Текст книги "Вначале будет тьма // Финал"

Санкт-Петербург. 26 дней до финала

Что-то было не так.

Царь это почувствовал сразу же, как только густой воздух стадиона вспорол свисток арбитра, и Остапченко, с небрежной легкостью отобрав мяч у двухметрового черного великана в темно-синей форме, напролом ломанулся во вражескую штрафную. В своей обычной манере первый раз он атаковал не всерьез, не затевая никаких комбинаций, а просто прощупывая соперника и вообще давая знать – и чужим, и своим, – кто на поле настоящий хозяин. Зная об этом, трое полузащитников хоть и побежали следом занимать позиции для перепасовки, но по всему было видно, что они в успех этой атаки не верят и экономят силы для долгой игры, которая только началась.

А потом произошло вот что: подбежав к штрафной, на страже которой, как здоровенные черно-синие овцы, уже толпились семь из десяти полевых игроков сборной Нижней Вольты, обойдя одного, потом второго – и понимая, что дальше уже никак, Остапченко «на дурачка» выпнул мяч вправо. И дурачок сыграл! Никем опрометчиво не прикрытый, Баламошкин принял пас, немного повозился с мячом и, когда до него уже почти добежали, с ходу, явно не глядя, отправил его сильным ударом куда-то в сторону ворот.

Царь, который сразу решил, что ветеранский статус позволяет ему в пробную атаку не бегать, наблюдал происходящее с середины поля: перелетев по низкой дуге над курчавыми головами, мяч приземлился точно в ноги того же Остапченко, который успел за эти мгновения добежать до нужной точки метрах в пяти от левой штанги – и был открыт совершенно. «Будет класть в дальний верхний угол, такой хрен возьмешь», – мелькнуло в голове у Андрея. (Сам он сделал бы именно так.) И тут Евгеша в последний момент словно запнулся одной ногой за другую, погасив обманный замах, и легонько пихнул мяч в сторону ближайшей штанги.

Вратарь увидел это уже в полете: клюнув на маневр Остапченко, он прыгнул в правую девятку, надеясь пересечься с траекторией мяча. Следующие полторы секунды, исключительно удачно взятые оператором крупным планом, потом не раз и не два крутили в замедлении во всех футбольных, околофутбольных и вовсе не футбольных передачах. Они же мгновенно разошлись по интернету доброй сотней гифок: номером один была, конечно же, та, в которой безвестный сетевой остроумец заменил головы игроков африканской команды на розовые бошки покемона Слоупока, подвесив рядом с каждой по смешной реплике. Правда, изрядная часть народного творчества двинулась во вполне предсказуемом направлении, разместившись на шкале расизма от почти невинных намеков (кто-то весьма талантливо заменил Остапченко на льва Бонифация в полосатом слитном купальнике) до совсем уж подсудных анимашек; автора самой одиозной, за которую банили даже на форуме «Бистро “Нигилист”», и в самом деле как-то невероятно быстро вычислили, взяли за задницу, тут же дали год условно, сняли в серии покаянных интервью и даже привели на ток-шоу Канарского. Тот, впрочем, лютовать не стал: пожурил по-отечески и привел в качестве примера покемонскую гифку: «и смешно, и ни один африканский футболист при съемках не пострадал».

Но кадры и впрямь были роскошные: плавно взмывающий по диагонали, еще тянущий вверх растопыренные резиновые пятерни, но – и это было отлично видно по лицу – уже успевший все понять голкипер. Бегущие гораздо быстрее мяча, но все же не успевающие буквально несколько сантиметров темнокожие футболисты с выразительно-яркими белками глаз. Стоящий в подчеркнуто расслабленной позе Остапченко. И, конечно, сам мяч, медленно, нехотя ползущий по зеленым полосам и пересекающий линию ворот у самой штанги.

