Текст книги "Вначале будет тьма // Финал"

14

Когда Игорь позвонил в дверь, Лиза почти не удивилась. Она чувствовала, что в последнее время с миром что-то не так. Во-первых, черви стали вести себя слишком активно, как будто пытались выползти из предназначенного для них контейнера. Конечно, им это не удавалось, но каждый раз, поднимая крышку, чтобы прикормить червей, Лиза видела обрывающуюся за несколько сантиметров дорожку. Раньше путь наверх не был так популярен.

Во-вторых, Андрей. Лиза даже присела на пол, чтобы получше обдумать эту мысль. Что не так с Андреем? Смерть не была здесь ответом. Лиза знала, что такое горе. Сразу после школы она немного волонтерила в хосписе. Какие-то две недели, которых вполне хватило, чтобы понять, что горе ударяет и лупит так, что с человека сыпется социальная штукатурка. Иногда не выдерживают и стены. И лучше становится виден каркас. Горе, как тогда решила и навсегда взяла с собой это знание Лиза, подобно стихийному бедствию, которое проверяет на прочность. И в этом стихийном бедствии остаются целыми либо несущие стены (редко), либо то, что по сути своей ничего не поддерживало – вроде мягких игрушек и паспорта в кармане.

У Андрея со смертью Игоря рухнула возможность неопределенного отношения к брату. Теперь ему надо было понять, кого он потерял и что чувствует… Что бы он ни говорил – что любил или не любил брата, что знал его или не знал, что злится или горюет, – самым подлинным в его горе было недоумение.

Он впервые показал Лизе их с Игорем совместные фотографии, показал его страничку в сети, рассказал за эти дни, наверное, тысячи историй о нем и ни одну не досказал до конца. Прерываясь на полуслове, он опять уходил в мир обид, горя или любви. Говори, говори, мне интересно, как вы носили одну и ту же куртку и как каждому она была не по размеру. Говори, говори, мне интересно, как вы оба что? Как вы оба как? Как вы оба где? Когда Андрею удавалось четко вспомнить какой-нибудь день, какую-то мелочь их с Игорем реальности, Лиза видела, что наступает освобождение и происходит реальное, а не воображаемое.

Все это Лиза не то чтобы обдумывала, нет. Она пыталась схватить и построить вокруг себя приходившие образы. Это была еще одна «фишка», подаренная мамой: дать пространство и время вопросам, расположиться вокруг физического тела и понаблюдать, как они колышутся или прорастают в своем, от ее воли не зависящем направлении.

Что же было не так? Лиза сделала глубокий вдох и задержала дыхание. Тик-тик-тик. Вместо привычной волны горячего вдруг пришел холод. Лиза выдохнула. Звонок. Комната после выдоха неуловимо изменилась. Будто между ней и Лизой раньше была запотевшая линза, но теперь ее протерли, и предметы стали ближе и реальней.

За дверью стоял Игорь. Лиза узнала его сразу. Эти глаза. Этот подбородок. Почти Андрей, совсем не Андрей. Взгляд глубже повернут внутрь. И тише. И темнее. Внутри, как при задержке дыхания, стало холодно. «Смерть», – пронеслось в голове. Он мертв? Так что же, может, это продолжение осознанного сновидения? Может, когда она закрыла глаза, села в медитацию, то провалилась в осознанный сон, столь глубокий план бытия, где возможен контакт с духами? Как бы подтверждая ее мысль, Игорь незаметно кивнул. Что она может сделать для него? Что он хочет передать ей или рассказать?

Все эти вопросы носились у нее в голове, пока Игорь, почти как живой, стоял перед ней, проходил на кухню, садился на стул. Он был весь погружен в себя, взгляд его скользил по мебели, останавливался на ней. Она заметила, что ему грустно, что он чем-то взволнован и хочет что-то сказать. Сказать о чем-то важном и чувственном, что часто остается несказанным, потому что люди мало придумали для этого слов.

– Болеешь? – спросил он.

Лиза поняла, о чем он. Но зачем он спрашивает о бесплодии? Разве это не жестоко с его стороны?

