Текст книги "Вначале будет тьма // Финал"

– Любые резкие изменения государственных границ, неважно каких, территориальных или экономических, – это всегда война и всегда кровь. Причем если война сегодня часто бывает виртуальной или, как говорят у вас… у нас, гибридной, то кровь всегда настоящая. Поэтому мы считаем, что сложившийся статус-кво в мире надо сохранять изо всех сил, пока государства не одряхлеют и не изживут себя сами. Зовите нас консервативными анархистами, только, ради бога, не вздумайте путать нас с этими тупыми ублюдками либертарианцами, которые так любят рассуждать о невидимой руке рынка за бокалом био пино-нуар из винограда, собранного поляками-поденщиками на склонах Бургундии, или за чашкой букамаранги, в мешке с которой приехала заодно и пара упаковок колумбийского белого. И как же пронзительно они начинают визжать, когда эта самая невидимая рука вдруг подгребает их за бледные жопы! – Депардье выхватил из кармана тот самый носовой платок и трубно высморкался. – Действуя на благо человечества, мы выбираем le moindre des maux, меньшее из зол. Уже много лет мы не даем ни одному из государств стать слишком сильным. Мы помогаем ослабевшим подняться на ноги, чтобы их не затоптали, и вредим тем, кто становится чересчур сильным и чересчур наглым. Кстати, – актер улыбнулся с явным лукавством, – тот… запомнившийся местным визит два года назад был связан именно со второй ситуацией. И надо сказать, что все в итоге прошло как по маслу. Рассказывать о желании того типа я не имею права, не могу даже намекнуть, но что касается нашего задания, то о его выполнении тут же узнал весь мир.

Старик между тем закончил растирать желтки, поставил плошку на стол и зашаркал к очагу с ложкой наперевес. С ложки падали, растягиваясь и поблескивая, длинные сопливые капли, попадая в основном на его пончо. Зачерпнув варева из горшка, он вернулся к доске, вылил все в плошку и быстро перемешал. Потом взял бутылку с самым темным содержимым и щедро разбавил полученную смесь. В воздухе запахло горячим спиртным, желтками, мятой и, кажется, чем-то вроде шалфея. Председатель еще раз быстро перемешал состав и начал неторопливо выставлять перед собой в ряд глиняные кружки. Одну, две, три, четыре, пять…

– Простите, что повторяю вещи, наверняка известные вам гораздо лучше, но сила России никогда не была ни в экономике, ни в нефти, ни в науке, ни даже в армии. Более того, были моменты, когда нам приходилось не то что помогать, а, скажем так, корректировать вашу экономическую ситуацию. Но парадоксальным образом это не делало страну сильнее, скорее даже наоборот. И лишь недавно мы поняли, в чем заключается настоящая сила, можно даже сказать, суперспособность вашей страны. Вернее, в чем заключаются условия для ее проявления. Ваша суперспособность – это абсолютное презрение ко всему материальному, причем не индивидуальное, а самое массовое, в масштабе всей нации. А высвободиться она может только тогда, когда между материальным и духовным возникает мощнейший градиент, неимоверное напряжение, как на поверхности черной дыры. Именно так сейчас и происходит: ваша экономика, ускоряясь, бесконечно падает в то самое место, где, выражаясь образно, солнце не светит, а ваш дух – тоже с ускорением, растущим от победы к победе, – воспаряет все выше. И чем бесполезней с материальной точки зрения эти ваши победы, тем мощнее они действуют. Что будет, когда атомные силы русского мира не выдержат и его дух оторвется от всякого материального притяжения, хотя бы и на краткий срок? Мы оба помним, как это бывало в прошлом, но предсказать то, что будет сейчас, это знание нам никак не поможет. В сингулярности никакие правила и закономерности не работают.

Разлив душистое варево в кружки перед собой, старик сложил руки на груди и замер. Бросив на него взгляд, Депардье заторопился.

