Текст книги "Вначале будет тьма // Финал"

[2000-2010]

Хотя Философ был человеком не первой молодости, мозги у него работали знатно. Да и отваги было не занимать. Идея про бомбу сразу засела у него в голове. Марк с детства был смелым парнем и мечтал о подвигах. Горячее сердце, четкий ум, прекрасные идеалы – со школы он зачитывался приключенческими историями и хотел походить на их героев: в начале 1990-х родители торговали книгами в подземном переходе, и проблем с нехваткой литературы у него не было.

Пожалуй, именно благодаря этим книгам ему так нравилось то бурное десятилетие. Пока все вокруг пугались введенных в Москву танков, сводок новостей с окраин только развалившегося СССР и бандитских разборок во дворах, Марк за этим пейзажем увлеченно наблюдал. Он был рад, что стал свидетелем исторических событий, его завораживала эта бушующая энергия вокруг. Единственное, о чем он жалел, – что сам не может в полную силу поучаствовать во всем этом: родители были слишком строгими. «И, в общем, они правильно делали», – много раз потом думал Марк, который все же очень любил жизнь; мечты о подвигах заканчивались ровно там, где появлялась реальная угроза – умирать от шальной пули он не собирался.

Он часто вспоминал родителей после их смерти – они умерли рано, когда Марк только закончил университет. Отец заставил выбрать профессию инженера радиосвязи, хотя он мечтал о чем-то более творческом или, на худой конец, с гуманитарным уклоном. Но родители – классические технари – настояли на своем: отец был уверен, что строгие науки куда лучше дисциплинируют мозг, чем что бы то ни было. С работой первые годы после выпуска было туго, но деньги мало волновали его. Когда родители погибли в автомобильной аварии, у Марка словно сорвало резьбу, и он увлекся саморазрушением: все, что не убивало, привлекало его.

Посещая вечеринки и андеграундные слеты молодежи, он влился в тусовку непризнанных, но талантливых художников, писателей, режиссеров и заразился от них яростью и протестом. В этот момент он ощутил недостаток в образовании и потому пошел на философский факультет РГГУ (вечернее отделение), куда без труда поступил – с его усидчивостью, феноменальной памятью и ловким умом это было сделать несложно.

В конце «нулевых» он стал ходить на протестные акции, помогать художникам устраивать перформансы – самоподжог у Лубянки, нарисованный фаллос у московской мэрии, свастика у храма – все это было сделано с его участием. Слава о нем разлетелась по Москве, и его стали приглашать в полицию на беседы, а также на лекции в популярные галереи, где тусовалась молодежь. Как он не сошел с ума за те несколько лет, не очень понятно: он совмещал учебу, работу в дряхлом НИИ, художественные акции и веселые попойки с друзьями. У него было так много энергии, что ему было достаточно поспать всего два-три часа в сутки, словно солдату на войне, чтобы снова идти в бой – с однообразной жизнью, буржуазностью общества, консервативностью политиков.

Он даже успел пережить настоящую любовную драму, которая обернулась для него пятнадцатью сутками в тюрьме. На заре своей славы среди художников он познакомился с акционисткой Гелой, – темная копна волос, темные глаза и узкая талия. Они сразу выделили друг друга из толпы – его вихрастая прическа и суровость, за которой проглядывала доброта, привлекли ее. Роман закрутился сразу, но закончился через восемь месяцев.

Марк был уже готов сделать Геле предложение, бросить к ее ногам и свою жизнь, и сердце, и весь мир в придачу, но она оказалась прозорливой: девочка из хорошей семьи участвовала в арт-группировке лишь для составления приличного реноме, которое она сможет показать в какой-нибудь западной галерее, – бунтарка в авторитарной стране, такое всегда привлекает. Родители Гелы были видными московскими чиновниками и, отправив ее за границу, донесли на слишком навязчивого Марка куда нужно, так что с ним основательно пообщались сначала в подъезде – незнакомые люди в масках, – а затем и в полиции. Кроме пятнадцати суток Гела подарила Марку свою приверженность феминизму, хороший вкус в области искусства, а также страх перед нормальными отношениями: она была его первой настоящей любовью, а когда первая любовь заканчивается за решеткой, это запоминается на всю жизнь.

