Текст книги "Смерть поэта – Маскарад. Романтизированная биография"

Глава 18 Ангел смерти пролетал

Когда-то прекрасно зная всю историю последних дней жизни Пушкина, Мишель назвал Идалию Полетику ангелом смерти.

В дни траура по нему самому, почему-то вспомнили снова эту странную даму, словно бы она вернулась назад через четыре года, хотя, где она была на самом деле никто не ведал, путешествовала ли по Европе, и гостила в Париже, говорят, она заезжала к своему любимому Дантесу, из дерзости ли и желания быть не такой как все, или просто хотела продолжить интрижки с ним, кто же мог знать это наверняка. Сестра Натальи Николаевны встретила ее радушно, так как почти никто не осмелился бы у них там появится, да и просто считалось это дурным тоном, а она там была, гостила. И если чувство ревности и вспыхнуло в ее душе, то было быстро погашено.

Но и сама Идалия, наверное, удивилась бы, узнав, что в столице упорно о ней говорят. И почему многим казалось, что она была причастна к смерти Мишеля? Кто-то вспомнил их свидание в тридцать седьмом, когда она кокетливо попрекнула его за такие резкие строки, а он сказал ей в ответ такое, что любая другая дама должна была тут же его придушить, отравить, сжить со света.

Говорят, что в глазах ее в тот момент было столько злости, переходящей в ярость, что близкие опасались за его жизнь, и высказывали ему такие опасения, Мишель только усмехался и говорил, что Демон не может бояться Ангела смерти, ну не к лицу ему это.

№№№№№№№№

В свете Идалия появиться не могла никак, но где-то поблизости этот ангел вполне мог пролетать. И князь Петр вспомнил слова Мартынова о том, что он не мог убить Мишеля, потому что стрелял в другую сторону, его пуля просто не могла прилететь в поэта.

А почему бы она не подкупила кого-то из офицеров, у нее было столько любовников. Об этом князь вечером говорил с женой. Вера Федоровна сначала внимательно посмотрела на него, пытаясь понять, шутит ли ее муж или говорит серьезно.

– Да какие шутки, Верочка, ты всех по себе судишь, а разве ты не представляешь, что такое обиженная и оскорбленная дама, она и прежде-то не была никогда примерной и тихой, а уж теперь и подавно.

– А может быть Мартынов и был ее любовником? – спросила она, желая все-таки остановиться на официальной версии.

– Не думаю, что она так низко пала, ты бы посмотрела на этого Мартынова, нет, ей нужен Дантес, и не меньше, говорят, она и теперь с ним на короткой ноге, – князь усмехнулся, – Дантесов на Мартыновых такие фурии не меняют, а вот слова Мишеля она точно не забудет до самой смерти.

Была ли в этих догадках хоть доля правды, кто его знает, об этом мог бы поведать сам Мишель, все видевший, и вряд ли душа его так быстро упокоилась, но он молчал, он пока упорно молчал и даже не снился никому из них. Может, это случится позднее?

№№№№№№

Конечно, в те дни была еще одна вдова, которая не могла не знать и не принять близко к сердцу все случившееся, и это была Наталья Николаевна Гончарова. Она живо вспомнила и строки, обращенные к ее мужу, ее горячо любимому мужу, и последнее свидание с поэтом, а оно на самом деле оказалось последним и все, что он говорил, и все что читал. Она с прискорбием думала, что все в этом мире неизменно повторяется.

– Но он еще моложе, и он так талантлив до гениальности, почему же ему отпущено было еще меньше, – спрашивала она у Василия Андреевича при встрече.

Наталья Николаевна понимала, что если кто-то и может ответить на ее вопросы, то именно он

– Долгая жизнь, это скорее наказание, – махнул рукой тот и явно он говорил о себе самом, – а они оба вспыхнули и погасли, вряд ли могло быть по-другому.

– Но от него не останется даже потомков, – размышляла она, – и кто же теперь, и как же теперь.

Он промолчал, хотя хотел сказать, что от многих из них потомков не останется, и хуже ли это или лучше, как знать, но так распорядился бог и судьба.

Ангел смерти снова пронесся в небесах, унося с собой душу самого лучшего, самого талантливого, и оставляя словесность нашу в пустыне, унынии и печали

Глава 19 Пустыня внемлет Богу

А что же случилось с Мишелем? Мы оставили его на горе Машук в тот самый момент, когда его приятели и противники убедились, что он был убит. Страшная гроза добавила замешательства в их и без того разбитые сердца, и они вынуждены были удалиться, споря по дороге, как они унесут вниз его тело.

