Текст книги "Смерть поэта – Маскарад. Романтизированная биография"

Глава 7 После встречи

Фредерик ждал ее появления и на следующий вечер, забыв о том, что произошло накануне в саду, но она не пришла. И тогда он принял решение, которое откладывал до сих пор только из-за нее, он решил отправиться в путешествие в Европу. Париж давно и упорно снился ему, и он должен какое-то время побыть там. Где еще могут понять его музыку и оценить талант?

– Любовь, страсть, – это так восхитительно в вашей музыке, – говорила его седовласая тетушка.

– Но это так далеко от семейной жизни, – услышала она его голос и была очень удивлена.

Обычно он никогда не говорил, когда сидел у рояля, но на этот раз происходило что-то удивительное. Видно, волновало и тревожило это его чрезвычайно. Но он замолчал, страшно побледнел, и больше она не могла добиться от него ни слова. И в этой тишине пронзительно закричала ворона за распахнутым окном. Тетушка отошла в сторону, она решила, что лучше просто слушать его музыку, но не говорить с ним, нынче юноша показался ей особенно странным.

Тогда они слышали его в последний раз. Пианист утром покинул свою Варшаву, понимая, что если он вернется домой, то случится это очень нескоро. А скорее всего не случится никогда.

Когда она узнала, что он уехал, то разрыдалась и долго не могла прийти в себя. Как он посмел, как он мог лишить их своей музыки. Даже если она в чем-то была перед ним виновата, то и тогда он должен быть великодушнее к тем, кто его так любит. Но творцы всегда эгоистичны, а чаще всего и жестоки до невероятности.

Путешествие – вечное спасение от всех проблем, которые могут появляться в реальности. Он устремился в неизвестность, и ни слышали они его больше, и видеть не могли.

№№№№№

Пианист очень скоро и стремительно вступил в мир творцов и самых обольстительных женщин. Он никогда не сомневался, что его примут и оценят здесь, в Париже. Он мог усомниться только в том, что любовь, огромная, заполняющая всю его жизнь, может быть ему дарована. Но он упорно искал именно то, чего ему так не хватало в этом мире.

– Шопен – это восхитительно.

– Никто никогда не был так великолепен и так печален.

– В его музыке слышится зыбкий стон и невероятная страсть.

– Чаровник, он опасен, потому что сведет с ума любого.

Так щебетали светские львицы за спиной пианиста. Он не видел их лиц, погруженный в свою музыку, да и не хотел вдаваться в то, что происходило в мире. Страх разочарования сковал его душу, и должно было произойти что-то уникальное, чтобы он изменил свое мнение о них и о себе, хотя пока ни одна из них и не была в чем-то перед ним виновата. Они то наплывали странной волной, то растворялись где-то в пространстве, как и его музыка. И он усвоил, что самое приятное – не приближаться к ним, так спокойней.

Он удивился, когда одна из дам подошла ближе и облокотилась на его рояль. Он впервые оторвал взор от клавиш и взгляну на нее.

Ее звали Аврора. Она была знаменитой и дерзкой, он это понял сразу с первого взгляда, но она даже не понравилась ему тогда. Он и запомнил ее, потому что с ней рядом был маэстро Лист, тот на которого юный музыкант смотрел с трепетом и обожанием, и даже не надеялся так быстро с ним тут увидеться, быть представленным, но в Париже возможно все.

Знаменитый композитор взирал на него насмешливо, но за этой улыбкой он старался скрыть раздражение, смешанное со смущением, и еще какие-то не приятные чувства в те минуты терзали его. Ему говорили о юноше, но то, что он увидел и услышал, превзошло все ожидания, уж Пианиста он мог оценить. И потом, было в нем что-то таинственно печальное, что всегда будет привлекать сердца, даже если бы мастерство его было не так совершенно.

Аврора же просто выражала свой восторг, и при этом внимательно следила и за своим спутником, она могла представить себе, что он чувствует в эти минуты. А потом, когда гости разошлись, графиня, у которой он остановился, и рассказала ему, что Аврора недавно рассталась с самым знаменитым из поэтов и ищет себе новую жертву.

– Будьте осторожны, дорогой, она не упускает никого из тех, к кому приближается.

Он только застенчиво улыбнулся и не стал говорить, что она не понравилась ему, тем более что сама она была так мила.