Стадион, который за прошедшие с начала матча полминуты еще не успел как следует разогреться и раскричаться, словно поперхнулся чем-то и заглох. А потом заорал так, что Царьков ощутил слабое, но все же отчетливое подобие взрывной волны. Цифры на табло сменились – 1:0, и крик, который, казалось, и так уже достиг разрешенного физикой предела, стал еще громче, а потом превратился в скандирование: «Рос! Си! Я! Рос! Си! Я! РОС!!! СИ!!! Я!!!» На огромном экране уже повторяли короткое путешествие мяча по прямой, а потом взяли крупным планом Остапченко: тот не стал устраивать победный забег, а дал широкую неторопливую дугу по штрафной, приобняв стоявшего возле правой штанги вратаря (единственного белого в команде соперников) и обменявшись быстрым рукопожатием с Арти Фишалем – капитаном сборной Нижней Вольты, тем самым гигантом, у которого отобрал мяч на первой секунде игры.

«Похоже, и правда разложим всухую Маму-Африку», – подумал Царьков, повторяя слова из короткой напутственной накачки, устроенной Еремеевым перед матчем. И тут же почувствовал, что сам в это не верит ни на грамм. Он повернул голову, отыскал глазами тренера – тот размеренно тряс над головой сцепленными руками, всем своим видом показывая, что рад, конечно, но вовсе не удивлен произошедшим. Неожиданно Андрей понял, что Еремеев чувствует сейчас то же самое. Чувствует, что что-то пошло не так с самого начала. Та же самая неуверенность странным образом просвечивала сквозь победные жесты тренера, читалась на лице. И даже еремеевская лысина, которой полагалось сейчас сверкать трофейным золотом, бликовала в лучах июльского солнца коротко и тревожно. Царь перевел взгляд на Арти, который после остапченковского рукопожатия так и стоял на месте. Странно, но тот вовсе не выглядел расстроенным. Скорее у него был вид человека, занятого чем-то непонятным со стороны, но очень важным. Несколько секунд чернокожий капитан внимательно к чему-то прислушивался, потом закрыл глаза, повернул голову вбок, словно настраиваясь на пойманный источник звука, и весь вдруг напружинился, расправил мощные плечи, протянул длинные руки вдоль туловища, растопырил пальцы. Ступни Фишаля едва заметно вздрагивали под слышный лишь ему одному ритм.

Хотя нет, не только ему. Сквозь нечеловеческий рев стадиона, который пока и не думал стихать, Андрей вдруг услышал их впервые. Смутный, едва различимый рокот – глухой, но ритмичный, бесконечно зацикленный, словно далекий гром, пойманный в исполинское беличье колесо где-то на самом горизонте. Царьков с его списком больших игр прекрасно знал, какие шутки иногда шутит акустика огромных стадионов, набитых людьми, слитно орущими в экстазе и ярости. Раскатываясь над полем, звуковые волны накладываются друг на друга, интерферируют, создавая подчас пунктиры из бешеной артиллерийской канонады с почти полной тишиной в промежутках. Но то, что он услышал сейчас, не было похоже ни на что. Оно было настоящим. Оно вызывало в нем какие-то странные ощущения, совсем новые или забытые наглухо, но при этом очень простые. Элементарные. Царькова настиг приступ синестезии: он вдруг ощутил на губах, на языке сухой вкус обесцвеченной солнцем саванны с бродящими по ней хищниками и добычей, вдохнул инстинктивно раздувшимися ноздрями густой запах жизни и смерти – будоражащий и пугающий до одури запах женского тела, подлинный, глубинный, из той самой главной его точки, где начинается вообще все, включая самого Царькова, и чем все неизбежно кончается. Запах…

Мощный шлепок сзади по правому плечу оборвал морок. Андрей повернулся: перед ним, вызывая как раз уже вполне знакомые обонятельные ощущения, стоял раскрасневшийся Остапченко и улыбался.

– Чего завис, Царьков? – «Царем», в отличие от остальных членов команды, украинец его никогда не называл, только по фамилии. Пытался пару раз ввернуть «Царька», но, когда Андрей его сразу переспрашивал – что? кто? – тут же говорил, что тот просто ослышался, радостно добавляя, что старость, ясен перец, не радость. – Думаешь, чем огородик свой засеять на пенсии?

– Цыбулей, б…! – грубо ответил Царь, с удовольствием отметив, как тут же осекся и молча отвалил форвард. Прозвучал свисток: игра, так удачно начавшаяся для Сборной, продолжилась. Андрей вновь отыскал глазами Арти, но тот уже не стоял и не вибрировал, а бежал к центру поля, что-то объясняя своим полузащитникам и вовсю жестикулируя.

