Текст книги "Мой университет: Для всех – он наш, а для каждого – свой"

Вспоминается первое непосредственное знакомство с Надеждой Матвеевной. Перед началом учебного года я, студент третьего курса, получил поручение партийного бюро – проверить готовность деканата и учебной части к началу учебного года. Я тогда пришел в учебную часть и задал этой суровой женщине бестактный, как потом понял, вопрос: «Как идет подготовка нового расписания?» Надежда Матвеевна чуть было не вскипела от гнева, но я добавил, что мне поручило выяснить это партийное бюро. Тогда Надежда Матвеевна, холодно и не давая никакого повода для продолжения разговора, ответила: «Товарищ Левыкин, передайте партийному бюро, что расписание будет готово и своевременно вывешено для сведения студентов в обычном установленном месте».

Никто, кроме инспекторов учебной части, не имел полного представления о соблюдении студентами учебной дисциплины, их успеваемости и материальной обеспеченности. Никто, кроме них, не мог определить меру справедливого взыскания нерадивым и оказать человеческое сочувствие и помощь оступившимся. Мне запомнился случай, когда суровая и беспощадная Надежда Матвеевна поспешила к студентам на помощь, узнав, что на экзамене по новой истории профессор Иосиф Давыдович Белкин, обычно очень либеральный в оценках студенческих ответов, после критики его за это на кафедре вдруг в одной из групп разразился сплошными двойками и тройками. Она знала, что группа эта всегда была благополучной и до того не имела срывов. Я случайно оказался тогда свидетелем того, как она, задыхаясь от гнева, взбегала по крутой, скрипучей деревянной лестнице на антресоли нашего старинного истфаковского дома на улице Герцена, где размещалась кафедра новой и новейшей истории и где проходил экзамен, и громко причитала: «Это что же он делает со студентами!» Не знаю, как в экзаменационной аудитории все было дальше, но через день Иосиф Давыдович принял у всех двоечников переэкзаменовку с обычной либеральной своею благосклонностью. Студентов этой группы Надежда Матвеевна знала не только как добросовестных и успевающих, но и как наиболее нуждавшихся в стипендии.

Строгие дамы-наставницы в отношении студентов были не менее строгими и к преподавательскому составу кафедр, поскольку в их обязанности входило и составление рабочих планов и контроль за их исполнением преподавателями. В один с ними ряд я ставлю и лаборантский состав учебно-научных кафедр. Их должностные обязанности были на деле шире и ответственнее. Они и знали больше, и больше умели, чем это требовали от них должностные инструкции. Они фактически были если не заместителями, то уж точно – доверенными помощниками заведующих кафедрами в техническом обеспечении учебного процесса. Они были не только ревностными хранителями, но и собирателями уникальных библиотечных собраний в научных кабинетах кафедр, которыми пользовались и преподаватели, и аспиранты, и, конечно, специализирующиеся студенты. Заведующие кабинетами были хозяйками на кафедрах не только потому, что знали, где что находится, но, главным образом, в силу своей ответственности за уникальные собрания библиотечных фондов кафедр, обеспечивающих необходимый минимум научной литературы по предметной проблематике. Заведующие, как зеницу ока, берегли эти фонды, проявляя инициативу их пополнения и добиваясь от деканата требуемых денежных средств. С помощью лаборантов они вели постоянный учет, следили за физическим состоянием и необходимой реставрацией книжных фондов. Состав заведующих кафедральными кабинетами сложился еще в довоенные времена вместе с историческим факультетом после известного постановления ЦК ВКП(б) «О преподавании истории в советской школе» и после оставался стабильным. Кабинеты являли собой органическую и очень важную роль в организации истфаковской подготовки специалистов-историков. Этот феномен был характерен не только для нашего факультета. Он предшествовал и действовал, присутствует и действует до сих пор, продолжая играть свою роль в работе всех факультетов университета. Не уверен, однако, что он проявляется в той же степени эффективности и качества, при том что научные кабинеты теперь оснащены новыми техническими средствами информации, о которых в наше время только начинали мечтать. Приходится, к сожалению, признать, что на нашем факультете это важное кафедральное звено управления учебным процессом за последние годы заметно девальвировалось. Нынешний лаборантский состав кафедр не имеет для этого ни соответствующего опыта, ни уровня образования, ни авторитета. Причина этого проста: как-то, с течением времени незаметно обесцветился и утратил свою профессиональную оригинальность университетский тип вспомогательного научно-технического административного персонала. Студент, аспирант, научный сотрудник и преподаватель могут теперь и сами с помощью современных электронно-информационных систем получить необходимые сведения. С другой стороны, лаборантский состав тоже перестал нуждаться в назидательном опыте своих наставников. Компьютеры и для них упростили выполнение обязанностей. Но при этом несомненном прогрессе исчез очень важный педагогический и воспитательный фактор человеческого общения, взаимного соучастия, возможность своевременного простого и мудрого совета старших, как бы домашних наставников. Современный вспомогательный состав на кафедрах просто не считает это своей обязанностью. В наше студенческое время и это соучастие, и советы, и строгие предупреждения были просто необходимы. Поэтому-то мы до сих пор помним наших ворчливых, назидающих, строгих и добрых, мудрых высокоинтеллигентных кафедральных дам в скромных должностных званиях младших и старших лаборантов и заведующих кабинетами. Не по причине ностальгии, а по долгу благодарной памяти и признательности, к сожалению запоздалой, за доброту, внимание и строгую заботу я вспоминаю их имена. Нам они всегда оказывали добрую поддержку. А я, как начинающий замдекана, нашел в них деятельных помощников и советчиков в сложный момент вхождения в хлопотливую, порой рутинную, но всегда ответственную должность заместителя декана по учебной работе. Без их участливого и благосклонного отношения мне очень трудно было бы самому войти в содержание учебно-воспитательных проблем кафедры.

