Текст книги "Отделенные"

Глава 9. Мама

Последний древесник сдох, и чудовищный волк, наконец, остановился. Потом завыл. Его братья мертвы. Не все, но… Зверь повел носом и ринулся к дольмену, странно подскакивая на трех конечностях. Удар огромной когтистой лапы разбил щит Геррета вдребезги. А ведь тот поставил такой сильный щит, какой только смог.

– Уходим вглубь, – сказала Мильхэ. – Он не успокоится, пока чует чужих.

В этот момент чудовище снова потянуло носом воздух, его бешеные, налитые кровью глаза сфокусировались на Ирме. Что он думал и думал ли вообще, было неизвестно, но зверь смотрел то на Ирму, сидевшую на каменном полу, то на ледяную ведьму, то на Геррета с близнецами. Добраться до них он не мог.

Когда уродливая лапа протиснулась в узкий для нее лаз, Геррет вскинул кулак, но Мильхэ его остановила. Потянув Ирму за руку, она заставила ее встать и уйти подальше – зверь начал со всей дури биться о стены дольмена.

– Вы чувствуете? – спросил Лорин.

Они находились в небольшой каменной комнате. Кроме коридора наружу, здесь был еще один, и из него шел неприятный запах. Точнее, трупная вонь. На самом деле она чувствовалась и раньше, но всем было не до этого.

– Пойдем пока проверим? – предложил Рейт.

– Нет, давайте подождем, – сказала Мильхэ. – Если Твари опять придут, Фаргрену может понадобиться наша помощь. Поставь щит, Геррет.

Еще несколько минут слышались вздохи и скуление, но потом все стихло, и эльфийка отправилась посмотреть, что там снаружи.

– Эй, помогите мне, – позвала она.

– Хочешь нести его внутрь? – воскликнул Рейт.

– Он уже человек, так что не опасен.

Волки зарычали, едва увидев двуногих на выходе из дольмена, и Мильхэ скрутила их ледяными оковами, предусмотрительно обезвредив хвосты. После схватки с Тварями оборотней осталось трое.

Вскоре Фаргрен очутился внутри дольмена. Достав одежду и прикрыв ею голое тело, Мильхэ привела Фаргрена в чувство, а он, даже не открыв глаз, стиснул ее запястье железной хваткой. Над кулаком Геррета вспыхнул огонь, близнецы схватились за кинжалы.

– Фар, это Мильхэ, – спокойно сказала ледяная ведьма.

Рука его разжалась и упала на землю.

– Воды, – прохрипел он.

Мильхэ протянула ему фляжку и осмотрела израненное тело.

– Не надо ничего, – отмахнулся Фаргрен, – быстро пройдет.

Он сел, оглядел всех и с облегчением вздохнул. Все живы, он никого не убил. Только Тварей.

– В Да-Раате знали? – спросила Мильхэ.

– Предполагали. Но я не превращался в… это при них.

– Но они сказали тебе?

– Да. Там начали принимать сирот на время только потому, что у них был свой зверь. Меня отослали прочь, пока я не вошел в полную силу.

– Гэн-аннадайр, а не зверь, – сказала Мильхэ, а потом прошептала: – Уж это ты точно не мог проконтролировать тогда.

Слышали все.

– Какая разница? – ответил Фар, натягивая одежду и стараясь не глядеть на Ирму. – Я все равно убил их.

Мильхэ застыла, будто прислушиваясь.

– Еще двое живых, один внутри. Сначала за тем, что снаружи, – остановила она Фаргрена, рванувшего было вглубь дольмена.

Это оказалась писклявоголосая волчица. Четыре человека и три волка напряженно следили за тем, как оборотень и эльфийка тащат внутрь каменного купола тяжелый комок из шерсти и крови. Чтобы приготовить снадобье из смолы, потребовалась пара минут. Рейт снова предложил проверить нутро дольмена.

– Условились не разделяться, – проледенила Мильхэ, даже не глядя на него. – У нее сломан позвоночник и несколько ребер, – сказала она Фару. – Легкие проколоты. Но выжить должна, ваш народ крепкий. Не знаю, правда, сможет ли ходить.

Закончив с волчицей, Мильхэ встала.

