Текст книги "Труды по россиеведению. Выпуск 3"

65. Чудакова М.О. «Военное» стихотворение Симонова «Жди меня» (июль 1941 г.) в литературном процессе советского времени // Новое литературное обозрение. – М., 2002. – № 58. – С. 223–259.

66. Шеррер Ю. Германия и Франция: Проработка прошлого // Pro et Contra. – М., 2009. – № 3/4(46), май-август. – С. 89–108.

67. Шишкин В.А. Власть, политика, экономика: Послереволюционная Россия (1917–1928). – СПб.: Дмитрий Буланин, 1997. – 400 с.

68. Шлёгель К. Постигая Москву. – М.: РОССПЭН, 2010. – 311 с.

69. Щербакова И. Над картой памяти // Неприкосновенный запас. – М., 2005. – № 2/3(40/41). – С. 108–115.

70. Эренбург И. Свет в блиндаже // Эренбург И. Собр. соч.: В 9 т. – М.: Худ. лит-ра, 1966. – Т. 7. – С. 674–675.

71. Ярославский Е. Великая Отечественная война советского народа // Правда. – М., 1941. – 23 июня. – С. 2.

СССР и начало Второй мировой войны: Дискуссии о событиях 1939–1941 годов в современной исторической науке

М.М. Минц

Радикальное переосмысление истории Второй мировой и Отечественной (1939–1945) войн началось в СССР еще в годы перестройки, после снятия первых цензурных запретов. В постсоветский период новый толчок этому процессу дали «архивная революция» и «незапланированная дискуссия» о целях советской военной политики в преддверии нацистской агрессии, начало которой положила публикация в России работ В.А. Суворова. В конце 1990-х и в 2000-е годы произошла реставрация авторитаризма, «архивная революция» закончилась (более того, были повторно засекречены некоторые документы), в официальной пропаганде зазвучали националистические и неосталинистские мотивы. Посмотрим, как эти факторы повлияли на историческую науку, осмысление событий 1939–1941 гг.

В предлагаемой статье проанализированы некоторые наиболее интересные и значительные работы российских и зарубежных историков, охватывающие период с осени 1939 по июнь 1941 г. Тематика этих работ исключительно широкая. Центральными проблемами предыстории и начала Отечественной войны остаются советская внешняя политика и военное строительство в предвоенные годы, ход боевых действий летом – осенью 1941 г., причины неудач Красной армии в первые месяцы войны. Продолжается дискуссия о целях военных приготовлений СССР в первой половине 1941 г. («проблема превентивного удара»). Среди относительно новых тем исследований следует отметить историю повседневной жизни этого периода (31; 32; 34), а также эволюцию представлений советской политической и военной элиты о будущей войне и их взаимосвязь с практической деятельностью советского военно-политического руководства по подготовке к войне, с боевой и оперативной работой в Красной армии (1). К последнему вопросу примыкает и история советской пропаганды, изучение которой позволяет помимо всего прочего проследить военно-доктринальные взгляды советских лидеров и их оценки складывающейся международной обстановки через те идеологические концепции, которые «продвигались» официальной пропагандой в разные периоды (19, с. 314– 340; 23).

С точки зрения методологии, значительная часть исследований, особенно отечественных, по-прежнему относится к исключительно событийной истории – политической (история международных отношений) и военной в ее «оперативно-стратегическом» варианте (силы и планы сторон, ход и результаты боевых действий, потери). В наибольшей степени это характерно для «любительских» работ по военной истории. К числу несомненных новшеств относится, скорее, появление новых тем исследования, а также более тщательная увязка между собой имеющихся знаний по разным аспектам предыстории и начала Отечественной войны.

Интересным примером применения комплексного подхода является монография М.И. Мельтюхова «Упущенный шанс Сталина» (19), в которой анализ военной политики Советского Союза тщательно увязывается с изучением его внешней политики и общим контекстом начавшейся Второй мировой войны. Такой подход, к сожалению, остается редкостью в отечественной историографии; чаще по-прежнему встречаются исследования, целиком посвященные либо внешнеполитической, либо военной проблематике. Кроме того, во всех главах книги содержатся довольно обстоятельные историографические экскурсы; исследование, таким образом, находится на стыке конкретно-исторического и историографического жанров.

