Текст книги "Мой университет: Для всех – он наш, а для каждого – свой"

Проректор принял нас участливо и после того, как Юрий Михайлович объяснил ему наш вопрос, даже сочувственно. Однако, к сожалению, развел руками и сообщил, что ректорат, так же как и наш деканат, в настоящее время вакантными ставками не располагает. Мой провожатый еще раз стал объяснять проректору сложность создавшегося положения, что-де партбюро и деканат уже назначили меня командиром целинного студенческого отряда, напомнил о прошлогодней трагедии и добавил, что наше руководство неслучайно посылает на целину заместителя секретаря партбюро аспиранта Левыкина. Тогда проректор спросил: «Когда заканчивается срок его аспирантуры?» Мы ответили, что в сентябре. «А чего же вы тогда торопитесь со ставкой, когда он еще ваш аспирант. Командируйте его на целину, может быть, командировка будет полезна ему для его диссертации». Тему своей диссертации я назвал проректору в начале нашего разговора. «Командируйте его на целину, – еще раз повторил Михаил Максимович, сам являвшийся известным специалистом по экономике сельского хозяйства. И добавил: «Когда в сентябре он возвратится с целины, тогда и решим вопрос со ставкой». Мы возвратились на факультет и там уже окончательно решили вопрос о моей командировке. Так не суждено мне было стать младшим научным сотрудником труднодоступного для рядового человека, высокопрестижного партийного Института Маркса, Энгельса, Ленина при ЦК КПСС. Дорога в него теперь для меня была «заказана», так как два раза туда не приглашали, приглашать было не принято не только рядовых, но и даже опытных, научно «остепененных» специалистов по истории революционного движения.

Я стал собираться на целину. Сводный университетский отряд уже был сформирован, а я теперь уже решением парткома университета был назначен его командиром. Мне даже был выдано письмо секретарю Кустанайского обкома КПСС, котором говорилось, что я, как командир отряда, являюсь представителем парткома МГУ при решении всех вопросов быта и работы студентов в совхозах области. Но выехать вместе с отрядом я не смог, так как перед отъездом простудился и целую неделю пролежал с высокой температурой. В дни моей болезни в Москве открылся Всемирный фестиваль молодежи студентов, но увидеть мне это событие довелось только в картинках телевизионных репортажей. Мне посчастливилось увидеть по телевизору всю церемонию его открытия, а также первые дни общественных молодежных диспутов и концертно-фестивальных программ. Но и это мне очень пригодилось, так как по приезде на целину и наши студенты, и местная молодежь, не имевшие возможности все это видеть, сразу обратились ко мне с просьбой рассказать, как все это начиналось на фестивале.

* * *

Из Москвы к университетскому целинному отряду в тысячу человек я выехал спустя две недели после того, как от погрузочной железнодорожной станции Новониколаевская неподалеку от Рижского вокзала они отправились в неблизкий путь в эшелоне товарных вагонов до североказахстанского города Кустанай. Нашему истфаковскому отряду в том пятьдесят седьмом году выпало на три месяца поселиться в степи, в далекой от областного центра небольшой деревеньке тоже под названием Новониколаевская. До начала освоения целины она была центром небольшого колхоза. Теперь бывший колхоз именовался вторым отделением зерносовхоза Тенизовский.

Уезжал я из Москвы в невеселых раздумьях о том, что на долгое время оставлял свою семью – маленького сыночка Димочку и Галю. Она переживала разлуку, а меня никак не оправдывало то, что я уезжал, вовсе не желая принять участие в освоении целины, а только в надежде, что это мне зачтется в дальнейшем, в решении вопроса о моей работе в университете, если, конечно, все там сложится благополучно, без катастроф, болезней в нормальной обстановке в факультетских отрядах. Как это я мог бы обеспечить, мне было неизвестно.

