Текст книги "Смерть поэта – Маскарад. Романтизированная биография"

Глава 2 Вдова поэта

Больше всех по этому поводу переживала конечно Евдокия, едва встретившись с поэтом, ей уже предстояло расстаться, почему жизнь так несправедлива и порой просто жестока?

Она ненавидела императора и его наследника в те минуты так, словно это ее они лишали всего и отправляли подальше. В какой-то мере так оно и было, потому что Мишель за это время стал частью ее самой, она уже плохо представляла себя без него, отдельно от него. Она готова была за него сражаться со всем светом. Такого не было с Пушкиным, потому что противостояние не было таким явным, тогда она не верила, что с ним могут так просто расправиться, теперь пришлось в это поверить, она видела смерть поэта, она чувствовала ее кожей.

Наверное, она предприняла бы все, чтобы отправиться следом за ним на Кавказ, но этого не требовалось, потому что он уезжал на войну, а не на курорт, и все такие попытки бесплодны на самом деле. Там она будет от него так же далеко, как и здесь. Да и подумать о семье, о своей репутации ей тоже не мешает. Ведь жизнь может оказаться не только долгой, но и очень трудной, если она что-то сделает не так.

Но немного отойдя от горьких раздумий и смирившись со своим бессилием, она вспомнила, как Мишель мечтал о встрече с Натальей Николаевной, говорят он видел ее, но только как-то мимолетно, в толпе, пары слов не успев сказать. А это было как раз то, что она могла для него сделать без особых усилий. Да и вдове пора бы запомнить того, кто стоял в первых рядах, когда надо было защитить ее мужа и великого поэта от «наместников разврата, стоявших у трона». Но пока о том, как велик Пушкин могли не говорить, а хотя бы думать лишь немногие из самых отважных, почти отчаянных.

№№№№№№

О встрече она договорилась очень быстро, ей даже показалась, что Наталья Николаевна ее ждала, только не могла понять, как же она может состояться и кто ей в том поможет. Она появилась в ее доме, не дожидаясь встрече где-то в другом месте, времени совсем не оставалось.

Наталья Николаевна сразу поняла, о чем и о ком речь.

– Он не просил меня ни о чем, – тут же прибавила она торопливо, словно извиняясь за все, что сделала и не сделала, и при этом немного смутилась. И заметила тихую отрешенную улыбку, ей понравилась пылкость этой славной девицы, ведь она знала и ценила творчество ее мужа и была невероятно отважной при этом.

Евдокия с трепетом ждала ответа, и вряд ли потерпела бы отказ, как и Елизавета Алексеевна, ради него она готова была если не на все, то на многое, Мария ее ревновала недаром.

– Наверное, он, как и все считает меня виной всему, – говорила она задумчиво при свидании с Евдокией, да какая разница, мне ли привыкать к такому отношению.

– Вовсе нет, он очень глубок и все понимает, хотя репутация его не так хороша, как хотелось бы.

– Да уж не хуже моей, – тут же улыбнулась вдова, – куда уж хуже, вот потому я с радостью встречусь с ним, дорогая Евдокия, – думаю, что и Саша там, – она подняла глаза к небесам, – будет тому рад.

Вот на этом они и простились только на несколько часов, условившись о том, где и как произойдет эта встреча

№№№№№№

Бабушка умудрилась узнать о том, что будет вечером накануне, ей словно ворон на хвосте принес эту весть. Возмущена она была страшно, даже успокоиться никак не могла.

– Они что решили дробить его еще до прибытия на Кавказ, иди и сделай все, чтобы этой встречи не состоялось, – требовала она от Марии, понимая, что на Монго надеяться не стоит, ничего путного из этого не получится. Он растает и перед Евдокией, и перед вдовой, и все пойдет так, как не должно быть. Здесь же надо оставаться твердым до конца, а он добр и мягок, особенно, когда речь идет о прекрасных дамах. Но Мария – это совсем другое дело, она все должна сделать правильно.

