Текст книги "Смерть поэта – Маскарад. Романтизированная биография"

.Глава 2 Он снова вышел в свет

Конечно, Мишель и Монго отправились к старым и верным друзьям, и первыми на пути друзей оказались хоромы Карамзиных, – это словно поход по местам боевой славы, начинать так с самого главного и важного.

Мишель вспомнил, что он не слишком хорошо поступал с Софьей, хотел это исправить теперь, ведь кажется тогда она искренне любила, а он был таким болваном. Мало что изменилось и теперь, хотя его прощения и раскаяния она заслужила.

Но все благие намерения улетучились, как только он оказался рядом с милой девицей, какой-то чертенок в ее душе противился прощению и примирению, и сам он сразу разбудил в своей душе Демона, наверное, по-другому они не могли жить и чувствовать. Ему показалось, что она была рада этой встрече, но скорее всего только показалось, столько времени прошло, и она не могла не ощущать разочарования от всего, что было и всего, чего не было с ними. София была не так как глупа, как бы ему того хотелось.

Так постепенно радость сменилась грустью и болью, и когда все повернулись к нему, он даже не услышал, что Софья в третий раз попросила его почитать стихотворение. Это было рискованным шагом с ее стороны, ведь она прекрасно знала, когда просила читать императрица, он начал читать Демона в последней редакций, чем немало встревожил даже испугал ее, теперь все было иначе, он вдруг начал читать «Тучи», зная, что весть эта быстро разнесётся по миру. Ему вовсе не хотелось казаться грустным и обидевшимся на весь мир, но и веселиться тоже было нечему. Голос как-то тух и пропадал, требовалось немало усилий для того, чтобы текст звучал, и хорошо, что он был не так велик, иначе, еще чего не хватало, они бы начали жалеть его. сочувствовать, а этого ему совсем не было нужно.

№№№№№№

Монго смотрел куда-то в сторону на какую-то Прекрасную Даму, чтобы скрыть волнение и смущение. Он гадал, почему на этот раз Мишель позволил себе быть таким откровенным, не потому ли, что он не надеется больше вернуться назад, или знает, что уже не вернется? От этих мыслей ему стало еще тревожнее. На глаза Софьи навернулись слезы, Алекс передернула плечами и перестала улыбаться, вероятно, они тоже почувствовали что-то подобное. Марии еще не было. Она задерживалась, наверное, потому он и решил без нее бросить им это стихотворение, она не должна так волноваться и переживать, ей и без того все время приходится за него тревожиться, так не хватит ли волнений и страданий. Все ранят своих близких, но мало кто делает это так, как он, и это ужасно, но они привыкли и закалились, он на это надеялся.

А голос звучал все тверже и ярче, они запомнят его надолго. Может быть навсегда.

 
Тучи
Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники
С милого севера в сторону южную.
Кто же вас гонит: судьбы ли решение?
Зависть ли тайная? злоба ль открытая?
Или на вас тяготит преступление?
Или друзей клевета ядовитая?
Нет, вам наскучили нивы бесплодные…
Чужды вам страсти и чужды страдания;
Вечно холодные, вечно свободные,
Нет у вас родины, нет вам изгнания
 

Повисла странная тишина, никто не решился что-то сказать. Зная крутой нрав поэта, и положение спасла Скрипачка, к которой метнулась Софья, она попросила ее о чем-то и тут же зазвучала скрипка. Кто бы мог подумать, что эта юная особа может так играть на чудесном инструменте.

Монго был благодарен Софье за то, что все так повернулось, она спасла их всех от реплик, а может и скандала какого, в зале было много народу, наверняка найдется тот, кто скажет что-то резкое и колкое, стихи вообще опасное оружие, а тем более такие стихотворения.

Но Мишель унесся воспоминаниями в детство, в ту волшебную, почти сказочную пору, он слышал нежный голос матери, ее песню над его колыбелью и все в душе его перевернулось.

И те, кто внимательно смотрел на скрипачку и слушал ее исполнение чудной мелодии, теперь снова повернулись к Мишелю, словно кто-то незримый просил обратить на него внимание.