Глава 8 Огненная муза гения. Странствия души

Аврора – богиня утренней зари. Она была огненной музой гениального поляка.

Десять лет он был самым счастливым и самым несчастным из смертных и стал героем ее главного романа.

В странствиях души, наверное, любому из нас захотелось бы на миг оказаться в Париже, чтобы увидеть и услышать его, прикоснуться к вечности и снова незаметно растаять в тумане. Не это ли миг счастья – казаться в мире. где изысканно царит музыка

 
А если музыка устала возрождаться
И гибнуть снова, что там впереди?
Безумный свет несется в ритме вальса,
И с розою увядшей на груди
Какой —то граф. Какая там эпоха?
Мне б до Шопена снова дотянуться,
И прикоснуться к гению, и вздоха
Почуяв обреченность, в мир вернуться.
 
 
Мы были там, в тумане грез, в Париже,
Раскрыт рояль и он так зол и груб,
А я, в мерцании огня увижу
Лишь ярость пальцев, ужас бледных губ.
Она ушла с другим, а он не может,
Он вынужден нам музыку дарить.
И лишь «Баллада» боль страданья множит.
А хочется и верить и любить.
2
И пусть Варшава милая лишь снится,
Не дотянуться, не уйти назад.
Он в ярости, опущены ресницы,
И пальцы чуть заметно, но дрожат.
Ни молодость, ни радость, ни стихия,
Ничто нас не спасает от хандры,
Да, гений он, да призрачный мессия,
Уставший от безумия игры.
 
 
И где-то за окном мелькнет Аврора,
Предательски печальная заря.
– Что вы хотите, все-таки минора
Не избежать, вы радовались зря.
И зыбкий стон в мелодии таится,
И не услышать мне, не убежать,
Как он остаться без нее боится,
Я вижу пальцы, как они дрожат..
3
Вольна, теперь могу за ней рвануться,
Все рассказать, потребовать прийти.
Но только он так странно улыбнулся:
– Не надо, -просит, -можно ли спасти
Тот мир, где грезы страстью обернутся,
А страсть пройдет, как первая гроза.
Мне к ней, как и в Варшаву, не вернуться.
– Куда же вы? Уходит в никуда.
 
 
Наверное, он вспомнил об Орфее,
Летящем в бездну, спорящим с судьбой.
– Ее вернуть я тоже не посмею.
Вечерняя заря, тоска и боль.
Он говорил нам, что она богиня,
И потому напрасны все мольбы.
– Вы милая, но вряд ли вы любили,
И милости просили у судьбы.
4
Заснежена печальная Варшава,
В тоске своей извечной по нему.
Пусть не Аврора, мировая слава
Прильнет опять к герою своему.
А он так безнадежно улыбнется,
И снова в тишине раскрыт рояль,
Свеча погаснет, только встрепенется
Душа навстречу музыке, как жаль…
 
 
И вдруг туман, и полумрак осветит-
Его Аврора с розою в руках,
И нет его счастливее на свете,
Мажор «Баллады», музыка легка.
– Прости, ведь я сказать тебе забыла.
– Молчите, как вы можете, зачем.
– А ты его когда-нибудь любила?
Ты ничего не ведаешь совсем.
5
И где-там, в той темноте аллеи,
Они остались навсегда в плену
У страсти или музыки, немею
Пред гением, и потому кляну
Ту женщину, которой нет дороже,
И нет страшнее, как ее забыть,
Она уходит, нет, она не может
Его принять таким, его простить.
 
 
И героиня страстного романа,
Который ей уже не дописать,
Живет она в сиянии обмана,
Уйдет и возвращается опять.
А что же он, лишь зыбкий стон и снова
Он верит ей, он ждет ее назад,
Рояль раскрыт, и мира нет другого.
И пальцы обреченные дрожат.
6
Бессонница, он ждет зарю и знает,
В печали бытия бывает миг,
Когда она прекрасная, родная
Является пред гением своим.
И вот тогда и звезды все, и розы
К ногам ее он бросит, веселясь,
Там звонкий смех и радостные слезы,
И вечность не нарушит эту связь.
 