Уезжал я не со станции Новониколаевская, а с Казанского вокзала, не в эшелоне, а в плацкартном вагоне. Со мной ехало несколько студентов, тоже отставших от своих факультетских отрядов. Двое из них были нашими историками – Кирилл Карпович и Андрей Пегушев и трое студентов-физиков. Были они студентами второго курса отделения астрономии. Один из них выглядел очень оригинально – с окладистой бородой и трубкой в зубах. И еще с нами ехали четыре девушки, студентки филологического факультета. Ехали сначала до Челябинска четверо суток. А там наш кустанайский вагон был прицеплен к другому поезду, который еще почти сутки вез нас до города Кустаная. Компания наша оказалась нескучной. Нашлись общие темы для разговоров. Было это в начале июля, в вагоне было жарко, и мы значительную часть дня проводили на крыше вагона.

В Челябинске мы несколько часов ожидали нашего нового поезда и имели возможность познакомиться с этим знаменитым тракторно-танковым и металлургическим промышленным центром первых советских индустриальных пятилеток. Может быть, больше под впечатлением заранее ожидаемых заводских дымящихся труб, закопченных корпусов заводских цехов и многочисленного рабочего люда он так и запомнился мне с той первой и единственной встречи. Далеко от вокзала мы не пошли. Вернулись в вагон и до того, как он тронулся в путь, все время проиграли в «дурака». Ехали еще одну ночь. А мне, помнится, не спалось от заботивших меня раздумий о семье. А потом вдруг я забеспокоился, как от незнакомого города Кустаная мы доедем до нашей деревни. Из Кустаная мы с моей командой должны были добираться до места расположения отряда в Мендыгоринском районе, отстоявшем от областного центра на многие десятки километров, а потом еще я должен был развести моих попутчиков по их факультетским отрядам.

Проездных или каких-либо командировочных денег нам не дали, и теперь пришлось думать и гадать, на какой счет и на каком транспорте нам придется ехать дальше в целинную степь. Вспомнил я о выданном мне университетском мандате, подписанном ректором МГУ академиком Петровским, секретарем парткома МГУ профессором Салищевым, и успокоился. Решил, что по приезде нанесу визит к секретарю кустанайского обкома КПСС, имени и фамилии которого я не знал, но был уверен в том, что с его помощью мне удастся решить первые проблемы. Поезд в Кустанай прибыл рано утром. Кустанайский железнодорожный вокзал и привокзальная площадь ничем не порадовали наш взор. Нас захватила всеобщая суматоха, как только мы увидели людей, наших незнакомых спутников, отягощенных багажом, наперегонки пустившихся к одиноко поджидавшему нас всех старому, видавшему виды автобусу. У его задних и передних дверей уже образовались людские пробки. Мои парни были без багажа, с маленькими чемоданчиками. У меня был уже почти опустевший в дороге рюкзак. А у девушек-филологинь оказались битком набитые большие рюкзаки. А у одной – огромный чемодан. Не помню, да и тогда я не мог понять, как нам все же удалось влезть в этот автобус. Никто из нас не остался на остановке, и ни один девичий рюкзак с чемоданом мы не потеряли. Ехали мы не зная куда, денег на билеты не потратили, остановились на центральной площади степного города, прямо перед зданием обкома КПСС и облисполкома.

У входа в обком я предъявил свой университетский мандат дежурному милиционеру, объяснил ему, кто мы и зачем сюда приехали, заверил его, что секретарь обкома знает о нашем приезде и ждет меня. Милиционер впустил нас всех в вестибюль, позвонил в приемную секретаря и, получив разрешение, пропустил меня. Команда осталась в вестибюле, а сам я поднялся на второй или третий этаж обкомовского здания, широко распрокинувшегося своим многоколонным типичным фасадом по широкой степной заасфальтированной площади, от которой во все стороны расходились немощеные сельского вида улицы. И еще запомнилось с того утра огромное количество мух на привокзальной площади, в автобусе и теперь в вестибюле обкома и облисполкома и даже в приемной и кабинете первого секретаря товарища Бородина. Запомнил я эту фамилию с того момента, как прочитал ее на дверях у входа в приемную.

