Текст книги "Вначале будет тьма // Финал"

Москва. 102 дня до финала

Впервый четверг апреля левый полузащитник сборной России по футболу Виктор Феев, входя в пока еще свой дом, подумал, что, в конечном счете, все не так плохо, как могло бы быть, и что, при прочих равных, любой другой на его месте обязательно испортил бы все дело. Виктор был аккуратен. Прежде всего, за полчаса до этого, в машине, он решил, что скажет жене. Ничего лишнего – только то, что нужно. Лишнее он, мысленно скомкав, выкинул в воображаемую урну. Улыбнувшись хорошему броску, он перешел к вопросу о деньгах. Как раз включился красный на светофоре – машины одновременно остановились, и Виктор прежде всех.

Денег он сразу предложил ей много. Конечно, пока только в голове – и только мысленные деньги. Толстая пачка денег на старом кухонном столе. Ее благодарно широко раскрытый рот и глаза, тоже во всю свою ширь благодарные. И как будто кричащие: «Мне эти деньги даром вообще… Мне ты и только ты нужен! А все остальное – веником и под ковер, глаза б мои это остальное…» А он, конечно, откажется: решил – значит решил, окончательно и бесповоротно.

Загорелся зеленый. По улицам шли люди, еще не успевшие с зимы снять куртки, и казалось, что это идут куртки, а людей нет вовсе. Было холодно, темно и сыро – даже в салоне сыро. Машины позади Виктора гудели, улица к перекрестку сузилась, объехать или перестроиться не получалось. Так было уже довольно долго, машины встраивались друг за другом, гудели, становилось тесно. Виктор положил голову на руль, рядом с руками, закрыл глаза – и в очередной раз попробовал все вспомнить. Почему все получалось так ужасно глупо, и, главное, как он упустил момент, когда это началось, когда это еще можно было исправить. И останавливался он тогда только на красный – а на зеленый ехал. И не придумывал за жену слова. Ему больше не хотелось ничего представлять, воображать, не хотелось никого обманывать.

Вдалеке послышалась песня. То ли по радио, то ли на улице. А может, просто кто-то так ругался. Виктор Феев подумал, что время от времени останавливаться и размышлять полезно и уж точно лучше, чем не останавливаться и совсем не думать. И он поехал дальше, улыбнувшись.

На углу Лесной, в одном из тех больших домов, в которых магазины, кулинарии и кафе успевают закрыться прежде, чем туда заглянет первый посетитель, жила семья Феевых. Сам Виктор Феев был знаменитостью и, хотя время от времени его и раньше узнавали (правда, не дома – для соседей он всегда был безработным), чем ближе к чемпионату мира по футболу, тем чаще случайные прохожие, заметив на улице знакомую фигуру, останавливали его с просьбой на чем-то расписаться. Феева, как человека не очень разговорчивого, это вполне устраивало. Его жена Арина с детства мечтала о кино, но после рубежа в двадцать лет, совпавшего с рождением ребенка, оставила не только эти планы, но будто бы и стерла все, бывшее до Виктора – до его ребенка и его футбола. Не было ни дня, чтобы Арина не жалела о том решении. А вместе с ней и Виктор.

Их сын Сережа не был похож на ребенка этих двух людей. Сережа любил читать. Читал он все время: в папиной машине по дороге в школу; на уроках, спрятав под партой книгу; за ужином, обедом; перед сном и только встав с постели. Книги он выбирал по принципу больших, умных названий. Так, например, «Критику чистого разума» он прочел за день, а «Братьев Карамазовых» бросил на середине. Было большой удачей заметить на улице худого некрасивого мальчика с книгой в руках и признать в нем сына футболиста Феева. Ему было семь лет, и далеко не все жильцы большого дома на Лесной видели его хотя бы раз.