На кафедре истории древнего мира повседневным распорядком научной и учебно-педагогической работы руководила Тамара Михайловна Шепунова. Эта роль принадлежала ей по праву, так как именно она изначально устанавливала этот порядок и проявила личную инициативу в создании научного кабинета с первых дней возрождения этой кафедры на воссозданном историческом факультете. Без преувеличения можно сказать, что ее заслуга в формировании и затем на протяжении многих лет – в хранении учебно-научной библиотеки оказалась неоценимой. Она посвятила этому делу всю свою жизнь. Ее помощницами многие годы были Елена Александровна Егорова и Фауста Константиновна Полежаева. Они состояли в скромной должности лаборантов кафедры и не отличались друг от друга по степени ответственности за установленный в кабинете порядок. А руководящая роль Тамары Михайловны воспринималась ими как само собой разумеющееся преимущество и было признанием ее неоспоримых заслуг в создании кафедрального систематизированного научного каталога. Авторитет всех трех «хозяек» кабинета был непререкаем не только у студентов и аспирантов, но и у профессорско-преподавательского состава, постоянно пользовавшихся их консультациями как высококвалифицированных научных библиографов.

«Хозяйкой» кабинета кафедры истории Средних веков многие годы, тоже с довоенного времени, была сестра Е. А. Егоровой – Евгения Александровна Дядякина. Сестры ненамного отличались по возрасту, но похожи друг на друга не были. Их родство угадывалось, однако, по строгому характеру, по независимому гордому облику, по подчеркнуто строгому покрою платья и по манерам, идущим, наверное, от гимназического образования. Сестры были очень уважаемыми членами кафедр, и мне казалось, что их если не побаивались, то уж, точно, их мнения по кафедральным делам и проблемам, особенно в вопросах дисциплины учебного процесса были непререкаемыми. Не скрою, я и сам, недавний еще студент, в качестве заместителя декана всегда старался быть с ними очень предупредительным.

Заведующая кабинетом кафедры древних языков Маргарита Александровна Кондратюк сама знала латынь, греческий и санскрит. При этом она была глубоким знатоком древней истории и литературы. Вместе с ней много лет работала в качестве лаборанта, а потом и преподавателя латыни Клавдия Андреевна Морозова. Преподавателем латыни здесь стала и недавняя моя студентка из группы специализирующихся на кафедре Средних веков Татьяна Сергеевна Ергина.

