Текст книги "Труды по россиеведению. Выпуск 3"

Некоторые конституции являются полугибкими-полутвердыми. Такова, например, нынешняя французская Конституция. С одной стороны, она может быть сравнительно легко изменена, хотя и не в совсем обычном законодательном порядке: проект изменения голосуется сначала в обеих палатах отдельно, затем в их соединенном заседании, причем требуется усиленное большинство голосов. Но, с другой стороны, одна особенность французской Конституции, так сказать, забронирована навсегда: это именно республиканская форма правления; она ни в коем случае не может быть отменена. Таким образом, у Франции есть законные пути для изменения избирательной системы, перехода от двухпалатной системы представительства к однопалатной, расширения или сокращения власти президента и т.п. Но для перехода от республики к монархии законных путей нет. Такой переход возможен только в виде насильственного переворота.

Вопрос о том, какая конституция предпочтительнее – гибкая ли или же твердая, решается далеко не единодушно. В пользу твердых конституций говорит то, что они стремятся создать прочный государственный порядок и установить незыблемые принципы общежития людей. Но против них говорит то, что они лишают будущие поколения возможности перестраивать свою жизнь мирным путем и, в случае накопления слишком большого недовольства старым строем, толкают их на путь революции. В пользу гибких конституций говорит то, что они считаются и с эволюцией, т.е. развитием жизни с течением времени, и с необходимостью реформ. Против них говорит то, что они как будто не видят никакой разницы между изменением государственного строя и так называемой законодательной вермишелью, т.е. мелкими законами, которые в большом количестве чуть не ежедневно проходят через палаты представителей при случайном составе депутатов.

Может возникнуть вопрос, что должна в себе содержать писаная конституция и чего в ней не должно быть. Она должна содержать в себе законы об организации публичных властей, а также законы о публичных правах населения, ограничивающих эти власти. Этой последней стороне дела во время Французской революции 1789 г. придавали такое большое значение, что, прежде, чем составлять конституцию, составили знаменитую Декларацию прав человека и гражданина. В нынешней французской Конституции 1875 г. нет ни такой декларации, ни даже особого перечисления политических свобод граждан. Это, конечно, не значит, что эти свободы не признаются во Франции и что они не ограничивают ее властей. Это просто значит, что эти свободы еще до Конституции получили признание и судебную защиту. И посему там можно уже обойтись без специального упоминания о них, чего никак нельзя сказать про более отсталые в политическом отношении страны.

Вот собственно и все, что должно быть в писаной конституции. Против этого одного погрешают многие конституции. В них много таких постановлений, которые относятся собственно к обычному законодательству и которые только загромождают конституцию. Так, например, прусская конституция предусматривает, что народные учителя будут получать казенное жалованье, германская устанавливает понижение железнодорожного тарифа, швейцарская – воспрещение убоя скота по еврейскому ритуалу, конституции отдельных американских штатов – законы против пьянства, азартной игры, проституции и т.п. Все эти законы попадают в конституции или вследствие того, что им придают особую важность, или потому, что не различают по существу конституционных и обыкновенных законов, или, наконец, потому, что, как в Америке, обыкновенный закон может быть отменен судом вследствие его несоответствия конституции, а конституционный закон судом уже отменен быть не может; и поэтому всякого рода мероприятия против пьянства, игры и распутства, как нарушающие гарантированную конституцией свободу личности распоряжаться собой хотя бы и во вред самой себе, могут получить силу закона только путем включения в конституцию.

Наконец, в настоящей конституции не должно быть никаких экономических принципов, никаких экономических законов. Авторы французской Конституции 1848 г. хотели было включить в нее право на труд, но затем отказались от этого. Как бы ни были важны экономические проблемы, как бы неотложно ни было их разрешение, оно должно быть сделано в порядке особого социального законодательства. И оно не должно осложнять собой конституции. Конечно, в благоустроенном государстве нельзя обойтись без обширной социальной политики. Но относительно ее задач и размера отдельные люди и классы, вероятно, еще долго будут спорить, тогда как относительно основ благоустроенной государственной жизни эти же самые люди и классы скорее могут прийти к соглашению. Так, например, по вопросам политическим программа-минимум социалистов почти совершенно совпадает с программой так называемых буржуазных партий, что отнюдь не мешает им расходиться в своих экономических программах. Посему выработка конституции и может, и должна быть выделена в особую задачу.