Естественно, что работы по истории Отечественной войны, написанные в нашей стране, неизбежно показывают изучаемые события преимущественно с «советской» точки зрения, тогда как в публикациях германских историков, соответственно, содержится «немецкий» взгляд на минувшую войну. Исследователи из третьих стран, казалось бы, находятся в лучшем положении и имеют больше возможностей для того, чтобы создать целостный образ войны на Восточном фронте с позиций стороннего наблюдателя. Тем не менее, как отмечает Э. Модсли (Университет Глазго, Шотландия) в книге «Гром на востоке: Нацистско-советская война, 1941– 1945» (36), значительная часть зарубежных работ по истории Отечественной войны написана в основном на базе документов одной из сторон и, соответственно, также воспроизводит либо «немецкую», либо «советскую» точку зрения на изучаемые события. Сам Модсли в своем исследовании пытается не только переосмыслить историю советско-германского противоборства и его место в истории Второй мировой войны в целом, воспользовавшись плодами «архивной революции» в постсоветской России, но и преодолеть, хотя бы частично (Модсли и сам использует в основном советские источники), разделение западной историографии на «советскую» и «германскую» школы.

Эту непростую задачу в основном удается решить другому британскому исследователю – К. Беллами, который в своем труде «Абсолютная война: Советская Россия во Второй мировой войне» (30) действительно рассматривает советско-германскую войну преимущественно с точки зрения третьей стороны. В книге в основном анализируется событийная история (ход боевых действий и их результаты, дипломатия), в меньшей степени – действия разведки и партизан. Подробно разбираются также вопросы логистики, в том числе ее влияние на исход отдельных операций и кампаний. Из несобытийной проблематики автор затрагивает лишь вопрос о роли женщин в Отечественной войне. Любопытную особенность исследования составляет стремление Беллами описывать изучаемые события в более широком историческом контексте – не только Второй мировой войны, но и в общем контексте мировой истории войн. По ходу повествования автор довольно часто сопоставляет отдельные события и процессы с аналогичными примерами из предшествующих и более поздних войн и военных конфликтов, вплоть до современных.

Исследования В.А. Арцыбашева (1; 2) посвящены анализу представлений командного состава Красной армии (главным образом старшего и высшего) о начальном периоде будущей войны, их эволюции на протяжении межвоенного периода и реализации в практической деятельности военного ведомства (разработка нормативных документов, организация военных игр, учений и маневров, оперативно-стратегическое планирование). Автор, таким образом, обращается к несобытийной стороне советского военного строительства. Он затрагивает также вопрос об адекватности существовавших представлений о начальном периоде войны и их влиянии на исход боевых действий РККА в июне – июле 1941 г. Арцыбашев приходит к выводу, что советское военно-политическое руководство, по-видимому, так и не отказалось полностью от уже устаревшей к тому времени концепции «вползания в войну», вследствие чего Красная армия оказалась неготовой к отражению внезапного нападения немцев, в котором сразу же приняли участие главные силы вермахта, заранее отмобилизованные и развернутые на советской границе.

Еще один план исследований актуализирует М. Брекмейер. В книге «Сталин, русские и их война» (32) он попытался осветить историю Отечественной войны через призму личного отношения к ней ее участников и свидетелей. Брекмейер предупреждает читателей, что им едва затронута батальная сторона войны, поэтому его книгу можно рассматривать «как дополнение и, вероятно, как поправку к сложившемуся в минувшие годы представлению об этом периоде» (32, с. 11). Первая часть книги посвящена предвоенному периоду (август 1939 – 22 июня 1941 г.). Автор, в частности, пытается понять, в какой степени СССР был готов к войне, было ли германское нападение действительно неожиданным, почему наша страна была застигнута врасплох, какова была позиция Сталина в то время. Во второй части описываются события военных лет – от первых приграничных сражений до взятия Берлина. В третьей части «Народ и система» рассматриваются различные вопросы социальной, культурной истории, истории повседневности периода войны и последующих лет (женщины на войне, евреи на войне, ГУЛАГ, партизанское движение, методы ведения войны, жертвы войны, военное поколение и др.). В последней, четвертой части на примере города Шадринска показана жизнь провинциального города во время и после войны.