Впереди же у него оставалась та самая ночь наедине с подлунным миром и со звездным небом, как только отгремела гроза, небо стало звездным, оставалось только любоваться им, стремительно уносясь в даль. Правда, сначала он не мог понять жив он или мертв, но вскоре понял, что скорее всего мертв, потому что не мог двигаться, и те, кто были с ним ушли, вряд ли живого или даже раненного они бы тут оставили, значит, все-таки убит. Тогда почему же ему кажется, что ничего такого не случилось?

Он старался вспомнить все, что происходило в последние минуты жизни, он вспомнил, как выстрелил в воздух, и Мартышка тоже выстрелил куда-то непонятно куда, но точно не в его сторону, тогда как же он мог умереть, не от разрыва же сердца, не от страха. Он почувствовал, что в груди его была рана, из нее все еще капала кровь, хотя большую ее часть тот ливень успел смыть и смешать с землей.

– Но кто меня убил? – спрашивал он, вспоминая историю об Адонисе, прозвучавшую накануне, тут тоже можно было задавать такой же вопрос, только кому? Небесам или духам ада. И все-таки он хотел знать, что с ним произошло, ему просто необходимо было это знать прежде, чем покинуть этот мир навсегда. Только навсегда ли он все видит и слышит?

Но все-таки кто-то откликнулся – и это был Горный дух, с ним они познакомились раньше.

– Когда ты стольким дамам прекрасным насолил вольно или невольно, то найдется та, которая захочет отомстить, – произнес он, словно бы снова возвращаясь к мифу. Хотя что удивительного, он слышал повествование о прекрасном Адонисе тогда, накануне вечером, где ему еще было быть, как не с ними рядом.

– Императрица, – выдохнул Мишель, он порадовался, что говорить можно было без слов, так значительно легче и проще, тот все слышал и понимал.

– Не обвиняй невиновных, – отвечал Горный

И пришлось поэту перебирать всех тех дев, которые могли затаить на него зло. Список оказался не так и мал, к его удивлению, кто бы мог подумать, что он обидел многих. Нет, были, конечно, но не столько или еще больше, некоторые просто постарались забыть обо всем.

Горный усмехнулся:

– Так нам и до обеда времени не хватит, а там они приедут за тобой, ты называл ее Ангелом смерти, когда погиб Пушкин– подсказал он

Мишель вздрогнул, он и на самом деле не дошел бы до этой дамы в своих воспоминаниях, как странно, что он ней он совсем забыл

– Идалия, – невольно вырвалось у него, – ей мало Пушкина, она и меня не оставила в покое.

– Так надо было думать с кем связываешься, не все же они невинные овечки, женщины порой изменчивы и коварны, тебе ли этого не ведать?

– Но кто же из ее любовников?

– Да какая разница кто, ты знаешь заказчика этого преступления, а исполнители, разве это так важно.

№№№№№№

Если бы у него были силы, то Мишель бы, наверное, расхохотался, но он не стал смеяться, все это вовсе не было смешно, скорее очень грустно. Но что теперь грустить, когда дело сделано. Хорошо, что он узнал главного своего обидчика. И нельзя отрицать, что он сам во всем виноват, что он наговорил ей тогда при встрече, это же тихий ужас.

Горный же не собирался рассуждать, что сделано, то сделано, надо было двигаться дальше, раз на его просторах осталось непогребенное тело, то ему пока бы навести тут порядок, исполнить то, что должно. Ведь ради этого он тут и находится.

– У тебя есть последнее желание, я за этим и пришел, привести к тебе кого-то сюда на последнее свидание, даже у приговоренных есть такое?

Мишель запротестовал, нет и нет, никого из них он видеть не хотел, пусть они запомнят его живым, а не таким и не здесь

Горный спросил во второй раз, словно это было обязательно и без этого он не хотел уходить.

– Хорошо, тогда я приведу его на свое усмотрение, – отвечал он. Каким упрямым был этот дух, он должен исполнить даже то, о чем ты не просишь, исполнить все, что задумано и прописано там, на небесах, или в аду, да какая разница, последнее его не слишком волновало. Ему ли бояться того ада?