– Он точно в порядке? – спросил Рейт. – Не превратится опять?

– Нет, – отледенила эльфийка, – в это состояние впадают осознанно.

Фаргрен криво усмехнулся. Вот все и вернулось на круги своя. Ледяная ведьма леденит, а его опасаются и глядят с недоверием и страхом. Даже в Да-Раате многие смотрели на него так.

А вот Мильхэ… Не боится, знает, кто такие ар-вахану, знает о таких чудовищах, как он. Ну какого хррккла она отпустила тогда мальчишку?! И как со всем этим связана?

Наконец его мысли прервало другое. Запах. Почти такой же, как раньше, но только сейчас до Фаргрена дошло, что здесь запах сильнее. Гораздо сильнее. И он живой, хоть и смешан с вонью от разлагающихся тел.

– Идем, – нетерпеливо бросил Фар товарищам и не оглядываясь пошел вглубь каменного коридора.

С раненой писклявкой остался один из волков.

Темный дольмен оказался не слишком сложным: несколько камер по кругу, последовательно соединенных коридорами, которые вели в самый центр. Геррет развешивал огоньки.

У стен стояли высокие каменные урны, расписанные выцветшими узорами в виде растений и животных. Те же узоры, только вырезанные, украшали стены от пола до потолка. Немало сосудов были разбиты. А может, рассыпались от времени, смешавшись с прахом, который хранили.

– Что это такое? – спросила шепотом Ирма.

– Урны с пеплом, – ответила Мильхэ. – Оборотни сжигают мертвых.

– И все? – Рейт мимоходом заглянул в одну из урн. – Нас ведь посылали за генасскими сокровищами.

– Да уж понятно, что на самом деле послали не для этого, – пробурчал Геррет.

Тоже шепотом. Говорить в полный голос почему-то не хотелось. Как и вообще вести беседы.

В тишине, которая, казалось, поглощала даже звуки шагов, они шли к центру дольмена. Вонь усилилась настолько, что не только Фаргрена уже тошнило от нее. Двое волков, сопровождавших отряд, то и дело фыркали.

На входе в последнюю камеру все замерли.

В середине был каменный столб, поддерживавший свод дольмена. На столбе – женщина. Волосы космами спускались на грудь, лохмотья прикрывали болезненно худое тело. На глазах – повязка. Ногами женщина стояла на полу, который заваливали скелеты, разлагавшиеся кролики и части туш крупных животных.

– Я слышала звуки боя, – прохрипела женщина. – Скольких вы убили?

Тело ее опутывали странные трубки. По ним текла тускло светящаяся жидкость из баков около стен.

Один из волков подошел и, поскуливая, ткнулся ей в ладонь, она погладила его черный нос. Прикованная к столбу, она, кажется, могла двигать только кистями рук.

Сквозь смрад Фар слышал ее запах. Ту самую основу, которая имелась у него и несчастных изуродованных волков. Женщина была высокой, а раньше была еще выше. Как он. Волосы, хоть уже наполовину седые, – черные. Как у него.

Тело женщины окутала вода, омыла его и унесла вонь, хотя она еще оставалась в воздухе. Запах… Почему у нее этот запах? Фар уже давно все понял, но боялся ответа.

Женщина вдруг повернула голову к нему.

– Запах моего сына… Кто ты?

Слова у него застряли в горле. Он не видел, как расширились глаза товарищей. Как Ирма прижала руки ко рту. Сердце разорвалось на тысячи кусков, и душа вымокла от крови насквозь. В ушах оглушительно застучало.

Это его мать. Родная.

– Когда-то давно у меня было два щенка. Дочка и сын. У тебя его запах. Значит, Фархании удалось убежать.

Имя давно погибшей сестры, которую он не знал, отозвалось болью, выдрав сердечные ошметки вон. На пропитанном кровью одеяле, в котором его нашли, было вышито «фар», и потому Фаргрену дали имя, начинающееся на этот слог. Значит, это одеяльце принадлежало ей?

– Меня. Подобрали люди. Я лежал рядом с… мертвой девочкой, – глухо ответил Фаргрен.

Слова вспороли сдавленное горло. Он не хотел причинять боль, но что толку скрывать?