Виктор топтался у порога и смотрел на дверь. В предбаннике горела только одна желтая лампа – прямоугольная, сплющенная по краям. Время от времени она мигала, и в темноте теряли очертания предметы. Маленькие ботиночки и взрослые сапоги валялись рядом с желтым мусорным пакетом. Пришедшему с холодной улицы Фееву, в пальто, перчатках, с повязанным на шее шарфом, было душно. Пахло огрызками и недожеванной едой. Виктор повел шеей, попробовал вздохнуть и, быстро выругавшись, снял шарф. На двери искусственные трещины сходились к глазку. С улицы послышались сирена и чей-то гулкий смех. Не было никого на много километров, кто мог бы подсказать Виктору Фееву, что делать, говорить и как себя вести, когда он войдет в эту дверь. Он сжал кулаки, закрыл глаза и постучал.

– Ты поздно.

– Там стоит все.

– Есть будешь?

– Давай.

Вдвоем они, не отрываясь, глядели на микроволновку. Внутри медленно, с гудящим звуком, кружилась тарелка с макаронами. В соседней комнате чихнул Сережа. Микроволновка щелкнула, тарелка с макаронами остановилась, и Виктор с женой одновременно моргнули. Арина положила перед мужем еду и встала у телевизора, напротив.

– Спасибо. А ты?

– Мы ели уже, – Арина включила телевизор, переключила несколько каналов и снова выключила, – не знали, когда вернешься.

– Понятно.

Сережа снова чихнул. Арина не двигалась, будто чего-то ждала. Виктор посмотрел на тарелку и громко начал говорить то, что готовился сказать за полчаса до этого, в машине:

– Нам надо поговорить.

– Да, да, – Арина не смотрела на него, – ты ведь уже продумал все? Неважно. Сам решай, ради бога. Только не говори ничего.

Виктор не думал, что разговор будет таким. Волнуясь, он всегда представлял себе футбольный мяч – летящий не в ворота и даже не к его ногам, а просто низколетящий над полем. Сейчас мысленный мяч в голове Феева лежал в траве. Арина вложила руки в карманы брюк и тихо, на выдохе, сказала:

– Надоело.

– Квартира за тобой, точно.

– Хватит уже.

– Нет, я… – Махнув рукой, Виктор задел тарелку и начал собирать упавшие макароны с пола.

– Да поняла я. – Арина посмотрела прямо на Феева. – Сережа остается со мной.

На улице загремел трамвай, несколько людей ему вдогонку неразборчиво что-то закричали. Виктор убрал тарелку и, нахмурившись, посмотрел на Арину. Из всех мыслей осталась только мысль о сыне – необдуманная и нерешенная. Виктор Феев думал, что был готов поступиться всем, лишь бы оставить в голове один футбол. А сейчас он почувствовал, что без Сережи там будет то ли чересчур тесно, то ли, наоборот, слишком просторно. В общем, как-то неправильно и глупо. Тихо, глядя прямо на жену, Виктор сказал:

– Не могу. Сережа мой тоже.

– Да какой он твой, господи.

– Арин, нельзя так, я не могу. Мне Сережа нужен.

– Я тебя останавливаю, что ли? Иди сам у него спроси. Или тебя благословить? Можешь Королю своему, или как там его, – Арина говорила быстро, широко открыв глаза, – позвонить, посоветоваться. Я же подожду! Времени – вагон, буквально!

– Истеричка.

– Козел.

Виктор Феев, шумно отодвинув стул, встал и пошел мыть руки. Над умывальником, глядя в свое лицо, Виктор услышал, как жена, крича, что-то кинула на стол. И в тот же момент подумал: если напоминать себе почаще, что есть люди, которым жить гораздо сложнее и глупее, то и его жизнь станет намного легче и интересней. Виктор Феев помыл руки и, улыбнувшись своему красивому отражению в маленьком зеркале над раковиной, вышел из ванной.

Семь лет назад, решив, что скоро в их прежнем доме станет тесно, Феевы переселились в новую квартиру. В день переезда Виктор и Арина совместно приняли два решения, предопределившие судьбу их сына, – его назвали Сережей и заочно посвятили в футболисты. И в тот же день Арина заказала обои с амазонскими графитными мячами, а Виктор – подоконник в виде футбольных пластиковых ворот. Спустя семь лет, входя в комнату Сережи и пытаясь подобрать верные слова для разговора, Виктор Феев подумал, что подоконник можно было и не менять.