– Сейчас ситуация опасна, но пока обратима. Но если российская сборная выиграет в финале… Впрочем, я и так сказал довольно. Добавлю лишь, что никак не пытался повлиять на ваше решение, да это и невозможно. Вы все сделаете правильно, я знаю. Наша встреча почти закончена, осталось соблюсти лишь одну традицию, небольшую, но важную. Comment on dit? Ах да, «на посошок»!

Депардье подвел Еремеева к барной доске с кружками, перед которой уже стояли в ряд слева направо Михалков, Китано и Керри, сам встал четвертым, а тренера поставил замыкающим. Брандо плавным, каким-то церковным движением взял первую кружку, подержал в руке, словно согревая, и протянул русскому режиссеру. Тот с почтением принял сосуд и выпил до дна, не отрываясь.

– Тут есть один важный момент, – раздался шепот в левом ухе Еремеева. – Чем больше своего, личного вложит Председатель в напиток, тем большую честь он окажет тому, для кого он предназначен. Есть мнение, что в современной мировой геополитической обстановке персональное благорасположение старого борова является высшим достижением для человека с любым социальным статусом. Согревающий жест – это довольно высокий уровень.

Видимо, Китано не был в настоящий момент у Председателя в особой милости, потому что тот просто протянул ему вторую кружку, ничего с ней не делая. Японец принял ее с той же почтительностью, что и Михалков, и тоже выпил одним махом, но Еремееву показалось, что на его непроницаемом лисьем лице мелькнула тень неудовольствия. Зато Керри, кроме продолжительного согревающего жеста, удостоился постукивания пальцем по ободку своей кружки, и, принимая ее, впервые улыбнулся по-настоящему. С этой улыбкой тренер узнал бы его мгновенно.

Брандо тем временем уже снова тянул руку к столу. Взяв предпоследнюю кружку, он протянул ее Депардье подчеркнуто небрежным жестом, но когда тот со сдавленным вздохом потянулся было за ней, вдруг отдернул руку с кружкой, выпростал вторую из-под пончо и долгим движением обмакнул в нее сложенные вместе указательный и средний пальцы. Закончив эту процедуру, Председатель церемонно подал освященный напиток галлу. Депардье, к этому моменту уже дышавший так шумно и глубоко, что полностью заглушил своим винным выхлопом сложный запах смеси, вдруг упал на одно колено (громко икнув при этом), принял двумя руками глиняный кубок и, тряхнув остатками своей знаменитой гривы, торжественно опустошил его одним долгим глотком. Еремеев не смотрел на остальных, но явственно ощутил, как на соседе скрещиваются три жгучих рентгеновских луча зависти.

А дальше произошло вот что. Обеими руками Председатель взял со стола последнюю кружку и поднес ко рту, словно собирался выпить из нее сам (Еремеев сначала так и подумал; возможно, гостям клуба «посошок» не полагался). И замер в этой позе, закрыв глаза. Так прошло не меньше минуты, в течение которой никто в комнате не сказал ни слова и не шелохнулся. А потом старик издал громкий раскатистый храп. «Уснул стоя, как конь! – мелькнуло в голове у тренера. – Сейчас хряпнется». Но старик неожиданно распахнул глаза, приоткрыл рот, вытащил кончик свернутого трубочкой языка и наклонил голову – и Еремеев понял, что это был вовсе не храп. С языка Председателя сорвался огромный пенный комок слюны и исчез в кружке. Неотрывно глядя Еремееву в глаза, Брандо протянул щедро приправленный напиток русскому тренеру. Тот машинально принял теплый глиняный сосуд.

– Le sygile suprême, mon Dieu![26]26
  Высший сигул, мой Бог! (фр.)