Монго, глядя на то, что творилось вокруг, подумал неожиданно, что таким они его навсегда и запомнят. Дивная музыка рождала в душах странные воспоминания.

Как только музыка смолкла, что-то в душе Мишеля погасло в один миг, он больше не мог и не хотел там оставаться, напрасно Софья просила его побыть до ужина, не произнеся ни слова он только мотнул головой, подчеркивая, что не может или не хочет остаться, что ему надо идти.

Душа его стремилась в старый сад, к озеру, где ему было так хорошо и спокойно в самом начале. Он старался забыть обо всем этом. Но воспоминания возвращались снова.

В первый момент скрипачка рванулась за ним, но ее Софья остановила и удержала, дикая волна ревности охватила душу, она не ревновала его к императрице, но эта особа могла бы на него повлиять, вон как он на нее смотрел, нет, допустить этого Софья никак не могла. Она спокойно могла оставить его только с Монго и Марией, тем более теперь, когда он вспомнил о ней и навестил ее первой.

Глава 3 Ах, да Гоголь

В то время Николай Васильевич Гоголь давно обосновался в Москве, он невероятно страдал из-за гибели Пушкина, казалось, что отняли у него что-то самое дорогое, бесценное, к чему он стремился всей душой, и вдруг его не стало, и заменить было некому, поэты Пушкинского круга от чудака были страшно далеки, они не принимали его в свой круг, так только снисходительно поглядывая с высоты, что такое Миргород и где он находится, они не ведали, столица была холодна и жестока к чужом, и только Пушкин оставался лучом света в этом мраке. Но он слышал о юном даровании, почти наизусть знал его стихотворение, обращенное к Пушкину, и очень хотел с ним встретиться.

Вот и состоялась внезапно это встреча, когда он успел позабыть немного об опальном поэте, жилось тому, наверное, еще тяжелее, чем ему самому, хотя он принадлежал к тому самому свету по праву рождения.

И вот наконец встреча состояла, перед ним был гусар с пронзительным взглядом, странным и таким глубоким, что даже жутко становилось.

Знал ли он что-то о самом Николаев Васильевиче, сказать трудно, наверное, все-таки знал, хотя говорить о том не хотел, и тогда самом автору «Мертвых душ» пришлось попросить его почитать Демона, ведь о нем говорил сам Пушкин, у него было такое стихотворение, только вовсе не в духе Гоголя, что написал этот юноша опальный, говорят, что сокрушительная вещь у него получилась.

Писатель был крайне удивлен, когда начал он читать вовсе не «Демона», а «Мцыри», эту кавказскую легенду о пленном мальчике, оказавшимся на три дня на свободе.

Потом, когда Николай Васильевич перечитывал поэму сам, она ему понравилась очень, и он пытался вспомнить, как читал ее автор, но память его подводила, ведь в тот момент он был поражен пренебрежительным отношением к своим просьбам, не почтительному отношению если не к таланту, то хотя бы к возрасту собеседника.

Наверное, это казалось каким-то высокомерием, даже насмешкой, на самом деле ничего такого не было и близко, просто Мишелю хотелось показать себя с другой стороны. Демона они слышали и услышат снова, а вот эту поэму, возможно он читал в первый и последний раз, и они должны ценить выбор автора, а свои обиды спрятать подальше. Но почему его должен понимать этот чужой человек, о таланте которого говорят многие, но ведь от этого он ближе и роднее не станет.

№№№№№№№

Монго писатель совсем не понравился, такое случалось с ним крайне редко, во всех он искал и находил что-то хорошее, но не на этот раз.

По дороге он так и сказал:

– Они думают, что он фантазирует, рисуя всех своих чертей и Виев, а он их изображает с натуры и издевается над всеми нами.

– Откуда тебе это знать, ведь ты никогда не был там, откуда он родом.