Глава 20 Судьбоносная встреча

Горный исполнил то, что он хотел, на лунной дорожке появился легкий и порывистый Пушкин

В тот момент Мишель о нем совсем не думал, как ни странно, в памяти его, словно в вальсе кружились родные и близкие, но Пушкина там среди них не было, потому что он думал о тех, кого оставлял, кто будет горевать после его ухода. Странное волнение охватило душу. Наверное, придется напомнить о себе. Вряд ли поэт мог знать, кто он такой, но Мишель ошибся, тот все знал, посмертная судьба Демона не была от него скрыта вовсе.

Мишелю не пришлось много рассказывать о том, Пушкин был задумчив и немного отрешен, словно он был чем-то недоволен, но слушал внимательно, спрашивал о чем-то, сожалел, что стихи его были так мрачны и печальны.

– Даже в самые темные времена я не мог позволить себе такого уныния, – бросил он в ответ, – ведь это страшный грех, коли нам жизнь подарена.

Мишель мог бы обидеться, но он не обиделся. Он так сжился с поэтом, что тот был ему родным и близким по сути своей.

А вот после этого и прозвучало то, чего услышать он никак не мог, никакой пророк бы не смог предвидеть такого.

– И чует мое сердце, что поэзия наша пойдет по пути Демона. Я поздно о том спохватился, и простите, милый друг, пришлось позаботиться о том, чтобы вы там не задержались слишком надолго. Мне нужно было спасать поэзию. Так что не вините эту милую дурочку, не приписывайте ей того, чего она не совершала, любовников, спрятавшихся за скалой с пистолетом, не было и не могло быть. Я убедился, что еще не разучился метко стрелять, и выпросил это последнее желание у Ангелов, это было не просто сделать, но я сумел обыграть их в кости, так что деваться им было некуда. Идалия ни в чем не виновата, и даже то, что она спит с Дантесом, что сказать, у нее хороший вкус, ведь он красавчик, такого еще заполучить надо.

– Но это не правда, этому никто не поверит, даже если бы мы смогли рассказать об этом на земле, они не поверили бы в то.

– Ну почему же, не все так плохо, твоя бабушка, славная Елизавета Алексеевна не раз повторяла, что все из-за меня, что я погублю и ее ненаглядного Мишеньку, и она была права, все желания сбываются, и это должно было сбыться. Вот мы здесь и постарались, когда поняли, что Мартынов слабак, что он не исполнит того, что должно. Ведь это же не так просто – убить человека, даже на дуэли, я тогда не смог, но теперь исправился, гений и злодейство все-таки совместимы, мне за это придется ответить, но думаю, что я спас русскую литературу от того ужаса, в который ты ее пытался погрузить.

№№№№№№№№№

Но Мишель подумал не о себе, не о Пушкине даже, как странно, что он твердил о другом:

– Значит он будет страдать всю жизнь напрасно? – впервые Мишелю стало жаль Мартышку, он сам чуть не свел того с ума и при жизни столько хлопот ему причинил, так еще и после смерти то же самое? Вот уж точно настоящий Демон.

– Ну почему же зря, – рассуждал Гений, – кто-то же должен был тебя убить, молния и гроза немного припоздала, да и не было на нее никакой надежды, поверить в то, что это сделал я было невозможно, люди верят во что-то более реальное, не все же так проницательны как твоя бабушка, вот он под горячую руку подвернулся, не он так любой другой был бы на его месте, дуэлянты уже не так безгрешны, как кажется, оправданное убийство все равно убийство, а за расправу над чудовищем, за пролитую кровь и Аполлон нес наказание и это правильно, – махнул рукой поэт, он не ожидал, что Мишель станет о кому-то так сожалеть. Вот тебе и демон, странный он какой-то стал после смерти, сентиментальный больно.

– Да ладно тебе, порадуйся, что тебя убил не он, а я, только близкие бывают так жестоки, могут причинить такую боль и страдания, это же негласный закон жизни. Но ты никогда не понимал меня, совсем, ты сотворил в своей душе своего Пушкина, и мне оставалось только возмущаться и думать о мести. Мы на самом деле часто и много убиваем. Так же как Учитель убил наш эпос когда-то, так и тебя, а каков я стрелок-то отменный, ведь это же здорово, ай да Пушкин, не промахнулся на этот раз, и потом, вспомни как ты поступил в бедной императрицей, разве так можно с женщинами, даже не любимыми обходиться, а она ведь страдала, да еще как, в общем, я сделал все для того, чтобы зараза твоего творчества не была столь велика и ощутима, но боюсь, что мне все-таки не так много и удалось. Она все-таки жива и будет жить, это глупо отрицать.