 
И расставаясь, снова им встречаться,
Прядя романа трепетную нить.
Он у рояля на рассвете счастлив,
И без Авроры гению не жить.
Она капризно этот мир осветит,
Чтоб там, в Париже, смог еще творить
Он музыку, и тот весенний ветер —
Как может он богиню не любить?
7
Любить богиню-странная забава,
От чаянья любви легко хмелеть,
Баллады трепет, призрачная слава,
Все мишура, ему бы еще успеть
В ее объятья, до рассвета пропасть.
А кажется, что это только миг.
И пленников любви понять попробуй,
Для них ничто и музыка, и мир.
 

Глава 9 Два гения

Одиночество дома, среди своих – это полбеды. Но настоящая беда – одиночество в Париже. Появляясь в многолюдных салонах, он искал знакомых.

Никто не отрицал его таланта, невероятных способностей, но ему хотелось играть для кого-то оставаться с кем-то рядом, когда не нужно было играть, и просто перекинуться парой слов, улыбнуться, эта такая малость, но без нее все остальное уже не имеет такого большого значения.

Можно какое-то время побыть одиноким в обществе, но нельзя оставаться слишком долго. И когда на одном из приемов он увидел снова Аврору, то искренне обрадовался. Без маэстро она казалась более земной и приятной.

– Это вы, ваша игра незабываема, – ласково говорила она, не заботясь о том, что привлекает всеобщее внимание, но может, именно этого она и хотела. – А я и не думала, что меня еще может что-то удивить в этом мире.

Она говорила, он просто стоял рядом и слушал звуки ее голоса, и думал о том, что больше здесь он не был один. В тот вечер он играл только для нее. А за спиной говорили о их связи, и эта сплетня была самой последней, а потому и главной новостью. Она была все время рядом и благосклонно улыбалась.

– Не обижайтесь, они так любят перемыть другим косточки. Вы много чего еще невероятного, а то и нелепого услышите. Но может, стоит на этот раз оправдать их надежды.

Он не понимал, о чем она говорила, хотя не мог не догадываться, странные намеки взволновали его невероятно. Ее предложение было похоже, скорее, на шутку, она улыбалась, но ему не хотелось, чтобы она так шутила, зная, как он тут одинок. Ей, всегда окруженной множеством знакомых, легко шутить.

– Я жду вас, Шопен, – услышал он ее голос, когда пора было отправляться домой. – Мне так хочется еще послушать вас, но не здесь.

– Я буду у вас, как только вырвусь от них, я буду у вас, – повторил он.

И на этот они расстались, но ненадолго. Пианист всегда выполнял свои обещания. Предупреждения графини об опасности к тому времени он давно забыл. Он не мог обмануть ее ожиданий, да и не хотел обманывать.

№№№№№

Аврора вошла в залу, залитую лунным светом, и снова была совсем другой, такой мягкой и домашней. Чтобы не смущаться, он сразу шагнул к роялю. Никогда прежде он не играл так хорошо, даже для той, которую считал недавно своей невестой.

Полет над бездной, страх и тревога, все отразилось в его новой Балладе. Аврора была на таком опасно близком расстоянии, что у него закружилась голова от аромата ее духов. Он уже знал, что полностью подчинится ее воле. Но и она была заворожена его музыкой. Эта ночь стала первой в веренице ночей, которые они провели вместе, и принадлежали только друг другу.

Сплетни витали теперь не на пустом месте, но какое дело было до них влюбленным. И только поэт, ею вероломно оставленный совсем недавно, горестно усмехнулся. Он один знал то, что еще не было известно другим, Пианист стал очередной ее игрушкой. Потом, когда он надоест ей, появится роман, где она будет вознесена до небес, а он брошен в ад, и она отправится дальше в путешествии за их душами, эта женщина была настоящим Мефистофелем. Но пусть он сам в том убедится, пока говорить ему о том бесполезно, да он и не собирался этого делать.

Пианист был счастлив, та страсть, о которой твердила его невеста, она полностью полонила его душу, от нее не было спасения. Они удалились на природу и были представлены друг другу, самые великолепные его вещи рождались здесь, она слышала их первая, и часто замирала от восторга.

Если бы он не заболел. Но признаки чахотки становились все очевиднее. В ее глазах появилась тревога и усталость. Она отдалялась, уходила все дальше. И только он и думать не хотел о разлуке. Грусть, печаль, черное крыло смерти, которое порой над его головой отпускалось все ниже, это приводило ее в ужас, и она не могла владеть своими чувствами.