Внешняя политика СССР в предвоенный период

Наиболее подробно советская внешняя политика 1939–1941 гг. рассматривается в монографии А.О. Чубарьяна «Канун трагедии» (29). Автор анализирует историю советско-германского партнерства, присоединения к СССР Западной Украины и Западной Белоруссии, Прибалтики, Бессарабии и Северной Буковины, советско-финского конфликта, нарастания советско-германских противоречий в 1940–1941 гг. Работу отличает скрупулезный анализ доступных источников, тщательный разбор сложнейших дипломатических игр и маневров, комплексный подход к изучаемой проблеме, внимательное рассмотрение самых разных, порой противоречивых факторов, оказывавших влияние на описываемые события. К несомненным достоинствам книги относится и личная исследовательская позиция Чубарьяна, особенно если учесть усилившуюся в последние годы активность ряда авторов, стремящихся оправдать такие шаги Советского Союза, как пакт Молотова–Риббентропа и последующая «добровольно-принудительная» аннексия Прибалтики (называют их вынужденными мерами, призванными отсрочить вовлечение СССР в большую войну, укрепить безопасность советских границ и т.п.). В противовес этим идеям Чубарьян последовательно обосновывает аморальность действий советского руководства, посчитавшего себя вправе решать судьбы соседних народов и государств, игнорируя их собственную позицию и интересы. Нельзя не отметить и исключительно терпимое отношение автора к своим оппонентам. Хотя Чубарьян отвергает гипотезу о том, что СССР весной–летом 1941 г. готовился к нападению на Германию, все его критические замечания в адрес сторонников этой теории в высшей степени корректны и выдержанны.

Покойный ныне Л.А. Безыменский (4) также не был склонен оправдывать политику Сталина. Хотя он и предполагал, что советский диктатор действительно боялся войны и стремился оттянуть ее начало, заключение договора с нацистским рейхом в 1939 г. и тем более секретного протокола о разделе Восточной Европы, по его мнению, нельзя считать вынужденной мерой. Напротив, в сложившейся тогда обстановке Сталин вполне осознанно выбрал сближение с Германией как наиболее выгодное для себя решение.

Своеобразными вехами в развитии советской, а затем и российской историографии событий 1939–1941 гг. стали многотомные коллективные монографии по истории Второй мировой и Отечественной войн. Последним на данный момент законченным изданием такого рода является выпущенный в 1998 г. четырехтомник «Великая Отечественная война, 1941– 1945: Военно-исторические очерки», первая книга которого содержит главы, посвященные кануну и началу войны (8). Для нас этот труд, с момента выхода которого в свет прошло уже довольно много времени, является некоей отправной точкой для анализа. При его подготовке были использованы многочисленные вновь рассекреченные источники, что позволило авторам, в частности, переписать, по сути, «с нуля» историю советско-германского партнерства на основе пакта Молотова–Риббентропа. Тем не менее на общем фоне отечественной историографии 1990-х годов авторы очерков заняли довольно консервативную позицию. Так, по их мнению, внешняя политика Советского Союза в 1939–1941 гг. была обусловлена не экспансионизмом, а прагматическими соображениями: в преддверии надвигающегося конфликта с Гитлером Сталин стремился улучшить конфигурацию советских границ и расширить сферу влияния Москвы (8, с. 29).

Сходную точку зрения высказывает А.С. Орлов в книге «Сталин: В преддверии войны» (24). Основным предметом его исследования являются международные отношения в период между двумя мировыми войнами. Орлов утверждает, что СССР в эти годы проводил сугубо миролюбивую политику. Западные же страны (главным образом Англия и Франция), уклоняясь от предложений советского правительства о создании системы коллективной безопасности в Европе, всячески потворствовали обиженной Версальским договором Германии, помогая ей поднимать свою промышленность и вооружаться. Когда вследствие этого Германия достаточно окрепла и стала представлять серьезную угрозу всей Европе, Англия и Франция, пытаясь умиротворить Гитлера, шли на всяческие уступки, чтобы отодвинуть войну от себя и направить германскую экспансию на восток, так как большевизма боялись больше, чем нацизма. Сталин же, в представлении автора, напротив, понимал всю угрозу гитлеризма и пытался избежать войны или хотя бы отодвинуть ее начало, чтобы подготовить к ней советские вооруженные силы и промышленность. Именно с этой целью 23 августа 1939 г. был заключен с Германией пакт о ненападении.