21

Игорь оглядел простреленный рукав с нескрываемой нежностью: в ситуациях, подобных этой, он радовался, что носит вещи на пару размеров больше, и испытывал некоторую гордость. Обычно рядом с однопартийцами он сам себе казался мелким, однако на вылазках чувствовал свое превосходство. Комплекция позволяла ему быть ловким, юрким, одним словом – обтекаемым. Игорю почему-то очень нравилось это слово.

Хотя, признаться, он немало удивился, услышав после взрыва:

– Сука! Ах ты ж сука!

И такой мощный выстрел. Повезло, что стрелял непрофессионал.

Какой-то тощий старик в аляповатой шляпе, как из старых забугорных вестернов, – Королев такие любил.

– Ты, мать твою, что творишь?! – кричал старик.

Игорь мельком взглянул на него и побежал к дыре в электрическом заборе. Полз на четвереньках, когда услышал, как рухнула вторая половина здания, та, которую он не взрывал. Шубохранилище оказалось ну очень большим, Игорь не предусмотрел, что радиус поражения бомбы не дотягивает. Но возвращаться сюда он, естественно, не собирался – а жаль, ведь можно было все переиграть.

И чего этот старик на него набросился, спрашивал себя Игорь, перепрыгивая через кусты. На Калача он не похож, наверное, смотритель какой-нибудь. А если так, он должен быть благодарен, Игорь его от рабства освободил. От шубейного крепостничества!

Королев тяжело дышал, пока бежал к небольшому озеру – на юго-восток от имения. Там должна была стоять старая собачья будка, и если дернуть за какой-то рычаг, что-то опустится и Игорь попадет в укрытие. А там уж и до границы добраться несложно. А там и войти в штаб с гордо поднятой головой – вот это совсем-совсем несложно и даже почетно. И всем необходимо.

Кто приостановил незаконный оборот шуб? Королев.

Кто остановил убийство и воровство сибирских животных? Королев!

Кто, вопреки сопротивлению официальных, но незаконных властей, взял дело в свои руки и добился справедливости? Королев!

Он бежал, и вера в успех служила ему фонарем. Вера эта, как треснувшая фара, освещала дорогу. Значит, такому, как он, обязательно повезет. Должно же ему повезти, в конце-то концов?

До этого везло Андрею. Он остался в Москве. Не испытал всех ужасов бомбардировки и городской резни. Не видел, как погибла мама. И в этом, конечно, не было его вины. Игорь добровольно взял на себя ответственность и отправлял Андрею сообщения от маминого имени следующие несколько лет.

И неприятно, жгуче обидно было понимать, что Андрей интересуется братом все меньше, почти не спрашивает о нем, зато много рассказывает о себе, будто его жизнь какая-то по-особенному важная. Много важнее, чем у других. Тот еще разозлился небось, когда Игорь перестал писать. Но Игорь перестал, потому что брат оставался таким же плоским, грубым, черствым и обращался с другими по схеме купли-продажи. Будто Игорь ему собака, которую Андрей и в дом не пустит. Оставит ночевать на улице, в пустой мокрой будке… Кстати, а где будка?

Солнечные лучи мешались с водной гладью так, что Игорь засмотрелся. Где-то в чистом небе порхали бабочки и звучала песня полицейской сирены, и все это было замечательно, за исключением одного. Никакой будки у озера не было.

Тут вообще ничего не было, даже деревья прекратились и осталась одна трава. Оставаться в таком месте было крайне опрометчиво, и Игорь это отчетливо понимал.

Он вскинул руку и нажал на приемник-браслет. Нужно было срочно связаться с Т3, ведь именно Т3 и дал ему наводку, о чем не следовало знать Вадиму.

Сибирскую республику поделили между собой три кандидата от пришедшей к власти партии «Три Сибиряка». Их называли Т1, Т2 и Т3 соответственно, – никакого попрания индивидуальности, простая запоминалка. К власти они пришли после митингов и погромов и уходить не собирались. Они придумали схему, согласно которой каждый менял локацию раз в три года. По очереди они управляли Челябинском, Красноярском, Новосибирском. Такой политический хоровод-круговорот.