[Закрыть] Высочайшая честь! – Депардье торопливо шептал ему прямо в ухо, касаясь его губами. – Друг мой, если бы я так не любил все русское, я бы сейчас вас возненавидел… Что вы ждете? Пить все необязательно, достаточно просто пригубить…

Давным-давно, в другом веке, в другой стране и в другой жизни тренер их городского футбольного клуба Рудольф Михайлович, увидев как-то в раздевалке Витю Еремеева, читающего в одиночестве учебник по теории футбола (другим ребятам такая ерунда в голову не приходила: они посвящали все доступное время отработке ударов и приемов отбирания мяча), подошел к нему: «Витя, я тебе прямо скажу: парень ты перспективный. Вдумчивый. А главное, выносливый, как битюг. Только тормоз. Ты, когда думать не успеваешь, и не думай. Просто делай. Думать будешь потом, оно у тебя быстро-то не получается. Да и не страшно». И сейчас мозг Еремеева, заключенный в гулкую черепную коробку, вложенную в странный дом с поющими окнами, стоящий на крохотной каменной площади неизвестного перуанского городка, прицепившегося на высоте трех километров к склону черной горы, окруженной океаном желтого тумана, – мозг этот сработал в точном соответствии с советом Михалыча. Только что Еремеев стоял с полной кружкой в руке, глядя в глаза невероятному старику, который должен был быть мертв уже пятнадцать лет – а теперь кружка по-прежнему у него в руке, но уже пустая, а перед ним – страшная слепая голова древней статуи, сделанной из глянцевого желтого мрамора, который пузырится у нее в ноздрях и стекает на пончо долгими вязкими струями.

Даже оконный писк, казалось, боязливо затих. Слева, откуда только что исходило столько шума, царило полное молчание, но Еремеев не поворачивал головы. Он стоял и ждал, глядя только на Председателя.

– Кха! – На губах у того вздулся и тут же лопнул огромный сопливый пузырь.

– Кха! Кха! Кха! – Старик наклонился через стол, вытащил из-под пончо правую руку и сильно хлопнул Еремеева по плечу. – Кхаааа! О-сом!

Слева грянул многоголосый хохот, и тренер наконец оторвал взгляд от старика. Депардье ржал громогласно, закинув голову, японец заливался своим лающим смехом, сквозь который пробивалась тонкая михалковская фистула. Керри сидел прямо на полу, закрыв лицо руками и содрогаясь: со стороны могло показаться, что он рыдает от нестерпимого горя. Но звуки он издавал совсем не горестные.

Первым с приступом веселья справился Депардье. Вытащив из кармана свой безразмерный платок, он протянул его Председателю, а потом шагнул к Еремееву.

– Спасибо, Виктор Петрович! Вы полностью оправдываете наши ожидания. К сожалению, заседание клуба заканчивается, и нам пора прощаться, – на этот раз он ограничился крепким рукопожатием. – Уверен, мы с вами еще увидимся. И очень скоро.

Снаружи было уже совсем темно, безлунно и довольно холодно. Развратно пахло чем-то цветущим, вовсю орали местные высокогорные сверчки, а в левом ухе у тренера звенело. Шагая под незнакомыми глифами южных созвездий на желтый свет фар, Еремеев вдруг понял, что за весь вечер, с самого своего пробуждения от кошмара, не сказал ни слова.

Москва. 4 дня до финала

3 июня

На днях мой племянник Матис решил вдруг выяснить, почему я занимаюсь спортивной фотографией. Я собирался отделаться чисто прагматическим ответом, но быстро переключился на то, как я начинал семнадцать лет назад. Матис минуты три терпеливо слушал, после чего остановил меня и с высоты своих тринадцати посоветовал – что бы вы думали? – вести блог. Когда я спросил, чем его не устраивают мои Tumblr и Instagram (как-никак, 260К подписчиков), он вкрадчиво объяснил, что там я показываю чужие истории, а он с удовольствием узнал бы мою. Так я и поверил! Подозреваю, что паршивцу задали в школе эссе на тему «Интересная профессия», и он пытался сыграть на моем тщеславии, чтобы взять мой текст за основу. Я же считаю, что кадры должны говорить сами за себя, и мои говорят достаточно, раз их покупают и L’Équipe Gauloise, и Sports Illuminated. А иногда и Shudderbug.