Мой неожиданный визит оказался более чем удачным. Мне понравился товарищ Бородин, типичный русский человек с симпатичным лицом сельского труженика, еще не старый, но уже и немолодой. Он приветливо встретил меня, шагнув навстречу. Я представился и протянул ему свой мандат. Он, уважительно его прочитав, пригласил меня садиться, коротко проинформировал о том, где и как разместились и устраиваются к началу уборочных работ наши отряды, поблагодарил, отметив, что ребята ему понравились и что он уверен в том, что их участие в уборке, увы, небогатого урожая в ожидаемых неблагоприятных условиях будет полезным. Задача и руководства области, и всех тружеников, а значит, и наших студенческих отрядов будет заключаться в том, чтобы вовремя и без больших потерь убрать урожай и сохранить его, чтобы обеспечить хозяйства семенами для будущей посевной компании. Потом он спросил у меня, какие я сейчас имею к нему просьбы. Я, во-первых, попросил его помочь с транспортом, чтобы доехать до своих историков и впоследствии установить постоянную связь с разбросанными по области факультетскими отрядами. Секретарь обрадовал меня, что наш приезд ожидался. Оказалось, что из Тенизовского совхоза, в котором находились отряды физического и моего исторического факультетов, прибыла машина как раз со студентами-историками во главе с товарищем Володей Ронкиным (именно так он назвал моего будущего первого помощника). Он сказал, что Володя только что у него был с просьбой помочь с продуктами для отряда, в основном с овощами, и что он поручил это сделать заведующему сельхозотделом обкома, у которого дошлый Володя сейчас и находится. Сам он сразу позвонил в тот отдел, и вскорости Ронкин удивленно приветствовал меня, хотя и знал, что я должен был обязательно приехать в отряд, как мы договаривались перед отъездом. Товарищ Бородин закончил нашу беседу, заверив меня в том, что в Мендыгоре, куда я доеду на случившейся трехтонной попутке со всей своей командой, секретарь райкома КПСС товарищ Тарасов поможет мне во всех вопросах, с которыми я к нему обращусь по делу. Поинтересовавшись, завтракали ли мы с утра, он предложил мне со своими попутчиками и с Володиной командой пообедать в обкомовской столовой. Поручив своему помощнику проводить нас туда и прощаясь, он пригласил меня на ожидаемое очередное заседание пленума обкома по вопросу о задачах уборочной кампании. Конечно, я с благодарностью согласился и еще больше уже потом заочно поблагодарил гостеприимного секретаря обкома за то, что обед был и вкусный, и бесплатный. Мух в столовой оказалось еще больше, чем на привокзальной площади и в автобусе. Они не только назойливой тучей висели вокруг нас, лезли в глаза и уши, но и плавали во вкусном борще, вязли в горчице. Через несколько дней в далекой мендыгоринской продуваемой ветрами степи мы убедились, что с мухами и здесь сладу не было никакого, что к ним надо было просто привыкнуть.