– Белые полосы на лице, – как бы почувствовав ее замешательство, Игорь дал ей воздух для маневра.

– Не обращай внимания, так, макияж.

Она дотронулась до лица рукой и заметила белую краску. Странно. Неужели это не сон? Она накрасила лицо еще утром, забыла об этом, и вот сейчас он на ней. Она включила воду, открыла окно. Воздух и вода должны были помочь решить, где она.

– Ты живой? – спросила она замеревшего, совсем ушедшего в какие-то далекие мысли Игоря. «Разве он живой?»

– Почти. Как видишь, – механически ответил он и заплакал. Заплакал. Он плакал совсем как Андрей, но, кажется, совсем не замечал своих слез.

Он устал, поняла Лиза. Его предали, поняла Лиза. У него нет дома, поняла она.

– Теперь у тебя есть семья, – сказала она и обняла его, – ты будешь нам братом.

Лиза предчувствовала, что совсем скоро с ними произойдет что-то важное. Может, этот человек – предвестие новой Москвы, без антоновых, анархистов, летающих дронов, жужжащих о войне? Москвы, в которой встретятся разъединенные семьи?

Она уже слышала шаги Андрея по мостовой, шаги Андрея, получившего бомбу, шаги Андрея, взволнованного и спешащего домой.

0

И снова на главную площадь пришли люди, и не было там служивых, и не было там людей в форме, и было там меньше людей, чем даже раньше на митингах, но были там врачи из больниц и врач по имени Василий. И был он странен, так что сказали о нем, что спятил. А другие сказали, что Ангелы выбрали его спасти людей и пресмыкающихся.

И Василий сказал, что прошлой ночью, когда Демоны и Ангелы приходили к людям, к нему приходила большая Ящерица и говорила, чтоб он отдал солнечные батареи и единственный солнечный госпиталь свой в управление рептилий, и долго били его и отпустили только потому, что в больнице его лежат дети Ящерицы и он один еще умеет лечить их. И что он, как врач, не может уйти сейчас, пока в его госпитале умирают люди, пусть и дети Ящерицы, но он просит людей уходить быстрее из города и не ждать спасения от людей в форме, даже если они предложат батареи, еду и свет. И предложил он выбрать тридцать человек из числа пришедших на площадь, тех, кто не обогатился за прошлую ночь, но стал беднее, тех, кто будет собирать экипажи и уходить из города. И выбрали Семена, программиста; Серафима, священника; Лизу, йогиню; Виктора, писателя; Жанну, журналистку; Тима, официанта; Федора, дворника; Сергея Сергеевича, топ-менеджера; Варвару, тату-мастера; Андрея, художника; Евгения, ресторатора; Евгения, полицейского; Майю, зоолога; Леонида, модель, и еще нескольких, чьи имена и профессии не записали.

И на третий день начали уходить из города. И шел снег. И была радость и веселие тех, с кем были Ангелы, и злоба, и голод, и страх тех, с кем были Демоны. И уходили одни на восток, а другие на запад, а третьи на юг, и на север никто не шел.

И те, кто шел с Лизой, йогиней, дошли до деревни Звездной, где стояло двадцать пустых домов и где были русские печки, и леса, и древесины довольно. И Лиза предложила тем, кто хочет, остаться, а если кто захочет идти дальше, выбрать нового руководителя и идти. Но все, кто шел с Лизой, решили остаться в деревне, и остались. И прожили там до весны, а летом двадцать человек ушли, а остальные, числом сорок два, остались.

И те, кто шел с Виктором, писателем, дошли до Владимира и там поселились. И дошло из них сорок человек.

И те, кто шел с Тимом, официантом, разбрелись, и осталось от них семеро человек.

И те, кто шел с Варварой, тату-мастером, стали разбойниками.

И те, кто шел с Евгением, ресторатором, дошли до самого Израиля, и жили там, и никогда не вспоминали дороги.

И те, кто шел с Федором-дворником, пришли к границе Санкт-Петербурга, и там расстреляли из них многих, но двадцать человек выжили. И двадцать пришли в Петербург и получили компенсации.