Впрочем, текстовый блог, вот этот, у меня тоже есть, хотя я не сразу о нем вспомнил. Когда-то я использовал его для путевых заметок, правда, надолго меня не хватило. Но раз уж я, как только что выяснилось, все же еду в Россию на Кубок мира по футболу, хоть и с недельным опозданием, есть повод возобновить старую привычку. Матис, когда будешь списывать, не вздумай искажать факты. Вернусь – проверю.

7 июня

В комментариях к предыдущему посту вы интересовались моим «чисто прагматическим ответом» Матису. Пожалуйста. Cпорт – самая выгодная в денежном отношении фактура для фотографа. Жизнь большинства спортивных снимков (особенно тех, что сделаны на крупных соревнованиях) длится меньше суток, максимум пару дней – но платят за них щедро, настолько велик спрос.

Спорт продается лучше моды и новостей, потому что эпос доходчивее лирики и приятнее драмы. Спортсмены привлекательны тем, что полностью отдаются преодолению и борьбе и кажутся совершенно свободными от всего остального. Правда, сами они редко замечают этот миг свободы. Но мечту простого человека о неуязвимости для обыденной жизни они воплощают полнее, чем актеры и поп-звезды. А мечта – товар дорогой.

На моих глазах обороты и доходы в некоторых видах спорта выросли на тысячи процентов. Очевидный и самый яркий пример – футбол, превратившийся в монструозный бизнес. До начала чемпионата остается неделя, и он, если верить журналистам, будет стоить немногим меньше двух предыдущих, вместе взятых. Через мой объектив его увидят миллионы, и с какой стати мои фотографии должны обходиться дешево?

8 июня

Мои дотошные друзья, я не хочу погружаться в расчеты и готов допустить, что обычный фотограф больше зарабатывает на свадьбах. Я снимал свадьбы дважды, одной из них была моя собственная. Откровенно говоря, на фотографии развода я посмотрел бы с большим интересом. Думаю, на них Элоди выглядела бы действительно счастливой.

Один комментарий меня позабавил: «спорт – ключевой модный тренд, а потому нельзя сказать, что он сам по себе продается лучше». Это не тренд, это вторжение маркетинга на территорию спорта. Глядя на решительные лица красавиц на билбордах с рекламой спортивной одежды, я думаю о том, что современному человеку уже и побегать спокойно не дают. Даже в этой ситуации непременно нужно отлично выглядеть и что-то символизировать. Скорость и дальность бега мы пока еще можем определять по своему усмотрению, но я уверен, что в ближайшем будущем очередной «революционный» сервис за небольшую плату ограничит и этот выбор.

10 июня

Меня спрашивают, не боюсь ли я ехать в Россию. Короткий ответ – нет, не боюсь. А если вы готовы потратить свое время на длинный, то вот вам выдержка из моего чек-листа перед поездкой:

– газовый баллончик «Дефанс 200» с максимальной останавливающей силой;

– набор миниатюрных GPS-маячков с автономным питанием для отслеживания ценных вещей;

– книга слависта Гийома Понтьё «Как правильно разговаривать с глубинными русскими»; она только что вышла, пришлось заказывать срочную доставку чуть ли не из типографии.

Книжку я уже успел полистать, несколько вещей мне особенно запомнились. Во-первых, с русскими следует избегать разговоров на тему геев/феминизма (автор так и пишет их везде через дробь, уточняя, что в рамках его задачи эти понятия можно считать тождественными), поскольку реакция может быть непредсказуемой. Во-вторых, лучше полностью отказаться от упоминания некоторых животных, как то: свиней, козлов, баранов, а также почему-то петухов. При этом о курах говорить можно. Впрочем, в эпилоге (я по привычке сразу заглянул в конец) Гийом оптимистично заключает, что в целом русские вовсе не склонны к агрессии. Более того, как следует разозлить русского – это целое искусство. Видимо, задел на следующую книгу.

Думаю, вы уже догадались, что секрет моего спокойствия – в тщательной подготовке. Да и потом, стоит ли так уж бояться России человеку, чьи детство с юностью прошли в двадцатом арондисмане?