В целинную степь мы выехали, когда уже стало темнеть. Пошел дождь, мы забрались под брезент и ехали не видя куда, удивляясь только, как дорогу видел и различал шофер в абсолютной черной ночной степи. Только один раз он потревожил нас, попросив вылезти из кузова и миром помочь вытолкнуть трехтонку из солончаковой ловушки на ровной дороге, в которой оказалась машина, съехав в сторону с размокшей наезженной колеи. Мы помогли по команде Ронкина стронуть грузовик с места и потом уже без остановок доехали до поселка Мендыгора – столицы мендыгоринской целины. Какая она была, эта столица, увидеть сразу было невозможно. Шел дождь, стояла настоящая темень, и никакого уличного освещения не было. Очень скупо светились окна в домах местных обывателей. Мы остановились у одноэтажного здания райкома, разбудили дежурного, объяснили ему, кто мы, и попросили передать секретарю просьбу от нас помочь трем нашим девушкам утром добраться до находившейся недалеко деревни то ли Татьяновки, то ли Федоровки. Четвертая филологиня поехала с нами дальше, в Новониколаевку, побоявшись оставаться здесь и не зная точного адреса назначения. Еще двадцать пять километров под дождем урчала наша трехтонка по невидимой дороге. Новониколаевку, мою будущую штаб-квартиру, мы не увидели, а услышали по лаю собак. Володя быстро определил нас на ночлег в каком-то доме, и мы, не раздумывая, обрадовавшись сухому теплу, улеглись на полу, положив под головы наши рюкзаки. Знакомство с деревней, название которой дали ее основатели, переселенцы-столыпинцы из далекой белгородской губернии, в 1911 году в честь своей родимой Николаевки, сразу состояться не могло. Потом мы узнали, что и многие другие селения северного Казахстана, возникшие в то же самое время, несли память о покинутых селах и деревнях – Татьяновках, Николаевках, Федоровках, Ивановках. К некоторым из них добавлялось присловие – «Ново».

Проснувшись утром, наши поселенцы-истфаковцы очень удивились, увидев меня, непонятно как появившегося в Новониколаевке. Утро оказалось солнечным, я привез ребятам хорошую погоду. Моему появлению обрадовался Петр Семенович Ткаченко, доцент истфака, добровольно согласившийся поехать со студентами на целину, чтобы провести с ними лето в крестьянском знакомом ему с детства труде. И я был рад встретиться с ним. Знакомы мы были еще с его семинара, который он вел на моем втором студенческом курсе.

Мое целинное утро началось со знакомства с личным составом отряда, для чего все собрались на лужайке перед клубом, в котором жили наши девушки. Я представился им как их командир, а они завалили меня вопросами о Москве, будто бы сами покинули ее уже много времени назад. Спрашивали, правда, все о Москве фестивальной, сожалея, что им не довелось увидеть ее такой и поучаствовать в этом всемирном празднике молодежи. Я мало что мог рассказать им об этом, так как фестиваль в тот день еще продолжал шуметь по Москве. Я и сам жалел, что не увидел этого праздника до конца. Однако все слушали меня с интересом и завистью. А потом состоялся мой первый завтрак в столовой-кухне, организованной Ронкиным как предприятие общественного коллективного питания. Выдаваемые поварихой, второкурсницей Милой Ивановой, порции были большими, и сразу стало ясно, что разносолов ждать в здешнем меню не придется. Все было очень просто и стандартно: щи, суп, каши и, конечно, чай. И конечно же, все было с мухами. Их в Мендыгоринском районе и в Новониколаевке было не меньше, чем в областном Кустанае. Кстати, здесь я впервые узнал, что невареные мухи плавают на поверхности супа, а вареные уже смешались со всеми остальными ингредиентами первого блюда, и их можно было спокойно съесть.

Большинство ребят из нашего истфаковского отряда были мне знакомы в той или иной степени. В отряде смешались студенты и студентки в основном второго, третьего и четвертого курсов. Но были среди них единично и самые старшие – аксакалы, пятикурсники, наиболее активные в факультетском масштабе комсомольцы. Вообще весь отряд был комсомольским с небольшой прослойкой членов партии. Многих ребят я знал лично, а те, которых не знал, знали меня сами как заместителя факультетского секретаря партбюро.