Вот только сама тетушка в том совсем не была уверена, если ему обещано такое, то и ураган не остановит Мишеля, ей придется убить Наталью Николаевну или похитить ее и спрятать где-то, на что она конечно не была способна. Вот и, судя по всему, встречи такой не избежать, но что дальше, один из-за нее погиб, жизнь второго остается на тонкой ниточке. Но заранее расстраивать и гневить Елизавету Алексеевну не стала, может быть, все сорвется и без ее вмешательства, чего только не бывает в этом мире.

Но ничего не сорвалось, Евдокия все слишком хорошо устроила, за что Мишель ей был благодарен несказанно. Даже его несравненная Мария вряд ли что-то смогла бы сделать лучше.

Глава 3 Дар вдове гения

И они встретились, на этот раз оба понимали кто и почему будет на этом дивном свидании, случайностью его никак нельзя было назвать.

Наталья Николаевна смотрела на того, кто должен был на Парнасе сменить ее мужа, и пока прекрасно с этим справлялся, но хватит ли его надолго? Вряд ли.

Мишель думал о том, что у него не будет такой печальной вдовы и это его немного успокаивало, но не слишком. Надо было признать, что тут Гений его обошел во многом, вкус его оставался безупречным, но кроме восхитительной внешности было и еще более глубинное и прекрасно в ней что-то, чего другие старались не замечать, а то и в упор не видели, и ведь это правильно,

пока ее во всем обвиняют, их собственная вина кажется значительно меньше, но стоило только признать, что она ни в чем не виновата, и сразу все переменится в один миг. А вот Мишель понял, и готов был бросить им в лицо то, о чем в последние минуты твердил поэт, хорошо, что для этого у него совсем не оставалось времени, но когда он вернется с Кавказа, то обязательно это сделает, теперь, когда он видел все и все знал, он напишет еще одно творение, и там будет царить она и тень гения с ней рядом.

Она словно бы выслушала этот его монолог и улыбнулась, но так тихо и застенчиво, что не каждый смог бы разглядеть эту ее улыбку, а он ее запомнил, чтобы потом отразить на бумаге.

Наступило время для его творений, он должен был что-то прочесть, обязательно прочесть.

№№№№№№№№№

Он читал ей что-то -сам не помнил, что же это было, потому что много хотел сказать, но ничего не мог при этом. Радовался, что она не попросила прочесть «Смерть поэта». Она должно быть почувствовала, что он не может этого читать вслух, здесь и сейчас, «Демона» читать не хотелось, потому что она совсем другая, она не Тамара и ему не хотелось убивать ее жестоко и беспощадно, пусть живет, ей надо жить ради его детей и ради его творчества, ведь никто другой не сможет так противостоять всему этому свету холодному и беспощадному. А она только кажется хрупкой и нежной, а на самом деле она такая стойкая, как никто в этом мире, и это отрадно сознавать.

Мария опоздала, а потому исполнить бабушкиного наказа не смогла, хотя скорее всего она специально задержалась, чтобы оставаться невинной перед свирепой старухой. Ей не придется обманывать и увиливать от ответа, в своих объяснениях она будет вполне убедительна.

Наталья Николаевна выдохнула облегченно, когда он прочел стихотворение, написанное за несколько часов до того, потом его назовут самым мистическим и удивительным, но это будет потом, пока она слышала его первой, даже Мария, Бабушка, Монго и Евдокия не ведали о его существовании. Это был его дар вдове гения, бесценный дар, надо было признать.

Но все рано или поздно заканчивается, им нужно было прощаться, она и так провела так много времени с ним наедине. Это было самое странное, и самое чудесное свидание, так она считала в те минуты.

Наверное, никто не видела такой его улыбки, когда улыбались и глаза тоже, это было какое-то чудо странное.

– Берегите себя, – на прощание тихо произнесла Наталья Николаевна.

Поэт только беспомощно усмехнулся, понимая, что исполнить ее просьбы не сможет. Да и зачем ему было себя беречь, для кого и для чего? Понимая, о чем он думает, чему противиться, она прибавила:

– Вам еще нужно жениться и оставить детей, как же без продолжения рода, как без этого? Так и поэты переведутся в этом мире.

Мишель еще раз улыбнулся и ничего не это не ответил, а что говорить о том, чего никогда не случится в его жизни. Но ей не обязательно о том знать, пусть она думает, что все будет так, как ей того хочется.

