Текст книги "Иметь и не потерять"

– А себе будем пилить? – видно было, что и Таисья обрадовалась обозначенному концу мытарства по лесу.

– Поближе к деревне, в березняке, на деляне, чтобы мерину меньше тянуть нагруженные сани, не запалиться. – Он дернул раз-другой шнур стартера бензопилы, и она завелась.

Мягкая осина пилилась споро. Острые, хорошо отточенные зубья пильной цепи кромсали ее без особого усилия. Так же, как и утром, было умеренно тепло и пасмурно. Спокойно и дремотно стоял лес, высоко обсыпанный снегом. Лишь изредка падали с веток комья снега, не то в силу дальнейшего изгиба сучьев под их тяжестью, не то от близкого дрожания воздуха, вибрирующего от выхлопа бензопилы.

Ложились деревья друг на друга, перехлестываясь, не достигая снега, топорщили зеленые сучья с мягкой корой – любимой пищей зайцев. Яков специально направлял осинки падать крест-накрест, чтобы налетные метели не засыпали вершинки прежде времени, и лакомилась их корой живность до полного объедания.

Рокот сильного мотора Яков услышал даже через тарахтение бензопилы и распрямился. Лес заплывал чужим ему гулом и запахом. По санному следу бойко катился снегоход. За рулем Яков разглядел Гамаша.

– Начальство едет, – сказал он Таисье, выключая движок бензопилы. – Оправдываться будет.

Гамаш остановился возле саней, заглушил мотор. Стало тихо до звона в ушах. Мерин, укрытый старым одеялом, попятился, косясь на незнакомого человека, натянул повод.

– Ну-ну, спокойнее, – послышался хрипловатый голос Гамаша. И вот он рядом. Поздоровался. Рука у него была большой и мягкой, как недолитая теплой водой грелка. – Я вижу, ты своих зайцев совсем закормишь. – Сероватые глаза охотоведа глядели весело. – Решил вот объехать твой участок, поглядеть, как дела идут, поучиться. Зверье все к тебе уходит, будто магнитом их тянет. Вроде бы все егеря делают то же самое, а уходят.

– Причина понятна, – отозвался Яков, – их у меня никто не тревожит.

– Отдохни, Таисья Иванова, – обратился к ней Гамаш, – а мы пойдем пошепчемся.

«За своих блатных сейчас колотиться будет», – понял его Яков и шагнул следом.

– Ты не серчаешь, что я тебя прошлый раз не пригласил к себе? – Гамаш остановился у снегохода.

Яков усмехнулся:

– Серчай, не серчай – поезд ушел.

– Не мог я. – Гамаш будто целился большим носом в грудь Якова, глядел куда-то ему в кадык. – Сам знаешь: начальство – застолье у них свое.

– Да я не о том, Серега. – Яков нахмурился. – Дело не во мне, зачем ты их по заказнику водишь? Что люди скажут? Думаешь, утаишь шило в мешке?

Гамаш отмахнулся.

– Пусть у них голова болит за это. Я человек подчиненный: приказали – повел.

– Тебе же доверили охранять заказник. – Яков все пытался заглянуть Гамашу в глаза, но не мог – низковат был охотовед, – а ты что делаешь?

– Попробуй откажись. – Гамаш сплюнул на снег. – Они быстро управу найдут. Таких, которые им не подчиняются, держать не будут.

– А ты испугался? – Яков понимал, что Гамаш хитрит, хотя и прав в чем-то.

– Не то слово, Яков Петрович. Как хочешь, крути-верти, а на мое место всегда нужный человек найдется.

– Ты ведь не пробовал давать отмашку всем этим любителям охот в охранных местах, – Яков остывал от работы, начал ощутимо чувствовать холод.

– Другие пробовали – не получилось. Чего зря повторяться? – Гамаш, видимо, уже пожалел, что затеял этот нелегкий разговор. – Все равно плетью обуха не перешибешь. А жизнь нас рассудит. – Он повернулся и медленно пошел к снегоходу.

– Жизнь-то жизнью, – произнес ему вслед Яков, – только ты на мой участок не лезь. Я тут сам разберусь кто да что. Знай: любого застукаю – протокол будет.

Рокот мотора вновь сотряс воздух. Гамаш прыгнул в седло снегохода и покатил в сторону опушки.

– Чего ему надо? – спросила Таисья, вглядываясь Якову в лицо.