– Да знаю я, разговаривал с теми, кто там был, – как -то неопределенно говорил раздосадованный Монго, у него нет и никогда не будет ни друзей, ни женщин. Жалкий он какой-то.

Тут уж Мишелю захотелось заступиться за писателя, но в последний момент он остановился и не стал этого делать. Они просто разные, да и что можно требовать от человека, видевшего тебя в первый раз, – об этом и сказал Мишель.

– Это может касаться меня, но не тебя, он читал твои тексты, он много чего знает, и суждения свои по ним можно высказать.

– Согласен, – отвечал Мишель. -Только всегда ли поэт похож на свои стихи? По текстам он составил какое-то мнение обо мне, а наяву я оказался совсем не таким, ниже ростом что ли?

Монго усмехнулся, сравнение оказалось забавным, Мишель с самого начала страдал от того, что он был не велик ростом, и только тот факт, что таким же был и Пушкин, немного его успокаивал, а так бы совсем беда.

– Я хотел показать ему Кавказ во всей его красе, но ему нужны были чудовища, может быть для того. чтобы перенести их в свой мир.

Кажется, Монго его больше и не слышал, и не слушал. Теперь он унесся в какие-то неведомые дали и не хотел оттуда возвращаться.

№№№№№

Николай Васильевич же пытался понять этого странного человека, он забыл бы о нем, если бы не все, что тот смог написать за это время, а так просто забыть никак не получалось. И вдруг он припомнил слова Баратынского, странно напомнившего ему Мишеля – такой же замкнутый и отчужденный, и далекий от мира, но, когда он спросил о Лермонтове, тот сказал, что это только тень Пушкина.

– Да никакая не тень, – размышлял он, – он совсем другой, вот только характер скверный и наверняка не позволит ему до конца раскрыться, а в остальном он особенный, совершенно особенный.

И уже в тот момент он пожалел о том, что так быстро они расстались, а скоро поэт отправится на свой Кавказ. Надолго, и он не сможет наблюдать за расцветом его таланта. Жизнь устроена печально, как то нелепо, едва познакомив нас с человеком, который очень интересен, она тут же его забирает, может быть навсегда.

Глава 4 Прощание с княгиней

А потом по настоянию Мишеля они заглянули к княгине Щербатовой – повеяло дружбой и домом, он не был влюблен, и она тоже не испытывала к нему страсти, так утверждал Монго, а уж он знал толк в подобных делах, а потому можно было спокойной размышлять, рассуждать и быть на равных с женщиной. С этим отлично справлялся Пушкин, но у него такого никогда или почти никогда не получалось

У Марии были свои дела, и она спокойно его оставила тут, что делала крайне редко прежде. Княгине она всегда доверяла, что могло бы и оскорбить эту даму, но не оскорбляло, или она это хорошо скрывала.

О чем говорили? О его похождениях в свете, словно речь шла совсем о другом человеке, потом о стихах. Конечно, о Демоне прежде всего, и ей он читал свою одиозную поэму с удовольствием, чтобы потом донесли Гоголю, что поэму он все-таки читал, и если бы она попросила повторить, то он бы и это сделал. Но она сделалась задумчивой и отстраненной, вероятно вспоминая о каких-то своих страстях.

И тут же обойдя стороной тему императрицы, зачем им было нарываться на скандалы, они заговорили о французском посланнике и его приемном сыне, о том, почему он так пекся из-за него, и что могло связывать старик и этого красавчика.

№№№№№№

Княгиня загадочно улыбнулась, поэт нахмурился, и им в тот же миг показалось, что прощаются они навсегда. Конечно, и с нею могло что угодно случиться, ее ровесницы уже многие были в миру ином, но она думала не о себе, а о том, что скорее всего переживет не только Пушкина, а его тоже, а ведь оставаться без поэтов было так тяжко в этом мире.

Кажется, за все время пока они там были, Монго не произнес ни слова, он превратился в какую-то довольно симпатичную статую, и даже девицы порхали мимо него и растворялись где-то в музыке и слове?