18 июня

Прекрасно, просто прекрасно. В первый же день в Москве украли мою камеру. Мою Hasselblad! А прицепить к ней маячок я, конечно, забыл. Упреждая ссылки на мое прошлогоднее интервью L’Équipe, которые, конечно же, сейчас повалят в комментариях: да, я прекрасно помню, что там говорил, и от своих слов не отказываюсь. Да, я по-прежнему считаю, что профессиональный фотограф хорошо снимет на что угодно, хоть на мыльницу, хоть на телефон, хоть на камеру-обскуру. И снимки с завтрашнего матча в Петербурге, разумеется, будут. Кроме того, мой компактный Kodak G1X по-прежнему при мне.

Но, черт возьми, как же я все-таки зол! Чертова Москва! Чертова Россия! Чертов чемпионат! Еду в полицию с заявлением о краже – как будто это мне чем-то поможет.

20 июня

Друзья, у меня для вас две вещи: одна невероятная история и одно невероятное фото. Фото я по условиям контракта не могу публиковать еще два дня, до выхода номера, зато историю расскажу сразу.

Начну по порядку, с поездки в полицию… да к черту! Моя Hasselblad, моя прелесть, она снова со мной! В целости и сохранности! Ее той же ночью принес молодой азиат в зеленой рабочей спецодежде (если присмотреться, таких в Москве очень много, кажется, всем городским благоустройством занимаются только они). Я столкнулся с ним за полночь на выходе из отеля – шел поужинать в ресторанчик напротив. Оказалось, он прождал меня несколько часов: в номер его, понятно, не пустили, а звонок с ресепшена я не услышал, видимо, был в душе. Объяснить им, что дело первостепенной важности, он либо не смог, либо постеснялся. По-английски парень не говорил вообще, да и по-русски, кажется, совсем немного, но с помощью портье я выяснил основные подробности. Я просто забыл мою прелесть в корзинке арендованного велосипеда, когда решил для знакомства с городом и поддержания формы сделать круг по Садовому кольцу. В гостиничный сейф она не помещалась, а оставить ее в номере без присмотра я не мог, решил отнести на ресепшен. Но когда спустился в холл, выяснилось, что в отель только что приехал целый автобус китайских туристов и пробиться к стойке через эту галдящую Хуанхэ, ощетинившуюся палками для селфи, нереально. Так что я решил просто взять камеру с собой.

Садовое кольцо оказалось несколько больше, а погода – жарче, чем я думал, поэтому к концу маршрута все мои мысли были только о прохладном душе. Это, конечно, слабые оправдания для моей позорной забывчивости, но дело еще и в том, что я не привык носить что-то в руках: рюкзак всегда за спиной, а камера – на шее. И в моей велопрогулке на шее уже болтался малютка Kodak – прихватил его для городской съемки. Да. Упреждая волну комментариев, скажу сам: моя Hasselblad – это, безусловно, она. А Kodak – он. Поверьте, это именно так. Если хотите, можете надо мной посмеяться, я не возражаю.

К счастью, вместе с камерой в корзинку завалился конвертик от ключ-карты с названием отеля и моим именем. Дальше, думаю, объяснять не стоит. Добавлю только, что техник-азиат оказался очень стеснительным парнем, он наотрез отказался от двадцати евро, которые я предложил ему в качестве благодарности, и быстро ушел. К своему стыду, я так и не запомнил его имя. Шавкхан? Шухрай? Шерхат? Когда снова увижу того портье, обязательно постараюсь навести справки.

Так что на матч Россия – Нижняя Вольта я прибыл во всеоружии. И на его 89-й минуте сделал свое лучшее – на данный момент – фото. Те из вас, кто подписан на электронную версию L’Équipe, его уже наверняка видели, а остальным пока могу только сказать, что называется оно «Переломный момент», а композиционно поразительно напоминает картину Дали, ту, которая с рыбой, тиграми и гранатами. Увидите – сразу поймете.

А еще по возвращении в Москву выяснилось, что ко мне наконец-то прикрепили переводчика. Но это получается уже третья вещь, так что об этом – в следующий раз. Добавлю только, что ваш покорный слуга благополучно выставил себя идиотом.