А об остальных ничего не известно.

И Василий, врач, который остался в городе, в солнечном госпитале своем, дождался конной помощи, а кто прислал ее, неизвестно – только Ангелы помнят, кого прислали. И вывел он из города сирот и больных и умер вскоре.

13

Юн Ма жил в Москве давно – с тех самых пор, как уехал с Дальнего Востока. Туда он попал еще во времена «большой России» и поначалу занимался перегоном машин через границу с разной заморской контрабандой внутри. Дело было прибыльным, ему только исполнилось двадцать лет, деньги легко приходили и легко уходили. Казалось, так будет всегда. Со временем он получил образование: учился на менеджера, с прицелом на завтрашний день. В самом конце 10-х даже решился открыть свой бизнес в Москве. Родственники уговаривали вернуться на родину, но он уже привык встречаться с российскими девушками, да и, что греха таить, пока получал высшее образование, заболел той самой страшной болезнью – русской литературой, без которой не обходится даже заочное обучение. Так что путь в светлое китайское будущее был закрыт, а впереди открывалась лишь манящая бездна российской действительности.

Ведомый мечтами, Юн переехал в Москву. Но уже через несколько лет, когда он основал свою демократичную клининговую компанию, страна развалилась. В столице установился хаос. Фирму у него отняли и дали хорошенького пинка под зад, чтобы и не думал за нее бороться. Он снова пробовал начать дело, но денег в стране стало меньше, а конкуренция – жестче, так что ту самую русскую тоску он смог испытать в полной мере. Благо водку он любил и легко сходился с людьми. По итогам бурных лет у Юн Ма не осталось ничего от былого достатка, кроме когда-то купленной комнаты в квартире, заселенной враждующими семьями.

Работать он стал дворником, а еще, по совместительству, сантехником, электриком и так далее. Юн быстро привык к своему новому бедняцкому статусу и даже начал получать от него удовольствие, считая, что теперь в нем живет настоящая русская душа. Его китайские родственники не разделяли этой радости, и многочисленные братья и сестры с негодованием говорили, что минимальная зарплата в их стране в два раза больше, чем его зарплата в Москве; они рассказывали, что русские активно едут в Китай, что они их страшно раздражают своей невоспитанностью, шумностью и говорливостью, а он, Юн Ма, торчит в этой России, как полный идиот, если не сказать хуже. Ким соглашался с ними, но назад не ехал – в конце концов, ему уже за пятьдесят, и что-то менять поздно.

Одним из его близких друзей был пожилой мужчина из третьего подъезда. Когда был трезв, он походил на приличного европейского буржуа, носил кардиган и фланелевые брюки, очки в роговой оправе и шляпу. Впрочем, чаще всего трезвым он не был, и нередко причиной его нетрезвости был сам Юн Ма. Они частенько выпивали, а после вели задушевные беседы о смысле жизни, судьбе Европы, сути гуманизма и очередной волне нелегальной миграции, захлестнувшей развитый мир.

Однажды этот мужчина из третьего подъезда подошел к нему с чрезвычайно серьезным лицом и спросил, не свободен ли он вечером, часов в восемь, а Юн в ответ, полагая, что друг зовет его снова дерябнуть водки, радостно закивал. Знакомый нахмурился и сказал, что ему понадобится помощь с одним дельцем: «Не спрашивай подробностей, сам все увидишь». Юн, ничего не понимая, согласился.

– Так что, Марк, что тебе от меня нужно? – спросил он приятеля, подойдя к дому в назначенное время.

– Мне нужно, чтобы ты помог дотащить до подсобки одну штуку из машины.

– Не вопрос, пошли.

В машине стояла огромная коробка – она была сколочена из досок и наполнена белыми пенопластовыми шариками, как если бы в ней перевозили бесценную хрустальную люстру.

– А что, ты решил заняться ремонтом?

– Можно и так сказать, – Марк мрачно улыбнулся.