Да, да именно в музыке и слове, потому что звучала музыка, кто-то читал свои или чужие стихи– здесь так было всегда, они и заглядывали сюда по старой памяти, чтобы насладиться шедеврами, а может и самому исполнить что-то, конечно, если об этом попросит княгиня.

На этот раз она была странно рассеяна, и, кажется, готова пустить все на самотек. И только наконец вспомнив о своих обязанностях, она отошла куда-то, и тогда Монго спросил у Мишеля:

– Почему?

Ему не нужно было больше ни о чем спрашивать, тот прекрасно понял, о чем говорит его друг. Для любившего всех женщин это был важнейший вопрос в жизни, и Монго хотелось понять, как можно не быть влюбленным в княгиню, ведь душой он тянется к ней, но не был влюблен, это очевидно.

– Мне она всегда напоминала императрицу, и это заставляет забыть о чувствах и страстях, – спокойно отвечал Мишель.

Ответ Монго удивил, он мог подумать о чем угодно, но сходства никакого не замечал вовсе, и только после того, когда Мишель о том рассказал, он заметил что-то едва уловимое, не очень понятное, мимолетное. Но если это так, тогда понятна эта странная дружба, Мишель просто не боится влюбиться, ему это точно не грозит, а значит можно спокойно дружить так, как с другими не получается никогда.

№№№№№№

Княгиня вернулась снова, и заговорила об Италии

– Она мне снится ночами, не могу дождаться, пока туда отправлюсь, а тут мне больше делать нечего, совсем.

Мишель не знал, как ей объяснить, что ему совсем не хочется в Европу. Так было всегда, еще до злоключений, ему просто никогда туда не хотелось, даже в те места, где обитал Байрон, а в Британию мог заманить только он, но не хотелось, ему казалось, что, побывав там полгода– год, он потеряет сам себя и все, что ему было близко и дорого. Европейцем он никогда не станет, но и русским себя чувствовать тоже не будет, а это для поэта было очень важным состоянием, в прозе можно писать о чем угодно, но поэзия не терпит такого предательства. Он перестанет мыслить и чувствовать так, как здесь, в родных просторах. Пушкина не выпускали, хотя он туда рвался, но он никогда не рвался, ему это не было нужно.

– Почему иностранцы приезжают к нам, когда нуждаются в работе и деньгах, а мы отправляемся туда развлечься и бродяжничать? – спрашивал он у Монго, и это не было притворством, он и на самом деле этого не понимал.

– Потому что мы слепо поклоняемся всему, что там есть, а им это и в голову не приходит, – отвечал тот, – А ведь на самом деле ничего там такого и нет особенного, Русь богата и прекрасна, но мы упорно этого не замечаем. Они смогли себя так поставить, чтобы все думали, что там самое лучшее, что у них есть все, а посмотри сколько полунищих и никому не нужных готовы терпеть неудобства и служить здесь, тогда и станет понятно, что вовсе не все там так прекрасно, но разве нас в том разубедить?

Мишель пробормотал что-то о том, что ему это наверняка не грозит, нет, уж лучше шумная столица или горделивый Кавказ, чем оказаться чужим среди чужих и душой рваться назад, проклиная все те чужие прелести.

 
Глава 5 Лирическое отступление
Вот и снова несутся, забыв о России куда-то,
Что их гонит в туманы и смутные дали опять?
Только там, в тишине, так измаялся ангел крылатый —
Наших Чацких, Онегиных больше уже не догнать.
 
 
Как хранить на чужбине, какая в том боль и отрада,
Всюду синее небо, но земли чужие милы?
Он остался один над просторами Летнего сада,
А других в эти дали заморские сны увели.
 
 
И мелькают кареты, их встретит старушка Европа,
Перекрестки России оставив давно за спиной,
Уносились герои к каким-то чужим перекопам,
Шли в печальные битвы, забыв о России родной.
 
 
Снова в ужасе Рудин рванул, но закончилась битва,
Снова где-то Печорин не может покоя найти.
Над чужбиной звучат и послания их, и молитвы,
Лишь опальный поэт наш в Михайловском пишет стихи.
 
