Текст книги "Год беспощадного солнца"

13. Голодные вампиры и дуэт «Баккара»

До начала оставался час с минутами, но концертный зал «Октябрьский» на Греческом проспекте уже оказался в блокаде из тройного кольца автомобилей. Самая дешёвая среди них, отметил Мышкин, – мерседес-600. Хозяин поставил ее прямо на желтый выгоревший газон.

Народ подгребал к «Октябрьскому» все нервознее. Люди протискивались между раскаленными лакированными чудовищами и стекались узенькими ручейками к стеклянным дверям зала.

С тоскливой завистью смотрел им вслед Мышкин и с ненавистью – вверх, на темно-красный блин, лохматый по краям, намертво приклеенный к мутному небу. Блин завис над улицей Жуковского и даже не собирался за горизонт.

Дмитрию Евграфовичу очень хотелось в зал поскорее. Там – рай, там спасение, там тихо шелестят под потолком кондиционеры. Еще лучше – на дачу Волкодавского, в спасительный бассейн, пусть из китайской резины, но зато с проточной лесной водой.

«Ветерка бы… На пять секунд. Господи, чего тебе стоит? Дело-то пустяшное…» – он вытер лоб.

Почти тотчас же вдоль Греческого проспекта пронесся плотный, горячий поток воздуха.

«Вот оперативность! – остолбенел Мышкин. – Надо было снегу попросить…»

Воздух снова уплотнился и застыл, как прежде, – фруктовый кисель прямо с огня.

Все вокруг меняет жара – жестокая, невыносимая, сто лет такой не было в Питере. Людей она вскрывает всех – без различия, точно консервные банки. Вся суть двуногих, которую они старательно прячут, была сейчас перед Мышкиным, как на ладони. Никому не укрыться. Будь даже каракатицей – никаких маскировочных чернил не хватит.

Вот тянутся сквозь асфальтовую дымку Греческого проспекта к концертному залу десятка полтора вампиров. Испуганные, растерянные, дрожат, несмело оглядываются по сторонам. Чеснока смертельного, что ль, нанюхались?

Вампиры-самцы все как один дородные, осанистые. Спины у них прямые и негнущиеся, как сосновые доски. Неопытный наблюдатель, в отличие от Дмитрия Евграфовича, может подумать, что на концерт испанского дуэта «Баккара» собрались со всей округи не вампиры, а типичные сифилитики в последней стадии болезни, когда позвоночник перерождается в костяную палку.

Самки вампиров бредут почему-то отдельно. Рожи бледные. Черная жирная помада на губах. В глазах – ужас, и не простой, а плотоядный. Мышкин догадался: тут не чеснок. Жрать хотят. Голод замучил. Одно у них желание – вонзить клыки в сонную артерию первого встречного и жадно, крупными глотками, отпить свежачка. Но в глаза возможным жертвам стараются не глядеть, морды в сторону воротят. Боятся выдать себя. Свидетелей много. И конкурентов.

Прошаркала к входу в «Октябрьский» группка зомби. Эти явились парочками. Тут не только Мышкин – любой увидит: припёрлись на концерт прямо с кладбища. Морды белесые, прозрачные, как ростки картошки в погребе. А чему удивляться – там у них, как в погребе, солнца тоже нет. Одна могильная тьма и сырость. Сдуру выползли наружу и сразу попали в печную духовку. И теперь лезут туда, куда Мышкину еще нужнее, – под кондиционеры. И еще Мышкин подумал, какой бы страшной ни была жара, прятаться от нее в могиле ему не хочется.

Так-так… Еще какие-то монстры, непонятные – плывут в мареве, а теней на землю не отбрасывают. Привидения, понятно. Тонкая субстанция их тел, видно, загустела на жаре, поэтому неопытный наблюдатель легко может принять их за людей. Правда, не совсем обычной расы.

Совсем рядом, чуть не столкнув Мышкина с высокого парапета, проскользнула тройка злобных элементалей. За ними воробьиными прыжками проскакали четверо инопланетян. Надо же – под типичных петербуржцев, замаскировались. В рваных шортах, голые по пояс. Те, кто у них девок изображает, титьками – направо-налево, направо-налево! Густые татуировки на спинах, на руках, на титьках. Кольца пластмассовые в ноздрях. У всех языки огромными английскими булавками проткнуты насквозь и защелкнуты. Хихикая и гримасничая, они пристроились позади двух оборотней в небольшую очередь к старушкам-билетершам.