На удивление, коробка оказалась не такой уж тяжелой. Хотя, конечно, в маленький лифт влезть с ней не получилось, а грузовой, как всегда, не работал, и им пришлось подниматься по лестнице до самого двенадцатого этажа. Когда они вошли в квартиру и задвинули свой груз в комнату, по лицу Марка пробежала горькая ухмылка.

– Эй, да чего ты сегодня такой хмурый – у тебя какой-то праздник национальной грусти, а?

– Завязывай со своими стереотипами, Юн. Пойдем лучше выпьем – вдруг мне полегчает.

Что Юну нравилось в Марке, так это его запасливость: у него всегда были продукты в холодильнике. С учетом того, что из его собственного холодильника вечно таскали еду члены враждующих семей, Монтекки и Капулетти коммунальной квартиры, его это приводило в восторг и казалось чем-то недостижимым. Для закуски Марк хранил и запасы отварной картошки, и соленые огурцы, и чесночные гренки, и квашеную капусту, и арахис, и мясную нарезку, и сыры, и даже чипсы Lay’s, считавшиеся настоящей редкостью в Москве, ведь их производство находилось под Питером, правительство которого с огромной радостью ввело санкции против бывшей метрополии.

– Так что мы перли-то с тобой, а? – спросил Юн.

– Что надо, то и перли. Пей давай.

Выпив пару рюмок и закусив, Юн снова вернулся к своему вопросу – он хитро посмотрел на друга.

– Неужто контрабанду какую провез, а? Чтобы толкнуть на черном рынке? Ты скажи, я не выдам тебя. Я же не какой-нибудь там китайский империалист, – он засмеялся.

Марк тяжело посмотрел на него и, вздохнув, хлопнул очередную рюмку.

– Там бомба, Юн.

– Что? – Он снова засмеялся, но, увидев, что Марк не улыбается, невесело замолчал.

– Да, Юн, там бомба. Неработающая пока, но я сделаю так, чтобы работала.

– Ты что, служишь в ЦРУ?

– А ты дебил?

– Прости, но тогда я не понимаю, зачем тебе бомба? На беглого Асада ты вроде не похож…

Выпив еще водки, Марк заплетающимся языком в двух словах рассказал ему о сделке с крестником и, закончив, взял сигареты. Юн последовал за ним на балкон.

– Посмотри, какой отсюда открывается вид. Можно даже разглядеть Останкинскую телебашню. Такое красивое мерцание под нами, – меланхолично говорил Марк, прикуривая, – а я вот зачем-то занимаюсь бомбой. Это так глупо.

– Ага, – с неожиданным налетом романтичного флера в голосе сказал Юн и хлопнул его по плечу, – может, это и глупо, даже наверняка глупо, но ведь это очень по-русски: бессмысленно и беспощадно, – он засмеялся, – бессмысленно и беспощадно, Марк. Это можно написать на твоей бомбе.

– Надеюсь, что он не продаст ее террористам.

– А мне кажется, с такой штуковиной можно устроить революцию. Прямо в Москве. Это будет эффектно – планета вспомнит, кто такие русские и почему их стоит бояться. И, представь, ты будешь отцом всего этого. Удивительная история. Кстати, а ты сам уже видел эту неработающую бомбу?

– Если честно, нет. Я решил потом посмотреть – страшно что-то. Но если хочешь, можем взглянуть вместе.

Через кухню они пошли к подсобке. Открыв дверь, Марк включил свет, секунду постоял в нерешительности и быстро поднял крышку коробки.

– Матерь божья, во что я вляпался, – пробормотал Марк и посмотрел на Юна.

12

– Я не готов, – беззвучно прошептал Игорь, когда ручка шевельнулась.

Дверь дернулась внезапно. Лиза вышла встречать. Игорь заерзал на стуле: в голове билась, раскручивалась, сжималась и разворачивалась мысль, что надо бы бежать, вот только куда?

Куда деть руки? Свои маленькие ручки? Детские страхи глядели на него совсем по-взрослому. Обступили и, как ему показалось, упрекали: что ты делаешь, Игорь? Ты же беглый анархист, птица высокого полета, высокого статуса, не положено тебе трястись!