Сережа, до этого отвлекшийся на разговор родителей, пытался заново найти в книге место, где остановился. Место не находилось, буквы сливались в одно большое и непонятное предложение. Книга была новая – «Дао дэ цзин». На обложке старый китаец, сидя на осле, смотрел куда-то далеко и улыбался. Сережа протер глаза. Он сидел у приоткрытого окна, положив голову на свой футбольный подоконник. Сережа смотрел на потолок и думал о китайцах. Ему очень хотелось встретить какого-нибудь одного китайца, чтобы спросить, как они все-таки смотрят. Это ведь ужасно неудобно – все видеть будто через щелку. А может, в Китае все сплющенное: дома, машины, школы? Тогда, конечно, понятно. В комнату зашел Виктор – Сережа опустил голову и притворился, что читает.

– Привет. – Феев, сложив руки на груди, облокотился на дверь. – Как день?

– Читаю.

– Да я вижу. Поздоровался бы хоть, весь день не виделись.

– Привет. – Сережа чихнул.

– Будь здоров. И не скучал совсем?

С улицы послышался приглушенный смех. Виктор закрыл окно и посмотрел на сына.

– Жарко будет, – Сережа не поднимал голову от книги.

– Ты не простудился? Чихаешь.

Виктор забыл не только все слова, которые готовил для этого разговора, – он, кажется, забыл все слова совсем. На ум ничего не приходило. Сережа опустил книгу и посмотрел на отца. Громко, как будто говоря о чем-то неважном, он спросил:

– А о чем вы там сейчас с мамой говорили?

– Ты слышал?

– Немножко, – Сережа снова спрятал за книгой лицо.

– Короче. Мы с мамой… Хотим пожить отдельно. Попробовать. Понимаешь?

– Это из-за футбола этого твоего?

Сережа опустил книгу. Съежившийся, худой – иногда Виктор боялся, что стоит моргнуть, и сын исчезнет, будто его и не было никогда. Виктор улыбнулся.

– Ну почему из-за футбола. Просто, – Виктор подошел к Сереже, – мы устали друг от друга. Вот ты когда-нибудь уставал от кого-то?

– Только глупые устают. – Сережа снова чихнул.

– Будь здоров. Ну, значит, мы с твоей мамой очень глупые.

– Нет, это только ты дурак. – Сережа встал со стула и подошел к двери. – С мячом своим только играешься, и все. А больше не умеешь ничего!

Виктор Феев посмотрел сквозь сына – на подоконник в форме футбольных ворот. Спустя семь лет он больше был похож на связанные сеткой пластиковые трубы. И стены в комнате – с футбольными графитными мячами. Они почти не изменились. Виктор стиснул зубы и закрыл глаза. Ему представились смех Баламошкина, и тренер с громкими красивыми словами, и Царьков. Виктор хотел поделиться этим с сыном: людьми, красивыми словами, болельщиками на стадионах, самими стадионами, прожекторами. Закрыв глаза и глубоко вздохнув, он начал говорить:

– Сереж, футбол…

– Херня этот твой футбол!

В комнате становилось душно. Виктор подумал, что зря закрыл окно – в конечном счете здесь просто станет нечем дышать. Арина возилась на кухне, громыхали сковородки, и включался-выключался телевизор. Сережа сжал кулаки и старался не поднимать на отца глаза.

– Не ругайся. Понятно? – Виктор почти кричал. – С мамой хочешь жить?

– С мамой, – Сережа сказал уверенно, но тихо.

– Понятно. Херня… Живи, что. Эгоист мелкий.

– Сам такой. Гад.

– Ты что говоришь? Понимаешь, что говоришь, вообще? – Виктор подошел к Сереже, поднял руку, но быстро убрал ее в карман. – Я закончил этот разговор.

И Феев вышел из комнаты. Сережа стоял у двери и думал о китайцах. Интересно, а бывают ли китайцы в очках? В очках, наверное, их глаза должны казаться больше. А вместе с глазами и все остальное: дома, машины, школы.