Сейчас, когда я пишу эти строки, я вижу, как мне кажется, их живые лица. Наверное, я и теперь бы мог узнать их, уже солидных и взрослых. Но теперь, когда пытаюсь вспомнить их имена, то не всегда получается. Некоторых я помню до сих пор не только по именам и фамилиям, но и по каким-то запомнившимся мне эпизодам нашей жизни и по их дальнейшей общественной и профессиональной карьере. Некоторые имена и лица сами по себе возникают в памяти. А некоторых, увы, вспомнить уже не могу. Не уверен я, что где-нибудь в университетских архивах сохранились списки участников целинных эпопей. Не думали тогда вдохновленные пафосом «поднятой целины» студенты второй половины пятидесятых годов, что становились причастными к истории молодежной эпопеи хрущевской поры. Некоторые из них и вовсе, придя на погрузочную станцию, чтобы проводить друзей и подруг, почти на ходу прыгали в поющие вагоны и без паспортов уезжали с товарищами, на ходу прокричав друзьям, чтобы они позвонили родителям, чтобы те не очень беспокоились по поводу их безрассудства. Некоторые имена и фамилии мне помогают вспомнить немногочисленные старожилы истфака, теперь уже доценты, мои сподвижники, и бывшие истфаковцы-москвичи, узнавшие, что я пишу воспоминания об их однокурсниках.

Теперь же я все-таки назову имена тех, о ком сохранилась память, и тех, кого мне помогли вспомнить, и попрошу прощения у тех, кого не сумею вспомнить. Я попрошу прощения у тех небезымянных моих современников и соратников за то, что не сумел сохранить того, что должно было сохраниться, но заверяю, что отчетливо вижу их живые лица в коллективном портрете на зеленой солнечной лужайке деревни Новониколаевки в первое утро моего появления в их уже обжитом стане.

Начну, пожалуй, с Женьки Платова, студента четвертого курса, участника целинного отряда истфака 1956 года, пережившего и уцелевшего в описанной мной трагической автокатастрофе. Первым я называю его потому, что в то утро он удивил своих товарищей, успев еще до подъема съездить на тракторе в центральную усадьбу совхоза, в Тенизовку, которая отстояла от нашего второго отделения на 20 километров, и привез огромный полосатый матрац свежеиспеченного хлеба, который накануне вечером не сумели доставить специальной хлебоперевозкой из-за сильного дождя. Узнав об этом, Женька уговорил тракториста ХТЗ и еще в ночи поехал в Тенизовку, чтобы утром доставить теплый хлеб к завтраку. Женька появился на нашем собрании, сидя на крыше трактора, а полосатый матрац с вкусно пахнущим хлебом он всю дорогу держал на своих коленях.

Участниками трагической целины 1956 года были и Володя Москаленко, и Миша Мейер. Первый уже не был студентом. Он закончил в 1955 году восточное отделение исторического факультета и был уже аспирантом Института Востока Академии наук СССР, но еще долго оставался истфаковцем, верным в душе студенческому комсомольскому братству. А Миша Мейер, тоже недавний студент истфака, был уже студентом Института восточных языков, созданном только за год до этого при Московском университете. Миша и вовсе никогда не переставал оставаться истфаковским патриотом, и тогда он без раздумий записался добровольцем в наш целинный отряд. Оба востоковеда были друзьями и пользовались, как говорится, «большим авторитетом среди товарищей». Их очень уважали и любили, особенно девушки. Володя тогда был необыкновенно красив собой, а Миша, как и сейчас, став ректором ИССА, был необыкновенно рыж и симпатичен. У ребят они пользовались непререкаемым авторитетом. На току они, между прочим, вкалывали от души, на совесть как рядовые. Студентом пятого курса ИВЯ был и Андрей Пегушев, прибывший в отряд вместе со мной. Он тоже был в целинном отряде 1956 года и тоже пережил страшную катастрофу. На этот раз, кроме общественного долга и чувства солидарности с друзьями, его приезд в отряд был связан и с другой, личной причиной. В отряде была студентка четвертого курса Лида Скобелева – будущая невеста Андрея, которой он очень симпатизировал еще с прошлого года. Кажется, по сходной причине оказался в целинном отряде и другой мой спутник, тоже студент пятого курса Кирилл Карпович. Замечу, что в пятидесятые годы в целинных отрядах взаимные симпатии многих пар стали их судьбой. Так, например, студентка 5-го курса Лиля Королева, секретарь факультетского комитета ВЛКСМ, комиссар отряда 1957 года, встретила здесь и полюбила на всю оставшуюся жизнь своего Гришу Кучмаева, студента третьего курса. По сходному поводу в нашем отряде историков оказались два студента-четверокурсника с юридического факультета – Миша Карлов и Юра Ращупкин. Оба они были влюблены в двух наших красивых девушек Люсю Нейгаузен и Люсю Логвиненко. Первая была студенткой четвертого курса, а другая – второго. Очень хорошие, добрые и работящие были эти два парня и обеих Люсь полюбили искренне. Обеим чаровницам, а они действительно были едва ли не самыми красивыми в отряде, нравились их ухаживания, но не более – как говорится, сердцу не прикажешь. Парни чувствовали это, но надежды не теряли. А осознав, наконец, несбыточность ожиданий, из отряда уехали. Были в отряде и другие пары. Их нетрудно было заметить в неоглядной целинной степи, в которой, однако, темной ночью можно было заблудиться. Вокруг Новониколаевки на десятки километров не было видно «ни огня, ни темной хаты». Не было и «верст полосатых» по наезженным степным дорогам и каких-либо других знаков кроме малозаметных природных ориентиров, которые были заметны только местным жителям.