№№№№№№

Когда Евдокия шагнула к нему, томясь в ожидании, ей казалось, что прошла вечность с той минуты, когда он скрылся за дверью, но проникнуть туда она никак не могла, не было никакого предлога, да и по какому праву вмешиваться.

– Она великолепна, но такая печальная, – очень тихо, чтобы не коснулось чужих ушей, произнес он.

Евдокия незаметно кинула, понять, о чем они говорят вряд ли кто-то бы смог, если бы за ними пристально наблюдали. Но кажется все тут были заняты собой любимыми и своим делами. Хотя были пара глаз и ушей все-таки, издалека за ними стелила Мария. Больше всего на свете ей хотелось понять, чем же они так заняты, о чем говорят, и главное, что было там.

Натальи Николаевны она не видела, даже понять не могла здесь ли она или нет ее поблизости, но по виду Мишеля можно было догадаться, что она тут, что он видел ее и говорил с ней.

Мария тяжело вздохнула, даже если бы ей и захотелось, ничего сказать бабушке она бы не смогла. Монго посмотрел на нее, а потом повернулся туда, куда устремился ее пламенный взор, его догадки были еще дальше и еще туманнее, ничего-то он не мог понять и разобрать из того, что там творилось.

– Ничего, рано или поздно все тайное становится явным, – приблизился он к Марии, чтобы немного ее утешить.

Но сам он вовсе не был уверен, что это так, ведь когда это касается Мишеля, то тайное частенько тайным и остается, а ему ли о том не знать?

Вот говорят, что в свете ничего утаить невозможно, многого невозможно, но далеко не всего, если двум людям этого сильно захочется, то утаить они могут что угодно. Расспрашивать его тоже бесполезно, но если захочет, он расскажет о том сам, если конечно захочет и будет удобный случай.

Глава 4 Снова о Пушкине

Именно в те дни и произошел этот странный спор. Приближалась годовщина гибели Пушкина, о которой поэты его круга старались не вспоминать, но сколько не старайся, все равно вдруг всплывает внезапно и тогда приходится думать о самом главном, о том, кто же придет позднее, кто сменит его на вершине Парнаса и продолжит то, что не успел допеть и дописать гений.

Князь Петр, немного ревновавший гения в свое время к творчеству и остававшийся в стороне, невозмутимый Баратынский, легко смирившийся с тем, что он не был и никогда не будет первым, для него это все-таки было не так важно и Учитель, остававшийся первым если не в творчестве, то в реальности, все они теперь хотели узнать и понять, что же с ними будет дальше, вернее с творчеством, и самое главное как и куда пойдет поэзия, ведь они отдали ей столько сил и времени.

Конечно, в первую очередь разговор зашел о Лермонтове, о новом поколении, а поэт был уже тем другим поколением, и теоретически должен был прожить дольше, значительно дольше, но это только в теории, потому что то, что такое случится в реальности, мало вероятно, и в этом мнении они все трое сошлись.

– С таким нравом ему лучше на Кавказе оставаться. С Пушкиным сколько всего пережили, и с этим теперь покоя не знать до самого его конца, – говорил князь Петр, он чувствовал вину за гибель поэта в большей мере, потому что в последнее время бездействовал, уходил, уклонялся, был далеко от всего, что там творилось, да просто был безнадежно влюблен, а потому не думал о другом, ничего больше не замечал вокруг.

– Но если ему суждено умереть, то не удержать. А может там он сохранится лучше, ведь тут ничего не понимает и ничего не хочет знать, – размышлял Баратынский, и облегченно вздыхал, зная, что поэт будет от них как можно дальше. Ну ведь князь прав, они устали, они так устали от всего, что творилось, а жить и чувствовать когда? Они все не вечны, они тоже во второй половине своего пути в лучшем случае.

№№№№№№№

Учитель молчал, ему не нравилось то, что они снова переключились на Пушкина, хотя надо было бы забыть хоть на какое-то время, но как ты про него забудешь? Может быть те, кто не видел, не застал его и забудут, хотя вряд ли, он так ярко просиял над миром, что и они будут помнить и знать, читая воспоминания и стихотворения поэта.

