Текст книги "Мой университет: Для всех – он наш, а для каждого – свой"

Словом, большая часть студентов, специализировавшихся по кафедре истории марксизма-ленинизма, получившей потом наименование «история КПСС», стремилась попасть в спецсеминар доцента Ильи Сергеевича Смирнова. Это была та часть, которая намеревалась заниматься проблемами ленинского исторического, теоретического и литературного наследия, фундаментальными проблемами теории и принципов научного руководства коммунистической партии строительством социалистического общества и постепенного перехода его в коммунизм. Именно в этом направлении в решениях своего Центрального Комитета партия определяла задачи советской общественной науки после XIX съезда КПСС.

В семинар Ильи Сергеевича на четвертом курсе записалась едва ли не половина моих однокурсников – коллег по кафедре и, конечно, с ними и я. И конечно, всех нас интересовали, волновали и привлекали перспективы работы под руководством Смирнова. Однако не все из нас остались в его семинаре на пятом курсе. Наверное, те, кто выбрал себе других преподавателей-руководителей, были обеспокоены тем, что во время командировок Ильи Сергеевича или просто в связи с его загруженностью делами по основной работе в Институте марксизма-ленинизма наш семинар часто оставался без руководителя. Другие предпочли более практичные темы по истории партийных организаций в конкретных сферах общественной, культурной, экономической, социальной и политической жизни страны. Так поступили Олег Обичкин, Женя Кузнецов, Юра Воскресенский, Сергей Шепелев, Светлана Сергиенко. А я остался с немногими и с одобрения Ильи Сергеевича взял себе тему «Ленинские принципы партийного руководства наукой», пытаясь рассмотреть ее в контексте истории культурной революции в СССР на примере партийных решений в годы послевоенных пятилеток. Под руководством учителя я определил основной круг источников и документальных материалов. С его одобрения в качестве источников были определены ленинские труды, в которых формулировались основные положения ленинской теории научного познания, понимания ее возможностей в постижении объективной истины и роли идеологических, политических и партийных субъективных факторов. Но дальше случилось то, чего я не ожидал. В самом начале обсуждения рабочего плана для дальнейшей работы над темой Илья Сергеевич вдруг объявил мне, что ему предстоит длительная командировка в Китай в качестве научного советника в Институте истории Коммунистической партии Китая. Он также сообщил, что о дальнейшем руководстве моей дипломной темы он договорился с Марией Дмитриевной Стучебниковой, заведующей сектором Ленина ИМЭЛ, и что мне необходимо связаться с ней.

Марию Дмитриевну я тоже знал как преподавателя-совместителя нашей кафедры. Мы слушали ее специальный курс «Основные принципы идеологической работы КПСС» и сдавали ей экзамен. Меня это успокоило, а впоследствии я даже поблагодарил судьбу за то, что научные интересы нового руководителя оказались близки избранной мной теме.

Когда я в первый раз пришел к ней на консультацию и показал первый вариант плана, она внесла в него существенные поправки по определенному мною перечню теоретических трудов В. И. Ленина и также в части сформулированных мной конкретных вопросов исследования. Прежде всего она убедила меня сузить тему дипломной работы, сосредоточив главное внимание на исторических проблемах партийного руководства общественными науками. Она предложила в связи с этим перестроить план по хронологическому принципу с тем, чтобы можно было возможно всю тему рассмотреть в логической и временной последовательности развития этих наук и решаемых ими проблем разработки теоретических основ и программных задач партии в руководстве коммунистическим революционным движением и социалистическим строительством, политическим и культурным просвещением народа и воспитанием в нем высокого исторического и патриотического сознания и трудовой активности. Мария Дмитриевна предостерегла меня тогда от безосновательной актуализации частных практических проблем общественных наук и упрощенного пропагандистского осовременивания политических лозунгов партии, выдвигаемых в связи с конкретными общественно-политическими кампаниями по конкретным вопросам общественной жизни.