Игорю вдруг не к месту вспомнилось, что он младше Андрея и навсегда останется младше. Пусть даже он, Игорь, давно взрослый выдающийся активист, герой, возможно, будущий политик, а Андрей – какой-то продавец неизвестно чего. Нет, явиться сюда – крайне неудачная затея.

Правда, сутки-двое назад Королев и не подозревал, что окажется в проклятой Москве, отрезанный от сибирских товарищей.

Ситуация выглядела безвыходной. Слишком поздно идти на попятную. Даже если он решится выпрыгнуть в окно, ему придется скрываться от журналистов. И нет ни плана действий, ни убежища, где можно этот план разработать. Обратно к Петрам тоже нельзя. После случая с бомбой его лицо слишком известно. Его непременно задержат.

В общем, Игорь молился всем богам. Но с богами у него лет десять не складывались отношения, поэтому он молился только о том, чтобы сохранить лицо. Надо было одолжить у Лизы косметику и подрисовать уверенности, подумал он, когда брат вошел на кухню.

Андрей не удивился, как он воображал. Брат выглядел очень уставшим, больше, чем после тяжелого дня. Скорее, как после бессонной ночи перед экзаменом, нет, целой недели таких ночей. Игорь хотел бы сказать какую-нибудь гадость, такую, что ножом попадет в бедро, импульсом в мозг, иголкой – в сердце, но вместо всего этого спросил:

– Как жизнь?

Андрей нахмурился, и Игорь не без сожаления подумал, что сейчас его прогонят в заоконную незнакомую Москву.

– Андрей, я и тебе салат накладываю, – вмешалась Лиза.

И голос ее был так звонок и чист, что Игорь сразу понял: не выгонят. Андрей тоже услышал жену, и ход его мыслей как будто изменился. Шестаков стал походить на благодушного хомяка.

Игорь поежился, заметив перемену. Неужели, подумал он, так оно и происходит? Бывает, что по квартире шлепает в сланцах один человек, а на работе ослабляет галстук уже совсем другой.

Андрей в несколько широких уверенных шагов обошел Игоря и дернул на себя деревянный стул напротив. Скрип неприятно отозвался у Игоря в голове.

– Я думал тебя отлупить, но сейчас у меня нет сил, – произнес Андрей, растирая лицо ладонями. То ли в надежде очнуться, то ли, наоборот, мечтая погрузиться в сон. Игорь наклонился ближе.

– За что?

– Твою мать! – Шестаков ударил ладонью по столу.

– Андрей! – вступилась Лиза.

Она громко поставила перед братьями тарелки с салатом, но для Игоря они слились в два зеленых пятна. Хотя всего десять минут назад он был очень голоден, сейчас уже не мог представить, как сможет что-то жевать. И Андрей не мог успокоиться, он нацепил на вилку помидор черри и, не донеся до рта, продолжил:

– Ты хоть понимаешь, что за хрень творишь?

Рука его тряслась, а вместе с ней и помидор на вилке.

– Какую хрень? – переспросил Игорь тихо.

– Что за хрень ты со своей жизнью делаешь, урод!

– Урод! – воскликнул Игорь, выпрямляясь. – Это я – урод? – Он чувствовал, как теряет контроль, – Ты это… ты че несешь?

Одна мысль яростно шумела у него в голове: брат должен извиниться за все. Игорь вдруг принялся заикаться, вспоминая и мгновенно забывая слова. Должен извиниться.

За тяжелые годы, тяжелые мысли, перевернутую юность. За отсутствие образования, отсутствие жены. За то, что внешне Игорь походил на мать, а Андрей – на отца. За то, что это нечестно.

– Ты как со старшими разговариваешь?

– Да какой ты мне старший! Ты мне даже не брат, ты как… ты как прыщ на лбу! Такой жирный, вздутый и гнилой!

– Так если я жирный и гнилой, то какого хрена ты приперся? – Андрей привстал. В этот момент он напомнил Игорю медведя, на которого «Три Сибиряка» устроили интернет-охоту. Тогда Королев был на стороне зверя: бастовал через интернет и призывал зоозащитников приковать себя к медведю. Но Андрею, в отличие от того медведя, помогать не хотелось. Скорее наоборот.