В четыре часа ночи Виктор Феев встал с постели и подошел к окну. Светало. Сын снова спал в их с женой постели – в своей ему снились кошмары. Виктор тихо оделся, достал спрятанные под шкафом сигареты и вышел на улицу. До Чемпионата оставалось всего два месяца.

Он снял пальто, вытащил из пачки сигарету и закурил. За домами поднималось солнце. Фееву захотелось с кем-то поговорить – казалось, если этого не сделать, то все останется как прежде, непонятно, глупо. Можно было написать Царькову, но Виктор и так советовался с ним слишком часто, к тому же – поздно, ночь. А больше будто бы и некому. Из всех знакомых у него остались только футболисты. Феев выпустил дым от сигареты в воздух. Сквозь серый густой свет Виктор видел похожие кирпичные дома, синие знаки на дороге, вывески. И снег. Он появился как-то совершенно незаметно и так обыкновенно, почти что скучно, шел уже давно. Снег падал часто, сильно – и вот уже вся Лесная улица вместе с большим домом на углу и всеми остальными похожими кирпичными домами была покрыта снегом. Виктор поднял голову с белыми от снега волосами и улыбнулся. Глядя на апрельский снег, Виктор Феев подумал, что если, несмотря на снятое пальто, снег продолжает идти в апреле, то и он как-нибудь справится с разводом, Чемпионатом мира по футболу и со всей своей, в сущности, неплохой и не такой уж бесполезной жизнью. И, бросив окурок в рыхлый снег, он вернулся обратно домой.

Кринжово – Москва. Финал

На трибуне C сидел мужчина солидного телосложения. Футболка, натянувшись на животе, раскрывала не совсем спортивный образ жизни болельщика. Она предательски ползла вверх, обнажая то, что обнажать не стоило. Горизонтальные красно-сине-белые полоски спереди неаккуратно сморщились. Сзади эти же цвета, только вертикальные, пока еще могли показаться опрятными. Красные атласные штаны блестели в свете лужниковских прожекторов, на левом колене расплылось грязное пятно неопределяемого цвета. Его ноги в высоких белых кроссовках с аккуратно завязанными шнурками непрерывно отбивали асинхронный ритм. На голове мужчины, непонятным образом сохраняя равновесие, высился огромный контейнер с пивом. Заполнен контейнер был только наполовину. От него прямо к толстым губам мужчины тянулась тонкая трубка. Прозрачный сосуд каждый раз опасно наклонялся, когда его владелец обращался с очередным комментарием к соседям. Он покачивался, грозясь излить содержимое на своих жертв, несмотря на крышку сверху. Пивосос, впрочем, беспечно вертел головой в разные стороны, стараясь и уследить за перипетиями матча, и успеть донести свои мысли до присутствующих:

– Много там всякого народу. Но такие вот, как славонцы, – говорун, брррыкая и вздрагивая плечами, передал свое отношение ко всем славонцам, – неприятные. В рейтинге доставучести занимают второе место. После тевтонцев. По любому поводу будут к тебе приставать. То на шведском столе еды недостаточно, то сигнал wi-fi слабый, то постельное белье в номере не каждый день меняют. – Мужчина доверительно посмотрел на семейную пару, сидящую слева от него. – Вот вы! Да, вы. Вы дома у себя каждый день белье меняете? – с интересом вгляделся в молодые лица и, не дождавшись ни ответа, ни даже взгляда, продолжил перечислять вражеские недостатки: – У бассейна только после того, как повесили объявление на славонском, полотенца пропадать перестали.

Не делая никакой паузы после обвинения славонцев в воровстве отельных полотенец, пузан перенес внимание на трубку. Громко посопел, раздувая и без того огромные ноздри, и на пару секунд окосел, сфокусировав взгляд на колесике, которое открывало доступ к напитку. Все лицо его в этот момент выражало расстройство чувств. Мужчина как будто с сожалением задумался о том, что вот, мол, с кем приходится в игры играть… Наконец он покрутил колесико, и к его губам по трубочке побежал шустрый янтарный поезд. Мужчина, как и каждый раз, когда отпивал из своего контейнера, потопал кроссовками по бетонному полу и, блаженствуя, прикрыл глаза. Щеки надулись, кадык тактами отмечал количество проглатываемого пива, правая рука при этом производила движения, похожие на движения дирижера, управляющего симфоническим оркестром. Напившись и негромко, но акцентированно рыгнув, он медленно открыл глаза. Впрочем, не до конца. И такими вот почти открытыми посмотрел на поле:

– Мы работаем на рост, а они на нарост.