Ему было бы теперь только сорок лет, совсем молодой человек, и только что настроенный на работу, а оказалось, что все уже позади, ну как такое могло быть? Литература, задержись он лет на двадцать, была бы совсем иной – на этом все трое сошлись в тот момент, – она просто не могла оставаться прежней.

Василий Андреевич возлагал надежду на прозу, она как раз преобразилась невероятно даже с первыми его опытами. То, что было Европе несколько столетий, теперь должно было появиться и в России. А в драматургии он замахнулся на какие творения, от «Бориса Годунова» просто дух захватывало, и все это должно было в одно мгновение рухнуть из-за каких-то мелких обид и ссор на бытовом уровне. Теперь, когда все страсти улеглись, и он забыл наверняка из-за чего они там ссорились, как ему там, не думает ли он о том, что многое бы мог и ничего не получил?

Но говорят, что и там покинувшие мир продолжают заниматься любимым делом, тогда он творит в своем небесном Михайловском, и чем черт не шутит, может быть придут его творения оттуда, прилетят, как царевич Гвидон, в наш мир, и мы еще сможем читать, изучать, наслаждаться.

Еще очень долго они сидели за игральным столом, но никакой игры там на этот раз не было, а если она происходила, то исключительно в их умах и сердцах, все остальное было и не важно давно. Просто они так в тесном кругу привыкли проводить время, забыв о танцах и других развлечениях.

Учитель не заикнулся о славянском эпосе – самой больной, самой трагической теме и в его творчестве тоже, но ночью именно это ему и снилось, великое полотно, где оживали сказания и мифы, и под тем самым дубом стоял счастливый поэт и рассказывал им свои сказки.

– Этого не случится, – прошептал он во сне, -этого никогда больше не случится. И не будет второго Пушкина, никто не решится замахнуться на наши мифы и сказания, они так и канут в Лету, словно их и не было, останутся чужие сказки и мифы, а своего быть не должно, потому что они очень опасны для тех, кто чувствует себя славянином, русским он с презрением будет относиться к европейцам, нет у них такой культуры и такой души нет и никогда не будет.

№№№№№№№№

Мишель тоже видел Пушкина в ту самую ночь, только думал он совсем о другом. Два всадника на темных конях проносились мимо него, на одном из них был сам поэт, веселый, улыбающийся, счастливый. На втором неслась красавица, с которой он беседовал накануне. Он стоял на опушке леса и всматривался в их лица. И вдруг она изменилась, и это была совсем другая дама, но кто она такая? Императрица, не может быть, она не могла занять место жены, пленительной, такой очаровательной, что сам Мишель при других обстоятельствах готов был склонить голову перед ней.

– Нет, он не мог, он не смел любить ту другую, потому что есть эта, – пытался что-то внушить ему или себе самому Мишель, а потом словно опомнился и стал думать о чем-то совсем другом, и все-таки всадница снова и снова появлялась перед ним, словно желая о себе напомнить, требуя, чтобы он не забывал о ней.

– Наверное, жена должна быть такая, но как же определить, как найти ее среди всех чужих и холодных, и пустых девиц из высшего света.

Этот сон не исчезал из его памяти на протяжении всего дня, он снова и снова мысленно к нему возвращался. Он тоже был знаковым, только понять

бы еще какой знак ему пытались послать небеса. О том, чтобы жениться и быть счастливым он не думал и прежде, а в новых обстоятельствах тем более не мог думать, тогда что же такое он значит, что может еще случиться, а чего не может быть уже никогда?

Отъезд на этот раз давался ему тяжелее обычного, слишком многое было позади и ничего нового и интересного впереди, но надо собираться и отправляться в путь, оказаться в плену у государя, сидеть в темнице ему совсем не хотелось, словно Мцыри, он мечтал только о том, чтобы вырваться на свободу, вдохнуть воздух жизни и радости, а здесь его нет и никогда не будет, вот и выбора у него никакого не было – только Кавказ

Глава 5 Выхожу один я на дорогу

Все оборвалось внезапно, хотя они так долго этого ждали на самом деле, и все-таки надо было срочно садиться в карету и отправляться в путь, сорок восемь часов истекали.