– Да по работе, – решил он не тревожить жену.

– За тех самых начальников печется? – догадалась она.

– И за них, – не стал хитрить Яков.

– Я его что-то боюсь.

Яков увидел неподдельное беспокойство в глазах Таисьи и грубовато обнял ее.

– Волчок он добрый, но когда-нибудь обломает зубы. – В душе у Якова что-то каталось без боли, без четких ощущений, тревожило. Он был уверен, что Гамаша, при его связях и положении, вряд ли кто зацепит. Только егерям бы и взять его совместно за «жабры», да загреб их охотовед под себя, каждый у него на каком-нибудь крючке, соблазнов-то не счесть, где уж там трепыхаться.

На выезде из леса, у болотины, Яков заметил чьи-то крупные и свежие следы и соскочил с саней. По рисунку хода и форме следа он сразу определил, что в тальники прошел лось. «С дальнего болота прибыл, – обрадовался егерь зверю как пополнению в своем хозяйстве. – Там сейчас их промысловики отстреливают, вот он сюда и подался». Яков знал, что в заказнике не раз появлялись лоси. Один рогач больше года держался, но ушел в более глухие места. Постоянно и оседло этот пугливый зверь в южной лесостепи не жил.

– Сохатый примахал, – возвратившись, поделился радостью Яков. – Как раз на наши спиленные осинки двинулся. Прижился бы – так и помолиться можно. Все лишняя голова в заказнике.

– Маловат лес-то для него, – усомнилась Таисья, – не остановится – дальше двинет.

– Куда дальше-то? Дальше озеро и степь.

– Видно, прижали в сограх крепко, коль к нам подался.

– Вездеходов всяких стало много, от них не уйдешь. Нет зверям покоя. Даже в заказниках. И нам нервы мотают…

* * *

С чувством приятной усталости, с умиротворенностью в душе подсел Яков к столу, берясь за газету. Он выписывал «Вестник охотника и рыболова» и любил читать некоторые статьи. Особенно поднимающие природоохранные проблемы. К рассказам же «бывалых» охотников он относился скептически – много в них было от лукавого.

Таисья хлопотала у плиты, разогревая еду.

В темную дверь комнаты виден был светлый экран телевизора. Шел концерт, и Таисья его слушала.

В это спокойное время кто-то тихо постучал в окно. Ставней у Якова не было. Сквозь двойные рамы он увидел Дедова, маячившего рукой, и встал.

– Кто это там? – спросила Таисья.

– Лесник из Гороховки что-то маячит, пойду калитку открою.

– Чего ему надо?

– Зайдет – скажет. – Яков накинул на плечи полушубок и вышел.

На ночь они всегда запирались на задвижку. Всякие люди находились в столь неспокойное время: и во дворе пакостили, кто из надежды поживиться чем-нибудь у дотошного егеря, а кто мстил за твердый догляд в заказнике.

Дедов шагнул из-за ворот.

– Здорово, Петрович! Обрадовать тебя хочу.

– Так заходи в дом, поужинаем, – не дал договорить ему Яков, – Таисья как раз на стол готовит.

– Негода. Ночь, видишь, наступает, а мне еще до дома десять верст киселя хлебать. Лошадь устала, не больно разгонишься.

– Пошли, пошли! – Яков почти силой потянул Дедова на крыльцо, и тот, поняв, что сопротивляться бесполезно, или решив все же немного отогреться в избе, нырнул в темный дверной проем.

– Вроде мне пока удалось отвести рубку от Долгого леса, – раздеваясь, не утерпел Дедов, – так что радуйся.

– Совсем, что ли? – сдержанно спросил Яков, подставляя к столу табуретку.

– Огаркину рощу будем пилить выборочно.

– Знаем мы эту выборку. Что там останется после того, как тяжелая техника покатается, – валежник да щепки. Но, ладно, и на том спасибо. – Яков потянул Дедова к столу.

– Сегодня сено возили с дальних покосов, – все торопился высказаться лесник, – так шофер говорил, что свежий след лося видел. Будто бы в заказник прошел.

– Я тоже видел. – Яков встревожился. – Трепанулся, значит, при народе. Завтра вся округа будет знать про лося – гляди теперь да гляди. Кое у кого темные мыслишки появятся.

– Да ну, кто на это пойдет? – усомнился в таком развороте дел лесник. – Лось – не заяц. За него и пришпандорить могут годика три.