 
Посмотреть на других и себя показать всей Европе,
Рим, Неаполь, Париж, все годится для русской тоски.
Только там, в иноземье, ты вспомнить язык свой попробуй,
Если вспомнишь, пиши и картины пиши, и стихи.
 
 
Мир прекрасен и мил, кто же спорит, творцы и скитальцы
В звездном небе блудили, домой возвращались не в срок.
Долго Пряхи устало искали их где-то, и пальцы
Ненароком на нити вязли легко узелок.
 
 
Гоголь плачет о тройке, Италией снова любуясь,
И Тургенев в Париже за Русь поднимает бокал.
Так живут вдалеке, и тоскуют, и знают другую,
Небывалую Русь так, как гений ее описал.
 
 
Жизнь несется легко или тяжко, труды и заботы,
Мир погряз в пустоте и экстазе несбывшихся снов.
Знаю, гении наши не могут сидеть, отчего-то
Им в туманной Германии слышится музыка слов.
 
 
Все бросая опять, о Москве суматошной мечтая,
То Париж свой, то Рим оставляют скитальцы во мгле.
Жить в Европах легко, а в России душа умирала,
Гневно ангелы где-то все звали к родимой земле.
 
 
И на кладбищах мира остались они в лихолетье,
Что же делать, мой друг, им чужбина родней и милей.
А былинная Русь снова снится во мгле на рассвете,
Ждет напрасно и немо забывших ее сыновей.
 
 
Что там снова за гром? Отчего так тревожно воюют?
Это гений дуэль на Кавказе своем учинил.
А Перун в небесах, все увидев, хрипит и лютует.
Он вершины достиг и погиб, о, отчаянный мир.
 
 
И не скоро к нему доберутся по грязи телеги,
А угрюмый полковник его хоронить запретит.
Мир устал и нелеп, только молния яростно где-то
Это мертвое тело в немой тишине осветит.
 
 
Ангел видит во тьме, что куда-то несутся кареты,
Не сидится им дома, не сможет никто удержать.
В иноземье стремятся, забыв все немые запреты,
Эта жажда скитаний, ее не понять, не унять.
 
 
– Где вы были куда направляетесь, ангел мой, летом?
Вод целебных мираж, и желание мир посмотреть.
Снова ангел усталый напрасно парит над поэтом,
«Ни дожить не успел, не допеть ему вновь не успеть».
 
 
И мелькают во мраке Флоренция, Вена и Прага,
Кто на лето туда, кто на вечность уходит шутя.
Повод есть убежать, и Европа как будто бы рада…
И забыв обо всем, в неизвестность как прежде летят.
 
 
– Эти русские снова, – я слышу, а дальше не ясно,
То ли хвалят угрюмо, а может, ругают шутя.
И несутся кареты, и ждем их обратно напрасно.
Что же делать, мой друг, чем не тешилось наше дитя?
 
 
Не успев повзрослеть, или может стареть не желая,
Уносились до срока, искали, где им хорошо.
Скорбно древняя Русь и Россия опять вспоминают
Тех, кто рано ушел, и домой, заплутав, не пришел.
 
 
Их чужая земля как могла в тишине укрывала,
Иноземная речь над могилами снова слышна…
И какая-то девушка, имя читая —рыдала…
Вспоминала поэта и плакала снова княжна…
 
 
Только там, в тишине, так измаялся ангел крылатый —
Наших Чацких, Онегиных больше ему не догнать.
Вот и снова несутся, забыв о России куда-то,
Что их гонит в туманы и смутные дали опять?
 

Глава 6 Миф о Пианисте

Тишина стояла странная, пугающая, казалось, весь мир перестал существовать. Юноша вышел в залу и стремительно направился к роялю. Музыка, это все, что ему оставалось в этом мире, удивительная музыка, она рождалась в душе его внезапно и оставалась с ним навсегда. Он записывал, он помнил все эти грезы, взлеты и падения, и они, бросаемые им в мир, казались порой странными, тревожили окружающих, но были очень красивы. Он не мог жить без музыки, испытывая страсть и полет невероятные только когда она звучала. Только в пространстве, заполненном музыкой, он чувствовал себя свободным и почти счастливым.