25 июня

Переводчика-волонтера, который теперь сопровождает меня на всех матчах и официальных мероприятиях, зовут Алиса. Она младше меня, но не сказать, чтобы так уж намного. Внешне она сильно напоминает ту особую южную породу галльских женщин, которые не атакуют вас с ходу высокими скулами и безукоризненными ногами, как северянки, а вместо этого незаметно, исподволь затягивают своими миниатюрными округлыми формами и черными вьющимися волосами, своей сонной, неопасной красотой. К счастью, у такого стреляного воробья, как я, устойчивый иммунитет к любым уловкам женской природы.

Итак, внешность у Алисы милая, но вполне ординарная, чего не скажешь об уме и чувстве юмора. В этом я убедился сразу же после знакомства, задав остроумный, как мне тогда казалось, вопрос: правда ли, что многие русские девушки мечтают о том, чтобы выйти замуж за галла? (Говоря по правде, я преследовал этим вопросом еще одну цель: сразу же косвенно дать понять, что серьезные отношения меня не интересуют; это очень полезно при выстраивании рабочих контактов с женщинами.) Не задумавшись ни на секунду, Алиса ответила, что это вряд ли, поскольку любовные треугольники в семейной жизни у русских девушек не в почете, а каждый галльский мужчина, как известно, пожизненно женат на своей мамаше. Как вам такое? Пока я стоял с открытым ртом, собираясь с мыслями для достойного ответа, Алиса вручила мне график встреч на ближайшие пять дней и удалилась.

Пишу этот пост, вернувшись с прогулки по ночной Москве. Без камеры. Кажется, впервые лет за десять. Специально не стал брать, чтобы все впечатления достались мне, а не объективу. Ночной город наслаждается прохладным ветерком, изгоняющим с его улиц духоту дня. Цветные фонарики мерцают над бульварами, расчерченными черно-желтыми резными тенями. Пахнет снедью, кофе, сладким кальянным дымом и – едва уловимо – чем-то цветущим. Музыка, звон посуды и смех из ярко освещенных окон, а у всех встречных прохожих – добрые открытые лица. Москвичи вовсю наслаждаются мундиалем и определенно переносят нашествие туристов гораздо достойнее наших столичных снобов. Пожалуй, мне здесь начинает нравиться.

Кстати, я говорил, что в России везде поразительно быстрый wi-fi?

2 июля

У русской сборной есть шансы добраться как минимум до полуфинала. Если бы мне кто-то сказал это пару недель назад, я бы даже не рассмеялся. Но их вчерашний матч с амазонцами… подписчики сами знаете какого издания уже видели мой репортаж с лучшими его моментами и понимают, что я имею в виду. Дело тут не в мастерстве и не в везении, хотя они тоже есть. Они скорее следствие, чем причина. Черт, на снимках это видно сразу, а вот как описать словами? Я фотограф, а не поэт, но все же попытаюсь. Печать. Да, точно. На русскую команду словно наложена печать сильных духом.

Некоторые из русских игроков нам с Hasselblad особенно интересны. Форвард, которого я про себя окрестил Талейраном. Капитан команды – почему-то под его снимками мне всегда хочется написать: «полицейский за день до выхода в отставку». Вратарь, тот самый «le Chaman», вокруг которого фанаты основали настоящий мини-культ и который мне почему-то кажется не совсем тем человеком, за которого он себя выдает. И еще один игрок, роль которого мне до сих пор не ясна – полузащитник со сложной фамилией, его я зову Арлекином. В игре он участвует мало, а когда участвует, нередко делает это так, что лучше бы не участвовал. При этом я не заметил ни одного признака недовольства им ни тренера, ни кого-либо из команды. Абсолютно темная лошадка.