После этих очень своевременных методических рекомендаций я начал определять свой подход к теме дипломной работы с осмысления, на мой взгляд, главного ленинского урока о возможности и необходимости применения методов партийного руководства науками в их поиске истины и объективных законов исторического и общественного развития. Этот урок был преподан обществоведам еще в конце XIX века в труде Ленина «Экономическое содержание народничества и критика его в книге господина П. Струве». В то время на страницах легального марксистского журнала «Освобождение» два марксиста вели спор о том, может ли социология дать правильный ответ на вопрос, куда разворачивалась российская жизнь на новом историческом рубеже уже родившейся общественно-экономической формации – капитализма. Но в ходе спора один из них – «объективист» – перестал быть марксистом, а другой продолжал быть «материалистом». Позволю себе привести здесь одну ленинскую цитату, вернее, одно из главных теоретических положений этой работы, которое не утратило своего значения и по сей день: «…таким образом, материалист, с одной стороны, последовательнее объективиста и глубже, последовательнее проводит свой объективизм. С другой стороны, материализм включает в себя понятие, так сказать, партийности, обязывая себя всякий раз, при всякой оценке событий прямо и открыто становиться на точку зрения определенной общественной группы.». Это ленинское заключение я избрал для себя ключевым в понимании предмета своего исследования. Сформулированное В. И. Лениным положение о партийности общественных наук ни коей мере не предполагало, что этот принцип должен реально выражаться в форме партийно-административного волюнтаристского руководства.

Свою задачу в отношении советской науки партия, однако, всегда видела в необходимости активной идейно-теоретической и политической работы в среде ученых и в научных коллективах. С одной стороны, она проявляла заботу в обеспечении необходимых материальных, технических и моральных условий для плодотворной творческой деятельности ученых. А с другой стороны, она постоянно добивалась их высокой активности в жизни советского общества и их высокой гражданской ответственности за всенародное дело. В этом и заключался весь политический смысл и содержание партийного руководства советской наукой на всех этапах истории Советского государства. И в этом же состояла ее обязанность перед партией. Но для этого совсем не нужно было всей науке, каждому ученому выдавать партийный билет.

Раскрытие этих двух сторон руководящей роли КПСС в развитии советской науки и составило содержание моей дипломной работы. Мне очень повезло, что на заключительном этапе ее подготовки моим научным руководителем оказалась заведующая сектором ИМЭЛ, доцент исторического факультета МГУ Мария Дмитриевна Стучебникова. Защита работы прошла успешно с рекомендацией ученого совета факультета продолжить исследование этой важной историко-партийной проблемы в аспирантуре.

* * *

Защита дипломных работ прошла в конце апреля, а в июне 1954 года нам еще оставалось сдать государственной комиссии последний экзамен по общему курсу истории СССР с древнейших времени до современных послевоенных лет. Наше положение, в отличие от положения сокурсников, специализировавшихся на гражданской истории нашего государства, оказалось несколько сложнее, так как экзаменационные вопросы требовали ответов не столько по фактической истории, сколько по ее историографической и источниковедческой разработке в исторической науке. До 1954 года историографические и источниковедческие познания выпускников, специализировавшихся по основам марксизма-ленинизма, ограничивались историко-партийной проблематикой. А мы в этом году оказались первыми выпускниками новой кафедры истории КПСС, только что созданной на историческом факультете. Ее предмет оказался составной частью гражданской истории нашего государства. Так или иначе, но происшедшие структурные изменения застали нас врасплох тем, что пробелы в наших знаниях в области общей историографии и источниковедения могли бы на госэкзамене стать очевидными и повлиять на их оценку. Пришлось нам спешно как-то латать эти зияющие пустоты. Может быть, что-то нам удалось сделать. Все-таки фактические знания по истории СССР мы получали в общих и специальных курсах лекций и в практических семинарах, успешно сдавая экзамены по древней, средней, новой и новейшей истории СССР. Преподаватели понимали создавшееся положение и были снисходительны к нам. Словом, наш госэкзамен прошел успешно, и каждый получил заслуженную оценку. Получили мы и документ об окончании Московского государственного университета с полным перечнем научных дисциплин и оценок и профессию историка с правом преподавания этого предмета в средней школе и в средних технических учебных заведениях. Исторический факультет выпустил в 1954 году 330 молодых специалистов. Из них сто человек окончили учебу с отличием, с красным дипломом. Эти дипломы – такой в наше время был обычай – вручал студентам ректор университета в большом актовом зале. А задолго до этого торжественного и прощально-грустного акта, сразу после защиты дипломных работ, прошло государственное распределение выпускников с указанием названий областей и городов, которые нуждались в учителях, специалистах нашей профессии. Был тогда, в наше время, и такой порядок. Не скажу, что распределение одинаково удовлетворяло всех выпускников, что оно учитывало пожелания и намерения каждого и соответствовало личным планам каждого из нас. Не скажу даже, что оно было реальным с точки зрения наличия вакантных мест в республиканских, областных и городских учреждениях народного образования, а также соблюдения всех условий устройства молодых специалистов в их новой жизни. Поэтому скажу еще, что не все соглашались с предлагаемыми им вариантами. Многие в протоколах распределения заявляли о своем отказе с объяснением причин. И все же государственное распределение сохранялось. И каждый, кто хотел бы воспользоваться им, мог реализовать свое желание и добиться предоставления ему и места работы, и обеспечения жилья, и нормальных условий жизни.