Израильский историк Г. Городецкий в своей книге «Роковой самообман», переведенной в 1999 г. на русский язык (12), также предполагает, что внешняя политика Москвы в предвоенный период носила прагматический характер: Сталин стремился избежать вовлечения СССР в большую войну, чтобы выиграть время для продолжения внутренней модернизации. Этим объясняется не только заключение пакта с Германией, но и направление советской дипломатической активности в 1939–1941 гг. Так, попытки Сталина установить контроль над Балканами в 1940–1941 гг. были, по мнению Городецкого, обусловлены не экспансионизмом, а стремлением обезопасить советские границы на случай войны с Германией или Великобританией.

Следует отметить диссертацию А.Л. Сафразьяна (27), основанную на широкой документальной базе (документы РГАСПИ, ГА РФ, АВП РФ, документальные публикации, советская и зарубежная пресса 1930-х годов, мемуаристика – советская и немецкая) и посвященную влиянию коммунистической идеологии на внешнюю политику Сталина в 1930-е – начале 1940-х годов, прежде всего на советско-германские отношения в 1939– 1941 гг. Автор не согласен с представлением о Сталине и Гитлере как о прагматичных политиках и настаивает, что внешняя политика как СССР, так и Третьего рейха, была идеологически детерминирована. Это не исключало прагматических решений, наиболее значительным из которых был советско-германский пакт 1939 г., представлявший собой геополитический компромисс между советским и германским экспансионизмом. Однако именно несовместимость этого компромисса как с нацистской, так и с советской идеологией предопределила его непрочность и недолговечность. В то же время упрощенные «классовые» интерпретации нацизма в Советском Союзе, основанные на марксистской доктрине в ее сталинском варианте, не позволили советскому руководству оценить степень влияния идеологии на внешнюю политику Берлина. Следствием этого были недооценка военной опасности со стороны рейха и неудача переговоров в Берлине в ноябре 1940 г. По мнению автора, советская сторона оказалась неготовой к предложениям немцев о новом разделе сфер влияния. Отвергнув эти предложения, вместо того чтобы втянуть германскую дипломатию в их обсуждение, СССР упустил наиболее серьезный шанс отсрочить войну с Германией. Это убедило Гитлера в невозможности дальнейшего мирного сосуществования двух тоталитарных режимов.

В.Н. Свищев в монографии «Начало Великой Отечественной войны» настаивает, что СССР в 1930-е годы проводил мирную политику, предлагая европейским государствам разработать систему коллективной безопасности, однако не находил у них отклика. Тем временем к власти в Германии пришел Гитлер, и угроза войны резко возросла. Как считает исследователь, сам по себе договор о ненападении между Германией и Советским Союзом от 23 августа 1939 г. был необходим обоим государствам. Что же касается секретных протоколов, то II Съезд народных депутатов СССР уже осудил их, признав эти протоколы юридически несостоятельными и недействительными с момента подписания. Однако в 1939 г. «они существовали и координировали действия правительств СССР и Германии на международной арене» (28, т. 1, с. 254). Германия получала свободу для реализации своих агрессивных планов, тогда как Советскому Союзу пакт позволял выиграть время для укрепления своей обороноспособности.

Вопросы советской внешней политики затрагивает и М.И. Мельтюхов. Категорически отвергая тезис о «некоем патологическом миролюбии СССР» (19, с. 368), он настаивает, что в 1920–1930-е годы Советский Союз под прикрытием лозунга о «мировой революции» фактически проводил экспансионистскую политику, стремясь вернуть статус великой державы и восстановить позиции, утраченные Россией в результате революции и Гражданской войны. Заключение договора с Германией в 1939 г. не было связано со стремлением укрепить безопасность советских границ; Сталин просто посчитал условия, предложенные Берлином, более выгодными по сравнению с тем, что могли предложить Париж и Лондон. Мельтюхов соглашается с существующей точкой зрения, исходя из которой в 1939 г. Сталин рассчитывал использовать Германию для ослабления Великобритании и Франции, чтобы таким образом подготовить благоприятные условия для последующего советского вторжения в Европу. Неожиданно быстрый разгром Франции в 1940 г. сорвал эти планы; Германия получила доминирующие позиции в Западной Европе, что значительно повышало вероятность военного конфликта между ней и СССР. После того как новые советско-германские переговоры в Берлине в ноябре 1940 г. показали невозможность взаимовыгодного компромисса, обе стороны развернули непосредственную подготовку к войне.