Работа с отснятым материалом занимает гораздо меньше времени, чем я предполагал, и чтобы как-то занять один из вечеров, я уговорил Алису сходить со мной в ресторан. Откровенно пишу «уговорил», потому что, похоже, согласилась она из вежливости. Поверьте, уж я-то прекрасно умею отличить жалкие попытки заинтересовать мужчину напускным равнодушием от подлинного отсутствия интереса. Впрочем, мне так даже лучше. Главное, что со своей работой Алиса справляется прекрасно: ее галльский почти безупречен, лишь некоторые книжные обороты речи выдают в ней человека, изучавшего язык по учебникам.

Как мне объяснил атташе по культуре посольства Галлии на приветственной встрече, с иностранцами в России традиционно обращаются учтиво-предупредительно. Ему, наверно, виднее, но я бы сказал иначе: русские всегда держатся с благожелательным достоинством. Никакого заискивания я (напомню, фотографирующий людей уже семнадцать лет) не заметил даже у официантов.

За ужином я прямо спросил у Алисы, насколько ее устраивает нынешняя работа, при которой ей приходится по несколько часов в день проводить с человеком, судя по всему, не вызывающим у нее никакого интереса. Ответ заслуживает того, чтобы привести его цитатой: «О, поверьте, дело тут вовсе не в вас. Просто по моему опыту галльские, да и вообще европейские мужчины в целом не слишком интересны. Извиняюсь за такое обобщение от лица многих русских девушек. Но я не считаю, что вы как-то сами в этом виноваты. Дело, скорее, в жизненном укладе Старого Света. Понимаете, у вас все слишком долго и слишком предсказуемо, очень много времени уходит на раскачку. Вы как аксолотли в аквариумах, куда родители и само общество десятилетиями исправно подливают свежую воду». Я незаметно полез под столом в телефон гуглить слово «аксолотль». Поищите и вы, вам понравится, а я покамест прекращаю дозволенные речи. Завтра будет новый день.

5 июля

У русских странное отношение к деньгам. Если кто-то начинает зарабатывать (кстати, здесь почти никогда не используют этот глагол, говорят – получать) заметно больше денег, чем большинство из его круга общения, он этого почти всегда немного стесняется. Парадоксальным образом сочетая стыд с тщеславием. Алиса рассказала об одном своем разбогатевшем приятеле, который никогда не отказывает себе в удовольствии запостить фотки очередного дорогого отеля, в котором остановился, – но неизменно сопровождает их подробными выкладками, насколько выгодно на самом деле жить именно в таких гостиницах: там все включено, не надо тратиться дополнительно на завтраки, халат, тапочки, бассейн и все такое прочее. Кажется, русским до сих пор бывает стыдно за то, что у нас давно уже остается единственным поводом для гордости. Догадываюсь, что многие меня попросту не поймут, а столичные снобы, сидящие сейчас с бокалом розé в одной руке и айфоном в другой, так и вовсе закатят глаза, но все равно спрошу: как по-вашему, какую из наций следует считать более продвинутой?

Мы уже в Сочи, послезавтра русские будут здесь биться с тевтонцами в одной четвертой финала; думаю, не надо уточнять, за кого я стану болеть. А пока мы с Алисой на пляже. Сейчас тут пик сезона, умноженный на мундиаль, но, к счастью, у моего отеля собственный закрытый участок побережья. Мне хватило одного взгляда через фигурную решетку, за которой начинается общественный пляж, чтобы оценить все преимущества статуса официального фотографа чемпионата. Но вместе с тем я неожиданно почувствовал укол совести. Что это? Во мне вдруг проснулся тот юнец из двадцатого арондисмана, для которого три слова, выбитые у нас на каждом присутственном здании, еще что-то значили? Или я стал на мгновение немного русским?

Алиса пришла в слитном черном купальнике, который ей, надо признать, идет. Более чем. По правде говоря, мне хотелось просто смотреть на нее, не говоря ни слова – но вместо этого я с упорством закоренелого мазохиста принялся доканывать ее расспросами о том, как она относится к профессии фотографа. (Черт! До меня только что дошло, что я, во-первых, все время говорю с Алисой только о себе, а во-вторых, изо всех сил стараюсь ее заинтересовать: если не самим собой, так хотя бы своей профессией.) Алиса долго уходила от ответа, но когда я ее окончательно достал, со свойственной ей мягкой прямотой сказала, что, по правде, не считает фотографию мужским занятием. Мужчина, по ее мнению, обязательно должен уметь что-то создавать. Необязательно материальное. А не ловить всю жизнь чужие смыслы. Никогда не смотрел на свое занятие с такой точки зрения.