– На добрые дела охотников негусто, – стоял на своем Яков, – а на темные – хоть отбавляй.

Таисья принесла большой чайник с кипятком, чашки, сахар, поставила на стол.

– Кипяток готов, сейчас я заварку с чагой сделаю. Пейте на здоровье…

4

Яков увидел сорок издали. Они сидели на кустах и деревьях, кружились, и только из-за гула мотора он не слышал их стрекота. Тревожное, глухое предчувствие подкатилось к нему. «Не зря слетелись. Это уж точно – гульба идет на чьих-то костях. – У егеря сильнее заколотилось сердце. – И малым тут не пахнет. Небось кто-то косулей пощипал…» Он даже привстал над сиденьем, так ему захотелось побыстрее въехать в эти густые тальники и узнать причину сорочьего сборища. Снегоход тряхнуло, и Яков увидел глубокие борозды, разметавшие снег.

– Вот и варяги! – поворачивая снегоход под углом, сказал он сам себе вслух. «Свежий след. Поземкой только чуть-чуть затянуло. – Егерь приглядывался к рисунку борозды, пытаясь определить, что за техника их оставила. – Похоже, что на большой машине проехали. Неужели лося кончили?!» В груди у Якова даже погорячело, боль кольнула под лопатку.

Сороки, заметив приближение человека, забеспокоились, заметались над кустами. Откуда-то из гущины леса поднялись две большие черные птицы.

– Черный ворон, черный ворон, – прошептал Яков в горячке, – ты не вейся надо мной… – Он свернул в широкую прогалину и стал на тихом ходу пробиваться в глубь леса. Справа и слева потянулись густые ивняки, а перед машиной вскоре встали березы. Дальше хода не было. Яков заглушил мотор, и сразу же в уши ударил беспокойный сорочий стрекот. Егерь спрыгнул с сиденья и на всякий случай расстегнул кобуру пистолета. Сонно стояли кусты, отягощенные снежными комьями, мягко и бесшумно взметался снег из-под унтов. Продравшись через частый молодняк, Яков вышел на поляну и заметил на ее краю рваный след лося. Он наклонился, разглядывая сквозь снежный намет темные пятна, и его окатило холодом: кровь! Стало ясно, что через поляну шел раненый зверь. Застывшая кровь темнела непрерывной дорожкой рядом со следом, а в некоторых местах растекалась широкими разводьями.

Лось брел здесь из последних сил. Якову представилась вся картина браконьерства: выгнали зверя на опушку, прямо на машину, и расстреляли из карабинов. Лось – зверь сильный, пробитый пулями, он рванулся назад, в кусты, и пропахал через эту поляну. Чуть дальше Яков увидел и глубокие следы, оставленные людьми. Он вынул пистолет и осторожно, озираясь по сторонам, двинулся через поляну. «Кто-то навел, – трясясь в нервном ознобе, решил Яков. – Слишком уж все правильно рассчитано. Не Гамаш ли поработал с начальниками?..» Завернув за кусты, он остановился. Вверх взметнулась сорочья стая, оглушив Якова неистовым стрекотом, а его глазам открылась испятнанная следами и кровью прогалина. Возле кучи валежника егерь увидел то, что осталось от лося: шкуру да конечности ног с копытами. Враз обессилев, он повалился спиной на упругий ивняк. «Не уберег я тебя, – сжимая в руке пистолет, мысленно твердил Яков. Волков много – я один…»

* * *

Проехав вдоль опушки леса с полкилометра, Яков понял, как убили лося. Следы охоты еще не закрыла легкая поземка, и по ним егерь прочитал все – больше и больше уверяясь в том, что в заказнике были люди, хорошо знающие угодья, и ушли они совсем недавно. «На часок бы пораньше, – переживал Яков, – накрыл бы на месте. Провозился с этими озадками, а браконьеров упустил…»

Напрямую, через леса, погнал он снегоход в сторону деревни и за увалом, в низине, сквозь белесую муть, разглядел вездеход с будкой. Машина шла по глубокому снегу с надрывом, медленно, как трактор, и Якову не составляло труда нагнать ее. Развернувшись перед машиной, он остановился. «Как в воду глядел!» – бухнуло в сознании егеря – за ветровым стеклом он увидел Гамаша с шофером и разозлился. «Ну, я вам покажу, где раки зимуют!»

Яков еще не успел сойти с седла снегохода, а из кабины уже выскочил Гамаш.