Окружающим эта фраза была уже знакома. А вот смысл ее… Смысл оставался загадкой. В предыдущий раз она, кажется, относилась к врачам. (Тогда как раз на поле выбегала медицинская бригада сборной Славонии.) Но утверждать это со стопроцентной уверенностью было нельзя. Впрочем, соседи мужчины по трибуне не очень внимательно следили за пьяноречивцем. Тем более что некогда им было вдумываться. До конца игры оставалось пятнадцать минут, и то, что Сборная ведет 3:2, притягивало к событиям на поле неотрывно. Высокий молодой блондин справа привстал, да так и застыл в полуприседе. Он был похож на робота, у которого внезапно кончилась зарядка. Простояв в таком положении довольно долго, блондин вернулся в кресло только после того, как мяч ушел за боковую. Россия отчаянно отбивалась и была в нескольких шагах от успеха, надо просто выдержать. С неуверенностью и опаской примеряли сейчас на себя ее граждане позабытое чувство большой победы. Победы не когдатошней, которой привыкли гордиться, а сегодняшней, гордиться которой еще только предстояло. Надеялись, что предстояло. Весы истории слегка качнулись в сторону несчастной и всеми нелюбимой страны. Осталось их только удержать.

– А у нас так всегда – никакого выбора! Господи, – пьяно умилился мужчина, – из кого там было выбирать-то… Э-эх… Из Кудабежатьшвили, Колуна и Деревянова? Хе-хе-хе… Не, ну Вайсберг еще есть. Выбор, етить его… И вот, кстати, когда выбора нет, у нас значительно лучше получается. Сейчас вот гнем, славатегоспади, этих злавонцев. – Левая, свободная, рука указала на поле, правая придерживала шланг.

После такого спонтанного поворота в повествовании, кивком отбросив длинные, по плечи, волосы назад, мужчина попытался выпрямиться. Сделав пару не очень удачных попыток, он криво улыбнулся, опять развалился в кресле и продолжил:

– В Отечественную Европа получила по полной программе. Потому что разозлили, потому что первые начали… В девяностых предел настал. Выбирай – не хочу… Зато теперь! Мы же кто? Мы – Россия! У нас миссия… Ну не такая, как у этих… Ну вы меня поняли… У них своя. А у нас своя. – Последовала небольшая пауза. – У нас величие. Нас нельзя по живому… Мы молчать не будем. Это пусть некоторые, всякие, под Ротшильдов, или кто у них там самый крутой, ложатся. А мы… Мы – это мы!

Мужчина потряс кулаком в воздухе. И тут же, словно в подтверждение его слов, как бы повинуясь его команде, все повскакивали с мест, стараясь получше разглядеть момент, в котором Баламошкин с Остапченко убежали против двух защитников славонцев. И должны были решать судьбу противостояния. Забей они, и времени отыграться у противника почти не осталось бы. Евгений сместился вправо и увел за собой обоих защитников. Навстречу ему выскочил Поводженчик. Оставалось только отдать точный пас на бегущего параллельным курсом Баламошу – забить в пустые может любой… С трибун неслось многотысячное «ну… НУ… НУ!!!». Весь тренерский штаб славонцев и вся их скамейка запасных с ужасом наблюдали за надвигающейся на их ворота судьбой. Иван активно жестикулировал, показывая, куда именно он ждет пас. Но Остапченко решил сыграть момент до конца. В попытке уйти от ближайшего защитника он протолкнул мяч еще дальше, и с правой, вложив в удар всю силу, бахнул в ближний угол.

