Текст книги "Труды по россиеведению. Выпуск 3"

Но не одно дворянство заинтересовано в деле финансового законодательства. Податной вопрос одинаково касается всех. Никто не желает, чтобы его карман опустошали без его спроса. Всякий сколько-нибудь образованный человек хочет нести общественные тяжести не иначе, как сознательно и свободно, т. е. проверив общественные нужды и убедившись в правильности употребления средств. Здесь для слепого доверия нет места. Доверие может относиться единственно к монарху в решении существенных вопросов жизни, а монарх, стоящий во главе государства, очевидно, не может сам расследовать сметы и проверять расходы. Это дело народных представителей. Таким образом, по самому существу своему, вопрос податной неразрывно связан с вопросом конституционным. Об этом свидетельствует вся история. Где устранялись представительные учреждения, там подати и повинности силою вещей обращались на низшие классы, которые одни не предъявляют никаких притязаний и платят все, что с них берут, по той простой причине, что они судить о требованиях не в состоянии. Высшие же классы, по крайней мере, в странах, где есть малейшее понятие о свободе, изъемлются от податей и повинностей, как скоро они устраняются от обсуждения сметы и от контроля над расходами. Привилегии являются тут знаком уважения к свободе и праву, наоборот, обложение высших слоев общества само собою вызывает требование представительного порядка. В Англии все конституционное развитие вытекло из податного вопроса. Право самообложения было источником всех остальных политических прав.

У нас, конечно, правительство так сильно, что оно может налагать какие угодно тяжести без опасения встретить противодействие. Пожалуй, будут даже благодарить, как сделали представители многих дворянских обществ, когда на дворянство распространена была рекрутская повинность. Но официальная благодарность не исключает тайного ропота, и чем ближе вопрос касается кармана, тем сильнее будет неудовольствие. Налагая новые тяжести без соответствующих прав, правительство может увеличить свои материальные средства, но оно подорвет свою нравственную силу. Политика демократического цезаризма даже при видимом успехе ведет к упадку, а не к возвышению общественного духа. Монарх, имеющий в виду не личное свое положение, а пользу народа, никогда на это не решится. Зная характер и предания наших государей, мы можем наверное сказать, что этого не будет. А так как финансовый вопрос стоит на очереди, то в недалеком будущем мы неизбежно должны ожидать введения у нас представительного устройства.

Но не одно только исправление печального финансового и экономического положения государства требует приобщения народных представителей к решению законодательных вопросов; к тому же ведет и необходимость серьезно приняться наконец за врачевание глубоко вкоренившегося у нас нравственного зла. Это зло не составляет особенности России. В Германии разрушительные стремления организовались в законом признанную партию, обнимающую значительную часть рабочего класса. Она имеет свои газеты и своих явно выступающих вождей. В недавнее время германское правительство сочло нужным принять против этой пропаганды самые строгие меры. Каковы будут результаты этих мер, покажет будущее. Нет сомнения, что насильно подавляемые стремления отчасти будут вогнаны внутрь и проявятся в подпольной деятельности враждебных государству тайных обществ. С другой стороны, искусно направленная энергия правительства непременно должна воздержать массу колеблющихся и способствовать выселению из государства самой рьяной части агитаторов. Но во всяком случае, если эти меры могут увенчаться успехом, то они обязаны этим единственно тому, что они являются вооруженными всем нравственным авторитетом представителей народа. Против нравственного зла одни полицейские меры бессильны: необходима нравственная поддержка со стороны общества, а вне представительного порядка эта нравственная поддержка превращается в официальную комедию, лишенную всякого серьезного значения. Это мы и видели у себя. Зло, которое нам приходится преследовать, далеко не так опасно, как то, которым страдает Германия. У нас отражаются только в умах незрелой молодежи социалистические тенденции, имеющие настоящую почву в Западной Европе. Между тем против этой пропаганды приняты самые усиленные меры. Все, что делается теперь в Германии, давным-давно производится у нас в гораздо более широких размерах. Произвольные аресты, административные ссылки, полицейские преследования, запрещения – все это расточается в таком обилии, о котором германское правительство не может и мечтать. И что же? Вся эта усиленная инквизиция, лишенная нравственной поддержки, не только не принесла желанных плодов, но произвела совершенно обратное действие: пропаганда не ослабела, а общество возмутилось. И когда правительство, почувствовавшее наконец полную несостоятельность своих органов, обратилось к представителям общества, последние отвечали оправданием Веры Засулич, оправданием, которому рукоплескала значительная часть журналистики и сочувствовала немалая доля даже образованных русских людей. Дело дошло наконец до того, что государственных сановников стали безнаказанно резать на улицах. Германское правительство в подобном случае обратилось к парламенту, требуя нового оружия борьбы против зла. Русское правительство, которое давно уже владеет всяким оружием, тоже обратилось к обществу, но на этот раз с чисто платоническим воззванием, на что и получило чисто платонические ответы. Представители дворянства и городов спешили заявить, что они не солидарны с убийством шефа жандармов, в чем, конечно, никто не сомневался. Сами податели адресов пожимали плечами, говоря о той странной роли, которую им приходилось разыгрывать. Вместо серьезного дела произошла рутинная церемония, и все на этом успокоилось. Только земские собрания решились откровенно отвечать на сделанный им вызов. Полтавское собрание прямо заявило, что искоренить зло можно только совокупными действиями правительства и земств, но что для такой совокупной деятельности не существует в настоящее время законной почвы.