Наиболее значительным на нашем факультете был кабинет кафедры истории СССР. Его организатором была Екатерина Никитична Кубицкая. С исторической наукой и с ее преподаванием в Московском университете ее связывали генетические корни историков родственников. Глубокие знания отечественной истории позволили ей в течение долгих лет работы собрать, сформировать и систематизировать не вспомогательный учебно-литературный фонд, а, по сути дела, – факультетскую библиотеку по основным периодам времени вплоть до современного послевоенного периода истории СССР. Сама она никаких научных степеней не имела, зато специалистом-историком она была достаточно эрудированным и опытным знатоком-организатором. Она собрала вокруг себя очень слаженный и работоспособный коллектив из выпускников, окончивших исторический факультет, с которыми, по сути дела, создала на кафедре, по современным понятиям, научно-информационный центр отечественной истории. Он и до сих пор работает на факультете под скромным названием кабинета отечественной истории и, сам собой, объединяет и студентов, и профессоров-преподавателей, разошедшихся по самостоятельным (разъединенным) кафедрам единой истории России. Многие годы в послевоенное время в кабинете работал коллектив лаборантов, которыми руководили Екатерина Трофимовна Волощук и Анна Федоровна Ступак. Из этого коллектива вышли кандидаты и доценты наук – Лоя Георгиевна Кислягина, Римма Алексеевна Ушакова, Лира Степановна Леонова, Лидия Васильевна Кошман. Мне пришлось с ними много времени работать и просто по-доброму общаться как с друзьями.

Вместе с созданием кафедры новой и новейшей истории стран Европы и Америки на возрожденном историческом факультете в середине тридцатых годов начала свою трудовую деятельность и профессиональную биографию Нина Николаевна Алексеева. Она занимала здесь должность заведующей научным кабинетом до середины пятидесятых годов. И так же как на всех воссозданных в то время в Московском университете научных кафедрах мировой истории, под ее руководством и непосредственно ее руками создавался фонд учебно-научной литературы, складывался весь порядок участия кабинета в обеспечении учебно-научного процесса и строгого, повседневного контроля за выполнением учебного и научного рабочих планов преподавателями, студентами и аспирантами кафедры. Этот порядок, созданный трудом, инициативой и глубокими историческими знаниями Нины Николаевны, продолжает оставаться важнейшим фактором научной и учебно-воспитательной работы кафедры, обеспечивающим высокое качество подготавливаемых на ней специалистов-историков. Свою должность заведующей кабинетом она, как эстафету, передала в середине пятидесятых годов не менее строгой, ответственной и заботливой Надежде Михайловне Мымриковой, которая перешла на эту должность из деканата, в котором проработала большую часть своей жизни на факультете.

Еще при Нине Николаевне на этой кафедре в скромной должности лаборанта после окончания учебы начала свою трудовую деятельность Людмила Рыбина. В мою бытность замдекана она, как старший лаборант, вела все студенческие дела и непосредственно была связана с учебной частью деканата. Поэтому мне запомнилось ее добросовестное отношение к беспокойному делу и участливое отношение к студенческим проблемам. К сожалению, тяжелая, неизлечимая болезнь слишком рано оборвала ее жизнь.

Исторически сложилось так, что все кабинеты кафедр, разместившихся в стесненных условиях факультетского дома номер пять по улице Герцена, выглядели, тем не менее, очень внушительно и респектабельно не только своими книжными собраниями, но и добротной старинной мебелью, очень соответствовавшей интерьерам этого старинного дома в древнем дворянском центре Москвы. Старинные интерьеры с рядами редких библиографических изданий исторической литературы за стеклянными дверцами видавших виды шкафов и строгие живые портреты казавшихся неприступными заведующих кабинетами и лаборанток всегда вызывали у студентов необычные ощущения причастности к самой истории древнего мира, Средних веков, истории России, стран европейского и американского зарубежья и Востока. Может быть, поэтому кафедры-старожилы факультетского дома так неохотно, с непереживаемой грустью расставались с ним при неизбежном переезде на новое место жительства. Такие ассоциации, однако, почти не возникали в интерьерах кафедральных помещений, расположенных на антресолях того же дома. Не так уж солидно и внушительно, например, выглядел научный кабинет кафедры истории южных и западных славян. Размещалась эта кафедра, созданная на историческом факультете в 1939 году, как раз на тех антресолях с низкими потолками, с окнами под низкими потолками, с подоконниками у пола. И книжных шкафов здесь, в двух маленьких комнатах было меньше, и книг в них было гораздо меньше, хотя сам предмет науки был не менее богат и зарубежной, и русской, и советской литературой. А основателями кафедры были известные советские ученые-славяноведы с мировыми именами, академики и весь последующий профессорско-преподавательский состав, уже сложившийся в авторитетный научный центр подготовки специалистов по славяноведению. Была здесь не менее симпатичная, чем на других кафедрах, не менее образованная и знающая свое дело заведующая кабинетом, пожилая уже женщина Елизавета Михайловна Ушанова. Но в простой обстановке кафедральных комнат, предназначенных в XIX веке, может быть, для прислуги, была она больше похожа на многодетную заботливую мать. И выглядела она не так неприступно, как ее коллеги, восседавшие под расписанными плафонами, лепными кариатидами, на фоне массивных дубовых книжных шкафов.