Советская разведка и проблема внезапного нападения

По-прежнему активно обсуждается вопрос о причинах убежденности Сталина в возможности оттянуть начало войны с Германией. В.К. Волков в своей статье (10) предполагает, что диктатор стал жертвой умело организованной немцами дезинформации и собственной подозрительности по отношению к Великобритании, но от уверенных выводов воздерживается. О.В. Вишлёв, по сути, принимает аналогичную точку зрения: в крайне неопределенной международной обстановке последних предвоенных недель, настаивает он, Сталин оказался в безвыходном положении, практически исключавшем возможность выработки сколько-нибудь адекватных решений (9).

Г. Городецкий, анализируя деятельность советской разведки в 1940– 1941 гг. (12), обращает внимание на то, что при рассмотрении и систематизации поступающих сведений о военных приготовлениях Германии сработал эффект, свойственный и другим разведывательным службам: выводы аналитиков подгонялись тем или иным способом под взгляды политического руководства, т.е. прежде всего Сталина. Следствием этого, по мнению Городецкого, стала сталинская уверенность в том, что решение Берлина об агрессии против СССР еще не окончательное; в германском руководстве намечается раскол (войны с Советским Союзом добиваются генералы, а не Гитлер, который пытается сопротивляться их давлению); еще есть надежда вернуть немцев за стол переговоров, а нападению на СССР в любом случае будет предшествовать ультиматум. Городецкий расценивает это как самообман.

Сходные идеи развивает Дэвид Э. Мэрфи (США), был близок к ним и Л.А. Безыменский. Мэрфи в своей книге «Что было известно Сталину: Тайна “Барбароссы”» (37) анализирует работу советской разведки накануне Отечественной войны и реакцию политического руководства на ее донесения. Как и Городецкий, он приходит к выводу, что Сталин фактически видел лишь то, что хотел, да и его подчиненные показывали ему по большей части лишь то, что он ожидал увидеть. Безыменский связывал уверенность Сталина в том, что войны удастся избежать, прежде всего с тем, что советский диктатор в созданной им же самим тоталитарной системе оказался в своеобразном информационном вакууме и жил в своем мире, имевшем мало общего с реальностью; это лишало его возможности адекватно реагировать на возникающие вызовы (4).

К. Беллами, анализируя события, предшествовавшие началу Отечественной войны, также приходит к выводу, что с советской стороны имела место не столько ошибка разведки, сколько неверная политическая интерпретация ее донесений. Об ошибках разведки можно говорить скорее применительно к Германии, поскольку немцы явно недооценили своего будущего противника (как и японцы – США). Таким образом, нападение Третьего рейха на СССР не было по-настоящему внезапным ни на тактическом, ни на стратегическом уровнях. Правильнее говорить об институциональной внезапности, поскольку советские войска к 22 июня 1941 г. еще не завершили запланированные мероприятия по перевооружению и реорганизации, окончить которые планировалось примерно к 1942 г. (30, с. 161).

М.И. Мельтюхов, напротив, показывает, что поступавшие в Москву сведения о германских военных приготовлениях были довольно фрагментарны и вопреки распространенным представлениям допускали различную интерпретацию. «Германским и советским спецслужбам, – заключает он, – лучше удалось скрывать свои секреты, нежели раскрывать чужие» (19, с. 244). В этих условиях Сталину показались более достоверными те сообщения разведки, из которых следовало, что в 1941 г. нападение Германии маловероятно.