Она случайно в те дни встретилась с поэтом, он признался, что так и не смог забыть ее. Она ничего не ответила. Он знал, что чувства к ней – болезнь, без нее еще хуже, чем с ней. И он готов был вернуться, но она не звала его обратно, у нее в те дни были совсем другие заботы и хлопоты – Аврора хотела только одного – быть снова свободной.

Поэт ушел в небытие, но и Пианист давно был обречен. Для него оставалась только великолепная музыка, она была и мукой, и спасением.

№№№№№

Графиня с грустью слушала свою знакомую, та сообщала, что Аврора написала гнусный роман и ушла от Пианиста.

– Бессердечная, но что еще можно было ждать от нее?

Они встретились через год, почти случайно. И она, улыбнувшись, направилась к нему. Он отстранился и двинулся к выходу на глазах у всех. Ни единого слова, только каменная бледность отразилась на прекрасном лице.

Она усмехнулась, повернулась к кому-то из старых знакомых и оживленно (слишком оживленно) заговорила о чем-то.

Больше они в этой жизни не виделись.

Глава 10 Зыбкий стон Шопена

Княгиня исчезла, но ненадолго. Как только полились чудесны звуки музыки, Мишель направился к роялю. Там снова царила эта фея, порхая в звуках музыки. Она была прекрасна, и звучал Шопен. Конечно, о нем столько говорили не только в салонах Парижа и Рима, но и в Москве, и в Петербурге тоже, в те дни был пик его прижизненной славы, что случалось во все времена с пианистами не так часто, но этот великолепный поляк был широко известен тогда, еще при жизни.

Все, кто был в салоне, вольно или невольно повернулись к ней. Никто не решился бы попросить ее исполнить его «Баллады», а именно с них она начала, и потому она решила это сделать сама. Пусть мир наполнится музыкой, чудесной музыкой.

Там было как обычно очень много народу. Но и Мишелю и ей казалось, что они остались тут вдвоем, что уединились, потому остальные, даже Монго, были на приличном расстоянии от них, словно хотели отступить и боялись приблизиться.

№№№№№№№

Княгиня тихо заговорила, ей хотелось, чтобы слышал только он.

– Мы виделись в Париже, я слышала гения, эта музыка в его исполнении звучала действительно божественно, – улыбнулась она своей неповторимой улыбкой, которая должна была передать все то блаженство, то наслаждение ею тогда испытанное.

И хотя поэт ничего не спрашивал и просто слушал ее, она продолжала, понимая, что ему это очень интересно, что и музыку, и ее голос он будет вспоминать потом в горах Кавказа, лишенный светского общества, он мысленно с ними останется. Ведь и сам он обладал не только музыкальным слухом, но и прекрасно играл на скрипке, и хорошую музыку ощущал всей душой. А она могла сделать для него такой подарок, и немного покрасоваться перед остальными.

– В первый раз я не узнала его, пока еще не было названо имя, да и то мне показалось, что какого-то Пианиста просят исполнить музыку Шопена, но как только он склонился к роялю, я сразу поняла, а скорее почувствовала, кто это такой, ни один пианист не смог бы передать то, что он поведал нам в тот вечер, так можно было исполнять только свою музыку, дарить миру только свою душу. А за ней скрывается все пережитое, все прекрасное и неповторимое, что было в этом мире. Кажется, он был безнадежно влюблен в свою Аврору. Да нет, не кажется, это так и было, об этом говорил весь Париж.

Княгиня тяжело вздохнула, словно завидовала знаменитой писательнице. И кто же ей не завидовал, был ли такой человек в мире?

– Нет, нет, – запротестовала она, хотя поэт не произнес ни звука, но, наверное, она прочитала это в его глазах, – просто она поиграет с ним как с Мюссе и оставит только разбитое сердце, и ничего больше. Поднимется и уйдет, словно проходила мимо и заглянула только на минутку.

№№№№№№

Мишелю показалось, что она говорит не о гении, а о нем, словно его хочет о чем-то предупредить, отсюда и этот тихий голос, и кружащий голову интим – ведь это так чарующе прекрасно. Потом те, кто все видели, будут спрашивать друг у друга, о чем они шептались, что такое она могла ему сказать, отчего он так странно переменился в лице, ведь не судьба же Шопена его так волнует и тревожит, поэт эгоистичен до истерики, и вряд ли он станет волноваться из-за другого.