– Твоя работа?! – Земляков швырнул ему под ноги облупленную голень лося с черным, как вар, копытом.

Тот сразу все понял и полез за пазуху.

– Читай! – сунул он Якову какую-то бумагу.

Это была лицензия на отстрел лося в соседнем районе.

– Все понятно?

Яков медленно сложил документ.

– Нет, не все. Соседний район вон где, за тридцать верст, и в заказниках такие документы недействительны.

В это время приподнялась матерчатая шторка на одном из окошек будки, В просвете мелькнуло бородатое лицо, и тут же открылась дверка.

– В чем дело, Сергей Павлович? – спросил кто-то. – Почему стоим?

– Да егерь тут мой, Земляков, дорогу преградил, говорит, что наша лицензия в заказнике недействительна.

В снег из будки лихо ухнул тот, в унтах, что заходил в ограду к Якову в приметный вечер. Он слегка кивнул, здороваясь.

– Все правильно. Но этого лося мы подняли не в заказнике, а далеко, и ранили. Он сюда и ушел на махах. Так что мы только отстреляли подранка с разрешения старшего охотоведа.

Яков вспомнил ровный и спокойный ход лося, замеченный прошлым вечером и понял, что этот человек нагло врет – такой след мог оставить только здоровый зверь.

– Раненых животных, как известно, надо добирать хоть где, – продолжал незнакомец, – все равно пропадут.

– Обязаны были меня предупредить. – Яков повернулся к Гамашу, все еще держа лицензию в руках. Он старался запомнить фамилию того, на кого был выписан документ, но его все время отвлекал разговором этот, в дорогих унтах.

– А зачем лишняя суета и беспокойство? – Гамаш тянул в улыбке тонкие губы. – Тебе мало хлопот, что ли? Каждый день кувыркаешься на своем драндулете.

– Ишь ты, сердобольный какой! – Егерь злился, понимая, что опять ему не зацепить этих людей на крючок, опять они выкрутятся – попробуй теперь докажи, что лось не был раненым. – На моем участке стреляли – на моем, а со мной не согласовали. Как это понимать? – не отступал Яков.

– Понимай, как хочешь. – Гамаш хмурился. Видно было, что показное спокойствие дается ему с трудом. – Думаю, что как старший по должности я вправе решать такие вопросы один. В конце концов, ты у меня работаешь или я у тебя?

– В таких случаях нужен свидетель, который бы подтвердил, что лось ранен. – Яков не мог решить, как действовать дальше – забрать лицензию или нет. – Акт составлять положено.

– Свидетель вон в кабине сидит, а если тебе важна бумажка, давай напишем, – ничуть не растерялся Гамаш.

Мужчина в унтах глядел на Якова с холодным прищуром. Глаза у него ничего не выражали.

«Этих на заглотыш не поймаешь, – думал свое Яков. – Этим нужен тройной крючок. Нарушение, по их словам, получается плевое. Они от него, как от мухи, отмахнутся. Только время убью и обгажусь…»

– У меня, Серега, не такая уж бумажная душа, чтобы задним числом акты сочинять. – Он протянул Гамашу лицензию с грустной усмешкой. – Валите отсюда, и не дай бог нам еще в заказнике встретиться, прищучу. А прав ты или нет, пусть в управлении разбираются. Я обязан о каждом таком случае сообщать в охотинспекцию.

– Да отруби ты ему, Сергей, мяса! – крикнул из окна бородатый.

Гамаш взглянул на Якова вопросительно, но тот отвернулся и тяжело пошел к снегоходу.

* * *

Поземка все зыбилась над полем, заваливая неровности и заметая все следы. Ровные ленточки от лыж и гусеницы снегохода едва обозначались через ползучие струи снега. Рытвины от колес автомашины тоже округлялись, а уж следы наглого разбоя в заказнике и вовсе исчезали. «Вот и шито-крыто все, – с глубоким огорчением тянул мысли Яков, – будто ничего и не было. Кто-то ублажился, а одним зверем стало в природе меньше…»

Глава 2

1

Больше суток дул жесткий западник. Море гудело и трепыхалось, По отмели хлестали водяные космы, накрывая песок лоскутами пены.

Лебеди спрятались под каменным козырьком и сидели, прижавшись друг к другу. Укрытие и неподвижность помогали им бороться с голодом и непогодой. Птицы чувствовали, что ненастье скоро кончится, и терпеливо ждали.