– Ох, моя доченька… – прошептала женщина. – Но… Она смогла спасти тебя, Эрран.

Так вот как его зовут по-настоящему…

– Хоть ты жив. – Она тяжело вздохнула. – Посмотреть бы на тебя. Жаль, меня ослепили много лет назад.

– У меня черные волосы.

– И голос отца.

– Моя… Илайна, женщина, которая спасла меня… – впервые в жизни Фаргрен не стал называть ее матерью. – Она говорила, нас нашли в лесу, и…

И он вдруг все рассказал. Никто, кроме него, не знал этого. А ему рассказали приемные родители.

Они нашли Фаргрена в лесу, когда он уже устал кричать от голода и холода. Просто лежал в грязных, пропитанных кровью и мочой пеленках и еле хныкал. Рядом лежала маленькая волчица. Уже окоченевшая.

Что найденыш – оборотень, его родители знали с самого начала. Все знали. Не раз слышали истории, как порой маленькие оборотни убивают тех, кто их растил, как калечат детей, но… Спасли. Взяли младенца себе. Да еще и провернули ради него целый спектакль: отправились в город, а приехав с ребенком, рассказали всем, будто забрали его из большой бедняцкой семьи, которая не могла прокормиться.

Чтобы Фара не считали порченым. Чтобы не догадались, что он – волчий выродок.

Что это было: доброта или безумие? Или и то и другое?

Они забрали его, выходили, вырастили, скрывали, кто он на самом деле. И любили, так любили… А он…

Последнее Фар рассказать не смог. Незачем ей знать, как он отплатил своим спасителям. Как стал ар-вахану.

– Как… Как тебя зовут? – спросил Фаргрен.

– Арана. А твоего отца звали Варраф. Тебе исполнилось двадцать восемь лет этой весной. Совсем уже взрослый. А когда я потеряла вас, тебе было всего семь месяцев.

– Я… Мы поможем тебе. Мильхэ, Гер!

– Я не знаю, что это, – откликнулся Геррет. – Я впервые такое вижу.

На щеках ледяной ведьмы Фаргрен заметил слезы. Она покачала головой, оглядывая все вокруг.

– Я… Кое-что могу попробовать, но не знаю, поможет ли.

– Эрран, – прошептала Арана, – не надо. Я так долго ждала, боюсь, больше нечего спасать. Я стара, слепа и слаба. Просто похорони меня в Да-Мидрас. Там наше племя.

Да-Мидрас. Да-Мидрас, Твари его забери! Одно из двух племен оборотней, куда Фаргрен так и не пошел, отчаявшись найти место, где его примут. Где он будет своим после содеянного. Если бы он дошел… Племя могло узнать его, сказать, куда направлялась его семья. Может, получилось бы найти Арану раньше?!

Родной запах почти одурял. Такого не было даже у приемной матери, хотя ее запах Фаргрен помнил всегда. Все существо сейчас твердило ему, что перед ним – его мать. Где он был, когда она так нуждалась в помощи?! Кто сотворил с ней это все? Со всеми ними.

В сердце клокотала, бурлила ярость. Убить их, убить всех этих ублюдков!..

– Фар, – мягкий голос пробился в его сознание, – я осмотрю ее.

Ярость требовала выхода.

– Попробую снять повязку. Предки… – выдохнула Мильхэ и поспешила надвинуть тряпицу обратно.

Глаз не было. Совсем.

Ярость вскипела.

Фаргрен бросился на Мильхэ и прижал ее к стене, сдавив тонкую шею. Он даже не понял, что эльфийка крепко ударилась затылком, не услышал, как вскрикнули его товарищи, как взвизгнула Ирма.

Волки прижали уши, пригнулись, готовясь атаковать.

– Говори все, что знаешь! Как ты с этим связана? Кто они?

В бирюзовых глазах он видел испуг. Мильхэ открыла рот, силясь вдохнуть и заговорить, но заговорила Арана. Ее голос прозвучал неожиданно громко, хрипом разодрав повисшую тишину.

– С ее сестрами делают такое же. Я видела нескольких женщин Леса еще до того, как меня ослепили.

Фаргрен разжал руки и вернулся к матери. Мильхэ закашлялась, пытаясь отдышаться.

– Ты знаешь, где это было?