Совсем неродовитой выглядела она женщиной за маленьким канцелярским столиком, стоявшим у стены возле невысокого под низким потолком окна. Ее живой заботой были студенты, записавшиеся на кафедру для научной специализации. Их всегда оказывалось намного больше, чем на других. И они были всегда более дружными, более веселыми и песенными и более организованными в учебе и общественной жизни. Такими же заботливыми в отношении к ним были помощницы Елизаветы Михайловны – старшие лаборанты Инна Андреевна Потапова и Галина Александровна Карасева.

Совсем не по-истфаковски создавался учебно-научный кабинет при кафедре истории КПСС. Она когда-то вышла из состава общеуниверситетской кафедры основ марксизма-ленинизма и обосновалась в бывшем аудиторном корпусе биолого-почвенного факультета в комплексе старого здания Московского университета на улице Герцена, 4, в 1953 году. Кафедра расположилась в двух небольших комнатах, одна из которых, проходная, стала называться учебно-научным кабинетом. Конечно, и сама кафедра, и ее кабинет не могли не унаследовать подобия типичному центру партийно-пропагандистского просвещения. В невзрачных шкафах канцелярского типа здесь были расставлены и по партийным стандартам изданные тома сочинений основоположников марксизма-ленинизма, и совсем невзрачно выглядевшая партийно-пропагандистская брошюрная литература. Но и в этом казенном, партпросовском интерьере с портретами основоположников научной теории коммунизма так же, как и во всех научных кабинетах факультета, «хозяйкой» выглядела Наталья Алексеевна Чудакова – совсем не старая, но уже и немолодая красивая женщина с очень добрым лицом и умными строгими глазами партийного в недавнем прошлом функционера. Она, вместе с заведующим кафедрой Диосифеем Ивановичем Надточеевым одновременно вошла в исполнение своих обязанностей. Но Наталья Алексеевна быстрее своего шефа вошла в курс дела, в содержание и распорядок учебного процесса, планы научной работы кафедры. Очень скоро всем стало видно, что в этих практических вопросах она знает и умеет больше, чем ее шеф. Так же это было и при новом заведующем кафедрой – Науме Васильевиче Савинченко. Авторитет Натальи Алексеевны среди преподавательского состава был непререкаемым. Ее профессиональная партийная принципиальность и партийная убежденность не заслоняли в ней простых человеческих качеств – доброты, порядочности, уменья понимать людей и особенно студентов нашей кафедры в их сложных и простых проблемах жизни, умении дать добрый совет. Всем этим она вызывала у них взаимную симпатию и уважение, искреннее доверие.

Младший лаборантский состав этой кафедры не был постоянным. Как правило, лаборантские должности занимались выпускниками кафедры на срок, необходимый для подготовки к сдаче кандидатского минимума и защите кандидатских диссертаций. Большинству из них эту дорогу в науку удалось пройти успешно, благодаря участливому отношению к ним Натальи Алексеевны.