Надвигались сумерки, почти неотделимые от земли. Засунув голову под крыло, самец дремал той удивительной дремой, на которую способны только птицы. Он и с закрытыми глазами рефлекторно видел все, что их окружало, слышал тончайшие изменения в адской какофонии звуков. Слух – это единственное, на что могли надеяться птицы в этой опасной темноте.

Самка забилась глубоко под нависшие камни, но и ее лебедь чувствовал, улавдивая трепетание каждого перышка.

К середине ночи ветер вдруг упал, перестало гудеть море, и лебедь поднял голову. Он ощутил одному ему понятную перемену, услышал зарождение нового, северного ветра, ветра с далекой родины, и заворочался в беспокойстве, оскальзываясь широкими лапами на камне. Иной, почти не ощутимый ветер звал его в полет.

* * *

Внизу было непривычно бело, но лебедь, по контурам, по заметным ему признакам, угадал родное озеро. Радость, означавшая конец тяжелого перелета, вырвалась из груди птицы: лебедь прокричал мягко и нежно. Сделав несколько кругов, птицы опустились прямо на сугроб в камышах.

Стоял редкий туман. Он поднимался от сырого снега, и зарождаясь в нем, и разрушая его. Со всех сторон доносились какие-то шорохи, шлепки, вздохи, но лебедь знал, что это звуки идущей по степи весны, и не тревожился. Утомленные и голодные птицы некоторое время сидели неподвижно. Быстро светало. Острый взгляд лебедя различал каждую камышинку поблизости, каждый зигзаг извилистой протоки, покрытой снегом. Он знал, что в конце ее, на торфянике, стоят ивовые кусты, на которых теперь вытаяли мохнатые почки, мягкие и вполне съедобные в это трудное время. Медленно, шаг за шагом, он стал подаваться в сторону этих кустов, увлекая за собой самку.

К неодушевленным звукам утра прибавились и звуки живые. Где-то азартно стрекотала сорока, далеко-далеко пробовал бормотать тетерев. От ближней деревни тоже стало больше шума.

В кустах снег мягко пружинил, и даже широкие лапы птиц чуть-чуть проваливались, оставляя заметные отпечатки.

Самка с жадностью склевывала почки с веток, а лебедь ни на миг не забывал об осторожности. За кустами, в крепком заломе камыша, было и постоянное их гнездо – большая куча из года в год наваливаемых друг на друга стеблей тростника и травы. Но в прошедшем году какой-то человек, проникший на озеро ночью, расположился на их гнезде и растоптал в темноте яйца. Лебедка отложила вторую кладку, но время было потеряно, лебедята не поднялись на крыло к отлету, и пришлось их бросить. Таков неписаный закон природы – нужно спастись, чтобы позже продолжить род.

Туман уползал, открывая чистое голубое небо, и лебедь опять не удержался от восторга, закричал протяжно и сильно, заходил вокруг самки, клювом расправляя ей перышки.

* * *

Лебедь услышал людей издали: их приглушенные голоса, хлюпанье воды под ногами или под лодкой ясно различались в предрассветном воздухе – и насторожился. Появление людей в глухом углу озера, да еще в такое время было опасным.

Прошло несколько дней, как лебеди обосновались в заветном для них месте. Весна растопила снег на высоких берегах, и он скатился водой в камыши. Не выдержав напора талой воды и солнечного тепла, расползлись по камышам и рыхлые сугробы. Широкое водное пространство кольцом опоясало озеро. Лишь лед на «море» – огромном центральном плесе – и на его заливах оловянно белел, еще мощный и твердый.

Лебеди стали летать на открывшиеся в полях проталины и пастись там. Особенно долго кормилась лебедка. Она начала кладку яиц, и ей нужно было набираться сил для насиживания.

Редкие голоса людей с каждой минутой приближались, и лебедь бесшумно соскользнул с края гнезда в воду. Проплыв с сотню метров, он побежал, гулко шлепая по воде перепончатыми лапами. Несколько взмахов сильных крыльев – и лебедь взлетел. Издали заметил он в камышах две темные фигуры, и дал тревожный сигнал самке. На втором круге лебедь увидел, как и она – белой лодочкой нырныла в камыши, направляясь на открытую воду. Сделав еще один круг, подальше от опасного места, он догнал поднявшуюся в воздух лебедку, и они потянули на далекое жнивье.