Сообразно с этим конституция обещает много, но далеко не все. Она не устраняет социальной борьбы, религиозной, классовой и иной. Зато она вводит ее в культурную форму. Она не производит социальных реформ. Зато она создает для них законную возможность. Она вообще не разрешает по существу ни одного общественного вопроса. Зато без нее нельзя разрешить ни одного вопроса, ибо она устанавливает пути для разрешения всяких общественных вопросов. И хотя конституционная идея имела немало мучеников, пострадавших за нее, особенно у нас в России, она теперь носит уже не столько принципиальный, сколько чисто технический характер. Хорошая конституция это все равно что хорошие пути сообщения. Кто заботится о них, тот не спрашивает, почему и зачем едут пассажиры, должны ли они вообще ехать; тот просто старается увеличить число поездов, ускорить их ход, удешевить проезд и т.п. Подобным же образом и конституция формальна. Она стремится всем обеспечить свободу передвижения, слова, веры, участия в государственных делах. И при этом она не читает в сердцах, не справляется об убеждениях, о принадлежности к той или иной партии. Вот почему, в свою очередь, все партии, при всей своей борьбе по другим вопросам и могут и должны сойтись на вопросе о конституции, ибо она гарантирует общечеловеческие блага – свободу и порядок. И если нам удастся упрочить у себя в России прочный конституционный строй, то, в отличие от наших предков, призывавших варягов, мы вправе будем сказать: земля наша велика и обильна, и порядок в ней есть.

Рецензии

Свак Д. Русская парадигма: Русофобские заметки русофила. – СПБ.: Алетейя, 2010. – 176 С. – (Сер. «Русский мiръ»)

Петербургское издательство «Алетейя» выпустило книгу с примечательным названием «Русская парадигма: Русофобские заметки русофила». Ее автор – Дюла Свак – известный венгерский историк, профессор Будапештского университета им. Лоранда Этвёша. В 1995 г. Д. Свак основал в своем университете Центр русистики, который с тех пор завоевал репутацию одной из наиболее авторитетных структур в области российских исследований в странах Центральной Европы. В настоящее время профессор Свак является сопредседателем Венгерско-российской комиссии историков и председателем венгерского Фонда развития русского языка и культуры; в феврале 2009 г. он был избран председателем Общества венгерско-российской дружбы.

«Русская парадигма» – это книга нероссийского историка о российской современности. «Современность» здесь – ключевое слово, хотя большая часть исследования посвящена историческим и историографическим проблемам тех эпох, которые относятся к «давнему прошлому». В этом контексте автор ставит и обсуждает вопросы, относящиеся к российской современности, а именно: «Является ли Россия Европой?», «Как возможна в России модернизация?», «Равноценна ли модернизация европеизации?», «Как должна Россия взаимодействовать с той Европой, европейскость которой не ставится под сомнение (в частности, с Венгрией)?» Но и обсуждением этих вопросов значение работы профессора Свака для нас не ограничивается.

Далеко не случайно, что русское издание книги крупного историка из Центральной Европы появилось в тот момент, когда дискуссии по историческим проблемам перешли в иное качество – качество «исторической политики». Причем инициаторами такого качественного перехода были как раз политики и историки из стран Центральной и Восточной Европы. Российская сторона в данном случае действует реактивно, но тем не менее мы тоже начинаем втягиваться в историческую политику, причем, похоже, всерьез и надолго. Надо полагать, что это будет связано не только с необходимостью отстаивать собственную версию событий Второй мировой войны и послевоенного периода. Вполне возможно, что в какой-то момент может поменяться сама задача: вместо отпора так называемым «фальсификаторам» историческая наука будет призвана вносить свой вклад в конструирование современной российской идентичности. А в этой сфере, в сущности, продолжает действовать старая формула Эрнеста Ренана, согласно которой нация основывается на единстве двух вещей, одна из которых относится к прошлому, другая – к настоящему. Одна является совместным обладанием богатым наследием воспоминаний, другая есть актуальное согласие, желание жить вместе234234
  Renan E. Qu'est-ce qu'une nation? – P., 1997. – P. 4.