Учебно-научный кабинет двух кафедр отделения истории и теории искусствознания возглавляла Наталья Ивановна Соколова. Эту обязанность с солидарной преданностью общему делу разделяла с ней старшая лаборантка Юлия Константиновна Рожинская. Обе эти пожилые дамы (Наталья Ивановна была постарше) сами были высокообразованными знатоками истории и русского, и зарубежного искусства. Все вопросы организации учебного процесса и контроль за выполнением рабочих учебных планов кафедр безраздельно был сосредоточен в их руках. Эта рутинная, но обязательная форма организации учебно-педагогического процесса некоторым профессорам и преподавателям всех кафедр представлялась ненужным делом. А на кафедрах истории и истории искусства она даже осуждалась как казенный формализм. Ни заведующий кафедрой истории русского и советского искусства Алексей Александрович Федоров-Давыдов, ни его коллега, заведующий кафедрой западноевропейского искусства Виктор Никитович Лазарев никогда не утруждали себя разработкой или какой-либо корректировкой учебных программ специализации студентов, потому что были убеждены, что эти планы были не нужны, что они являются бюрократической фикцией. Когда на заседании Ученого совета мне однажды пришлось обосновывать и убеждать заведующих всеми кафедрами в необходимости приведения в порядок этих обязательных рабочих документов, я специально назвал их кафедры, на которых набор преподаваемых специальных дисциплин уже с давних пор перестал соответствовать тому, что именовалось обязательным рабочим планом, фактически превратившимся в ту самую фикцию. Алексей Александрович взорвался очень резким негодованием в мой адрес. Он сказал, что когда он сам был студентом, то не знал, по какому рабочему плану учился, потому что это его нисколько не интересовало, а знал и помнил лишь учителей, которые его учили. Он так и не понял тогда моего беспокойства за то, что на его кафедре не оказалось даже формального журнала, именуемого рабочим планом, в котором должны были быть расписаны все общие и специальные лекционные курсы, практические и научные семинары, расписаны и в часах, и в порядке семестровой последовательности, и в распределении по профессорам и преподавателям. Это не означало, конечно, что на кафедре все шло самотеком и что он, заведующий, не интересовался и не нес ответственности за то, кто и как выполнял эту работу. Все кадровые вопросы он, конечно, решал сам; но он не считал себя обязанным соблюдать необходимый порядок, определенный и утвержденной министерством. Вреда от этой амбициозной самоуверенности Алексея Александровича вообще-то не было. Он был крупным ученым и опытным педагогом, проработавшим в университете значительную часть жизни, и кафедра под его руководством успешно решала задачу подготовки специалистов по истории и теории изобразительных искусств. Но он не считал себя обязанным знать, что успешное выполнение этой задачи во многом обеспечивалось четким, организованным и постоянным контролем за ходом учебного процесса, который в своих руках сосредоточила и никогда никому не перепоручала верная заведующая учебно-научным кабинетом отделения искусствознания Наталья Ивановна Соколова. Между прочим, эта бесконтрольность на кафедрах иногда оборачивалась неожиданными осложнениями у преподавателей и студентов. По окончании учебы и при оформлении выпускных документов оказывалось почти невозможным это сделать, так как многие спецдисциплины, читаемые преподавателями по собственной инициативе, не значились в планах, и наоборот, те, которые значились, уже давно не читались.

Этот своеобразный анархический нигилизм в отношении принятых государственных стандартов подготовки специалистов в вузах, конкретизированный в учебных планах в факультетах, был в разной степени характерен для всех заведующих кафедрами. Особенно откровенно он обнаруживался там, где руководителями были крупные и известные ученые. В тот момент, когда я заступил на должность заместителя декана, вопрос о приведении в порядок общего учебного плана факультета и кафедральных рабочих планов стал одной из важных практических задач. В ее решении мне очень важно было установить необходимые отношения с заведующими кабинетами и со всем лаборантским составом.