* * *

– Опять, видно, на старом месте поселились, – заметил лебедей один из пришидших, пробуя ногой дно. – Тогда я, приняв в темноте их гнездо за ондатровую кучку, не заметил закрытые травой яйца и раздавил.

– Не бросили, значит, – отозвался второй, сидевший в надувной лодке. – Поди и на яичницу нам приготовили. Я еще ни разу не ел яичницы из лебединых яиц.

– Может, и приготовили – время. А место там для стоянки доброе: камыши кругом плотные, и это гнездо, как копна сена, – влезешь и сиди, отдыхай!

– Мы сюда не отдыхать пробираемся – ондатру ловить надо. А отдохнем, как назад без приключений выгребемся. Была бы деревянная лодка – давно бы на месте были, а эту того и гляди об лед располосуешь.

– С деревяшкой ты бы от леса не дотопал. Яшка Земляков бы взял тепленького.

– А здесь не возьмет?

– Здесь – нет. Куда ему все озеро проверить. На вертолете только, а его егерям пока не дают – на нашу радость.

– Ну как там? – Сидевший в лодке, глянул через борт.

– Глубоко. Воды больше, чем в прошлом году. Уже выше колен. В сапогах не пройдем.

– А ты уверен, что в рукаве есть ондатра?

– Даже и говорить нечего. Все ж заказник. Только бы добраться до протоки, а то я уже взмок весь…

2

«Кто это в такую рань гарцует? – заметив за огородами верхового, озадачился Яков. – Никак Мишка Дедов на своем Гнедке?» – Он воткнул вилы в одонок сена и облокотился на изгородь.

Небо над деревней заливалось яркими красками. Снизу, от горизонта, плыли алые тона, оттесняя вверх янтарный пояс, который зеленел и голубел по краю, соприкасаясь с синевой над другим краем деревни. Было до того тихо, что Яков слышал удары лошадиных копыт о прихваченную ночным морозцем землю. «Откуда здесь он?» – терялся в догадках Земляков, наблюдая, как Дедов въезжает в узкий переулок.

– Любуешься утречком? – крикнул лесник издали. – А в озере ондатру шерстят.

Яков насторожился. Он знал, что Дедов зря языком чесать не будет, и лошадь галопить тоже.

– Кто шерстит? – Яков распрямился, понимая, что тревога не напрасна, и с нею пришла опасность.

– А я почем знаю? – Лесник подъехал к самой изгороди. – Нашлись какие-то.

От вспотевшего мерина потянуло потом, и Яков мельком отметил, что нагрелся тот в неблизкой дороге.

– Где был-то? – Он ласково похлопал по сырой шее мерина.

– Ездил места смотреть. Скоро посадку сосняка проводить надо. Вот я и решил поутрянке сбегать, пока не развезло. Днем на моем одре там не пролезть, снег да грязь.

– Ну и что? – Яков знал привычку Дедова потянуть с главным в разговоре, потомить душу.

– Хрен на что. Я все ближе к лесу держался – там проталин больше, – Дедов отпустил поводья и сидел свободно, отдыхая, – и только миновал старую деляну, гляжу – у озера идут двое, тащат что-то длинное, наверно, лодку. Далеко от меня, не разобрать, а они тут же в камышах скрылись.

– Понятно! – В душе у Якова поднималось что-то неприятное, то, что отравляет настроение исподволь, незаметно. – Значит, днем пошакалят, а выходить будут ночью.

– За ондатрой, – утвердился Дедов. – Что еще сейчас в озере делать?

– Да ясно, – согласился с ним и Яков, раздумывая. – Придется мне весь день в приозерном лесу подежурить, мимо они не пройдут. Раз оттуда заходили, значит, и выходить буду в том же направлении.

– Лебеди в одном месте слетели, – добавил лесник.

– А вот эта ориентировка уже точнее – значит, в протоку между плесами пошли. Вот там, на выходе, я их и встречу.

– Один, что ли, пойдешь? – удивился Дедов.

– Ну а с кем? Работа у меня такая: ждать да догонять.

– Так и оглоушить могут.

– Могут, а засупонивать таких залетных надо, чтоб знали, кто в заказнике хозяин.

Дедов наклонился к шее лошади, подбирая поводья.

– Я тебе помогу, – вдруг заявил он.

Яков покачал головой:

– Что же ты все время будешь рисковать со мной – вдруг что случится?

– С тобой одним, значит, не случится, а вместе случится? – Дедов усмехнулся.