Почти не сменялись, тут оговорка. Пару лет назад какой-то смертник прихватил с собой того, кто сидел в Красноярске, и его кресло занял нынешний Т3. Сын прежнего градоначальника и одноклассник Игоря. Он и отправил Королева в Москву, чтобы тот вернулся героем и возглавил САП.

Зеленую ленточку для кошки Игорь когда-то давно украл у сестры-близняшки Т3, а тот его не сдал. Поэтому из трех зол Т3 был наименьшим.

Игорь ходил вокруг озера, пытался связаться с Т3 и начинал потихоньку паниковать. И нос у него чесался, и левый бок. Королев знал: это нервное. Он уверял себя, что не мог ошибиться. Т3 принял его радушно, чуть ли не обнимал на пороге квартиры, а Игорь ловко уворачивался от прикосновений.

Т3 в шелковой пижаме цвета подгнившей груши стоял с бокалом вина улыбался и несколько раз подчеркнул, как же он рад видеть Игоря. Да еще и живым!

Потому что не каждый выживет совсем без друзей.

– Ты знаешь, зачем я тебя пригласил? – спросил он, поглядывая на невнятные, до конца не прорисованные тучи за окном.

– Вероятно, ты хочешь меня купить, – усмехнулся Игорь, чтобы придать себе уверенности.

– Вероятно, но не сегодня, – подтвердил Т3 добродушно. У него были светлые кудрявые волосы, и с виду он походил на южного или хорошо отдохнувшего человека. Рефлексии в нем было мало, пасмурности тоже, как и русскости в философско-бытовом, предельно неопределенном смысле этого слова. Он сел на диван, указал Игорю на кресло напротив и продолжил: – Слышал, что Т1 незаконно торгует с Москвой?

– Вы все незаконно торгуете.

– Он торгует в обход нас, – уточнил недовольный Т3, – просек, что нефть, газ, уголь – дело проигрышное и нас тут не обдурить. Мы же вынашиваем месторождения, как курицы свои яйца! Мы над ними так трясемся, что и не укрыть ничего, система доносов работает, как блокчейн. Но этот скот прознал, на чем еще можно заработать, представляешь?

Игорь кивнул:

– Представляю.

– Нет, ты прикинь, он шубы толкал!

– Почему шубы?

– А ты подумай! Чего в Москве не хватает?

– Судя по новостям, всего.

Т3 рассмеялся пуще прежнего и хлопнул Игоря по острой коленке:

– Угодий, один хрен, угодий, мой друг! Земель у них нет, живность мельчает, а зима по-прежнему холодная! Эх, не зря Наполеона прогнали еще сто лет назад…

– Двести, – вставил Игорь.

– Без разницы! – отмахнулся Т3. – Короче, этот скот затеял такую штуку. Один их коррупционер Антонов, ну полный такой, живет за городом. И, значит, не хватало ему своих домов, так он шубохранилище построил. Ты прикинь, шубохранилище! Вот цирк, да?

– И что ты предлагаешь? – Игорь наконец почувствовал, что подбирается к цели визита.

– Слушай, ну если совсем прямо… я хочу, чтобы ты его взорвал.

Королев напрягся:

– Ты, верно, забыл, что я тебе не обслуга.

– Это нам обоим выгодно, – пояснил молодой градоначальник. – Слушай, у меня позади очень сложная неделя, а ты и расслабиться не даешь. Я, между прочим, работаю по двадцать часов в день: вчера устанавливал культурный обмен с Санкт-Петербургом, школу для электората открывал, на корпоратив летал, и еще много всего!

– Ты перейдешь к делу или мне уйти?

– Да я уже на месте, куда переходить? Все элементарно! Наш Т1 и этот Антонов организовали незаконный оборот меховой продукции размером с одно трехэтажное шубохранилище. Как передают мои люди, в Москве сейчас наблюдается дефицит зимней одежды, и цены устанавливаются произвольно, безо всякой оглядки на совесть. Наш дорогой предатель не просто обеспечивает неприятеля, он ворует у нас под носом, передает ценные сибирские ресурсы, присваивая всю прибыль себе. Как мне кажется, данный произвол пора прекратить.

– И ты хочешь, чтобы это сделал я?

– Конечно! Ты талантливее Вадима. Пора тебе отличиться чем-то грандиозным.