[Закрыть]. Нельзя исключить, что у нас в какой-то момент историческая политика перейдет в стадию целенаправленной инвентаризации и комплексной реинтерпретации «богатого наследия воспоминаний». Так что самые ожесточенные бои за историю (воспользуемся здесь метафорой Люсьена Февра) нам еще предстоят, причем речь может пойти именно о давнем историческом прошлом, начиная с до-монгольского периода, т.е. о тех этапах нашей истории, которым и уделяет наибольшее внимание Д. Свак.

«Русская парадигма» представляет собой сборник статей и текстов докладов, которые публиковались автором в период с 1999 по 2008 г. в разных изданиях на венгерском, русском и английском языках. Но объединенные в одной книге прежде разрозненные тексты начинают «играть» по-новому, появляется своеобразная интрига, в которой заинтересованному читателю хочется разобраться. Интригу поддерживают и названия подразделов – например: «Место России в Европе» и «Место России в Евразии» (гл. 1) или «Руслан Григорьевич и Иван Васильевич», «О так называемой «модернизации» Петра I» и «Иван и Петр» (гл. 2).

Вопрос о локализации России в культурно-историческом пространстве Д. Свак уверенно решает в пользу «европейскости» нашей страны. И дело здесь не в «русофильстве» венгерского историка, а в его стремлении тщательно проанализировать и обосновать типологическое единство Киевской Руси X–XII вв., ранних государств соседнего региона и «варварских», дофеодальных государств в других частях Европы (с. 10), а также общую структурную близость процессов генезиса феодализма. При этом автор указывает на отличия, ставшие более отчетливыми в эпоху раздробления Древнерусского государства и возвышения Северо-Восточной Руси. В то время резко возрастает значение патримониального начала, олицетворяемого княжеской властью, становятся достоянием прошлого вечевые традиции и влияние племенной аристократии. Процесс феодализации идет, но темпы его замедляются; социальная дифференциация даже к концу XV в. недостаточно развита (с. 12).

И в тот момент властители Московского княжества начинают решать задачи объединения восточнославянских земель, полного освобождения от ордынской зависимости и внутренней консолидации государственной власти. Происходит экспоненциальный территориальный рост, дающий основание называть империей Московское государство первой половины XVI в. При этом власть московских великих князей и царей все более уверенно примеряет на себя роль социального демиурга, последовательно ослабляя позиции вотчинного землевладения и поощряя условное землевладение служилых людей, из-за чего процесс феодализации был законсервирован на относительно низком уровне. По оценке автора, устремления власти «были всегда направлены на возвышение низших групп, имевших действительно статус рабов, и принижение высшего слоя, что привело бы к возникновению единого служилого дворянства» (с. 13). Логичным следствием этой политики было становление «квазифеодального» самодержавия, которое к тому же получило идеологическую легитимность благодаря своеобразному синтезу представлений «о власти татарских ханов и византийских басилевсов» (с. 14). По сути дела, «долгий» XVI в. в России (1480–1613) окончательно сформировал парадигму отношений власти и общества, которая определяла русский исторический процесс на протяжении последующих столетий.

Логика дальнейших событий, последовавших после завершения Смутного времени, скорее, свидетельствовала о радикализации ранее сформировавшихся тенденций: «Чем дальше шло государство по пути гомогенизации господствующего класса и его подчинения монарху, тем более широкие права получал этот класс по отношению к угнетенному населению» (с. 16). Автор проводит параллели между установлением в России крепостнической системы и «первым изданием крепостничества» в феодальной Западной Европе, а также «вторым изданием крепостничества» в Центральной и Восточной Европе. При этом он обращает внимание на асинхронность этих процессов, явную задержку в формировании низшего сословия («прикрепленных к земле» крестьян) даже по сравнению с соседними регионами Европы. Таким образом, в формационном отношении Россия тоже пошла по европейскому пути феодализации, но с задержками, остановками и постепенным отклонением от «стандартной модели» западного феодализма.