Впервые бабушка рыдала, прощаясь с ним, от собственного бессилия, от того, что она в такой важный момент почувствовала себя немощной, и это подействовало на внука так тягостно, что он и слова сказать не мог, это что-то новое, она стареет не по дням, а по часам, но и сам он хорош, сколько седых волос у него из-за нее появилось.

Мишель мысленно пообещал себе, что вернется, что обязательно вернется, даже если ему придется идти пешком назад. И только его незримый Демон шептал на самое ухо.

– Не давай несбыточных обещаний.

Он бы отмахнулся от этого чудовища, но столько глаз на него взирали, что он просто не смог бы так поступить. Еще не хватало прослыть сумасшедшим, хватит с них и Чаадаева, прохода не дают, а у него все в порядке, да, он больше видит и знает, чем многие, это еще ни о чем не говорит.

В дороге, когда все близкие были далеко, стало немного легче и свободнее дышать, они даже шутили и вспоминали какие-то забавные происшествия, о грустном говорить не было никаких сил, лучше уж так.

И путь показался не дальним, словно бы они возвращались домой да в какой-то мере так и было, Кавказ давно стал вторым домом.

Остановившись на постоялом дворе, Мишель кое как поел и быстро удалился. Монго очень хотелось узнать, что он там творит, какие строки рождаются у него в душе. И, к его удивлению, Мишель протянул ему листок с какими -то портретами по краям, но его интересовало не сходство с людьми, там изображенными, а то, что он написал в минуту уединения.

И он прочитал следующее

 
Выхожу один я на дорогу…
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.
 
 
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом…
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чем?
 
 
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!
 
 
Но не тем холодным сном могилы…
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб дыша вздымалась тихо грудь;
 
 
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб вечно зеленея
Темный дуб склонялся и шумел.
1841 г.
 

Если бы Монго знал его хуже, то наверное бы воскликнул:

– Это ты написал?

Но ему не было необходимости о том спрашивать, он был просто поражен тому уровню которого достиг Мишель к этому времени, это что-то невероятное по сути.

Монго понимал, что судить он может как читатель и слушатель, но ему до боли интересно было узнать, что по этому поводу мог бы сказать сам Пушкин, не Баратынский и Вяземский, а именно он, не отличавшийся завистью к друзьям и врагам по перу, знавший себе цену, понимавший, как может много значит другой талант.

И когда он перечитал текст снова ему показалось, что Пушкин там присутствует, именно с ним говорит поэт, подчеркивая, что людей там нет, но ведь есть звезды и боги – Байрон и Пушкин там есть точно и он третий.

Монго хотелось записать все ощущения, которые вызвали в его душе эти строки, он боялся забыть потом то, что они навеяли теперь, но так и не смог этого сделать, решив отложить до утра, а потом перечитать еще раз.

Но там они проспали, заторопились в дорогу, и он так и не смог сделать какие-то заметки, только переписал в свою дневник эти строки на случай, если оригинал потеряется, он же не мог такого допустить. А в походной жизни может случиться всякое, и только когда строки были переписаны, он успокоился немного, потерять такое было невозможно, а на память он тоже сильно не надеялся, она могла подвести и очень сильно даже в столь молодом возрасте.

В дороге Мишель снова заговорил о Тарханах, о том, как к лету туда вернется и напишет все, что хотелось

– Это будет целое собрание сочинений. Вот увидишь, старички еще будут завидовать черной завистью.

Монго хотел сказать, что это уже так и есть, не строит ждать долго, как смотрел на него князь Петр, как извелся белый Василий Андреевич, в какой ярости пребывает Великий князь, стоит только вспомнить его имя.

Но он не говорил ничего этого, только молча улыбался. Как же хорошо было оставаться с ним рядом, хотя часто он ощущал несвободу, какие-то притеснения, но это все такая мелочь, если можно прочитать и сохранить такие строки.

Мысли их снова возвращались к Пушкину, когда они оказались у моря, и словно волшебник вытащил Монго еще один свиток, и там была записана история о фонтане слез