– Значит, тебя не пугает, что подрыв шубохранилища чиновника-авторитета может быть расценен как диверсия и привести к ухудшению двусторонних отношений?

– Не-а! Мы слишком ленивы, чтобы вести войну.

«Мы слишком ленивы, чтобы вести войну! – передразнил его Игорь. – И на связь выходить ты ленишься, видать! Ну что за сволочь!»

Королев пытался установить контакт с Т3 уже в пятнадцатый раз. Рыскал вокруг озера и неустанно трясся, осознавая, что полицейская сирена звучит все громче не просто так. Его ищут и, скорее всего, найдут.

Или ему все это показалось?

Ему казалось, он слышит шаги за спиной. Чувствует затылком дуло пистолета. Возможно, пройдет секунда – и его схватят. Его казнят изощренным способом, например, взорвут. Закончится политическая карьера. Вадим прочтет проникновенную речь в честь близкого друга. Может, даже выкупит его прах.

Или у Игоря помутился рассудок и виной тому – природа, здоровью которой он может только завидовать? Что, если он замрет и притворится, будто он вовсе и не здесь?

На самом деле он – супергерой Игорьмэн. Он играет со старшим братом, который признает его значимость, играет с Вадимом, который уступает ему ход, играет с Мальтой, которая держится на расстоянии. А мама, живая, наблюдает за ними, пока папа готовит ужин.

Позитивное мышление – так оно и работает?

20

– И что же, ты хочешь сказать, что вот так просто сделаешь им эту бомбу, получишь деньги и будешь спать спокойно? – спросила Гала, помешивая варившиеся в кастрюле макароны. – Марк, я тебя просто не узнаю.

– Да при чем тут деньги? – вспылил он, но сразу постарался взять себя в руки: не хотелось после уже заключенного пари размениваться на бессмысленный спор. – Дело совсем не в этом. Хотя и в этом тоже. Просто этот мальчишка взял меня на понт, да еще на глазах у моего друга! Да и вообще, в этом есть что-то… смелое.

– Конечно, я помню, что ты был пылким парнем. Хотя почему был – и до сих пор, судя по количеству студенток, которые вокруг тебя увиваются.

– Ты ревнуешь?

– О нет, как можно – я ведь знаю не только число твоих любовниц, но даже их имена. Впрочем, мы же ведь договорились, что у нас эти «свободные отношения», – все совпадает с твоими взглядами на жизнь, верно?

– Ты права, ты абсолютно права. Гала, а ты не нальешь мне еще супа, а? От возбуждения я ужасно голоден.

– Что, без мяса бомба не придумывается, да?

– Ну и дура же ты, Гала.

– Чего это? Ты собираешься создать какую-то неслыханную бомбу и отдать этому сынку твоего друга, про которого ты всегда говорил, что он нелеп, как попугай в брюках, – кстати, идиотское выражение, – и вот, пожалуйста! Да он же продаст эту бомбу куда-нибудь за границу – и прости-прощай остатки России.

– Умоляю, дались тебе эти остатки! Остатки – сладки: пусть все развалится окончательно. Я за самоопределение, свободу, равенство и даже братство. И сестринство, если на то пошло, – горячился Марк, – я ведь главный феминист в университете.

– Это я помню.

– Гала, а ты хлеб не принесешь?

Она закатила глаза, но все же принесла хлеб.

– Не хочешь ли в качестве поддержки идеи равноправия полов хотя бы начать убираться в квартире?

– Но это же твоя квартира, Гала.

– Да-да, я понимаю, что убираться у каждой любовницы в доме – для твоего возраста это слишком, – она вздохнула.

– Не приплетай мой возраст, наглая девчонка.

– Ну я же шучу, не сердись: ты как Мик Джаггер лет тридцать назад. Морщинистый, но все равно притягиваешь взгляды – помнишь, он ведь в семьдесят закрутил роман с какой-то двадцатилетней моделью.

– Мик Джаггер от философии, – Марк засмеялся, – блестяще. Самое смешное, что Джаггер-то все еще жив и ходит все в таких же узких джинсах, как полвека назад. Вернее, его катают в коляске, но джинсы и правда по-прежнему узкие.

– Мы еще услышим не об одном его романе, это наверняка. Завидуешь?