– Нет. Но где-то у моря. Воздух там всегда был соленый и влажный.

На многие вопросы Арана ответить не могла, но рассказала все, что помнила.

Двадцать семь лет назад их семья возвращалась с севера в Да-Мидрас после оборотничьего праздника Летней луны. В дороге на них и напали. Арану пленили, и она несколько дней тряслась в темном вонючем ящике, а в конце пути услышала шум морского прибоя.

Так она, а вместе с ней несколько девочек-ар-вахану девяти-десяти лет, оказались в какой-то крепости. Почти сразу Аране вручили младенца, мальчика-оборотня, которого ей пришлось кормить. Молоко у нее все еще было. Чтобы как-то справиться с горем и отчаянием, она заботилась о детях.

А потом, когда старшие девочки вошли в пору зрелости, их стали… Разводить. Как животных. Сама Арана узнала об этом намного позже. Сначала она не понимала, куда пропадают дети. Вместо них появлялись новые. Когда же ее саму решили сделать племенной коровой, все стало ясно.

Почему-то ее поместили в камеру к эльфийкам. Как догадывалась Арана, со всеми волчицами случилось то же самое: всех их обездвижили, утыкали руки и ноги трубками с этой жидкостью и постоянно оплодотворяли. Искусственно. Беременности никогда не заканчивались естественным путем. Ни один ее ребенок из сорока двух – это число она знала точно – не был выношен положенный срок. Их всех вырезали раньше времени. И что с ними делали, Арана не знала до тех пор, пока не оказалась в этом дольмене.

– Те люди говорили, «псы будут защищать мать», – сказала она с горькой усмешкой. – И они защищали. Бедные дети. Не знаю, что именно с ними сделали, но они мучились.

Наверное, Арана плакала бы, если бы могла. Но плакать ей было нечем.

Фаргрен взглянул под ноги. Эти… Это его братья. Притащили. Они охотились для матери, не понимая, что есть ей не надо.

Мильхэ произнесла несколько слов, которые никто не понял.

– На таком языке они говорили? – спросила она.

– Очень похоже.

– Это периамский? – прошептал Геррет.

– Да. Фар, что мне делать?

Он молчал. Что решить? Если попробовать освободить Арану, она, скорее всего, умрет. Но ведь и бросить ее так нельзя.

– Я не знаю, – сказал Фар в конце концов.

Арана решила сама.

– Уберите это. Лучше я умру, чем оставаться вот так.

Фаргрену сдавило горло еще сильнее. Лучше ли?

– Я попробую, – сказала Мильхэ. – Ирма, мне будет нужна вода. Много. Притянешь?

– Нет, стой, – остановил ее Фар. – Просто… Дай побыть с ней еще. Расскажи мне, – попросил он Арану, касаясь ее щеки, – расскажи немного о… Нашей семье.

Отчаянные надежды

Бруни возвращался с рынка. Ему пришлось сбегать туда второй раз – забыл купить лимоны, а их из рецепта выкинуть никак нельзя. Да и не дело это, готовить блюдо впервые и тут же его переиначивать. Хорошо хоть времени предостаточно – сам милорд дал целых два дня выходных! На побегушечной должности свободных мгновений не так много, и Бруни ловил каждую минутку, чтобы учиться. Перевели-то с кухни не навсегда! Господин Кóльреф сказал: пока эти девичьи страсти не улягутся.

Сейчас вспоминать об этом ему даже стыдно. Попал Бруни сюда совсем зеленым. Честно сказать, ни разу не пробовавшим женщин. Ну и… Сорвало ему крышу по неопытности. Но ведь и девчонки на кухне тоже не святые оказались. Считай, сами ему себя предлагали. А потом сами же начали ссориться между собой, выясняя, чей он. А он ничей. Сампосебешный. Пока. Так Бруни им и сказал, и после этого вой поднялся… Вот его и перевели на побегушки.

Дойдя до маленькой улочки, Бруни свернул туда, подумав, что давненько не бывал на своем любимом месте в городе. Находилось оно почти под Мраморным утесом, и оттуда открывался красивый вид на море. Улица-лестница, по которой спускался Бруни, через пару сотен ступеней сворачивала направо. Но он, закинув мешочек с лимонами за спину, перемахнул через ограду в кусты и пробрался по еле заметной тропинке на небольшой выступ, который не было видно с той стороны.