Первый тайм закончился со счетом 3:0, причем два следующих гола оказались еще более оскорбительными, чем первый. Казалось, с каждой минутой африканцы, которых за серию неожиданно успешных игр называли не иначе как «чудо-мальчиками» и «сенсацией сезона» (называли, понятно, не у нас, а там), разучивались играть: с середины тайма наши почти непрерывно паслись в штрафной соперника. На 24-й минуте проскочивший через защиту Феев тремя танцевальными движениями обошел бросившегося на него в отчаянии вратаря и вместе с мячом попросту вбежал в ворота. А третий гол, приключившийся за три минуты до перерыва, стал и вовсе анекдотическим. Дело было так: добежав с мячом почти до ворот, но не рискуя бить по ним из-за столпившихся на линии удара защитников, Царь пасанул Остапченко, только что вкатившемуся в штрафную на всех парах и практически открытому. Тот влепил с ходу – и попал в перекладину. Отскочив от нее, мяч дал артиллерийской мощности подзатыльник вратарю, вышедшему из ворот навстречу угрозе. Нелепо размахивая руками, голкипер полетел носом в траву, а мяч – туда, откуда его жертва только что вышла. Точно в середину ворот.

Тому, что началось на трибунах, даже бывалый Царьков не смог подобрать адекватного названия. Больше всего подходило слово «истерика», но в истерике всегда есть элемент смешного и жалкого – а когда в ней одновременно заходятся почти сто тысяч, жалким (и очень уязвимым) скорее почувствует себя тот, кто к ним еще не присоединился. Этому почти никто не мог сопротивляться даже на поле: Царь впервые видел вживую, как работает человеческий инстинкт самосохранения. Волна общего психотического веселья на несколько секунд накрыла игроков, причем буквально всех, включая нижних вольтийцев. Но вот на Арти она не подействовала никак: тот снова стоял в знакомой напряженной позе, ретранслируя своим телом неизвестно откуда звучащий барабанный бой. И бой этот, в чем Андрей был готов поклясться, после каждого гола становился не то чтобы громче – явственней.

Когда команда возвращалась на поле после перерыва, выслушав речь Еремеева, в которой неизбежная мантра «не расслабляться!», мощно сакцентированная на ударном матерном слоге, прозвучала ровно двадцать один раз, Царьков намеренно помедлил, чтобы оказаться последним. И не ошибся: тренер легонько придержал его за локоть.

– Ты слышал. – Как вопрос это даже не звучало, Еремеев с Царьковым давно уже научились многое понимать друг у друга с минимумом слов. – Что это за фигня, как думаешь? И ты видел, как этот их Фишер дергался каждый раз?

– Слышал, Виктор Петрович. Я думаю, это их поддержка на гостевой трибуне во что-то лупит. В эти, как их там, тамтамы свои и вувузелы. Просто с поля не видно. А главный что-то вроде ритуального танца исполняет в ответку: дескать, спасибо, черные братья. Еще не вечер.

– Именно, что еще не вечер. Ладно, догоняй своих. И вот еще что… не расслабляться!

Царьков кивнул и побежал к светлому проему выхода на поле – навстречу реву толпы, рокоту невидимых тамтамов и дурным предчувствиям.

Если бы на стадионе нашлось вдруг существо, незнакомое с правилами футбола (например, гипотетический инопланетный разум) и пытающееся вывести их эмпирически на основе наблюдений, оно, скорее всего, пришло бы к выводу, что в перерыве между таймами земляне меняются не воротами, а формой и заодно с ней – кожным покровом. С самого начала мяч плотно засел в той же половине поля, что и в первые 45 минут, только наседали теперь черно-синие, а отбивались от них – бело-красные.

Никто не понимал, что происходит. Нет, Сборная вовсе не расслабилась и не стала вдруг играть хуже. Все выкладывались по полной. Но вот африканцы… африканцы теперь летали – не по полю даже, а скорее над полем, легко отталкиваясь от зеленой плоскости носками бутс, словно ожившие статуи древних богов, выточенные из драгоценного эбенового дерева. Неутомимые, безупречные и кроткие.