На том они и должны были расстаться. Бог любви убил юного и прекрасного Адониса и был уверен, что поступил он правильно, вот ведь как оказывается может быть. Но разве сама Афродита не превратила такого же Нарцисса в бледный цветок, так что в мире нет ничего нового, все повторяется.

№№№№№№№

Пушкин исчез, оказывается рассвет наступил, и ждать Монго и других офицеров оставалось не так долго. Они должны были забрать его отсюда и похоронить. Но последней его надеждой оставалось то, что бабушка его тут не оставит, что его перенесут в Тарханы, туда, куда он стремился всей душой и телом.

Он, кажется, задремал, если на том свете можно спать, и пробудился, услышав знакомые голоса, первым из всех выделил Монго, тот говорил о чем-то с другими, но разобрать их слов, Мишель как ни старался, все-таки не мог, да и какая разница, о чем они говорили, если этой ночью страшная тайна была раскрыта, и в нее никак нельзя было поверить.

Когда они отправились в путь, кто сопровождал гроб с его телом, все это были только детали, мало его волновавшие.

Так оно и вышло, это пристанище оказалось временным, и скоро ему предстояло путешествие туда, в родное гнездо, где он и должен был упокоиться навсегда. Долго ли коротко ли, время для него перестало течь, они добрались до той самой земли, где все и свершится.

Тарханы, сколько в этом звуке слилось всего для души Мишеля, он был дома, он теперь был дома, скитания завершились.

Уже в Тарханах он услышал голоса Марии и Бабушки и испытал жуткое замешательство и чувство вины перед ними. Они ждали появления Алекс и Евдокии, как он понял из их слов, о Варваре никто не говорил, да и как она могла прийти на его похороны. Это было невероятной дерзостью, на которую она никогда бы не решилась, но и он больше не хотел требовать невозможного, после последней встречи с Пушкиным, он явно стал иным, когда возмущения улеглись, он понял, что гений был прав, это он скорее всего поступал так, как не следовало бы делать, принес всем столько бед и страданий, боли и разочарования. Судьба князя Сергея и Монго еще не понятна, Мартынов темнится в застенках, на лицах его любимых женщин такая застыла печаль, что не передать словами, и это все он…

Кто там был еще и был ли, Мишеля не слишком волновало, что ему до них и что им до него? Все это лишь суета сует и прочая суета. Главное, он вернулся в Тарханы, навсегда, теперь они не смогут не дать ему отставки, они вообще больше ничего не смогут, он победил. Если бы не этот роковой выстрел, сколько бы еще пришлось ему страдать самому и заставить страдать других, что такого он смог бы написать, чтобы приблизить конец света, но этого не случилось и то хорошо, все к лучшему, наверное, так и есть

 
Свидание на Лунной дорожке
 
 
По Лунной дорожке порывисто, быстро
Идет он навстречу, прекрасен, как бог.
И вспомнился снова отчаянный «Выстрел»
И я повторяю: «Не мог он, не мог»
 
 
Злодейство его ли сегодня стихия.
К гармонии души покорно летят
Но выстрел, и падает Демон бессильно,
И молнии блещут, и птицы кричат.
 
 
И он улыбается как-то победно.
– Я смог прекратить эти муки, угар,
Хотя не пройдет для России бесследно,
Но я погасил этот страшный пожар.
 
 
Иначе бы все на пути он разрушил,
Нам Байрона хватит в печальный тот миг,
Уходит в свой рай победителем Пушкин.
А там, среди гор только жуткий Старик.
 
 
Он лишь на портрете останется юным,
Разрушен до срока тот жуткий портрет.
Вновь гусли запели, а скрипки той струны
Оборваны, больше исхода им нет.
 
 
Да, смог он расправиться с Демоном снова,
Сальери пред Моцартом дерзко замрет.
По Лунной дорожке к созвездиям новым
Навстречу он к Демону снова идет.
 
 
И то, что уже никогда не случится,
И свет не увидит в том черном году,
Над пропастью белая, белая птица,
Тот коршун, на крыльях несущий беду.
 
 
Мы знаем, как кончится тот поединок,
Падет от стрелы в море черный колдун.
Все было прекрасно, все было едино.
Случилось все это в том горьком году.
 