В «Ювентусе» плохих вратарей не держат. И никогда не держали. Поводженчик успел перекрыть ворота. Мяч он отбил и левой рукой, и левой ногой. Со звонким «ты-дым-щ» тот полетел обратно, в сторону Остапченко, вращаясь и уходя чуть выше головы нападающего сборной России. В пылу борьбы Евгений не успел сориентироваться и остановил его руками. Момент, который мог бы принести этой сборной и этому нападающему мировую славу, был безвозвратно потерян.

Вслед за тем, как разочарованная публика опять расселась по креслам, где-то сбоку послышалось вначале несмелое, а потом нарастающее «Россия! Россия!! Россия!!!». В эпицентре скандирования стояли двое в высоких кокошниках, мужчина и женщина средних лет. Они кричали громче всех. У мужчины в поднятой вверх руке был зажат хот-дог. Надкушенная сосиска уже наполовину вылезла из булки и тряслась в такт скандированию, с каждым разом увеличивая амплитуду колебаний. Наконец, размахнувшись, мужчина в кокошнике резко бросил недоеденный символ болельщиков в сторону поля. Отмечая траекторию полета, несколько капель горчицы и кетчупа упали на зрителей передних рядов. До края поля было недалеко, и хот-дог вполне мог бы приземлиться под ноги бегущих в очередную атаку славонцев. И, возможно, в общем шуме и гвалте его падение просто бы не заметили. Но тут сидевший до этого неподвижно больше часа стюард вскочил со стула и в высоком прыжке поймал сосиску-нарушителя. Прыжок этот был настолько удивителен, что зрители тут же захлопали, закричали: «Молодец!» и засмеялись. Стюард внимательно рассмотрел, что именно он поймал, и выбросил хот-дог в стоявшую неподалеку урну.

– Мы работаем на рост, а они на нарост.

Сделав пару глотков, мужчина в атласных штанах опять заговорил:

– Это ничего. Это мы только силу набираем. Мы упорные. Наша правда в величии, а величие наше – в мире. Во всем мире. Они думают, мы их хакаем. А нам это и даром не нать. Они уже просто не знают, куда от нашей логики бежать. Потому что это ло-ги-ка. Мы наивны, но не лицемеры. У нас такая глубокая душа, что любое западное сыкло в ней просто утонет. Вот поэтому они наших девчонок так любят, – неожиданно закончил мужчина и почесал оголившееся уже выше пупка брюхо.

На поле между тем пошла настоящая заруба. Вышедший на замену Аро Чашка жестко вступил в борьбу с Рожевым и как бы случайно въехал Валику локтем в нос. Защитник сборной России рухнул на газон «Лужников», закрывая лицо руками. Чашка нагло ухмыльнулся и показал судье, что никого не трогал и что защитник просто тянет время.

С самого начала чемпионата Чашка демонстрировал полное отсутствие уважения как к команде хозяев, так и к России в целом. Свое первое интервью на российском телевидении он начал с известного галчаковского приветствия: «Хай живе перемога!» Чем вызвал бурю негодования в Рунете. Галчаковцы воевали во Второй мировой на стороне Тевтонии и соревновались с тевтонцами в ненависти и жестокости к цыганам и евреям. Аро довольно улыбался в кадре и рассказывал о том, что хуже страны, чем Россия, нет на свете. Что ему не нравится «весь этот пафос» вокруг мундиаля, который проводится в стране-империи. Что новенькие красавцы-стадионы – выброшенные на ветер деньги. Что сборная России – это сборище недофутболистов, абсолютно неконкурентоспособных в Европе. Сам он играл в славонском клубе, но все знали, что после чемпионата перейдет в топ-клуб.

Вообще-то, в самой Славонии Чашка был известен как мот и плейбой. Поговаривали, что Миа Шарк, какое-то время бывшая его подругой и сама весьма вольно трактовавшая любовь, не говоря о верности, так вот, даже она жаловалась на неуемный нрав Ароганчика. Пару раз в газетах появлялась информация о ночных гонках с полицией, когда его доставали из машины в состоянии сильного опьянения. Целый год не давал покоя СМИ случай, когда Чашка вместе с друзьями, возвращаясь из бара, так разогнал свой автомобиль, что тот, наехав на небольшой бордюр, пролетел сорок семь метров по воздуху и со всего маху воткнулся в круглую стелу, установленную на въезде в один из городков на севере Славонии. Что удивительно, никто не только не погиб – никто даже не получил никаких травм. Пьяные друзья просто вылезли из машины и пошли себе дальше. Небольшой штраф за повреждение стелы и устное внушение закончились дружеской совместной фотографией с начальником полиции на фоне груды железных обломков.