Да, кроткие. Андрей вдруг с удивлением понял, что не помнит, чтобы за весь матч кто-то из вольтийцев пытался сыграть хоть немного жестко. Даже вступая в противоборство за мяч, они ни разу не попытались пихнуть противника локтем или сделать подкат – нет, они просто преследовали его, терпеливо ожидая, пока тот совершит ошибку. Так они делали в первом тайме, так делали и сейчас – но теперь результат был совсем иным. Что-то изменилось после перерыва. На поле, над полем, в отяжелевшем уже грядущей ночью небе, всюду, везде. Бой тамтамов, по-прежнему едва слышный, звучал теперь не смутными раскатами где-то у горизонта, а квантовал пространство здесь и сейчас победным боевым ритмом.

Черно-синие вовсе не стали играть лучше: просто теперь правда была на их стороне. Правда несправедливо униженных. Пропущенные ими удары были так оскорбительно нелепы, а бесноватое веселье толпы так издевательски безжалостно, что чаши невидимых весов дрогнули и сместились. Понимание этого пришло к Царькову внезапно и целиком, как мистическое озарение. И сразу же его пронзило чувство острой обиды – детской, до слез, до разбитых о стенку кулаков. Каким-то непостижимым образом негры забрали то, что до этого по праву принадлежало только нам.

Дальше началось неизбежное. Атаки шли одна за другой, и защита не успевала отразить каждую. Первые два мяча можно было взять – и Давыдов их взял. Взять третий было нельзя, и Андрей с почти религиозным чувством наблюдал, как Иван отбивает его в невозможном, даже каком-то нечестном прыжке. А потом, на 55-й минуте, не помогло и это. 3:1. Странно, но африканцы не стали устраивать кучу-малу, бросаться друг на друга в подпрыге и раскатывать по траве на коленях. Вместо этого они подбежали к своему капитану, встали в тесный круг лицами внутрь, обнялись за плечи, прикоснулись головами – и тут же разбежались. Ни криков, ни поднятых рук, ни даже улыбок: на темных лицах застыло спокойное и покорное выражение.

На 62-й минуте Валик Рожев сумел выковырнуть мяч у вражеского полузащитника и закинуть его в центр поля. Нготомбо, Феев и Остапченко бросились в контратаку – молниеносную, без какой-либо тактики, на чистых инстинктах. Точная распасовка, передача мяча, удар с лету – и белая сфера, словно приподнятая чьим-то легким дуновением, проносится в сантиметре над перекладиной. Еще через несколько минут Царь сорвал себе дыхалку, и остаток тайма слился для него в нарезку из мучительных перебежек, режущей боли в груди и мутно-красного отчаяния.

На Давыдова было страшно смотреть и еще страшнее его слушать. Он метался в воротах, падал на мяч всем телом, прыгал, вертелся волчком, выбрасывая спирали горячего пота, а в общении с защитниками перешел на непрерывный хриплый мат. Он отбивал, ловил, вынимал, хватал и тут же вышвыривал – но все-таки он не успевал. 69-я минута: мяч, закрученный Арти в левый верхний угол, ложится в него, как в русском бильярде, вратарь делает безупречный бросок вправо. 3:2.

Царьков перестал слышать трибуны. Их разочарованный рев стал для него чем-то фоновым, почти несуществующим. Теперь он слышал только тамтамы и совершенно не удивлялся тому, что бег, удары по мячу и вообще все движения игроков на поле, включая его собственные, и даже боль в висках точно ложатся на их пульсирующий ритм.

За пятнадцать минут до конца тайма вольтийцы сравняли счет, перебросив мяч вдоль ворот и вколотив его с полутора метров рядом со штангой (Давыдов даже не стал дергаться в ту сторону). К этому моменту Царьков уже едва держался. Потом было подряд два удара по воротам, которые Иван взял, и одна контратака, которая захлебнулась быстрее, чем у Царя снова кончилось дыхание. А потом арбитр прислушался к невидимому наушнику и дунул в маленький черный предмет, болтавшийся у него на шее. По случаю зашкалившей за 35 градусов жары в игре объявили трехминутную водяную паузу.