Между тем при внимательном ознакомлении с проблемой складывается впечатление, что советская сторона в первой половине 1941 г., по существу, оказалась в той самой ситуации, которую невольно предсказал годом ранее комдив Г.С. Иссерсон, анализируя опыт германо-польской войны 1939 г. В своей книге «Новые формы борьбы» (15) он доказывал, что ее следует признать войной нового типа, поскольку впервые в истории боевые действия начались внезапным вторжением на территорию противника главных сил нападающей армии, целиком отмобилизованных и развернутых на границе еще в мирное время. Для подготовки к операции такого рода отмобилизование и развертывание приходится растягивать на несколько месяцев, чтобы не спугнуть будущего противника раньше срока (немцы начали подготовку к агрессии против Польши еще в конце 1938 г.). В подобных условиях разведка государства, против которого замышляется нападение, практически лишается возможности с уверенностью определить, действительно ли это подготовка к войне или «только подкрепление дипломатической угрозы», поскольку до фактического начала боевых действий «всегда остается еще шаг» (15, с. 29–30, 36–37).

Возможность столь крупномасштабного и в то же время относительно скрытного развертывания обеспечил высокий уровень механизации и моторизации армии: «Что же касается быстроподвижных мотомеханизированных войск, то при их дислокации на передовом театре угрозу их внезапного сосредоточения следует вообще усматривать в самом факте их существования» (15, с. 37–38). Таким образом, возможности советской разведки в 1940–1941 гг. были существенно ограничены имманентными особенностями подготовки к современной войне, но военно-политическое руководство СССР во главе со Сталиным фактически проигнорировало эту опасность.

Любопытно, что на объективных факторах, не позволивших советской разведке своевременно вскрыть агрессивные замыслы Гитлера, акцентируют внимание прежде всего те исследователи, которые более или менее лояльно относятся к сталинской политике в целом, тогда как их оппоненты продолжают придерживаться той точки зрения, что разведка весной 1941 г. «докладывала точно». Между тем, как мне кажется, трудности, с которыми сталкивались советские разведчики, сами по себе еще не являются оправданием сталинского курса. Иными словами, для того чтобы учитывать этот фактор в своих исследованиях, совершенно необязательно присоединяться к защитникам Сталина.

Планировал ли Сталин нападение на Германию?

Цели советских военных приготовлений в первой половине 1941 г. остаются предметом активной полемики. Поскольку многие важные документы по этому вопросу до сих пор находятся на секретном хранении, историки поневоле вынуждены сосредоточить основные усилия на осмыслении источников, уже введенных в научный оборот (прежде всего рассекреченных в период «архивной революции» 1990-х годов), а также на анализе советской военной политики в комплексе с другими проблемами кануна Отечественной войны. Среди исследователей, не согласных с тем, что Советский Союз планировал нападение на Германию, – Арцыбашев (1), Безыменский (3; 4), Вишлев (9), Волков (10), Гареев (11), Городецкий (12), Орлов (24), Рунов (25), Чубарьян (29), Мэрфи (37). Этой же позиции придерживаются авторы коллективных монографий «Великая Отечественная война, 1941–1945: Военно-исторические очерки» (8) и «Мировые войны XX века» (22, с. 8–9, 125).

Авторы четырехтомника «Великая Отечественная война, 1941–1945: Военно-исторические очерки» категорически отвергли предположение о том, что СССР готовил агрессию против Германии. По их мнению, Сталин не мог не понимать, что Красная армия не готова к войне, у рейха есть «мощные союзники», которых нет у Советского Союза, и в случае советского нападения на Германию Великобритания и США могут поддержать Гитлера (8, с. 126).

По мнению А.С. Орлова, СССР в 1939–1941 гг. агрессивной войны против Германии не готовил, а известный проект стратегического плана от 15 мая 1941 г. не был утвержден Сталиным, т.е. появление этого документа свидетельствует лишь о том, что его авторы предлагали осуществить в целях самообороны «упреждающий удар (а не превентивный) по изготовившейся к нападению на нашу страну гитлеровской армии. Цель такого удара (в отличие от превентивного) – не разгромить Германию, а сорвать подготавливаемое противником наступление» (24, с. 391). Да и в любом случае «нанести крупное поражение вермахту теми силами, которые находились в приграничных округах, при той степени боеготовности, которую они имели, не представлялось возможным» (24, с. 392–393). Автор объясняет это тем, что СССР готовился к войне, основываясь на устаревших стратегических концепциях, тогда как новые методы развязывания и ведения войны в 1930-е годы освоила только Германия. Как следствие, «наш план предусматривал в течение 10–15 суток, а то и 25–30 суток вести активную оборону, давая время на всеобщую мобилизацию. Время, которого противник не давал. Да к тому же этот вид боевых действий почти не отрабатывался, все внимание уделялось второму этапу – наступлению на противника» (24, с. 394).