Нельзя не остановиться еще на одной проблеме, о которой профессор Свак пишет в своей книге и которая звучит очень актуально в контексте современных российских дискуссий о модернизации. Речь идет об оценке автором петровской модернизации или, точнее, о том, что Д. Свак отказывает Петру I в звании главного российского модернизатора. Во-первых, автор совершенно справедливо отмечает, что неопределенность понятия «модернизация» создает затруднения в применении его к той или иной исторической эпохе (кстати, и в нынешних дискуссиях о модернизации было бы неплохо определиться, о чем мы собственно говорим). Во-вторых, согласно автору, модернизацией петровские преобразования нельзя считать потому, что в их результате не произошло глубоких социально-политических перемен, не изменилась социальная структура, а с точки зрения эмансипации основных слоев общества, скорее, имел место откат. И в этом смысле преобразования Петра нельзя даже считать «европеизацией», поскольку в «структурном отношении», как отмечает профессор Свак, Россия от Европы отдалилась.

Последний тезис, разумеется, может быть интерпретирован по-разному. Автор рецензии склонен считать, что уже применительно к Петровской эпохе (не говоря о сегодняшнем дне) модернизацию следует отделять от европеизации. Массированное заимствование Петром культурных образцов, институтов и техник управления, принципов организации образования и т.д. все-таки (хотя бы в смысле направленности) можно называть европеизацией. Это была особая «европеизация» – не такая, чтобы быть «Европой», но такая, чтобы ею «казаться». Можно сказать, что Петр стремился не к тому, чтобы превратить Россию в Европу, но, скорее, к тому, чтобы сделать из России большую «немецкую слободу». Но это вовсе не значит, что преобразовательная деятельность Петра была только имитационной. Или если это имитация, то она стала такой социокультурной травмой, последствия которой ощущаются и по сей день. В свое время Монтескье давал следующую оценку петровским преобразованиям: «Царь Петр I ввел в управляемом государстве больше перемен, чем это делают завоеватели в покоренных ими странах»235235
  Монтескье Ш.-Л. Персидские письма: Размышления о причинах величия и падения римлян. – М., 2011. – С. 482.


[Закрыть]. Профессор Свак, нисколько не отрицая масштабов преобразовательной деятельности Петра, иначе расставляет акценты: «Петр I выпустил из бутылки джинна нового мира, которого потом уже нельзя было загнать обратно… Традиционный строй России именно благодаря основательному обновлению, проведенному Петром I, выстоял и остался стабильным, несмотря на все последующие порывы, благородные идеи и реформистские устремления европейского типа. По всей вероятности, в этом и заключалась суть крупномасштабного исторического вмешательства Петра в судьбу России: была законсервирована дихотомия, непреодолимая двойственность европейских мечтаний и реальности русской почвы» (с. 78).

В конечном счете для Петра было важно сделать такую заявку на участие в «европейском концерте» (сам этот термин начнет использоваться лишь позднее), которую уже никакая из европейских держав не смогла бы отклонить. И этого он добился. Здесь сразу возникает вопрос цены успеха. Его обсуждение применительно к эпохе Петра – тема, заслуживающая отдельного разговора. Но хотелось бы подчеркнуть, что этот же самый вопрос «цены» стоит и сегодня, когда разворачиваются дискуссии об очередной модернизации России.

В главе третьей Д. Свак обращается к проблеме генезиса русофобии. Необходимо отметить выверенный, аналитический подход автора к этой теме, лишенный всякой экзальтации и конспирологического уклона. Такая позиция заслуживает тем большего уважения, что в Венгрии рассуждения о российской угрозе до сих пор используются некоторыми политическими силами в качестве электорального ресурса. Согласно Сваку, русофобия, с одной стороны, «является характерным проявлением современного национального сознания, а с другой стороны, речь идет о настоящем историческом явлении, многовековая история которого способна связать друг с другом достаточно разнородные эпохи» (с. 121). И здесь ключевую роль могут сыграть историки, позиция которых, по мнению автора, должна быть следующей: «Историк имеет право изучать антирусские источники. Это не может послужить предметом национальной чувствительности. Опасность состоит лишь в использовании этих источников в политических целях, маскируя ими экономическую и властную конкуренцию» (с. 129).