Такой печальный результат всех усилий правительства, без сомнения, должен быть приписан главным образом совершенной непригодности официальных его органов и орудий. Полиция бессильна не только предупреждать, но и разыскивать совершенные среди белого дня в центре столицы политические убийства; юстиция бессильна преследовать и карать виновных; Министерство народного просвещения, которому вверено нравственное руководство молодежью, бессильно иметь на нее какое бы то ни было влияние. Тут уже разрыв между правительством и обществом, между требованиями государства и действительным положением дел достигает ужасающих размеров. Всякому, кто соприкасается с нашим ученым сословием, известно, что все, что есть в нем живого и способного действовать на молодые умы, от юношей до стариков, питает непримиримую вражду к Министерству народного просвещения. Оно поставило себя так, что внушить русскому юношеству какое-либо уважение к представителям правительства нет ни малейшей возможности. Если среди учащейся молодежи сохраняется еще известная доля благоразумия, то это происходит не благодаря министерству, а несмотря на министерство. Из современных наших язв нет ни одной, которая заслуживала бы такого глубокого внимания и участия, как эта печальная судьба молодого поколения, подверженного растлевающему действию руководителей русского просвещения. Но все это остается скрытым от верховной власти, которая видит только случайно проявляющиеся взрывы и не имеет ни малейшей возможности узнать то, что происходит в действительности, ибо она обретается в заколдованном круге, в котором личные стремления и интересы заслоняют собой всякий политический смысл и всякое живое участие к делу. Единственная забота людей, окружающих престол, заключается в том, чтобы предупредить по возможности взрывы и закрыть как попало прорехи, чтобы с помощью призрачного спокойствия удержаться на своих местах. О нравственном действии на общество при таких условиях, конечно, не может быть и речи. Самая возможность нравственного влияния устраняется созданием официальных призраков, которыми убаюкиваются стоящие наверху.

Без представительного порядка верховная власть никогда не выйдет из своего уединенного положения, из той обманчивой атмосферы, которою она окружена. Это одно может поставить ее в живое, а не в официальное отношение к обществу. Без представительного устройства она не найдет и людей, способных быть исполнителями тех великих задач, которые ей предстоят. Все жалуются на недостаток людей, но где их найти? Люди создаются средою, способною их произвести. Государственный ум требует не только природных дарований, но и опытности в государственных делах. Необходима среда, в которой бы вырабатывались государственные люди. В прежнее время таким рассадником было высшее дворянство, окружающее престол. Оно некогда заседало в боярской думе. Затем великие государи Петр, Екатерина собирали вокруг себя лучшие силы земли, приобщая к старому дворянству новых людей. Просвещенный ум Александра I отразился на окружавших его государственных людях, которые обладали широкими взглядами и значительным образованием. Предания политической мудрости сохранялись непрерывно в высшем сословии. Но ныне этот источник иссяк. Нельзя не сказать, что тридцатилетнее царствование императора Николая тяжело отозвалось на образовании нашей аристократии. Вместо государственных способностей требовались главным образом преданность и покорность.

Широкое просвещение заменилось безграмотностью юнкерской школы или пажеского корпуса. Среда, доставлявшая России государственных людей, в настоящее время так оскудела, что трудно остановиться даже на второстепенном явлении. С тем вместе оскудела и высшая бюрократия, которая только при взаимном действии с просвещенным аристократическим сословием или с живою и образованною общественною средою способна вырабатывать в себе государственных людей. Без этого бюрократия в своем обособлении погружается в официальную рутину и в мелочные интересы; в ней водворяются или узкие консервативные взгляды, или, что еще хуже, отвлеченный и односторонний либерализм, способный только разлагать, а не созидать. В настоящее время наша высшая бюрократия представляет столь же мало элементов для плодотворной государственной деятельности, как и высшая аристократия, окружающая престол.