После его выхода на поле преимущество славонцев стало подавляющим. Россияне отбивались как могли. Над полем раздавался грозный рык Царя, призывавшего не прижиматься к воротам. Валик Рожев через раз отправлял мяч то за боковую, то на угловой. Нготомбо неожиданно накричал на Боа и ожидаемо получил желтую. Ароганчик таранил оборону россиян как сумасшедший, он словно вдохнул в свою команду новый импульс, новое желание, новую силу.

– А нашим-то, нашим чего на них оглядываться? Ну девки понятно… Попадаются такие… Шлюхи… А нам-то что? Нормальным. Чем нам-то там намазано? Их демократия – мерзавец на мерзавце и мерзавцем погоняет. Давно уже надо угол зрения поменять. А то, ишь ты, оплот, твою дивизию… Не, Китай не выход, – контейнер уже был почти пуст, и мужчина сделал быстрый заход на Восток, – их очередь следующая. А сейчас люди на всей Земле смотрят и видят, что, кроме нас, других образцов для подражания нет. Да, мы не такие симпатичные и нежные, но мы однозначно прямее и честнее. Вот что они делать будут, когда Россия Кубок возьмет?! Они будут удивляться. А мы примем это как должное. Это и называется – справедливость.

Последовала небольшая пауза, во время которой Дюжий исполнил штрафной, назначенный за снос все того же Чашки. Удар получился откровенно плохим. Мяч полетел сильно по центру ворот, но значительно выше их. Взбешенный Ароганчик подбежал к Дюжему и, несмотря на то что тот значительно больше и старше его, что-то зло и, показалось, с угрозой выговорил ему прямо в лицо. На повторе было ясно видно, как во время этого эпизода слюна так и брызжет на Дюжего. Защитник сборной Славонии сжал зубы, еще секунда – и на поле разгорелась бы нешуточная схватка между игроками одной команды, но Махно Боа был рядом и быстро вмешался, затушив не успевшие как следует разгореться страсти.

– Ты только посмотри, – мужчина из сектора С толкал локтем соседа-блондина. – Они же сейчас драться между собой будут. Где тут помощь и взаимовыручка? Не сильны они в этом. А мы сильны! Да и президент у нас такой – умеет слушать и понимать, видеть суть. Наши, хоть и негодяи, но честные, они плоть от плоти, они сам народ и есть. Поэтому, какие бы передряги нам ни грозили, Москва как стояла, так стоять и будет. Третий Рим. То-то же… – Он приложился к трубочке, но на этот раз по ней ничего не потекло – пиво закончилось. – Гхм… Тьфу ты! Вон, смотри, в VIP-ложе Депардье сидит. А кто он такой? Для западных – да, герой: налоги заплатил, куча народу на него работает и зарплату получает. А для нас? Ну актер, это мы знаем, помним. Ну и что? Мы еще кое-что помним. Что он проститутка и гомик, между прочим, тоже помним. Так какого рожна он там сидит, а я тут? Почему эта образина VIP-благами пользуется? Почему не я, например?

И тут блондин впервые оторвался от событий на поле и внимательно посмотрел на назойливого соседа. А затем, почти без паузы, произнес необычно низким басом:

– А вы, знаете ли, очень на него похожи. Волосы, глаза, овал лица, нос… Нос тоже сломан. Только у вас в левую сторону. Левша попался, да?

– Да что вы все, право слово, как сговорились. Не похож я на него совсем. И младше я. И во всем другом тоже – не-по-хож! Вот!