Сейчас в нашем государстве, именуемом Российская Федерация, построенном на принципах либеральной рыночной демократии, распределения молодых специалистов нет. Судьба выпускников вузов зависит от рыночной конъюнктуры. А она предлагает им иную перспективу, чем та, на которую рассчитывал и надеялся молодой человек, входящий в самостоятельную жизнь. Теперь нередко, например, на московских рынках, овощных базарах и рядах лавочек ширпотреба можно встретить несостоявшихся физиков, математиков, инженеров, учителей и представителей других профессий, на подготовку которых в системе высшего образования нынешнее правительство продолжает еще тратить немалые пока суммы средств из государственного бюджета.

Я хорошо помню наш выпуск: триста тридцать высокообразованных людей и знаю, что подавляющая часть этого высококвалифицированного отряда специалистов-историков нашла себя в жизни в качестве преподавателей школ, техникумов, вузов, сотрудников научных учреждений, учреждений культуры, государственного аппарата и в других различных сферах общественной жизни.

Наше прощальное грустное расставание состоялось в конце июня. Это был последний ужин, который мы устроили в нашем незабываемом актовом зале родного исторического факультета, который тогда еще не переехал на Ленинские горы. Мы успели еще тогда попрощаться с его лепными барельефами, старинными кариатидами, с поражавшими нас расписными живописными плафонами в перегороженных интерьерах старинного дома по улице Герцена, 5, который уцелел в московском пожаре 1812 года и который до сих пор стоит на том же месте. Но жизнь в нем вскоре притихла, и ничто не напоминает о том, что когда-то с сентября до июньского лета шумела здесь многие годы «младая жизнь» самого веселого, самого неукротимого в высоких намерениях и дерзаниях студенческого коллектива. Только мы, из которых самым молодым уже перевалило за семьдесят, иногда приходим сюда по важным датам, съезжаясь со всех концов страны, чтобы встретиться, посмотреть друг на друга, рассказать о своих детях и внуках, поддержать друг друга искренним сочувствием и, конечно, вспомнить свою юность. Иных, увы, уж нет, а те – «далече»…

Первая встреча моих однокурсников состоялась спустя двадцать лет, как мы разошлись, разъехались, разлетелись по разным адресам и территориям, «параллелям и меридианам», допевая последний раз нашу университетскую песню.

 
Я не знаю, где встретиться
Нам придется с тобой.
Глобус крутится, вертится,
Словно шар голубой.
И мелькают города и страны,
Параллели и меридианы,
И, конечно, там пунктиров нету,
По которым нам бродить по свету…
 

Я помню наш последний вечер. И песню мы допели вместе, и последний бокал допили, обещая друг другу помнить и беречь нашу дружбу. А потом ушли навсегда из дома по улице Герцена, 5. Расходились шумно, группами, с песнями, а потом неожиданно как-то порастеряли друг друга. Я помню, как вдруг оказался один на Манежной площади. Уже наступило утро. Совсем недавно кто-то еще шел впереди и сзади, и вдруг я остался один на пустой Манежной площади. Университет остался за моей спиной. Открылось метро, и мне ничего не оставалось, как спуститься в него и доехать до трех вокзалов. На ранней электричке доехал до станции Перловская. Дошел до дома. Но спать не хотелось. И вдруг я испытал чувство человека, потерявшего что-то, чего уже ни вернуть, ни догнать невозможно. Собрался и поехал в Москву, на факультет. Но там никого из наших не встретил. Поехал в общежитие на Ленинские горы. Но и там оставались немногие, кто еще не успел купить билет. Оказалось, что многие позаботились об этом заблаговременно. И здание университета, умолкнувшее на два месяца лета 1954 года, показалось, отторгло и меня. Идти было некуда. Несколько раз я снова приезжал на Ленгоры и ходил вокруг здания. А потом вдруг вспомнил, что через два месяца мне снова придется сдавать экзамен, чтобы вернуться в мой университет. И, чтобы не терять времени даром, я отправился на улицу Герцена, на свою кафедру и у нашей старшей лаборантки Натальи Алексеевны Чудаковой, которую чудом застал за день до ее ухода в отпуск, раздобыл все необходимые сведения о порядке подачи заявления ректору университета о допуске к сдаче экзамена в аспирантуру.