Глядя на море и скалы оттуда, где стоял сейчас Бруни, можно было подумать, будто никакого города и порта здесь и в помине нет. Справа густые кусты загораживали вид на южную часть города. Слева – только Мраморный утес, который, выдаваясь далеко вперед, разрезал залив на две части. Почему его назвали мраморным, тогда как он – гранитный, Бруни никак не мог понять. Утес нависал над заливом и будто хотел упасть в море, но он стоял так уже много веков. Даже неизвестно сколько.

Бруни посмотрел вверх. На утесе располагался почти весь Верхний город, сердце Эйсстурма, его самая древняя часть, но отсюда нельзя было увидеть строений – выступ, на котором стоял Бруни, находился гораздо ниже. Тем и нравилось ему это место: никого и ничего не видно, будто во всем мире есть только он, необъятное море и утес.

Краем глаза Бруни заметил движение слева. Он повернул голову и… потерял сознание от удара.

Лимоны желтыми мячиками поскакали в море.

* * *

Очнулся он от сильной боли. Болел затылок, левый висок, нос… Да все болело. Бруни попытался разлепить глаза. Получилось открыть только правый.

И тут же он окоченел от ужаса – прямо перед ним лежал труп. Даже если бы Бруни хотел закричать, то не смог бы. Горло отказалось выпускать голос наружу.

– Ах ты ж! – ругнулся кто-то.

– Говорю же, иди вдоль шпата или слюды. Легче ведь.

– Да знаю я!

Бруни осторожно повернул голову. В небольшой узкой пещере находилось еще два человека. Неизвестные что-то делали у каменной стены.

– Закончить бы поскорее, – сказал один, – а то шлындают уже все кому не лень. Сегодня вон двух поймали.

– Осторожнее, не дави так силой. И не говори, уже с десяток трупов набрали.

– Хорошо хоть не надо будет избавляться. После того как жахнет, никто ничего не найдет.

Бруни увидел, как от кучи, которую он сразу не заметил, потянулась то ли плеть, то ли нить.

«Гремучая соль!» – он понял по запаху.

Это сын горняка мог опознать на раз. И чем занимаются эти двое, Бруни тоже понял. Видел однажды, как работают землевики на подрывах. Даже знал теорию, отец объяснял. Генасы закладывали гремучку, пропитанную едкой водой, в узкие углубления в породе, да так плотно, что в маленькую щель помещалось гораздо больше обычного объема. Иногда соль продвигали в мельчайшие внутренние полости или заменяли ею минеральные вкрапления. Так делали очень редко – обычно не требуется в горном деле таких ювелирных работ. А вот эти, кажется, как раз ювелирничали.

Где же они находятся? Сколько он пролежал без сознания?

Через какое-то время Бруни уже казалось, будто он на всю жизнь запомнил труп перед собой. Дублет на мертвеце выглядел старым и потертым, а вот серый плащ с синей каймой – нет. Видимо, владелец недолго носил его. Судя по багровому пятну вместо половины лица, и его хорошенько ударили, как самого Бруни. Он старался не думать о том, что, скорее всего, разделит участь неизвестного мужчины. И, кажется, не только его: под ногами чувствовалось что-то не очень твердое. Точно не камень и не гремучая соль. Посмотреть туда было страшно – для этого надо сдвинуться с места, а он не мог. И не хотел. Ведь заметят. Бруни боялся лишний раз даже вдохнуть, не то что пошевелиться.

Внезапно стало светлее.

– Ну, как у вас тут дела?

В пещере появился третий человек.

– Почти закончили. Полчаса – и все.

– Отлично. А у вас крыса живая, знаете? – сказал этот третий и пропал из виду.

Двое повернулись в сторону Бруни. Он сжался от страха. Сейчас его убьют.

Один из мужчин поднялся. Вдруг оба застыли.

– Ты… Ты чувствуешь? – сказал поднявшийся. – Это… Поглоти меня земля, он поставил щит с замыканием на всю пещеру! Эти ублюдки решили похоронить нас здесь!