Основным ядром отряда были студенты старших курсов. В их общую группу вместе с пятикурсниками входили парни и девушки четвертого курса. Почти все они уже приезжали на целину в прошлом году или имели опыт работы в подшефных колхозах Подмосковья. Все они и физически были покрепче. Лидером четверокурсников был Женя Платов. Из этой группы мне особенно запомнились его друзья Олег Ледин, Володя Гущин, казах Нигмет Казетов, Володя Симакин, Юра Сидоренко в паре с Тамарой Халдиной. Между прочим, эту пару соединили тогда не только личные симпатии, не только любовь и семья, но и на долгие годы– непосредственное отношение к сельскому хозяйству. Сразу после окончания учебы в университете они по распределению работали, если еще не продолжают работать, преподавателями в Костромском сельскохозяйственном институте «Караваево». В нашем отряде Тамара Халдина была главной поварихой на общественной кухне, совмещая готовку с участием в авралах на току. Кроме четверокурсницы Лиды Скобелевой и Люси Нейгаузен запомнилась мне и Надя Коновалова. Спустя много лет после той целинной страды и учебы она, став уже Надеждой Федоровной Трутневой, была принята мной по рекомендации академика И. Д. Ковальченко на должность заведующего экскурсионного бюро в филиале ГИМ – Новодевичьем монастыре. Только тогда я узнал, что завязавшийся в 1957 целинном году ее роман с Игорем Ястребовым не получил продолжения. А они-то тогда дальше всех уходили в степь и возвращались только под утро, чем очень беспокоили меня и моего боевого заместителя Володю Ронкина, блюстителя чести и морали в нашем целинном общежитии.