Внезапно Дмитрий Евграфович напрягся.

Далеко, у метро «Площадь восстания», мелькнул силуэт. Отсюда плохо различимый, но Мышкин определил безошибочно: в толпе монстров появился человек. Мало того – женщина.

Она приближалась медленно, плавно, и скоро он увидел ее совсем отчетливо. При каждом шаге развевались длинные легкие волосы редкого серебристо-матового цвета.

Теперь он хорошо видел и ее легкое платьице, ситцевое, в серых закрученных узорах, похожих на морских коньков. Точно такие закрученные коньки были на платье у бабушки Мышкина. И у женщины, которая все ближе, ситец тоже не китайский, а явно русский, ивановский, легкий и тонкий, сквозь него просвечивает убийственными выпуклостями и плавными линиями настоящая женская фигура. Фидий или Пракситель, а может, и сам Лисипп не прошли бы мимо такой натуры. И грудь… Нет, это не грудь – две ядерные боеголовки с убийственно-идеальными обводами. Спасения от таких нет и никогда не будет, сколько существовать человечеству.

Женщина стояла совсем рядом. Медленно сняла темные очки. Он так же, медленно, увидел большие тёмно-синие глаза с лиловыми крапинками на радужке.

Мышкин молчал и не шевелился, но диагноз своему состоянию машинально поставил: спонтанное и одномоментное погружение в транс. Женщине за несколько секунд удалось то, чего не смогли с ним сделать за всю жизнь даже самые сильные гипнотизеры. От рождения Мышкин совершенно не поддавался гипнозу.

Женщина слегка прикоснулась кончиками пальцев к его груди.

– Спишь? – спросила она.

От глубокого звука ее голоса Мышкин вздрогнул, и его на секунду охватил знакомый ужас смерти, какой возникает перед приступом стенокардии. «Крепка, как смерть…», – вспомнил он.

– Эй-эй, – негромко позвала женщина и побарабанила по его груди кончиками пальцев. – Спишь? Я уже здесь.

Он перевел дух и с трудом произнес:

– Да… И хочу не просыпаться. Нельзя. Потому что смотреть на таких женщин безнаказанно можно только во сне. Наяву их красота убивает. Наповал.

– Замечательно лживый комплимент! Сказал бы честно, что считаешь меня Медузой Горгоной. Конечно: ты превратился в камень, – засмеялась Марина.

– Крепка, как… – он запнулся.

Она ждала.

– Ты о чём? – спросила, не дождавшись.

– Лучше скажу тебе на ухо.

И прошептал, чуть касаясь губами ее прозрачного мраморного уха:

– Крепка, как смерть… Так в древности говорили о любви. Приходит в жизни один раз и остается навсегда. Но если уходит, то, уходя, убивает.

Она прижала палец к его губам покачала головой.

– Не пугай меня, – тихо попросила она. – Я кошка битая и ворона пуганая. Не надо.

– Ничего подобного! – с вызовом заявил Мышкин. – Не ворона ты, а ведьма! Как я сразу не догадался, болван?

– Но все-таки догадался. Хоть и болван… – она кивнула и словно отодвинула его в сторону. – Это и есть твой сюрприз? – она указала на афишу.

На афише был прославленный советский певец Лев Лещенко. Руки он держал фертом, на них с двух сторон повисли две брюнетки – одна жгучая, другая попрохладней, но обе явно заграничные.

– «Lev Leshchenko and New Baccara», – медленно прочла она. – А почему «new»?

– Репертуар другой, новый, – неуверенно предположил Мышкин. – Только почему-то они на себя здесь не очень похожи. Так постарели? Или самозванки? Прилетели дурить бедных совков, обожающих настоящих «Баккара». Это я про себя, – поспешно уточнил Мышкин.