Когда команда доковыляла до своих ворот, куда стюарды подкатили целую тележку плаcтиковых бутылочек с изотоником, лысая голова Еремеева уже тускло мерцала рядом с воротами. Давыдов молча повалился у штанги, свернулся в позе эмбриона и прикрыл лицо резиновой ладонью, урывая максимум отдыха от передышки. Остальные молча стояли, всасывая жидкость, тяжело дыша, старательно не глядя на Еремеева. Но криков, вопреки ожиданиям, не последовало. Молча обведя глазами ссутуленные фигуры игроков, он коротко приказал: «Царьков, Остапченко, подойдите», – и как только они приблизились, заговорил тихо, непрерывно теребя себя за нос указательными пальцами сложенных замком рук. Царь прекрасно понимал смысл этого жеста: тренер прикрывался от липридеров.

– Пасите Фишера. Ни на шаг от него. Не знаю, как они это делают, но он точно главный. Провоцируйте, доводите. Остальные похер. Пусть он сделает ошибку. Сделайте так, чтобы он ее сделал. Игру надо переломить, – внимательно смотрящий на тренера Царьков не видел, как сверкнул глазами при этом слове Евгеша. – Все, вперед.

Кошмар продолжился. Черно-синие давили еще сильнее, и если бы не Давыдов, похоже, сумевший каким-то непостижимым образом восстановиться, две минуты полежав у штанги, счет изменился бы уже на 80-й. Но он взял. Как взял и крученый удар Арти с дальнего угла штрафной на 82-й.

Андрей, принявший слова тренера за что-то вроде легкого бреда, возникшего по причине крайнего расстройства, с удивлением наблюдал за Остапченко, который исполнял еремеевский наказ во всей буквальности. Полностью забросив любые попытки устроить контратаку, он бегал за Фишалем по пятам, лез под ноги, мешал пасам и нарочито неуклюже, грубо пытался отобрать мяч. В этом даже была своя странная красота: каждый раз, затевая подкат или жесткий прием против чернокожего капитана, форвард останавливался в миллиметре от нарушения. Третьим в этой странной игре очень быстро стал главный арбитр, красный от беготни и от злости, мечтающий влепить Евгеше горчичник, а еще лучше – сразу же красный подсрачник.

Арти казался неуязвимым. Он носился по полю, уворачиваясь от остапченковских психических атак, которые становились все более рискованными, с каким-то невозможным, нечеловечески покорным спокойствием. И только на 89-й минуте, когда Евгеша обозначил особенно наглый атакующий маневр, лицо негра вдруг исказила гневная судорога, он сердито сверкнул зубами и белками глаз и прошипел что-то неслышимое и непонятное. Тамтамы вдруг сбились с ритма, зазвучали глухо и неверно. И вместе с ними сбился с ритма своего божественного бега и сам Арти: запнувшись на ровном месте нога за ногу, он сделал несколько вынужденных неуклюжих шагов, избегая падения.

То, что произошло после этого, Андрей Царьков запомнил очень хорошо.

Воспользовавшись ошибкой противника, Остапченко мгновенно забрал мяч, но, вместо того чтобы тут же пасануть открытому Нготомбо, выгодно маячившему в середине поля, неторопливо повел его по дуге вокруг вражеского капитана. Тот кинулся за форвардом; Царь сообразил, что именно этого Остапченко и добивался. Сначала Арти пытался вернуться к прежней своей тактике: ровно бежал рядом с нападающим, не делая никаких попыток отобрать, дожидаясь ошибки соперника. И Евгеша сделал ошибку – почти сделал, в самый распоследний момент сняв мяч буквально с ноги африканца.

И еще раз. И еще.

Четвертого хода в этой игре в поддавки Арти дожидаться уже не стал. Взяв чуть в сторону от набравшего приличную скорость Остапченко, он сделал мощный подкат. Евгений, до этого словно не замечавший атаки, высоко подпрыгнул, зажав мяч ступнями, и выбросил его в сторону. А потом приземлился правой бутсой прямо на коленную чашечку Арти.

Впоследствии Царьков, находившийся в тот момент примерно в пяти метрах от противников, смог себя убедить, что раздавшийся хруст ему послышался. По всей видимости, так оно и было, потому что никакого перелома действительно не оказалось. Разрыв мениска, разумеется, был, но, в принципе, Фишалю повезло, если, конечно, это слово вообще применимо к подобной ситуации. (С другой стороны, если подумать, лишь к подобным ситуациям оно и применимо.) Главврач Тоткинской, куда Арти увезли прямо с поля, уже на следующий день уверенно заявил: меньше чем за год тот полностью восстановится и сможет продолжить карьеру.