P. S. Сделал тайком на пляже несколько снимков Алисы – получилось ужасно. Пишу это сейчас и улыбаюсь. Потому что прекрасно понимаю, что это значит. Старушка Hasselblad ревнует.

8 июля

Способ заинтересовать Алису нашелся сам собой. Он пришел мне в голову в тот самый момент, когда после свистка судьи, возвестившего, что русские с боем вырвали победу из рук тевтонцев, мы с Алисой, взявшись за руки, орали и прыгали вместе со всем стадионом, и мне казалось – подпрыгни мы еще чуть выше, и поток ликования поднимает нас над трибунами и понесет прямо в небо. «Я хочу понять, что такое русская национальная идея! – прокричал я Алисе прямо в ухо. – Помоги мне!»

Господи, как же она смеялась. У Алисы очень красивый смех. Когда она смеется, ее голос словно надевает слитный черный купальник. Так вот, Алиса смеялась очень долго, а потом, немного успокоившись, достала бумажные салфетки, тщательно вытерла глаза и носик. Потом снова смеялась. А потом посмотрела на меня каким-то новым взглядом и сказала: «Хорошо. Я помогу».

Мы снова в Москве. Почти весь сегодняшний день мы с Алисой провели на улицах города, приставая к прохожим с одним и тем же вопросом: «Назовите, пожалуйста, русскую национальную идею». Всего мы успели опросить 119 человек в десяти разных местах города; несколько раз к нам подходили полицейские, но Алиса что-то говорила им по-русски и указывала на мой бейдж официального фотографа чемпионата, который я по ее настоянию прикрепил на грудь – прямо напротив сердца. Полицейские вежливо улыбались и отходили.

Сейчас я сижу в своем номере и смотрю на большой блокнот в клетку, которым предусмотрительно обзавелся накануне опроса. На листе ровно шесть строчек:

«Счастливая крестьянская страна. Один язык, одна вера» (1)

«Православие. Самодержавие. Народность» (2)

«Можем повторить!» (7)

«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» (14)

«Мы русские, с нами Бог!» (17)

«Затрудняюсь ответить» (78)

11 июля

Приготовьтесь, сейчас будет много букв. Момент не самый подходящий, понимаю: час назад Галлия проиграла полуфинал со счетом 1:2, причем оба гола наши забили на предпоследней минуте. Я понимаю ваши чувства, но ждать не могу. И поскольку я больше не должен лицемерить, изображая самодостаточного человека, независимого от чужих мнений (в чем усердно упражнялся последнее десятилетие), не стану писать, что мне все равно, прочтете вы меня или нет. Мне важно. Мне важно, чтобы вы прочли всё и поняли причины моего решения. Поэтому читайте.

Алиса посоветовала мне даже не пытаться понять смысл первых двух вариантов в блокноте, добавив, что если бы не свежая в памяти победа над Тевтонией, третьей строки, скорее всего, не было бы вовсе. Пролетарский слоган я помнил из университетского курса, он еще тогда поразил меня своей нарочитой бессодержательностью: во-первых, звучал он скорее как рекомендация со стороны, дескать, соединяйтесь, ребята, не пожалеете. А мы посмотрим. Во-вторых, он не вносил никакой ясности в цель этого соединения. В общем, это точно не подходило.

Следующий вариант произвел на меня сильное впечатление: он нес в себе богоборческий заряд такой силы, что Ницше просто разорвало бы в клочья. Понимаете, не мы с Богом, а он – с нами. Низведение верховной силы до послушного духа домашнего очага нации одной фразой – в этом определенно что-то было. Не уверен, впрочем, что респонденты понимали ее на таком уровне. В любом случае, даже по статистике до национальной идеи она не дотягивала.