Мужчина ткнул в сторону блондина свой паспорт болельщика, на котором было видно фотографию мужчины и большими буквами значилось: Максим Львович Леопардов. После чего добавил:

– Да, такая вот необычная фамилия. Прадед в зоопарке работал. Оттуда и фамилия. Так получилось. Зато не колхозная или, как теперь бы сказали, фермерская. И вообще. Давайте не отвлекаться. Давайте футбол смотреть. А то еще, глядишь, чего такого и пропустим.

Именно после этих слов Гручайник, как на гоночном болиде, промчался мимо Рожева, что в конце такого матча выглядело странным – усталости у него совсем не наблюдалось, – и подал точно на Чашку. Вложив всю свою страсть и ненависть в удар, Ароганчик пульнул так, что поначалу показалось – он промахнулся, ведь мяч оказался за воротами. Махно же Боа сразу указал на центр поля. 3:3. Повтор подтвердил правильность решения арбитра. Повтор и порванная сетка на воротах в «Лужниках».

Сборная Славонии устроила кучу-малу прямо в штрафной площади. Вокруг в полном оцепенении стояли игроки сборной России и безучастно наблюдали за чужой радостью. Наконец крики и объятия были остановлены решительным жестом рефери, приглашающего команды разойтись по своим половинам. Правила требовали срочного ремонта сетки на воротах, и техническая бригада уже спешила туда. Чашка не торопясь потрусил по краю поля, по той части, где было особенно много триколоров. Пробегая мимо российских болельщиков, он слегка, как бы поправляя, приспустил футбольные трусы, под которыми стали видны трусы нательные. Бело-сине-красные. И сделал рукой движение – едва видимое, но в то же время ясное и понятное, не оставляющее других интерпретаций, кроме одной – безобразной.

Трибуны взвились в экстазе ненависти к провокатору. Боа не разобрался в эпизоде и, вероятно, решил, что это обычная реакция болельщиков противоборствующей команды. И ничего не предпринял. Однако на этом дело не закончилось. Добежав до трибуны правительственной ложи, Чашка встал на одно колено в сторону президентов и стал поправлять щитки на правой ноге. Теперь уже камеры неотступно следили за каждым его движением и жестом. Щиток Ароганчика был по-галчаковски наполовину голубой, наполовину желтый. На нем ярко красным цветом на всех экранах горел всему миру понятный знак – кулак с поднятым вверх средним пальцем.

Когда рефери подбежал к Чашке, тот уже поправлял гетры. Но боковой, бывший непосредственным свидетелем истории с красками и рисунками, не преминул рассказать о ней главному. Махно Боа подошел к Ароганчику и достал желтую карточку. Трибуны немного возмущенно погудели и затихли. Счет стал равным. Россия не проигрывала.

– Извини, дружок. Мне отлучиться на секунду надо.

Максим Львович Леопардов пробрался к выходу, прошел мимо хот-догов и пива, остановился у внешних перил и достал старинный мобильный телефон с антенной.

– Председатель? Мне кажется, что русские таки проиграют. Наша ставка на то, что они всегда поперек, что тренер выберет именно этот вариант и откажется от своего желания, может не сыграть. Пора ли задействовать план Б, или вы считаете, что надо еще подождать? Да… Да… Разумеется. Вам виднее, Председатель.

Максим Львович нажал на красную кнопку завершения вызова: «Сколько можно это терпеть?»

Остров накрыл туман. Он проникал везде. В кельи монахов. В храмы. В кровать к наместнику. Просачивался в траву и в грядки монастыря, в колодец, в кабину трактора, стоящего у дороги. Стены трехглавого Успенского собора, принимая на себя томную и липкую влагу, быстро сырели, по их беленым бокам струились желтоватые ручейки. В это время суток солнце должно еще было вовсю светить – до Полярного круга всего сто пятьдесят километров. Летом оно закатывалось за горизонт и покидало эти края только для того, чтобы почти сразу же выскочить с другой стороны. Сейчас же из-за густого тумана все стало по-киношному нереально: в большом ангаре притушили освещение, но полностью оно не выключилось, где-то тускло горит над выходом дежурная лампочка, где-то одинокий прожектор пытается пробиться сквозь искусственные клубы, с ворчанием ползущие из беспризорной дым-машины.