Но и этого мало. Если бы правительство, не прибегая к представительным учреждениям, захотело обратиться к обществу, чтобы в нем отыскать людей, то и здесь оно нашло бы такую же скудость. Государственные способности и развиваются только основательным теоретическим и практическим занятием государственными вопросами, а в русском обществе даже чисто теоретическое изучение этих вопросов составляет величайшую редкость. К сожалению, мы должны признаться, что не только в высшей аристократии, но и в средних слоях общества образование понизилось против прежнего. Этому способствовали, с одной стороны, упадок наших учебных заведений и тот гнет, который так долго лежал на русской мысли, с другой стороны, тот хаос ложных понятий и Бог знает где подобранных сведений, которыми наводнила русское общество расплодившаяся журналистика. И это зло идет, увеличиваясь. Истинно образованные люди, окрепшие на серьезной работе, один за другим сходят в могилу, а взамен им даже на горизонте не видать появления новых сил. Преобразования нынешнего царствования в судах, в местных учреждениях, в промышленных предприятиях открыли новые, обширные поприща для общественной и частной деятельности, но самые эти интересы, приковывая к себе людей, отвращают их от более широких вопросов и тем неизбежно суживают их стремления и взгляды. Вначале еще, когда русское общество с жаром кинулось на новые задачи, всеобщее воодушевление поднимало общественный дух. Но этот пыл не мог быть долговечным: он слабел по мере того, как общество свыкалось с новыми учреждениями. Рутина и личные интриги более и более заслоняют собой стремление к общему благу. Русское общество целиком погрязло в мелких интересах. Судьи, адвокаты, земские деятели, промышленники заняты каждый своим делом. Относительно более общих вопросов они довольствуются тем, что им дают газеты, а это – самый жалкий способ воспитания общественного духа. Во всех странах мира масса газет представляет довольно безотрадное явление: это, можно сказать, оборотная сторона свободы. И чем необразованнее общество, чем менее оно привыкло к политической жизни, тем зло представляется в худшем виде. Та бездна лжи, невежества и легкомыслия, которая этим способом изливается на общество, поистине невообразима. Но там, где существуют представительные учреждения, обыкновенно из общей массы выделяются несколько органов, которые получают высшее значение. Они становятся глашатаями политических партий, получают направление от их вождей и сами собирают вокруг себя общественные силы. В представительных государствах газеты перестают уже быть единственными руководителями общественного мнения. На первый план выдвигаются выборные люди, которые не только разглагольствуют о государственных делах, но сами принимают в них участие, люди, которые могут удержаться на своем месте только в силу высших способностей. Где этого нет, там всякий самозванец, обладающий достаточной смелостью и несколько бойким пером, становится не только представителем общественного мнения, но и воспитателем общества. Для того чтобы написать книгу, способную выдержать критику, нужна работа, нужны ум, знание, талант; для газеты все это излишне. Фельетонист, никогда ничему не учившийся, ничего путного не знающий, основывает газету, вкривь и вкось толкует обо всем, и все это, ежедневно воспринимаясь без труда, мало-помалу усваивается привычкой. Общественная мысль спускается все ниже и ниже. Люди перестают смотреть на вещи своими глазами, а полагаются единственно на то, что им постоянно твердят единственные существующие органы политической жизни.

Таково печальное положение русского общества. Вывести его из этой низменной атмосферы, поднять его на новую умственную и нравственную высоту можно, только поставив перед ним более широкие и возвышенные задачи, нежели те, которые занимают его в настоящее время. Одних чисто теоретических интересов, которые иногда приковывали к себе общественное внимание, теперь уже недостаточно: они потеряли свое обаяние для современных умов. Необходимы практические цели, которые поставили бы гражданина лицом к лицу с высшими жизненными вопросами, с образом отечества, а таковые могут представить единственно учреждения, привлекающие народ к участию в решении государственных дел. Одна политическая свобода способна вдохнуть в русское общество новую жизнь, воспитать в нем политический смысл, устранить развращающее влияние газет, наконец, создать такую среду, в которой могут вырабатываться государственные люди. Перед народным представительством неспособность ни единой минуты не в состоянии будет удерживать министерский портфель. Со своей стороны правительство в этом живом союзе с обществом почерпнет новые силы и обретет самую надежную опору. Для всякого, кто беспристрастно вглядывается в современное положение России, введение представительного порядка представляется единственным исходом. Завершение воздвигнутого в нынешнее царствование здания силою вещей становится необходимостью. Этот вопрос стоит на очереди и должен быть разрешен в более или менее близком будущем.