– Мне по долгу службы приходится пластаться, а ты тут при чем?

– Я ведь тоже обязан охранять природу, – стоял на своем лесник. – В прошлый раз вон как удачно получилось.

– Там случай имел отношение к лесу, а тут озеро.

– Хочешь – не хочешь. – Дедов потянул на себя повод, намереваясь уезжать. – А я все равно подъеду. – Тронув мерина каблуками, он резво отвалил от изгороди.

Яков хотел крикнуть ему вслед, чтобы не тратил зря время, но немного промедлил и опоздал – лесник уже вымахнул в переулок.

* * *

От деревни тянуло дымком – кто-то топил баню в неурочное время, а в камышах стояли сырость и запах таявшего снега. Прозрачная, с желтизной, вода в протоке темнела на глазах, отражая однотонное небо. Дальше трехсот метров ничего не было видно, и Яков полагался больше на слух. Он знал, что выбраться бесшумно из озера невозможно, и сторожил каждый звук. «Рано те двое не покажутся, – прикидывал егерь, – хотя и долго не выдержат – холодает, а в озере, в той промозглости, на воде и вовсе дрожжи продавать придется: пойдут, как только плотно затемнеет…» Он сидел на колодине. Когда-то кромкой озера прошелся сокрушительный пал, испепелил росшие в одиночестве деревья, и немало таких колодин лежало в займище. Чуть в стороне, незаметный среди камышей, стоял, привязанный к такому же горелышу, Игренька. Яков взял его не без колебаний. Он боялся, что мерин в неподходящую минуту зафыркает или заржет и испортит все его тайные задумки. Но от верхового никакой ловкач не убежит, пользуясь темнотой, а сам Яков догоняльщик неважный. Пришлось рискнуть.

На другой стороне протоки затаился в камышах Дедов, не видно его и не слышно. Настоял он на своем, приехал – не прогонишь. Нет у егеря такого права. Вот и притаились они вместе в тягостном ожидании.

Постепенно, потихоньку потянулись тревожные мысли. Яков стал четче осознавать, что люди в озере нахрапистые, шальные – на все могут пойти, и напрасно он уступил Дедову в его затее. И, чем больше он размышлял, тем неуютнее становилось в темнеющих камышах. Оседавшая сверху ночь ниже и ниже проникала в них, прижимая остатки зоревого света к самой воде и вытесняя из потаенных уголков протоки все светлое и теплое, накопившиеся за день. Яков почти ощущал, как остывала вода, а вместе с ней и его резиновые сапоги. Шерстяные носки с портянками уже не согревали ступни. И то ли для того, чтобы размять ноги, то ли с целью проведать Дедова он поднялся, шагнул раз, другой, прислушиваясь, и тихо пошел вдоль кромки камышей.

Темнота съела все слабые блики на воде, и уже иное освещение гуляло понизу, маскируя все под ночь.

Дедов сидел лицом к потухшему закату и не увидел, и не услышал подходившего Якова. В мутной зыби егерь разглядел в его руке сигарету и остановился. «Дымок-то в камыши тянет, – забеспокоился он, – как бы те, в озере, не унюхали». – Яков глядел на ссутулившегося лесника и, переступив с ноги на ногу, подшумел немного. Дедов обернулся, молча, не вставая, протянул пачку сигарет Якову, качнув ею пару раз. Тот погрозил ему пальцем и пошел назад, разговаривать он опасался: браконьеры могли быть близко – ищи потом ветра в поле.

В деревне загорелись огни. Они плавились бликами на близких разливах, а в небе светились зарева спрятанных далями сел. Когда-то в детстве, в такие же вот мягкие и влажные ночи, Яков любил выходить за ограду дома и слушать прилет птичьих стай. Запрокинув голову, он вглядывался в верховую тьму и представлял живой поток без берегов, течение которого обозначалось с юга на север шелестом и свистом утиных крыльев, приглушенным их говорком…