В правовом и должностном положении все члены нашего отряда были равны. Все мы именовались временными рабочими зерносовхоза «Тенизовский», которым был определен гарантированный минимум заработной платы в 13 рублей в день. Студенты старших курсов были в отряде уважаемыми аксакалами. Для меня они были друзьями-советниками, уже имевшими свой жизненный целинный опыт. Вообще, по приезде я сразу увидел, что в отряде уже сложился порядок взаимоотношений и взаимоуважение. Правда, не мог я не увидеть, что в строениях, отведенных под жилище, порядка было значительно меньше. Больше того, меня обеспокоило их неопрятное состояние. Поэтому своих аксакалов, советчиков и советниц, я попросил подтянуться самим и попросить об этом своих младших товарищей. Всем было понятно, что мы приехали сюда не на день-два и даже не на две-три недели и что быт наш в санитарном отношении должен быть предельно упорядочен. Чистота и порядок должны были особенно соблюдаться на кухне, где главная опасность исходила от мух. Посоветовал я ребятам в свободное время прогуляться в степь и собрать полыни для веников, помня с детства деревенский способ борьбы с этими насекомыми. Моим советам вняли, правда, мух от этого заметно меньше не стало. Признаться, я был очень обеспокоен опасностью заболеваний при очень большой скученности в жилищах и в так называемой столовой. Володе Ронкину, который по добровольной инициативе взял на себя ответственность по хозяйственному обеспечению быта, я просто прочитал по-старшински внушительную короткую лекцию на тему, как и что надо было сделать немедленно. Он понял. В столовой появился бачок с кипяченой водой и был установлен санитарный контроль за чистотой посуды, условиями хранения продуктов и приготовлением пищи. Пришлось мне вспомнить свои старшинские обязанности и методы внушения несмышленым новобранцам. Я начал беспокоить своих бойцов посещениями для проверки жилых помещений, которых отряду было отведено три. Самые младшие, девушки второкурсницы, были поселены в амбаре, который был, как водится, без окон, но с деревянным полом. Кроватей здесь не было. Спали все на полу, устланном соломой. Я приказал Ронкину, чтобы солома регулярно менялась в дни, назначенные для большой уборки, то есть каждую субботу. Он поворчал, но приказ выполнил. Ответственной за внутренний амбарный порядок здесь была тоже студентка-доброволец Регина Прадедова, взявшая на себя эту инициативу как старшая по возрасту. Наверное, ей было уже далеко за двадцать. До поступления в университет она несколько лет работала учительницей младших классов в подмосковном Новопетровске, и дидактические методы хорошо были ею усвоены. Младшие сами почувствовали ее превосходство и тоже добровольно признали ее «старостой амбара». С ней в амбаре жили однокурсницы – Люда Дергачева, Аня Золотова, Оля Деребина со своим братом, кажется, учеником шестого или седьмого класса, которого не с кем было оставить на летние каникулы в Москве. Какие-то сложности были в их семье, и Оля была строгой наставницей брата. Вспоминаются и другие имена второкурсниц: узбечки Сони Халмухамедовой, искусствоведки Люси Супрун, второй отрядной поварихи Милы Ивановой, Наташи Киссовской. Вторую половину обитателей амбара, увы, вспомнить не могу. Зато помню, что их добровольными шефами были Мухтар Чибиров, Саша Самсонов, не считая, конечно, Володю Ронкина, у которого к амбару был еще и личный интерес – Аня Золотова, в которую он был безответно влюблен.

Вторая половина девичьего отрядного большинства была поселена в бывшем новониколаевском колхозном клубе. Здесь жили студентки третьего, четвертого и пятого курсов. Кроватей и здесь не было, все спали на полу, также устланном соломой. И здесь я приказал регулярно в дни общих уборок менять солому. В клубе жили комиссар отряда Лиля Королёва, Тамара Халдина, Люся Нейгаузен, ее подруга второкурсница Люся Логвиненко, Лида Скобелева, Галя Пуговкина, Надя Коновалова. Силюсь вспомнить и некоторых других, лица которых вижу и на току, и на сеноуборке, и в столовой, и на наших праздничных вечеринках в том же клубе, но их имена и фамилии стерлись из памяти. Особенно запомнилась мне пятикурсница, девушка крупных форм, восседающая на старом, хотя еще статном колхозном жеребце и понукающая его безответной командой «Но-о-о, кобыла!». Кажется мне, что фамилия ее была Николаева, но не уверен в этом. Преимущество клубного дома состояло в том, что он имел электрическое освещение. Свет от колхозного электродвигателя давали с наступлением темноты и выключали в 12 часов ночи. Другое преимущество состояло в том, что Тамара Халдина, наша отрядная повариха, приехала сюда со своим аккордеоном. По вечерам она охотно играла у клуба, а в непогоду – внутри, где устраивали танцы. Здесь же проходили, тоже в непогоду, наши собрания и концерты художественной самодеятельности и их репетиции. Ими руководила сценарист, хормейстер и исполнительница, очень энергичная и знающая себе цену в этом деле Лида Скобелева.