Но, ставя себе такую задачу, создавая орган совокупной деятельности всех государственных сил, русское правительство и русское общество отнюдь не должны ожидать, что в этом они немедленно обретут лекарство от всех угнетающих нас зол. Так же как и все созданные на наших глазах учреждения, народное правительство не более как форма, которая должна наполниться живым содержанием, а содержанием наполнить ее весьма нелегко. Мы не можем скрывать от себя, что мы весьма мало приготовлены к такому делу. При низком уровне нашего образования, при ужасающем недостатке в людях, при том хаосе понятий, который бродит в наших умах и господствует в нашей печати, можно даже прийти в некоторое уныние. Представительство могло бы еще идти правильным порядком, если бы правительство в состоянии было руководить обществом на этом новом пути. Но, к сожалению, правительство столь же мало приготовлено к этому, как и самое общество. В среде его нет людей, способных исполнить такую задачу. А между тем задача необходима, ибо каждая сторона порознь оказывается несостоятельной. Только дружным действием правительства и общества мы можем предупредить материальное и нравственное банкротство. Но, вступая на неизведанный еще путь, мы должны сказать себе, что нам предстоит не радостная перспектива свободного и мирного развития, а новый, тяжелый труд, который поглотит лучшие силы России. Мы должны будем вести упорную борьбу не с внешними врагами, а с самими собою, с невежеством, с дикими понятиями, разлитыми в обществе, с укоренившимися веками раболепством, с одной стороны, с легкомысленным либерализмом – с другой. Но этот труд не пропадет даром, он один может поднять Россию на ту высоту, которая подобает ее истории, ее внешнему положению и той нравственной силе, которая таится в недрах народного духа.

Необходимо, однако, заранее приготовиться к такому делу. Если для созыва представительства мы станем дожидаться наступления кризиса, а пока будем довольствоваться современной рутиной, мы будем застигнуты врасплох и не в состоянии будем справиться с затруднениями. Государственный ум видит цель издалека и готовит для нее орудия. Русскому обществу полезно пройти через школу прежде, нежели оно будет призвано к решению важнейших, касающихся его вопросов. Такой школой может служить приобщение выборных от губернских земских собраний к Государственному совету и публичность заседаний последнего. Этим способом и выборные, и общество, и печать будут втянуты в самую сущность дела. Не имея еще решающего голоса, общество привыкнет к обсуждению политических вопросов и будет в состоянии составить себе более ясные понятия о целях и средствах государства, нежели возможно для него в настоящее время. В этом отношении подобное учреждение заслуживает предпочтения перед отдельным совещательным собранием из выборных от земства. Соединение выборных с людьми опытными в государственных делах скорее может способствовать развитию в них политического смысла. Но необходимо твердо держаться мысли, что это не более как школа, которая должна служить только переходом к настоящему представительству. Иначе весь смысл учреждения затемнится и оно не произведет ничего, кроме разочарований.

Современное состояние русского общества вполне благоприятно для такого нововведения. В нем не господствует дух оппозиции: оно в настоящее время ничего не просит. Оно печально глядит на свое безотрадное положение и не знает, за что приняться. Всякий почин со стороны правительства будет принят с благодарностью. Но если бы после всех тяжелых жертв, которые потребовала от нас война, после всех напряженных и обманутых ожиданий не сделано было ровно ничего, то положительно можно сказать, что неудовольствие будет идти, возрастая, и то, что в настоящую минуту может быть только делом свободной инициативы правительства, скоро явится как требование общества. Правда, подобным требованиям не следует придавать у нас слишком большого значения. Сила правительства так велика, что оно в состоянии подавить всякое неудовольствие. Но увеличивающийся разрыв между правительством и обществом в то время, как всего более требуется дружная их деятельность, не может послужить к пользе отечества. Россия вправе надеяться, что правительство не захочет стать в такое положение. Монарх, который правит ее судьбами, всем своим царствованием доказал свою готовность делать все, что нужно для блага вверенного ему народа. Мы верим, что он завершит воздвигнутое им здание, как скоро он убедится, что это для России необходимо.

Конечно, в истории народа не может быть более торжественной минуты, как та, когда власть, управлявшая им в течение веков, сросшаяся со всей его жизнью, сознает наконец, что времена переменились, что созрели новые исторические плоды и что пришла пора себе самой положить границы и призвать подданных к участию в государственном управлении. Наступила ли для нас эта пора? Мы убеждены, что мы к этому идем, и не теряем надежды видеть воочию то, что доселе представлялось только в смутных мечтаниях.

Закончим анекдотом из классической древности. Известно, что спартанский царь Феопомп сам предложил и провел ограничение царской власти эфорами. Когда его жена укоряла его за то, что он власть, завещанную предками, передает умаленной потомкам, царь отвечал: «Не умаленной, ибо более прочной».