– Что означает «Баккара»? Карточная игра? Коммерческая, на деньги? – задумчиво спросила Марина

– Только на деньги! – подтвердил Мышкин. – Но так называются и разные женские украшения из хрусталя, вроде бижутерии. Производятся во Франции, в городе Баккара. Вроде нашего Гуся Хрустального. Сомневаюсь, что испанские красотки назвали так свой дуэт из любви картам.

– Да – женщины все-таки… Но есть еще и такой сорт роз. Растет только в Испании.

– Так вот почему у них на постерах всегда алые розы!

– Эта справа – точно Мария Мендиола. Её можно узнать.

– Можно, – согласился Мышкин. – Хотя и с трудом.

– Видел бы ты её после того, как они – Мария и Майте – рассорились! Мария начала жизнь заново. Она должна была теперь всё делать за двоих. И петь, и танцевать. Даже пластику себе сделала от огорчения. Муж после операции не узнал её. Страшно перепугался, когда увидел на супружеской кровати незнакомую женщину.

– Ты и это знаешь? – удивился Мышкин.

– Так ведь женские интересы. Мне «Баккара» с детства очень нравились. У нас дома видеомагнитофон появился раньше, чем у многих других. Папа привез из Испании видеозаписи их концертов – большая редкость тогда. До сих пор помню свой первый восторг.

– А вторая куда девалась? Как бишь ее?.. Ма… Ма…

– Майте Матеос.

– Ведь это не она на картинке?

– Не она. Майте – настоящая испанская красавица. И сейчас стройная, лёгкая, вес – как и двадцать лет назад. Но и она лицо подтягивает. Тут, знаешь, стоит только начать… И уже не остановиться. Как при наркозависимости. Потому что старость возвращается, лицо снова становится, как до пластики, а то и в десять раз хуже.

– Да, – согласился Мышкин. – Как вспомню Пугачеву или покойную Гурченко с их новыми лицами – волосы на голове дыбом! Когда их увидел, решил, что обе сбежали из нашего морга. По мне, если у женщины есть шарм, ей никакой возраст не страшен. Но после пластической операции – это не женщина, а подделка, обман, фальсификация. И что там дальше с Майте Матеос?

– Вообще говоря, Майте – женщина порядочная и скромная. В нашем шоу-бизнесе она не продержалась бы и дня. У неё вышло не так, как у Марии: после ссоры всё сложилось плохо. Я имею в виду на сцене. Всё кончилось. Пыталась Майте петь с другой напарницей, но скоро бросила сцену совсем. Без Марии она ничего не смогла. Теперь живет в Германии, преподает в балетной школе.

– Профессиональная балерина, кажется.

– Обе танцевали у Клода Пурселя. Майте – балерина не только профессиональная, но и дипломированная. Закончила академию классического балета.

– А разбежались из-за чего?

– Тут любовь! В один день, когда они ещё пели вместе, ни с того, ни с сего Майте объявила Марии, что желает выступать соло. Мендиола – гордячка по натуре, допытываться не стала. Но едва они оформили ликвидацию дуэта, как Майте опять же, без объявления войны, вышла замуж за бывшего мужа Марии. Оказывается, она с ним уже несколько лет тайно встречалась.

– И вся причина? Из-за неё ломать хорошее дело? Такого прекрасного дуэта с тех пор больше не было. Наверное, и не будет.

– Значит, сочла невозможным для себя петь и плясать на одной сцене вместе с бывшей женой своего мужа. Карьера рухнула, семья оказалась важнее. Мне такие женщины нравятся.

– Мне тоже… Иногда. Кто её заменил? – присмотрелся он к толстоватой круглолицей брюнетке с воловьими глазами. – Н-да!..: Это же Мариса Перес. Еле узнал. Как раздобрела, мамма мия! – огорчился Мышкин. – Еще совсем недавно была красоткой, хотя голова у нее всегда на футбольный мяч смахивала.

– Не стыдно так про незнакомого человека? – упрекнула Марина.

– Она же не слышит! – резонно ответил Мышкин. – Кстати, ты любишь мороженое?

– Обожаю! В детстве требовала от родителей каждый день по килограмму пломбира с орехами.

– Давали?

– Никогда. Ни разу.

– Посмотри на Марису Перес. Внимательно смотри!

– Смотрю, – послушно отозвалась Марина.