– Я слышал у Софии такую скрипачку удивительную, но не обошлось там без Демона, столь юная особа просто не может так играть, не отдав ему свою душу. И вы правы, они такими рождаются и платят за это невероятную цену, но, наверное, это того стоит.

– Скоро вам отправляться к горцам? -спросила она

– Надеюсь, что скоро, здесь становится слишком душно, и вы знаете почему, дорогая, но как только я уйду в отставку и вернусь, мы с вами обязательно отправимся в Париж, чтобы послушать Маэстро, вы меня уговорили. Еще час назад никуда не собирался, а теперь вдруг собрался.

В улыбке ее появилась печаль, она думала о том, что ни один ни второй не доживут до этой встречи, возможно и она тоже не доживет, а если будет жива и невредима, что с того, ей не с кем разделить будет радость и печаль, поэты уходят стремительно и часто не по своей воле.

– Музыка, только музыка может владеть нашими душами, – как-то неопределенно размышляла она словно старалась уйти от ответа на незаданный вопрос. Пусть все забудется поскорее.

И если прислушаться к речи, то мало что там понять можно было, но эти двое все прекрасно понимали, и диалог этот мог длиться, вот только музыка внезапно оборвалась.

– Мы поедем в Париж, – склонившись к ней произнес Мишель, кажется, он ничего не собирался забывать, какой упрямый.

Тогда она решила ему ответить:

– Но там снова можно столкнуться с Барантом и Дантес еще жив и здоров, – встрепенулась княгиня.

Кажется, она искренне переживала за Мишеля и чего-то боялась, это ему было приятно сознавать. Конечно, и бабушка, и Мария, и Монго заботились о нем всегда, но это совсем другое, перед ним была восхитительная женщина, и его судьба ей не безразлична.

№№№№№

Судьба Шопена показалась Мишелю каким-то странным знаком, он указывал на то, что он должен оставаться там, где родился, ведь не зря он так долго его слушал и слышал все, что с ним случилось на чужбине, это не было случайностью, это было предупреждением, чтобы он не отправлялся, куда не нужно. Хотя есть ли такое место, где ему будет безопасно, ну может быть высоко в горах Кавказа, так и там и камнепады, и хищные птицы, и много иных опасностей, и все-таки не столько, сколько в мире среди людей.

Ему мучительно захотелось вернуться домой, словно это было уже почти не реально, словно и дорогу к дому он не сможет отыскать, если не поторопиться. Монго часто в таких случаях спрашивал, что с ним творится, но он не знал этого сам и уж точно не мог ему объяснить. И только переступив порог своей обители – так он называл родной дом, он немного успокоился, стал размышлять здраво, словно опьянение прошло. Но у него во рту не было

ни капли вина, все это творила музыка и близость прекрасной женщины.

Мишель в тот же вечер все-таки написал прошение об отставке, хотя вовсе не был уверен, что поступает правильно. Но написано, так написано, дело сделано, а что потом будет не так и важно.

Глава 11 Император недоволен

Мишель не только написал прошение об отставке, но и позволил бабушке на него взглянуть. Ему не хотелось, чтобы она просила его о том дважды, пусть успокоится и не упрекает его ни в чем, ведь вся ее жизнь – это его невзгоды и проблемы.

Елизавете Алексеевне осталось убедиться, что оно дойдет туда, куда следует, потому она тут же послала Марию к Василию Андреевичу и потребовала, чтобы он сообщил ей, как только Его Величеством будет принято решение о судьбе ее внука. Какие-то дурные предчувствия не давали ей покоя, стоило только уговорить Мишеля, как поднимется император и припомнит ему все, что надо и что не надо.

Василий Андреевич не надеялся на успех, но деваться ему было некуда. Император попросил что-нибудь из прозы поэта.

– Стихов я не люблю и не понимаю, – говорил он, – и вам ли это не ведомо, – а вот в прозе сразу видно, кто и чего стоит.

Тут же ему был передан роман «Герой нашего времени», теперь оставалось только ждать прочтения и решения Его величества. Оно не заставило себя ждать, что было дурным знаком. Василий Андреевич не успел даже встретиться и переговорить с императрицей и наследником. Кажется, на это Николай и надеялся больше всего, выслушивать стенания, просьбы жены ему совсем не хотелось, тем более, решение он принял и менять его даже в угоду ей не собирался.