– Андрей! – опять Лиза. Опять этот голос. Эти белые полосы на лице. Зачем, зачем такая женщина разговаривает и живет с этим ублюдком?

– Что Андрей? Я тебе говорил, что он с отцом сделал? С моим отцом? Эй, гаденыш, ты хоть раз подумал, что отец пережил? Что я пережил? Для тебя что, все это – шутки, а? Игрушки? Решил все взорвать нахрен? Великий анархист нашелся! Ты вообще знаешь, что такое семья?

– Откуда? – завопил Игорь. Этот высокий, нервный голос, как Игорь его ненавидел! Он слышал себя и мучительно краснел от того, что слышал, но не мог остановиться.

– Не верещи! А то я с тобой по-другому поговорю, – пригрозил Андрей.

– Да ты сам кричишь! – оправдывался Игорь, пугаясь еще больше, чувствуя, что становится все меньше и меньше. На его глазах брат снова превращался в чудовище, которое он ненавидел до брезгливости, которое не оставляло ему шанса. Он заметил, как оттопырилась нижняя губа, будто потяжелела, как напряглась шея и вены на ней обернулись цветными лентами.

Игорь узнал и в одну секунду вспомнил подростковый прием брата: нависать над противником, чтобы плечи выглядели шире, а туловище – крупнее. Его фигура при этом становилась похожа на треугольник на двери мужского туалета.

– Если вы не прекратите, мне придется уйти, – сказала Лиза.

Теперь ее голос был спокойным. В общем, необходимости в ее присутствии ни Андрей, ни Игорь не испытывали. Возможно, только присутствие Лизы и удерживало их от долгожданной драки.

Однако угроза подействовала: оба замешкались и опустились обратно на стулья. Игорь подметил, что брат сидит развалившись, занимая пространство, которого хватило бы и на двоих. Лиза вернула Андрею вилку с так и не съеденным черри, и Андрей поморщился.

– Теперь ты, – обратилась она к Игорю.

Тот послушно поковырялся в салате и выудил оливку.

– Ты же понимаешь, что едой проблему не решить, – пробормотал Андрей. – Подобное поведение…

– Тшшш! – прервала его Лиза. – Я сейчас схожу за дневником, хочу кое-что найти. Я схожу и вернусь, а вы не поубивайте друг друга, хорошо? Пожалуйста, будьте людьми, ешьте травку.

– Травку? – расхохотался Игорь.

Поймал на себе серьезный взгляд Лизы и сдал назад:

– Простите, это нервное.

– Жизнь у тебя, должно быть, нервная, – не удержался Андрей.

– А у тебя, наверное, спокойная? Знаешь, я-то свою судьбу не выбирал, она сама пришла. Она пришла, когда…

Лиза схватила его тарелку за край и придвинула к себе.

– Эй!

– Ты, я смотрю, не голодный… – съязвил Андрей.

– Голодный я, голодный!

– Да, ты, должно быть, устал. Ты теперь террорист или герой? Или это одна такая новая должность – террорист-герой?

– Андрей!

– Я никого не убивал! Между прочим, от твоих обедов погибло больше…

– Игорь!

– Прости, молчу.

Игорь спешно наколол на вилку черри – нужно заполнить рот, пока из него еще что опасное не вылетело. В отличие от Андрея, черри он любил.

– В этом доме, пожалуйста, не материтесь. У меня растения, между прочим, – Лиза обернулась к горшкам на подоконнике: – Простите, ребята, у них плохой день. Я вам завтра Моцарта поставлю, – после чего она поправила занавеску и вышла из кухни. И не заметила, как Игорь уронил свою оливку.

– Что это с ней? – спросил он, когда услышал продолжение: через стену было не разобрать, но Лиза явно что-то напевала.

– Не выносит негативную энергию, – пояснил Андрей.

– Странная она у тебя.

– Сам ты странный, а Лиза – необыкновенная. И главное – моя, понял?