На первой встрече с моими однокурсниками спустя двадцать лет после памятного дня расставания я был уже доцентом кафедры истории СССР XIX – начала XX века и являлся секретарем партийного комитета. Встречу готовили и организовывали наши сокурсники – доктор исторических наук, профессор Владимир Зиновьевич Дробижев и известный радиожурналист Александр Сергеевич Плевако. Я им помогал как секретарь парткома. Живы были еще почти все наши учителя, которые не забыли наших фамилий и имен. Мы показались друг другу хотя и не совсем молодыми, но еще далеко не пожилыми. Нас собралось на историческом факультете более ста человек. Всех иногородних мы устроили в общежитие в той же зоне, на тех же этажах, которые они покинули двадцать лет назад. Было это в начале июля 1974 года, и общежитие было свободно от разъехавшихся на каникулы студентов. Все были очень довольны и рады встрече. К нам пришли провожавшие нас когда-то в жизнь из актового зала на Герцена, 5, Ирина Михайловна Белявская, Валерия Михайловна Селунская, Наум Васильевич Савинченко, декан факультета Юрий Степанович Кукушкин. Потом после речей приветствия и подготовленного Сашей Плевако доклада о житейских, семейных, научных и общественных успехах однокурсников, составленного на основании опроса по разосланным анкетам и прокоментированного докладчиком с юмором, мы отправились отмечать нашу встречу в восьмую столовую. И там было весело. Но пришлось разбавить веселье, огласив увеличившийся список поминальных имен. Где-то в двенадцатом часу заторопились на метро. А те, кто расположился в общежитии, догуливали всю ночь. На следующий день все опять повторилось. Встретиться следующий раз решили через десять лет. И опять собрались на факультете, но уже в заметно меньшем составе. Жив был еще Володя Дробижев, который вместе с Сашей Плевако снова по-родному организовал и эту встречу. И снова было и весело, и грустно.

А до следующего десятилетия Володя Дробижев не дожил, и очередная юбилейная встреча не состоялась. Зато он собрал нас у своего гроба, и на его поминках мы, проводившие его в последний путь на Ваганьковском кладбище, уместились в его небольшой двухкомнатной квартире на улице Горького. Теперь мы собирались нерегулярно то на квартире у Инессы Чайковской, то на квартире у Бориса Синицына, то у Юры Чудодеева. Скажу, что теперь он берет на себя инициативу, организовывая встречи немногочисленных однокурсников-москвичей. А поминальный список все увеличивается и увеличивается. Сравнительно недавно похоронили Инессу. Связь со стромынской коммунальной братией практически оборвалась.

На историческом факультете в настоящее время нас, однокурсников, работают только трое: Лев Николаевич Еремин, Бондарчук – очень необщительный человек, имя которого я не знал еще в бытность нашу студентами. Совсем недавно, 16 мая 2002 года, я пригласил своих однокурсников на презентацию моей книги воспоминаний о родной моей деревне Левыкино Мценского уезда. Пришли Саша Плевако, Юра Чудодеев и Мира Верченко (Кудрявцева). Не знаю и не уверен, что я сумею опубликовать свои воспоминания. Боюсь, что демократический книжный рынок не проявит интереса к давно ушедшим в прошлое дням нашей послевоенной студенческой жизни, неблагоустроенной, но в которой мы были преисполнены высокой надежды и веры в собственный успех и счастье.

Ну, а если. Ну, а если вдруг случится чудо, если моя студенческая повесть о нашем университете найдет читателей-студентов, то я им скажу, что я старался описать все, как оно было, ничего не придумывая и никого не обманывая. Я им скажу еще честно и откровенно, что пора нашей студенческой юности мне нравится больше, чем то, что я вижу теперь и не могу понять и объяснить.