– О нет, надеюсь умереть раньше, чем буду бояться чихнуть и получить сотрясение мозга. Гала, пока ты моешь посуду, я пойду покурю, о’кей?

– Как угодно, мой милый. Одна просьба: если будешь курить марихуану, оставь и мне немного – я покупала для себя, а не для тебя.

– Постараюсь, но не обещаю. Мне же надо как-то расслабиться, понимаешь?

– Тогда с тебя половина цены.

– Продам бомбу, и сразу – какие у меня деньги, я же всего-навсего лишний философ в университете.

– Умоляю, умоляю, давай прекратим этот разговор! Пойду лучше разберу свой гардероб, это и то увлекательнее.

– Вот и иди… – Марк вышел на балкон и достал из тумбочки марихуану. – Все-таки удивительно, что даже у нас легализовали марихуану. Того и гляди станем продвинутой страной, как передовые государства. Спасибо Голландии с Канадой, этот мир за двадцать лет изменился к лучшему.

Хорошенько затянувшись, он поглядел сквозь балконное окно: Гала – которую на самом деле звали Галиной, но он придумал ей близкородственный псевдоним в честь любимого Дали – бродила по коридору: искала что-то в шкафу, на антресолях, прятала за дверь выбившийся рукав легкого пальто. Из всех его пассий она была самой любимой, и если бы не его закоренелая привязанность к холостяцкому образу жизни, он непременно бы женился на ней. Но нельзя же так просто отказаться от своих взглядов: свободная любовь, независимость, все дела.

Они познакомились семь лет назад, когда ему было около шестидесяти («Вот ведь была молодость! – пронеслось у Марка в голове. – До пенсии было пятнадцать лет, а теперь только половина осталась»): он тогда зачем-то взял дополнительные часы лекций по философии в медицинском университете, где рассказывал будущим врачам в том числе о пользе эвтаназии – базового человеческого права. «Не право на жизнь является важнейшим правом любого человека, но именно право на смерть – запомните это, дорогие мои». Марк вспоминал свое первое выступление и восхищался сам собой: как ловко он умеет все завернуть. Даже тезисы клятвы Гиппократа в его речи звучали как-то воодушевляющее: «Вы должны помогать всем: левым, центристам… даже правым надо помогать, пусть они будут хоть со свастикой на рукаве. Как говорила моя любимая Валерия Ильинична Новодворская, если бы настоящий диссидент увидел Горбачева тонущим в реке, он должен был бы его спасти. И только потом отдать под суд. Вот так и вам стоит поступать».

Своими речами он гипнотизировал публику. «Я считаю, что талант нисколько не оправдывает дурное или даже преступное поведение человека. Если убеждения какой-нибудь большой личности являются общественно вредными и наверняка сослужат человечеству дурную службу, надо сделать все, чтобы его имя было забыто. Вот, например, так надо поступить с Луи Фердинандом Селином, Хайдеггером и прочими приспешниками нацистов. Помните историю про Герострата, который сжег храм Артемиды, чтобы войти в историю? Отлично. Но наверняка вы не знаете, что на самом деле этого человека звали иначе – я не скажу как – и греки специально поменяли ему имя, в качестве предостережения всем остальным: если вы говно-человек, то смердеть вам в вечной пустоте, а не на Олимпе!» Кажется, в том числе и за речи его и отметила Гала – она стала ходить к нему на дополнительные занятия, хотя совсем в них не нуждалась: она была лучшей студенткой на своем курсе и после учебы попала в одну из ведущих московских глазных больниц.

Он сразу сказал ей, что не ищет жену, что в любовницах ограничивать себя не собирается, и, как ни странно, ее это устроило. Удивительно, но ему даже нравилось спорить с ней, чего он вообще делать не любил – хоть он и был феминистом, но в глубине души считал, что по-настоящему умных женщин в своей жизни почти не встречал – ну, может, кроме своей матери или каких-то университетских старых преподавательниц, на которых без скуки и глядеть было нельзя. Какая уж тут разница, умны они или глупы? Эта трагическая дихотомия любвеобильности и падкости на красоту, с одной стороны, и левых взглядов, с другой, – одна из многих противоречивых черт его характера, как он сам понял очень давно. Так, например, он терпеть не мог алкоголиков, кроме тех, с которыми пил, брезговал слишком ветреными женщинами и – самое страшное – не любил приезжих с юга с их грубым акцентом.