Юноша был одинок, но он привык к своему одиночеству и не тяготился им. В его мир врывалась только девушка с ясными глазами -тихая и ласковая, она возникала не только в реальности, но и в мире его грез и фантазий. И он имел дерзость считать ее своей невестой, и видел главное – тот уровень понимания, которого не было в этом мире, ни у кого. Тот, кто, садясь к роялю, разговаривал с Богом, был далек и недоступен простым смертным, он это быстро понял и примирился, а что еще оставалось ему в такие минуты?

Но девушка – этот ангел небесный, не была ли она тем посланником, которого он, слушая великолепную музыку, и привел к Пианисту?

Это награда или наказание. О втором он не собирался думать, не обласканный этим миром, но веривший в то, что все к лучшему. Он считал ее своей невестой. До определенного момента она о том не ведала. Но творцам многое позволено и многое прощается.

Так длилось долго, но не могло быть вечно. Когда однажды он уселся к роялю, а она оказалась, как настоящий Хранитель рядом, он оторвал свой взор от клавиш и утонул в ее глазах.

Девушка не ожидала такого поворота, рванулась прочь. Она понимала, о чем он думает, хотя сама никогда не связывала его судьбы со своей собственной. Она очень любила музыку, ценила его божественный дар, но о муже и семье у нее были совсем иные представления, они никак не были связанны с Пианистом. Она выпорхнула в сад, словно листик, сорванный налетевшим внезапно ветром.

Как там было тепло и тихо, и по-летнему уютно. Тревоги улеглись сами собой, она убеждала себя в том, что все это придумала, музыка увлекла ее в иные миры, с ними не было и не могло быть у нее ничего общего. Она бы окончательно успокоилась, если бы он не появился здесь же, совсем рядом, на опасно близком расстоянии. И тогда она заговорила первой, чтобы скрыть свое смущение:

– Мне так нравится слушать вас, эти грезы, эти страсти, эти стоны, никто и никогда, вероятно не играл так нашими душами и чувствами, но это совсем другое, ведь вы мне хотели сказать…

Она оборвала свою пылкую речь и смотрела на него, не отводя глаз.

– Я хотел сказать, что очарован вами, и вы должны стать моей женой.

– Это невозможно, вы созданы для любви и страсти, но не для тихой семейной жизни.

Она выпалила это и скрылась где-то во тьме тенистой аллеи, где над миром величественно возвышались вековые деревья.

А Пианист все еще стоял в полном одиночестве, и снова и снова звучали в памяти его слова, только что произнесенные девушкой. И в них звучала какая-то странная музыка, которая была черной, горькой, и для него пока непереносимой. Он только думал о том, что она не могла с ним так поступить, это было одной из грез, а в реальности все будет по-другому. Она разрыдается от счастья и бросится ему в объятья. Он ждал долго этого мгновения, но ждал его напрасно.

№№№№№№№

Девушка затаила дыхание. Она смотрела на него из своего укрытия. Все спуталось в душе ее. Она понимала, как хорошо было бы, если бы он ничего не сказал, ни о чем не спросил ее, и она могла бы слышать его музыку и дальше. Но она не жалела о том, что сказала ему о разрыве. Рано или поздно все было бы точно так же. И хорошо, что это объяснение для них уже позади.

Незаметно, словно тень, пробралась она к себе (их дома стояли рядом, потому она и появлялась тут так часто, когда слышала музыку и знала, что он сидит у рояля), и упала на кровать в страшном волнении и смятении.

Она понимала, что в ее жизни завершился какой-то пленительный и восхитительный этап, и теперь мир будет совсем иным. Но с этим нельзя было ничего поделать. Она была девушкой сильной и волевой, и хорошо представляла себе, что ей нужно от мира, от этой реальности. Пианист в эту картину не вписывался.