У своих живых сверстников я попрошу прощения, что не обо всех и не обо всем я смог написать, как того заслуживают все мои друзья, и всем им я посвящаю эту повесть.

В год завершения учебы и грустного расставания со студенческой юностью жизнь мою озарило чудное мгновение, явившее мне ту, которую я долго искал все свои юные годы и никак не мог найти. Я надеялся, ждал и верил, что заветный день встречи придет. Он пришел в соловьиное лето 1954 года. Соловьи тогда у нас на «Дружбе» пели свои песни о любви аж до августа.

А случилось это так. Мой товарищ Геннадий Коротов, сосед по Перловскому поселку «Дружба», с которым я познакомился и подружился после нашей демобилизации, нашел свою судьбу раньше меня неподалеку от нашей Перловки, в городе Костино. Нашел и объявил нам, дружбенским холостякам, что суженую свою не упустит. А еще, рассказывая о ней, Геннадий говорил о скромной и порядочной семье своей избранницы, о ее маме, воспитавшей двух скромных старших дочерей и младшую, только что пошедшую в первый класс. Рассказывал Геннадий как-то все намеками. А однажды он сообщил нам, друзьям, что приглашает нас на помолвку. Так, в доме Коротовых по улице Октябрьской нашего поселка «Дружба» я встретил свою Галю. В доме собралось достаточно много гостей, знакомых и незнакомых друг с другом. Галя сидела у окна за маленьким столиком, красивая, молчаливая и неприступная, занятая своими мыслями. Но, когда мы, друзья Геннадия, с шумом появились в комнате, она вдруг повернула свою гордую головку в нашу сторону и я встретил ее глаза. Мне в тот миг показалось, что я увидел свою молодую маму, какой я любуюсь и теперь, глядя на старую семейную фотографию моих родителей с двумя моими братьями, еще маленькими детьми. Похожими мне показались прежде всего ее нежные серые глаза, их гордый и строгий взгляд, и так же лежала ее рука, как и у моей мамы, на небольшом столике, застеленным кружевной салфеткой, и все в ней было прекрасным – и лицо, и платье, и золотистые лепестки клипсов. Нас познакомили. До этого я услышал, что ее назвали Аллочка. А мне она назвалась Галей. Я так и стал называть ее, хотя родные и подруги до сих пор зовут ее Аллочкой. Она тогда была студенткой Стоматологического института. Потом, когда мы подружились, я увидел ее в белом халате и докторском накрахмаленном белом колпаке. Она была тогда еще красивее.

А на смотринах-помолвке в коротовском доме я старался изо всех сил понравиться сразу полюбившейся мне красивой девушке, я верил в свой успех. Во-первых, у меня на лацкане пиджака был университетский значок, и я мнил себя ученым. А во-вторых, я был «первым парнем на деревне». Я плясал чечетку, цыганочку, пел под аккордеон Юрки Лукашина романсы и, конечно, никому не уступал Галю в танцах. Но авансов никаких в тот вечер от нее не получил. Девушка запала мне в сердце. Свадьба наша состоялась спустя полтора года после дня нашего знакомства и последующих свиданий, которые привели нас к взаимному признанию в любви. Морозным днем 3 февраля 1956 года мы расписались с Галей в загсе. А на другой день в моем родительском доме в Перловке собрались мои друзья, Галины подруги и наши близкие родственники. Мы поселились в нашей довоенной комнате в Москве на Суконной улице, которая досталась мне как наследство от моих родителей. Но право на владение им мне предстояло еще доказать руководству Московской чулочной фабрики имени Ногина, в ведении которой был наш дом. По холостяцкому легкомыслию своему я на время учебы в аспирантуре поселился в общежитии университета и отметился в прописке по старому месту жительства. Не подумал я о том, что вернуть прописку будет не так просто. Пришлось после свадьбы довольно много и долго ходить по разным инстанциям и даже в прокуратуру, чтобы восстановить утраченное. Этими хождениями начались, увеличиваясь, наши будничные семейные заботы. В октябре того же года у нас родился первый сын Димочка, а через три года– второй сын, Алеша. И вся наша с Галей любовь и силы с того времени и до сих пор сосредоточены на заботе о них.

В 2006 году нашему старшему сыну Диме исполнится 50 лет. А мы с Галей будем отмечать «золотую свадьбу».