На кафедре археологии кабинетом заведовала также много лет Гайда Андреевна, однокурсница и жена Даниила Антоновича Авдусина. Его поисковые археологические интересы много лет были сосредоточены на раскопках древних курганов и городищ Смоленской земли. А жена его своими интересами и кафедральной биографией была связана с Новгородской археологической экспедицией, которой руководил Артемий Владимирович Арциховский. Предсказанная им долгожданная берестяная грамота № 1 из древней новгородской земли была поднята ее руками. Гайда Андреевна вела тогда в экспедиции хозяйство, непосредственно участвуя вместе со студентами и рабочими в раскопках. В Москве она заведовала учебно-научным кабинетом, организовывала в кафедральных лабораториях обработку собранных в летних экспедициях новых археологических материалов. Особенность кафедры археологии состояла в том, что это общее дело и летом в экспедициях, и зимой в лабораториях, в аудиториях кафедры больше, чем на других кафедрах, сплачивало в единый рабочий коллектив и преподавателей, и научных сотрудников, и аспирантов, и студентов, и лаборантов. Общий научный интерес, общий экспедиционный труд и быт нивелировали должностные и социальные различия. Одинаково уважаемыми здесь были все, кто работал на раскопе. Но особые почет и уважение оказывались тем, кому выпадало счастье поднять из земли своими руками то, что хранило многовековую тайну далекой жизни. Гайда Андреевне выпало такое счастье. Ее имя вошло в историю новой науки – берестологии. После этого она еще долго заведовала кафедральным кабинетом и только после защиты кандидатской диссертации передала эту должность Михаилу Никаноровичу Кислову, в которой он оставался все последующие годы своей жизни и работы на историческом факультете. Он был занят всесторонним обеспечением работы Новгородской археологической экспедиции. При отсутствии каких-либо личных научных амбиций он был человеком необыкновенным. До войны учился на биологическом факультете МГУ и по только ему ведомой причине прервал учебу после четвертого курса. Всю войну он служил боевым офицером и вернулся в звании старшего лейтенанта с боевыми орденами и медалями. На факультетском стенде ветеранов войны до сих пор обращает внимание своей выправкой его фотопортрет настоящего кадрового офицера. Гимнастерка с боевыми орденами и офицерские ремни портупеи очень ладно облегали его фигуру. Я долго удивляюсь до сих пор, глядя на него, почему Михаил Никанорович не остался на военной службе. Его возраст позволял ему дослужиться до чина, по крайней мере, полковника. Но он, демобилизовавшись, на всю оставшуюся жизнь оказался на скромной должности лаборанта кафедры археологии, а потом – заведующего кабинетом. Так мог поступить только человек, нашедший только ему понятный интерес в предмете, очень далеком от всех иных его занятий. Он стал настоящим археологом и внес свой большой вклад в технологию лабораторной обработки поднимаемых с культурных слоев археологических материалов. Михаил Никанорович разработал свой способ консервирования археологического дерева. До этого дерево, будучи извлеченным из влажной среды многометрового новгородского культурного слоя, очень быстро высыхало и рассыпалось, превращаясь в прах. Он же создал эффективный биохимический консервант, который с тех пор применяется не только археологами и реставраторами, но и современными строителями. С его же участием при кафедре и в Новгороде, на месте экспедиции, были созданы лаборатории химического, физического и биологического анализа археологических предметов и материалов. Много лет, в том числе и в мою бытность директором ГИМ, Михаил Никанорович, как специалист по методике этого анализа, был членом Реставрационного совета Государственного Исторического музея.

В летние сезоны Новгородской археологической экспедиции Михаил Никанорович постоянно находился там и в качестве консультанта по первичной консервации, не говоря уже о непростых проблемах материально-технического обеспечения экспедиционных работ, жизни и быта участников экспедиции. В Москве же в месяцы учебных семестров на нем лежали все заботы организации научно-учебного процесса. Здесь он знал все и часто сам принимал ответственные решения по текущим делам кафедры. Однажды я оказался свидетелем и даже участником забавной сцены в вестибюле нашего аудиторного корпуса в старом здании на улице Герцена, где перед выходом встретился с Артемием Владимировичем Арциховским. Вдруг уже перед дверью его догнала Лидия Борисовна Заседателева, секретарь Ученого совета, с каким-то письмом в ВАК, которое он забыл подписать. На ходу это сделать было неудобно, и Артемий Владимирович как-то недовольно пробурчал и, вдруг просветлев, сказал: «Покажите это письмо Михаилу Никаноровичу, он все знает и подпишет за меня. Он это очень хорошо умеет делать». Еще Михаил Никанорович умел говорить голосом и манерой заведующего своей кафедрой. В такие моменты он рассказывал от его лица какие-нибудь забавные истории, становясь абсолютным двойником Артемия Владимировича. Был Михаил Никанорович талантлив и в рисунках карандашом. Его моментальные зарисовки в раскопах на Новгородских концах и жанровые рисунки кафедрального быта с портретами ее персонажей, наверное, и ныне хранятся в бывшем его кабинете. Может быть, кто-нибудь из археологов двадцать первого века воспользуется их коллекцией как драгоценным источником по истории кафедры археологии и исторического факультета МГУ.