Но Арти Фишаль еще не знал о своем сравнительно благополучном будущем и занимался неотложным делом: корчился на траве от боли. Истерично взвизгнул свисток арбитра: его владелец бежал прямо на форварда, глядя на него с ненавистью и выковыривая что-то на ходу из нагрудного кармана. Но Остапченко не обращал на судью никакого внимания, он с потрясенным видом стоял над поверженным гигантом, закрыв нижнюю часть лица руками. Со всех ракурсов – а сейчас он был в фокусе доброго десятка камер, – русский форвард выглядел как человек, пришедший в ужас от того, причиной чего, пусть и ненамеренно, он только что стал.

Не добежав до Остапченко нескольких шагов, арбитр вдруг резко затормозил, прижал левую руку к уху, повернул голову, явно кого-то внимательно слушая. Правая рука, наполовину вытянувшая флюоресцентный красный прямоугольник из кармана черного поло, застыла. Постоял несколько секунд (к Арти уже подбежали медики, дали воды, зашипели хлорэтилом), смерил украинца потускневшим от сдерживаемой ярости взглядом и, резко задвинув карточку обратно, склонился над лежащим. «Он все понимает. Понимает, что Остапченко сделал это нарочно, но формально предъявить ему нечего, даже горчичник за опасную игру не дашь. Формально он собрался пасовать с ходу, а Фишер сам вкатился под бутсу. Не придерешься». Форвард стоял в прежней сокрушенной позе, но Андрей знал, знал наверняка, безо всяких сомнений, что именно тот скрывает под пальцами.

Он приблизился к Арти, вокруг которого уже столпились обе команды. Незадолго до матча Царьков внимательно изучил досье, собранное на игроков соперника, прежде всего – на самого Арти Фишаля. Кроме феноменальной выносливости и умения наносить неожиданно мощные и точные дальние удары, тот успел прославиться еще одним своим качеством. Капитан вольтийцев исключительно талантливо умел изображать невыносимую боль после любой травмы. К досье прилагалась нарезка из видео, где двухметровый африканец катался в агонии по полю, вырывая траву целыми клоками, и скриншот статьи с какого-то англоязычного сайта, остроумный заголовок которой Царькову хорошо запомнился: «ArtieFischal free kick decides the match»[2]2
  Искусственный штрафной удар решает судьбу матча (англ.)


[Закрыть]. Из текста становилось понятно, что вольтийцы вышли из своей африканской группы именно благодаря штрафному, назначенному судьей после особенно яркого перформанса Арти под конец матча.

Но сейчас этот талант был Фишалю без надобности. Он лежал почти неподвижно, выгнувшись дугой, глубоко вогнав пятки своих бутс в травяное покрытие, протянув руки вдоль тела, непроизвольно сжимая и разжимая длинные пальцы. Его ярко-белые зубы были стиснуты в страдальческой гримасе. От невыносимой боли негр побелел прямо на глазах, словно присыпанный гипсом.

– Смотри, как перекрасился, – послышался справа знакомый голос. Андрей повернул голову: Остапченко стоял совсем рядом, по-прежнему прикрывая рот руками, и говорил так тихо, что услышать его мог один лишь Царьков. – Еще одного так же подкую, и будет как в сборной лягушатников.

Царя замутило, рот мгновенно наполнился горькой слюной, он наклонился, долго плюнул в траву. И тут же понял, что вокруг теперь тихо. Трибуны, разумеется, бесновались вовсю, сильнее, чем он мог припомнить, – но они были не в счет. Тамтамы над полем замолчали навсегда.

Через две минуты, которых хватило, чтобы унести Фишаля на носилках и выставить замену, арбитр добавил пять минут времени и продолжил матч. Остапченко тут же завладел мячом и вместе со своей ударной тройкой бросился к дальним воротам сквозь оборону африканцев, которые, кажется, даже не пытались делать вид, что сопротивляются. Царь смотрел совсем в другую сторону: он все искал глазами Еремеева – и никак не находил. Когда через минуту стадион взорвался торжествующим ревом, Андрей даже не обернулся.