 
Гвидон возвращается в мир от иллюзий,
Буян поглотит этот бунт роковой,
А кто палачи там, кто грозные судьи,
Не знаем, и в буре все ищем покой.
 

Глава 21 Голос забытой скрипки

Сколько времени прошло с момента той мистической дуэли, кто знает. Одно только точно известно, это был последний день в жизни Алексея Столыпина – Монго, того самого единственного и верного друга поэта, прошедшего с ним путь от самого начала и до последней минуты жизни. А пережил он Мишеля на 17 лет, половину того срока, когда они были вместе и неразлучны.

За все это время он почти ничего не рассказывал о поэте, не оставил никаких записок, хотя графина Ростопчина многократно его о том просила, умоляла, требовала, но терпеливый и вежливый со всеми дамами, на этот раз он оказался до невероятности тверд, и все время отвечал, что делать этого не станет, как бы кому не хотелось обратного, и это было не только чувство вины за гибель Мишеля, он не хотел, чтобы кто-то еще узнал хоть что-то из того, что было ведомо ему.

– И без меня тут много чего наговорили, мне прибавить к этому нечего.

Произнеся это, он смолкал, подчеркивая, что разговор окончен. Твердости его или упрямству можно было позавидовать.

Графиня печально усмехнулась, конечно, ему было что прибавить, и записки его были бы бесценны, но добиться ничего она так и не смогла, и стала думать, что возможно Алексей знает нечто такое, что могло перевернуть весь этот мир с ног на голову, и именно такую тайну он хочет унести с собой в могилу.

Пробовала поговорить с ним и Алекс, но получила такой же отпор и даже удивилась тому, что Столыпин может быть так упрям, когда все касается близкого и любимого ими человека.

№№№№№№№

В тот странный вечер, когда Монго понял, что настал его через покидать этот мир, где-то вдалеке он услышал голос далекой скрипки, и не сомневался, что это Мишель держит ее в руках и зовет его с собой. Сколько раз слышал он эту мелодию, сочиненную Мишелем в юности, и знал, что никто другой ее никогда не исполнял, только он один в редкие минуты затишья и откровений к ней возвращался.

Испугался ли он, растерялся, обрадовался, да кто же его знает, но наступило какое-то облегчение, словно он итожил безмерно долгую жизнь, хотя по земным меркам она была очень короткой, но если сравнивать с жизнью Мишеля, то все-таки долгой.

– Почему так, – размышлял Монго, – он мог бы столько написать, столько пережить, а его забрали туда, а я просто жил, ничего особенного не сделал и вот ведь остался.

И вдруг ему показалось, что перед ним появился призрак, ведь говорят же, что любимые тени спускаются с небес, чтобы забрать тех, кто должен был покинуть мир. Ну кто же кроме Мишеля должен был за ним спуститься.

Но Монго почти сразу заметил, что это был вовсе не Мишель, тогда кто же. От странной догадки все в душе его похолодело. Это был Пушкин, но почему именно он, они виделись только несколько раз и вовсе не были знакомы.

Он хотел спросить, а тот усмехнулся и подхватил его с собой.

– Твой друг страдает там без тебя, поторопись, вот меня послал, чтобы ты не задерживался.

Монго ни о чем спрашивать не стал и пошел за ним.

– Ты так долго прожил, потому что тебя я не убивал, тут нет моей вины.

Монго в волнении и замешательстве не сразу понял, о чем говорит поэт, а потом прошептал:

– Многие говорили, что он погиб из-за вас, а вы шутить изволите, – не выдержал Монро, он начал о чем-то догадываться.

– Да какие тут шутки, он погиб не только из-за меня, но и от моей пули, гений и злодейство совместимы, как выяснилось, но мне хочется хоть как-то искупить свою вину, вот друга к нему отправляю.

Дальше весь путь они проделали молча. В душе Монго возникли сомнения, неужели Мартынов страдал напрасно, и тогда говорил правду, а она была в том, что он не убивал Мишеля. И они не то, чтобы не верили ему, просто отмахнулись как-то не желая вмешиваться во все и разбираться.

Теперь Монго казалось, что часть тайны о том, что Мартынов не убивал он знал всегда, не потому ли отказывался от мемуаров и ничего никому не рассказывал?

Но он ничего не мог знать, он просто не хотел говорить всему миру об их жизни, берег память о Мишеле.

Далеко -далеко звучало скрипка, именно туда и устремились две тени навстречу вечности.