Мужская часть отряда была поселена в переоборудованном под жилье бывшем колхозном курятнике. Стены его легкой конструкции, из оплетенных прутьями кустарника щитов снаружи были обмазаны глиной. Пол, конечно, был здесь земляной. Для нас, двух десятков человек, были сооружены здесь сплошные нары вдоль обеих стен, примерно по десять лежачих мест. В мужском составе этого «комфортабельного» помещения собрались представители всех курсов.

Меня Володя Ронкин, наш квартирмейстер, определил на жительство в медицинский пункт местной начальной школы, который во время летних каникул не функционировал. Прожил в нем я два дня и две ночи, а на третью ночь перешел к ребятам в курятник. Там было веселее и ближе к народу. Приняли меня гостеприимно. Два друга, Женька Платов и Олег Ледин, потеснились и освободили место для лежания на боку. Кроме названных, здесь сосредоточились все мужские рабочие силы: второкурсники Мухтар Чибиров, Володя Плугин, Коля Кучер, Вадим Назаров, Семен Козлов, Леня Лернер, Гриша Кучмаев, Саша Островский и Саша Ситник, Андрианов, Саша Самсонов; третьекурсники Юрий Левунин, Леша Комеч, Игорь Ястребов; четверокурсники Нигмет Казетов, Володя Симакин, Володя Гущин и примкнувшие к ним юристы Миша Карлов и Юра Ращупкин.

И жили мы здесь в буквальном смысле тесным, на нарах сплоченным коллективом. Мне кажется, что я вспомнил всех постояльцев бывшего курятника. Добавлю еще Володю Москаленко, Мишу Мейера, Кирилла Карповича, Андрея Пегушева и еще одного необычного вида паренька-третьекурсника, фамилии которого вспомнить не могу, зато запомнилось мне его целинная кличка Маркиз. Но стоп. Вспомнил и его фамилию – Туточкин. Еще один мужчина, член нашего отряда, – огромный добродушный человек, доцент исторического факультета Петр Семенович Ткаченко был помещен местным руководством второго отделения зерносовхоза Тенизовский в знак уважения к его профессиональной солидности в частном секторе. Его определили на постой в дом местного лавочника, известного всем под именем Емельян. Называю его лавочником, потому что он своим внешним видом соответствовал известному в классической литературе типажу пореформенной российской деревни. Он был хромоног, худ скорее от скупости, но уж никак не от недоедания, с лицом недобрым и молчаливым. По официальной должности он был завмагом местного сельпо. Магазин его по большей части бывал закрыт. Ходовой товар он реализовывал на дому. Покупатели – преимущественно потребители спиртного – чаще всего стучались к нему по ночам. В работах в поле и на току Петр Семенович участвовал наравне со всеми.

Все ребята оказались очень интересными по своему интеллекту, веселыми, остроумными, находчивыми и дружелюбными; все добросовестно относились к труду и обладали необходимой для этого физической выносливостью. Работали на уборке зерна, на заготовке сена и силоса, на комбайне и на тракторном прицепе плугарями, на току, на котором образцовый порядок наладил назначенный мною начальником тока Мухтар Чибиров. Каждый рабочий день начинался здесь с установленного им шлагбаума, через который он пропускал рабочих, фиксируя по минутам опоздавших. Потом он распределял всех по видам работ, не забывая и себя самого. Вывесил на доске составленный им распорядок дня с подъемом, завтраком, началом работы, перерывами на перекур, на обед и на послеобеденное продолжение работы до конца рабочего дня, ужина и отбоя. Утром и после обеда каждый день звучали позывными к началу и продолжению работы удары в рельс.