Но ушли времена великих и неистовых перелетов, живет лишь еще что-то робкое, едва уловимое, и то в тех местах, где пока бьются пульсирующей жилкой, ручейками умирающей реки караванные птичьи маршруты. И, хотя один из таких ручьев протекал через озера заказника, птиц не было слышно. Вместо мягких, как вздох, окрыляюще-тревожных звуков Яков уловил всплески осторожных шагов и застыл, тяжелея всем своим большим телом. Его внимание переключилось на эти вкрадчивые звуки. «Все же опасаются, волки, – с потаенным чувством отрады подумал Яков, – уважают мой догляд, хотя и не ждут меня здесь…» – Всплески стали четче, настойчивее. На протоке показалось темное пятно. Оно медленно приближалось. Яков тихо расстегнул кобуру ракетницы. «Пусть пройдут дальше к берегу, – решил он. – Там им некуда деться. – Егерь напружинил мышцы, ощущая тяжелые удары сердца. – Ошеломить надо сразу, испугать, чтоб легче брать их было в замешательстве…» Чужая война, короткая для него, но не забываемая каждой клеточкой тела, полыхнула жутким страхом ночной рукопашной схватки с душманами, болью порезанной о нож бандита ладони и погасла, оставив слабый шум в ушах. Холодно и остро воткнулась под сердце тревога. Яков съежился, поглядел на небо. Мирно светили звезды, и он, с зябкой осторожностью, с жаром в голове, стал медленно подвигаться на край займища.

Никаких звуков больше не было, и егерь понял, что те двое выбрались на берег. «Пусть радуются, идут в поле, – мелькали у него нескладные мысли, – я их верхом достану…» На какое-то время он словно забылся. Вся его сила, весь дух слились в одно желание – взять браконьеров. Даже перемещался Яков без лишнего движения и вздохов. Ломкие камыши обтекали его без шелеста, и вода под ногами не хлюпала. Большим темным пятном нарисовался на краю камышей Игренька. Узнав хозяина, он потянулся к нему мордой. Яков погладил его, лаская, медлил, боясь преждевременно спугнуть тех, которых караулил. «Юркнут назад, в камыши, и с концом…»

Прошло минут десять, как Яков поднялся с колодины, а показались они ему часом. И вот в груди у него будто сорвалось что-то. Резким махом Яков вскочил в седло и ткнул в небо ракетницей. Выстрел дернул руку, взорвал темноту и ослепил на миг. Яркий шипящий шарик стремительно взлетел вверх и там повис. В бледном его свете, в полукилометре от берега, Яков увидел двух человек, уходивших в поле. Конь шарахнулся в сторону от неожиданности, пугаясь трепещущих теней, но видел он это не раз и успокоился, затрусил в освещенное пространство, неуверенно, вяло.

Те двое как раз не растерялись и не остановились. Они тут же, вмиг, бросили на землю надувную лодку и кинулись бежать в разные стороны.

«С понятием волки! – закипал в гневе Яков и наддал мерина каблуками сапог. – Но и мы не ягнята! Не уйдете – поймаю!» Он погнался за тем, который был повыше и тоньше – толстяк далеко не уйдет. И, словно поняв хозяина, взял в намет и конь. Яркий шарик, теряя силы, медленно срывался вниз, и чтобы не дать затухнуть желанному свету, егерь, держась за повод уздечки с перехватом, кое-как перезарядил ракетницу. В момент он увидел, как человек, которого он настигал, остановился и вскинул что-то. Не отворачивая коня, Яков резко нырнул ниже гривы. Яркая вспышка ослепила ему глаза, грохот ударил в уши. Мерин, не то испуганный близким выстрелом, не то задетый зарядом, круто вздыбился, и егерь слетел с него, роняя ракетницу. Чудом увернувшись от задних копыт, он несколько раз кувыркнулся, бороздя коленями и локтыми влажную землю, и тут же вскочил, оглушенный, горячий, не чувствуя боли. В последних отблесках догорающей ракеты Яков увидел метнувшегося в сторону человека и кинулся за ним, резво, с невесть откуда взявшейся силой. В несколько невероятных прыжков он достал темную фигуру и вцепился во что-то, теряя равновесие. Свалившись вместе с беглецом на землю, егерь сразу почувствовал мощь и ярость этого человека. Но и у него будто удвоились силы: в короткой борьбе Яков очутился наверху, пытаясь завернуть руку браконьера за спину. «Где же второй? – мелькнула у него мысль. – Где Дедов?..» И в это мгновенье кто-то рванул его за руку грубо и жестко, заломил ее навыверт. Егерь напрягся, сопротивляясь, но боль вспыхнула искрами в глазах, резанула под лопаткой. «Вот он – второй!» – почти теряя сознание, отрешенно пронеслось у Якова, и тут же болевая острота ослабла, рука стала свободной.