В последней, четвертой главе книги речь идет о современном состоянии венгеро-российских отношений. Сейчас, по всей видимости, в этих отношениях наступает новый этап, хотя, надо полагать, не критический. После распада Советского Союза и так называемого социалистического лагеря Россия из всех стран Центральной и Восточной Европы именно с Венгрией поддерживала, пожалуй, наиболее ровные и стабильные отношения. Когда Венгрия вместе с другими странами Центральной Европы вступила в НАТО, а затем и в Европейский союз, сложилась качественно новая ситуация, которую в Москве поначалу недооценивали. Считалось, что изменившаяся конфигурация ЕС и НАТО не будет иметь для Москвы очень серьезных последствий, поскольку возникающий дисбаланс можно компенсировать за счет привилегированных отношений с Берлином, Парижем или Римом. Но очень быстро выяснилось, что фактор, который Дональд Рамсфельд назвал «Новой Европой», является очень серьезным, и его невозможно обойти ни в отношениях Россия–НАТО, ни в отношениях Россия – Европейский союз. В этих условиях для России, конечно, было очень важно добиться, чтобы «Новая Европа» перестала играть роль консолидированной силы, задающей европейским и евроатлантическим институтам антироссийский вектор. Для этого нужно было установить хотя бы с некоторыми из стран–новичков ЕС отношения того же уровня и качества, какие есть у России с большинством стран старой Европы. В 2004–2007 гг. российская власть предпринимала для этого определенные усилия, которые в разных странах имели разный эффект. Но, пожалуй, именно с Венгрией эти усилия оказались наиболее плодотворными.

Здесь удачно совпали сразу несколько факторов. По всей видимости, не только экономический интерес, но и возможность за счет сотрудничества с Россией укрепить позиции Венгрии в различных политических структурах, даже в рамках той же Вышеградской группы, побудили левые правительства Петера Меддеши, а затем и Ференца Дюрчаня начать углубленный диалог с Москвой. Свою роль сыграло и то, что в двустороннем диалоге не было того повышенного эмоционального напряжения, которым обычно характеризуется «спор славян между собой». Даже наиболее негативно нагруженный символ истории двусторонних отношений – 1956 год – все же не стал препятствием для возобновления диалога на новой основе: в Венгрии приняли к сведению и просьбу Бориса Ельцина о прощении за 1956 год, и слова Владимира Путина об уважении к памяти жертв тех трагических событий, произнесенные в их 50-ю годовщину. Разумеется, именно венгерское общество должно решать, закрыт этот исторический счет или нет, но создается впечатление, что даже в существенно изменившихся внутриполитических обстоятельствах власти в Будапеште будут и далее проводить в отношении России прагматически ориентированную политику.

Прежде всего, экономика Венгрии находится не в том состоянии, чтобы игнорировать возможности выхода венгерской продукции на российский рынок, а также перспективы сотрудничества в сфере энергетики. По всей видимости, нынешний венгерский лидер Виктор Орбан это хорошо понимает, и еще до своего успеха на парламентских выборах в апреле 2010 г. он сумел установить рабочие контакты с Владимиром Путиным и «Единой Россией».

Еще недавно казалось, что логика политического процесса в Венгрии должна вести к тому, что партия ФИДЕС, получившая большинство в новом составе парламента, начнет в своих практических действиях смещаться в сторону политического центра. На деле, однако, Виктор Орбан и его соратники не устояли перед соблазном установления авторитарного контроля, в частности, над средствами массовой информации и судебной системой. В силу этого в европейской прессе Орбана все чаще стали называть «венгерским Путиным». На протяжении последних полутора лет напряженность в отношениях между Брюсселем и Будапештом постоянно нарастала, хотя время от времени венгерские власти и заявляли о готовности идти на символические уступки органам Европейского союза. Не исключено, что в какой-то момент правительство Орбана пожелает несколько «уравновесить» прохладные отношения с партнерами по ЕС возобновлением тесного взаимодействия с Россией. Однако такой тренд едва ли будет устойчивым и долгосрочным.

Гораздо более прочную основу российско-венгерских отношений может сформировать развитие диалога по общественной линии, укрепление связей в сферах культуры, науки и образования. Эта та область, в которой профессор Свак играет сегодня одну из ключевых ролей. Будучи историком, Д. Свак рассматривает современность через призму прошлого. Он глубоко убежден, что «искренность в изображении и обсуждении проблем прошлого может облегчить ориентировку в лабиринтах нашего времени» (с. 9). Эта позиция заслуживает всяческой поддержки, поскольку создает платформу для взаимопонимания и заинтересованного диалога между народами России и Венгрии.

Д.В. Ефременко