– Вот в кого может превратиться женщина, если каждый день будет пожирать мороженое! – пригрозил Дмитрий Евграфович. – Впрочем, – чуть смягчился он, – многим мужчинам нравятся толстушки. И таких любителей почти половина во всём мире.

Места у них оказались хорошие – шестнадцатый ряд партера в центре. С потолка стекали струйки прохлады.

– Вот он – рай на земле. Главное, чтоб не выше двадцати по Цельсию, – заявил Мышкин.

Он посмотрел на часы. Еще пятнадцать минут.

– Мне надо на секунду отлучиться. Повидать приятеля. Он здесь главным художником-осветителем. Зовут Женя Мамонов.

– Так важно? Именно сейчас?

– Именно сейчас. Служебная необходимость. Не волнуйся, успею.

Едва он переступил порог осветительской, как Мамонов, даже не поздоровавшись, зыркнул на него и отрывисто спросил:

– Контрамарку? Одну, две? Только живо!

– Я уже здесь, не нужна контрамарка, спасибо. Здравствуй, Женя.

– Привет. Ну, садись, посиди, – сказал он, прилаживая к фонарям цветные фильтры. – А лучше бы шёл своей дорогой. Ты не вовремя! Зайди после концерта.

– Не могу, я с дамой.

– Тогда зачем притащился?

– Просьба. Маленькая. Совсем крохотная. После концерта проводи меня к ним. За кулисы.

– Тебе-то зачем? – обернулся Мамонов. – Насколько помню, ты даже испанского не знаешь.

– Они обе знают английский, говорить могут. Познакомишь?

– Чтоб потом хвастаться перед бабами?

– Отчего же потом? – обиделся Мышкин. – Мне именно сейчас похвастаться надо. Организовать маленький приятный шокинг.

– Чёрт с тобой! – засмеялся Мамонов. – Умеешь ты за женщинами ухаживать, даже завидно… Хорошо. Их русский импресарио – мой приятель. Подойдешь сюда сразу, как начнут опускать занавес. Сразу, немедленно, понял?

– Сквозь толпу сразу не пробиться, – озабоченно сказал Мышкин.

– Пробьёшься. Они на комплимент будут выходить раз пять, не меньше, потом бис. А что у тебя на башке? Теперь такой пирсинг носят?

– Никакой это не пирсинг! – снова обиделся Мышкин.

– Тогда что?

– Экспериментальный комплект микроантенн. Реагируют исключительно на ультра-микрокороткие электромагнитные волны и световые корпускулы. Весь космос ими забит. А никто не знает.

– А что это? – озадаченно оставил свой фонарь Мамонов.

– Я же сказал: эксперимент. Академия наук проводит. Государственная программа. «Универсальный врач-солдат» называется. Я – главный участник и заместитель руководителя. Неужели не читал?

– Не читал, – застенчиво признался Мамонов. – Но слышал. Кажется, по телевизору говорили. Да?

Мышкин удивился, но вида не подал.

– Говорили! – подтвердил он. – Но не все. Про меня пока нельзя говорить: государственная тайна.

– Значит, и ты участвуешь… – с уважением сказал Мамоновы. – Не страшно?

– Это им должно быть страшно, – заявил Мышкин. – Тем, кто станет у меня на пути.

– Испанок не напугаешь?

– Наоборот, предложу тоже поучаствовать. Официально. У меня полномочия от Академии наук. И от министра обороны лично.

– А государственная тайна? – не поверил Мамонов. – Они вроде бы до сих пор иностранки. И ты вроде только девчонке своей их показать хотел.

– Как же ты ловко втёрся в моё доверие! – огорчился Мышкин. – В два счета из меня главный секрет вытащил. Теперь хоть ты не выдавай меня, – попросил он. – А то ведь посадят.

– За кого меня принимаешь? – нахмурился Мамонов. – Зачем тогда вообще говорил? Я тебя за язык не тянул.

– В тебе, Женя, я всегда уверен. Знаю, что не выдашь. Все, бегу!