Мужчина начал грязно ругаться. Второй так и сидел у стены. Бруни показалось, что он тихонько смеется.

– Тебе весело? Мы сдохнем! Фитили проложены по другому карману! Мы не выйдем отсюда!

– Признаться, я ожидал чего-то такого.

Первый буквально ревел от ярости.

– Успокойся уже, – сказал ему второй. – Ничего теперь не поделать. Такое замыкание силы мы не снимем.

Сыпавший проклятиями человек неожиданно ринулся на своего напарника, но тот одним плавным движением вскочил на ноги и увернулся. А потом с размаху впечатал напавшего головой в каменную стену. Тот мешком упал, и победивший свернул противнику шею. Потом посмотрел на Бруни.

– Так ты жив, – сказал он, снова садясь у каменной стены. – Надо же, я думал, убил тебя.

Бруни вздрогнул.

– Ты уж прости, нельзя было, чтобы кто-то видел нас. Как тебя зовут?

Бруни молчал.

– Ну да… Сам не знаю, зачем говорю с тобой. Но мы, как, может, ты понял, оба уже мертвецы, так почему бы и не поговорить. Знаешь, где мы?

Бруни молчал.

– Внутри Мраморного утеса. Никогда не понимал, почему Мраморный, он же гранитный… Вот. А над нами, парень, Верхний город. А повыше и вот туда, – мужчина показал рукой направление, – Ледяной дворец. И когда вся эта гремучка бахнет – все полетит вниз.

– Снежная Длань не позволит!

У Бруни наконец-то прорезался голос, и он обнаружил, что говорить больно.

Мужчина покивал.

– Если бы нашел, то да, не позволил бы. И он, кстати, ищет… Да только успеет ли? Интересно, додумался ли у него кто-нибудь посмотреть под ноги? Хотя слишком близко к поверхности мы гремучку не закладывали… Первый слой начинается на глубине с высоту дворца. А если уже и знают, то соль так быстро не достать. Жаль, конечно… Я, честно сказать, надеялся ведь, что все обнаружат и лавочку эту прикроют.

Бруни ничего не понимал.

– Вас казнили бы тогда.

– Дочка у меня… – неожиданно тихо и будто невпопад произнес мужчина. – Больна смертельно, а лечить такое одни остроухие умеют да в Унат-Хааре. Вот только денег у меня не было. Потому и согласился. Они заплатили много. Очень. Я еще продал то, что смог. Отправил жену с Мией за море. Пусть живет мое солнышко.

Мужчина улыбнулся и снял с руки браслет: странный, нелепый, из цветных бусин разного размера.

– Но почему вы не рассказали все, когда отправили их?

– Сегодня ведь только и отправил. Платили-то частями. А почему не рассказал… Да надеялся после всего уехать за семьей. На последнюю часть денег. А тебе, парень, не повезло, да? Не разведчик ты, не стражник. Лимоны при тебе были. Что вообще на скале той делал? Хотя… Мужик за тобой следил. Он под тобой, кстати, сейчас.

Бруни сглотнул. Кто-то за ним следил? Он знал, что лорд Эйсгейр проверял всех слуг и не только, но не знал, по какой причине.

– Про слежку я не знал. Я… Гулял просто. Там красиво очень.

– Красиво, – согласился мужчина и замолк.

Больше они не говорили.

Сколько времени прошло, Бруни не мог даже предположить. Он пытался пошевелиться, хотя бы слезть с трупа, но было очень больно и силы мгновенно оставляли его. А даже если бы и мог он ползти, что с того? Из пещеры не выбраться.

«Мамочка, прости», – думал Бруни, позабыв, что парню двадцати лет говорить «мамочка» как-то не положено.

Мать не хотела отпускать его в Эйсстурм. Боялась, погубит большой город ее самого младшенького. Отец тоже не хотел: горняку до мозга костей не нравилось, что сын вознамерился из дома уехать, да еще и бабьим делом заниматься. Бруни часто ссорился с ним. А теперь ему захотелось еще раз услышать крепкую ругань отца и почувствовать ласковые объятия матери.

Мужчина внезапно встрепенулся, застыл, будто прислушиваясь. А Бруни взмолился. Не Покровителям, не Богине жизни, а…

«Милорд, спасите меня!»