№№№№№№№№

Учитель стоял в тени, когда услышал приговор поэту:

– И кто его там хвалит? Жалкое дарование, извращенный ум автора. О чем он вообще пишет, что за сюжет, да это вам не «Капитанская дочка» и не «История Пугачева», и ладно императрица, она думает совсем о другом, ей Оды нужны и Элегии, но что мы с вами предъявим остальному миру, вы же учитель, Василий Андреевич, прекрасный учитель, кто или что заставляет вас защищать этого поэта, уж не моя ли жена?

Учитель молчал, да и что было сказать на такую отповедь?

Император не рассчитывал на сопротивление, и все-таки никак не мог понять, как тот мог попасть под обаяние такого гусара, да что они вообще все с ним носятся, как с писаной торбой. Пусть служит дальше, воин он не из худших, а все остальное от лукавого.

Жуковский был недоволен разговором, императором и в первую очередь собой, ему вдруг показалось, что он во всем виноват, все, кто с ним сталкивались – погибали. Он никого не смог защитить и уберечь от произвола, даже не пытался доказать, как велик талант молодого поэта, как он может вырасти и развиться. Но может быт это не случайно его остановило, если бы он смог это доказать, то было бы еще хуже, хотя куда уж хуже.

Перед глазами стояли последние минуты жизни Пушкина, его немой укор не из-за дуэли, конечно, а из-за того, что это он не позволил написать «Руслана и Людмилу» так, как ему хотелось, в начале не позволил, и потом, позднее, как только они возвращались к славянскому эпосу, он снова был тверд как никогда, говорил, что надо заняться другим, что пока не время. Словно для него когда-то будет время. Западники особенно сильны и нетерпимы к ним. И если они возьмутся за дело, то поэту станет по-настоящему тошно. Он мог говорить о том часами, но суть от этого не менялась, он не может и не должен писать преданий старины глубокой.

№№№№№№

Но там все непоправимо, тут еще что-то нужно поправить, только что и как, вот где он загонял себя в тупик, что передать Елизавете Алексеевне из слов, которые он услышал от императора, Мишелю вообще ничего говорить не стоит, лучше сказать, что это просто ревность, что император его ревнует к своей жене и потому оставлять здесь не хочет, надо убедить ее, что следует дождаться когда Александр взойдет на трон, тогда все станет значительно легче и проще, уж он найдет слова и сможет убедить молодого императора, Александр равнодушен к сочинительству и вряд ли увидит угрозу в том, что там у них творится. Это скорее хорошо, чем плохо, не стоит книгам столько времени уделять, это же прежде всего просто забава, не более того.

Так оно и вышло, он поспешил к Арсеньевым, чтобы обо всем сказать, но еще до того, как он открыл рот, бабушка все или почти все поняла, и ему стало легче дышать и говорить.

– Надежда только на наследника Александра и его милость, надо продержаться до того срока, пока он взойдет на престол, а поэт проявит себя героем на Кавказе. О нем уже и теперь ходят легенды, пусть еще немного там пробудет и все переменится окончательно.

№№№№№№

Как медленно не двигалась карета, но добрался он довольно быстро, и предстал перед ней во всей своей беззащитной нелепости, тут можно было вовсе ничего не говорить, но он все-таки пересказал все, или почти все, что там происходило, как обычно стараясь значительно смягчить сказанное, чтобы потом, обрастая слухами и сплетнями, оно не было так ужасно, словно от бабушки можно было что-то скрыть.

– Дожить бы до тех времен счастливых, – заговорила она, как только он закончил пламенную речь.

Она не ожидала много, не думала, что будет так разочарована, когда умрет последняя надежда, но быстро собралась и смогла скрыть то, о чем думала в тот самый момент.

Кажется, она не расстроилась даже, потому что готовила себя к такому исходу. Еще меньше расстроился и сам Мишель, ведь он сделал то, что от него требовалось, не его вина, что вышло не так, как ему хотелось, да и уехать туда, это не самое худшее из всего, что могло с ними случиться. Он давно спал и видел во сне суровые красоты Кавказа, схватки, геройство и даже картины, им еще не дописанные. И Демона, того самого Демона, давно ставшего его сущностью, его радостью и его бедой. Если еще недавно это казалось маской, а сам он персонажем того маскарада, то все давно переменилось, Демон стал его реальностью, его жизнью.