только потом… Непонятно? Но непонятное-то и бывает интересно. Непонятно? Ну, а нам самим здесь всё понятно, позвольте нас спросить? Всё-всё-всё? Мы уверены?..

Не надо наседать на детей, пичкая их скучным для них искусством, – это бесспорно, если только мы не хотим внушить детям отвращение к искусству. Вообще на детей желательно не наседать. Но не менее желательно держать двери открытыми. Хотя бы на всякий случай – а вдруг…

Детской специфике – честь и место, но не стоит все-таки забывать, что до конца детская специфика, по Чуковскому, совпадает с задачей «для детей – как для взрослых, только еще лучше», пожалуй, только в стихах самого Чуковского.

И вряд ли стоит, во всяком случае, увлекаться этой спецификой до того, чтобы стараться как-то еще искусственно суживать естественные границы детского восприятия. Уж лучше все-таки, наверно, осторожненько попытаться расширить эти границы. А вдруг?..

И, главное, никуда в искусстве не деться от специфики искусства – той, которая одна и для взрослого, покуда он еще ребенок, и для ребенка, уже ставшего взрослым. Пусть будет индустрия. Тем более, раз она уже есть. Хорошо налаженное производство добротных или хотя бы удовлетворительных текстов к «ширмам», книжкам-игрушкам и т. д. – дело, что говорить, большое и нужное. И спрос на такую продукцию не может не радовать. Пусть дети учатся читать с удовольствием. И пусть продукция называется детской литературой – а как ей еще называться? То, что читают, – литература. Только пусть продукция не подменяет и не отменяет литературу. Литературу уже в другом смысле слова – неотменяемом. Чтобы «детская литература» не звучала как «ненастоящая». Хотя бы потому, что и жива-то литература – продукция индустрии в конечном счете все равно только обыкновенной, просто литературой. Как массовое производство самых милых полиэтиленовых елочек живо и имеет смысл, только пока есть в лесу обыкновенные зеленые елки и можно на них посмотреть и потрогать, подышать хвоей, и живо для нас само понятие, представление о живой зеленой елке.