Л.А. Безыменский также отвергал гипотезу о подготовке СССР к нападению на Германию: по его мнению, Советский Союз был не готов к войне, и Сталин не мог этого не знать (4). Анализируя проект стратегического плана от 15 мая 1941 г., Безыменский пришел к выводу о том, что автором документа был Г.К. Жуков, который составил его прежде всего для того, чтобы привлечь внимание Сталина к проблеме германской опасности (3, с. 64). По мнению историка, план был отклонен Сталиным (3, с. 61–64). Безыменский, однако, ссылался на послевоенные интервью Жукова, которые, по справедливому замечанию Мельтюхова, не могут в данном случае рассматриваться как достоверный источник (19, с. 284–285).

Сходной позиции придерживаются В.К. Волков (10) и М.А. Гареев (11). Последний, в частности, наиболее последовательно излагает популярную точку зрения, согласно которой гипотеза о подготовке СССР к нападению на Германию не соответствует «реальным условиям» 1941 г. Га-реев многократно подчеркивает, что «практически события в прошлом развивались на основе не заявлений, прожектов тех или иных, даже самых властных личностей, разновариантных планов, а реально проводимого политического курса» и складывающейся обстановки. В сущности, из этого следует (хотя сам Гареев этого, видимо, не замечает), что для правильной интерпретации событий 1939–1941 гг. определяющее значение имеют не источники (например, советские стратегические планы или записи выступлений Сталина 5 мая 1941 г.), а представления самого историка о том, каковы были объективные условия того времени. Между тем, как мне кажется, с методологической точки зрения было бы гораздо корректнее попытаться выяснить прежде всего, как эти объективные условия виделись Сталину.

По мнению Г. Городецкого, советская военная политика перед войной имела исключительно оборонительную направленность, нападать на Германию Сталин не собирался, а стратегические планы 1940–1941 гг. предназначались для отражения агрессии (12). Внимательное чтение его книги (содержащей, надо сказать, исключительно богатый фактический материал не только по внешней политике СССР в 1940–1941 гг., но и по операциям советской разведки в этот период) показывает, однако, что эти выводы основаны на анализе не столько внешнеполитической, сколько собственно военной проблематики (советское военное строительство, военная доктрина), которой автор владеет крайне поверхностно, допуская явные фактические ошибки. Так, оперативно-стратегические игры в Москве в январе 1941 г. описываются им по воспоминаниям маршала М.В. Захарова, без учета новейшей отечественной историографии. Как следствие, Городецкий по существу воспроизводит старый советский тезис о том, что на этих играх отрабатывалось отражение германской агрессии и были вскрыты значительные недостатки в подготовке РККА к войне (12, с. 156–158). Как уже было установлено, эта версия не соответствует действительности (ср.: 6). Есть и другие неточности, что ставит под сомнение концепцию автора в целом.

Критики теории о подготовке СССР к агрессии неизбежно сталкиваются с парадоксом, на который обратил внимание еще В.А. Суворов: известная осторожность Сталина весной–летом 1941 г., его стремление ни в коем случае не дать немцам повода для войны с Советским Союзом, казалось бы, свидетельствуют о том, что он боялся столкновения с Германией и стремился по возможности оттянуть его до более благоприятного момента, тогда как знаменитая матерная резолюция генсека на агентурном донесении, напротив, говорит о его уверенности в том, что в ближайшее время войны не будет. Если нападение на Германию действительно планировалось, то объяснить это противоречие довольно просто: Сталин считал, что Гитлер не станет воевать на два фронта против СССР и Великобритании, и старался по возможности скрыть свои собственные военные приготовления, чтобы немцы не успели предпринять никаких упреждающих действий. В рамках же гипотезы об исключительно оборонительных намерениях советского руководства удовлетворительного объяснения описанному парадоксу не найдено до сих пор.