В составе кабинета, в бытность Михаила Никаноровича заведующим, лаборантами много лет работали Нина Георгиевна Елагина и Галина Павловна Смирнова.

С заведующей кабинетом кафедры этнографии Татьяной Филипповной Киселевой я познакомился еще будучи студентом-заочником. В конце зимнего семестра 1949 учебного года по вечерам я приходил в этот кабинет читать застенографированный текст общего курса лекций профессора Толстова «Этнография народов мира». Учебника по этому предмету тогда не было, и этот уникальный текст курса лекций тоже не был издан. Каждый раз зимними вечерами в маленькой комнате на антресольном этаже исторического факультета на улице Герцена, 5, нас встречала пожилая, но далеко еще не старая женщина. Она была немногословна, почему-то всегда с грустным лицом. Обычно, не спрашивая, зачем мы, заочники, приходили, выдавала нам зачитанные и затертые листки текста лекций, разложенные по темам в старых стертых папках. При этом она грустным голосом просила нас только быть осторожными, перелистывая страницы. Кабинет был очень маленький, и мы иногда сидели за одним столом с заведующей. Приходило нас сюда по вечерам москвичей-заочников немного – по 2–3 человека. Мы усердно конспектировали лекции, а она молчаливо присутствовала. Только однажды мне удалось разговорить эту женщину, когда дошла очередь читать лекцию о горских народах, занимавшихся террасным земледелием. Я не удержал своих впечатлений от прочитанного, потому что вспомнил собственными глазами увиденное это «земледелие» на склонах гор в глухих ущельях Чечни и Ингушетии, когда в 1942—43 годах наша Грозненская дивизия стояла в обороне предгорий и перевалов на этом участке Северо-Кавказского фронта. Перед глазами возникли так называемые поля, засеянные кукурузой на маленьких террасах по крутым, порой отвесным склонам, и водяные мельницы, тоже чудом висевшие на этих кручах над гудящим потоками горных речек. На этих мельницах террасные земледельцы мололи зерно кукурузы, а потом пекли в своих саклях чуреки из намолотой муки. Я стал вслух рассказывать об этом еще незнакомой мне по имени и отчеству печальной женщине. Вдруг лицо ее оживилось, и она призналась, что, несмотря на то что является этнографом, никогда не видела этого так, как помнил я. Спустя некоторое время, на экзамене по этнографии, который я сдавал доценту Шаровской, мне достался билет с этим же вопросом. Я и ей рассказал о виденном. Она тоже не удержалась от признания, что не видела этого никогда и поставила мне пятерку, несмотря на мою ошибку в датировке этнографо-географических путешествий Крашенинникова. Я же удивлялся, что сохранившиеся в моей памяти картинки быта горцев были предметом изучения науки этнографии, названия которой, будучи солдатом, я не слышал.

Татьяна Филипповна продолжала работать в кабинете кафедры много лет и после того, как я закончил аспирантуру, но уже работала преподавателем. Она все это время продолжала сидеть по вечерам в маленькой комнатке, именуемой «кабинетом», за маленьким канцелярским столом под зеленым абажуром старой настольной лампы. Одновременно с ней на кафедре этнографии работала лаборанткой тоже пожилая женщина Валентина Константиновна, фамилию которой я не запомнил, так как общение с ней было очень редким. Оказалось, что ее не помнят и те преподаватели кафедры, которые на ее глазах защищали свои дипломные работы и кандидатские диссертации. Татьяна Филипповна Киселева, будучи сама цыганкой, защитила кандидатскую диссертацию об этнографии цыган, но доцентом не стала и лекций на эту тему не читала.