Гала отлично видела все его противоречия и любила тыкать Марка в них лицом: а вот видишь, а это что за нестыковка, а это и вот это? Она очаровательно смеялась, запрокидывая голову, после чего обыкновенно ласково целовала его в лоб, приговаривая: ну это ничего, в твоем возрасте, дорогой, это нормально – путаться в своих показаниях, убеждениях, носках…

– Ну и дура ты, Гала! – Эта фраза была самой частой, с которой Марк к ней обращался, но она не обижалась, а только махала на него рукой и отвечала что-то нецензурное, что вгоняло его в краску, ведь, помимо всего прочего, он считал, что девушке не положено изъясняться трехэтажно.

Вот и сегодня она снова напала на него после того, как он рассказал ей про эту бомбу.

– То есть как это ты собираешься сделать бомбу, которая сможет вырубить все электричество в радиусе десятков километров? И что, даже запасные энергонакопители перестанут работать?! – воскликнула Гала, замерев в ванной с мокрым полотенцем в руках.

– Ну да, даже они перестанут работать, – Марк равнодушно пожал плечами, про себя подумав, что все же еще умеет производить впечатление на девушек.

– Да ты совсем, что ли, разум потерял, да? Это возрастное, я не пойму, или что?

– Эй, эй, я еще молод.

– Молод? Но если ты спятил, как тогда быть, черт возьми?! – Ее голос звенел, и она уже даже замахнулась, чтобы ударить его полотенцем, но так и замерла. – Подожди, это значит, что откажут электромобили и все поврезаются друг в друга. И самолеты упадут. И, послушай, люди умрут прямо на операционных столах – в крови, с каким-нибудь скальпелем в ноге, разрезанные… Ты об этом подумал?

На лице Галы читался абсолютный ужас, и она часто заморгала.

– Все-таки правильно мне о тебе говорил отец, что ты совсем отмороженный какой-то.

– Не впутывай своего отца – пока он грел задницу в университетах и на каком-нибудь Бора-Бора, я таскался по судам и сидел в СИЗО, а это похуже сраного хостела в Африке – ну просто чтобы ты понимала, говорю.

– Я тебя умоляю, обещай мне подумать над тем, что я тебе сказала. Обещаешь?

Марк нехотя кивнул.

– Ну, это уже хоть что-то. Хотя больше я надеюсь на то, что ты просто ничего не сможешь сделать, ты ведь не работал инженером уже лет сто, если не больше, – Гала нервно засмеялась. – Это просто кошмар какой-то, – проговорила она тихо, собирая волосы в плотный пучок на макушке.

– Да я правда подумаю над твоими словами, ну чего ты, а? Прямо уж все так страшно и катастрофично как будто.

Она ничего ему не ответила.

После того как сигарета закончилась, Марк пошел в спальню, где Гала, лежа в кровати, прокручивала ленту новостей на своем совершенно прозрачном стеклышке-смартфоне, и завалился к ней.

– Ты представляешь, в Москву наконец привозят «Роботов мадам Тюссо», – сказала она.

– Роботов?

– Ну да, лет десять назад в Британии стали создавать музей роботов, как две капли воды похожих на знаменитых людей, исторических деятелей и так далее. И поставили в них очень даже неплохую оперативку, которая и мыслит быстро, и голос имитирует – в общем, с ними можно поговорить за отдельную плату, как с живыми людьми. Это тебе не доисторическая «Алиса».

– То есть теперь можно поболтать с Куртом Кобейном о его самоубийстве и спросить Джареда Лето, с какой радости он выглядит моложе меня?

– И не только – там есть даже образцы философов, ну там Фрейда, Маркса, Юнга… Последний, правда, говорят, кидается на людей, так что он не всегда доступен. Утомляется, видимо. Кстати, есть даже Гитлер со Сталиным.

– А можно за деньги устроить разговор между ними двумя?

– Устроить разговор можно, ученые из Кембриджского университета уже проводили этот эксперимент – но спора, увы, не вышло.

– Почему же?

– Они слишком быстро нашли общий язык.