Концерт шел полчаса, сорок минут, потом пятьдесят. Мышкин встревожился: испанки так и не появлялись. В одиночку Лещенко снимал аплодисменты неувядающим комсомольским баритоном. Мышкин растерянно осматривался, ерзал в кресле, нетерпеливо покашливал. Глянул искоса на Марину. Она спокойно смотрела на сцену и время от времени неторопливо, чуть слышно аплодировала.

Зажегся тусклый свет. Она посмотрела на него вопросительно.

– Будут! – нервно сказал Мышкин. – Вот сейчас, после антракта, и будут.

– Они лично тебе, конечно, пообещали?

– Почти, – скромно признался Мышкин.

– Что значит «почти»?

– Я у Мамонова встретил их русского импресарио. Испаночки прислали его ко мне с просьбой.

– Кто-кто прислал? – удивилась Марина.

– Мария Мендиола и Мариса Перес.

– С просьбой? К тебе?

– С просьбой. Ко мне.

– О чем же они тебя просят? Секрет? – усмехнулась она.

– Лично от тебя – никакого секрета, – великодушно заявил Мышкин. – Испаночки очень просят меня – подчеркиваю: именно меня! – зайти к ним после концерта в уборную, сиречь в гримерную. Давненько не виделись. Соскучились. Это и есть мой главный сюрприз. Познакомишься, поболтаем о том, о сем…

Она покачала головой, но ничего не сказала.

Во втором отделении испанки появились.

– Обещал я тебе? – шепнул Мышкин, торжествуя.

Вывел испанок на сцену Лещенко. Вернее, они его вывели, вцепившись с двух сторон в его локти, согнутые бубликами, – точно как на плакате. На сцену обрушилась шквальная волна аплодисментов.

– Ну вот, – загремел Лещенко в микрофон, обращаясь к испанкам. – Что я вам, девчонки, говорил? А говорил я, что вас в России любят по-прежнему и хорошо помнят… А почему помнят и любят? А потому что в музыке и в танце русские такие же, как испанцы! Видите, – спохватился он, – я уже стихами… Итак! – и загремел, заглушая рукоплескания. – Итак!.. итак!.. у нас!.. в гостях!.. всемирно!.. знаменитый!.. дуэт!.. Баккара-а-а-а!

Второй шквал – прямо на «девчонок». Младшей, Марии Мендиоле, как раз исполнилось шестьдесят три. Она ослепительно улыбнулась, точно как в те времена, когда талия у нее была раза в полтора уже. Улыбнулась – и Мышкин словно увидел короткую вспышку света на сцене. Ее партнерша, коренастая, круглоголовая, коротко стриженая, с приклеенной улыбкой, смотрела в зал базедовыми глазами и близоруко прищуривалась.

– Мария! – кивнул Лещенко направо.

Аплодисменты.

– Мариса! – кивнул налево.

Аплодисменты пожиже.

– Они поют и танцуют. Не разучились! Это я вам обещаю. Смотрите сами.

Он животом набрал воздуха, нажал кнопку дистанционного микрофона. Из динамиков, каждый величиной с комод, вырвались первые такты фонограммы. Лещенко щелкнул пальцами и запел про девушку, которая не дает ему:

 
Ни минуты покоя.
Ни секунды покоя.
Что же это такое?
Что же это такое?
 

И случилось то, чего никто не ожидал. Испанки подхватили рефрен:

 
Штьё ши эта тикойа?
Штьё ши эта тикойа?
 

Причем Мария адресовала свой вопрос в зал всем зрителям, а Мариса – одному Лещенко: прижалась к нему и два раза ласково дернула его за ухо.

Когда затихли аплодисменты, Мария Мендиола сделала шаг к авансцене и решительно заявила:

– И ми ишо больши руски йасык снати: Горбатшоф, водка, пиристиройика, Эльцин – Аль Каш! Путьин навьечно, не умирьот ньикогда!

Публика завыла, завизжала, зарыдала. Даже прожектора у Мамонова погасли, но через секунду вспыхнули снова.

Потом Лещенко запел что-то свое, испанки не пели, но экономно водили в стороны и вверх руками. Попытались изобразить танец, но прекратили: обеим мешал собственный вес.

– Сколько же им лет? – задумчиво спросила Марина.

– Сто двадцать на двоих, думаю, есть.

– А сами-то будут петь?

Испанки, конечно, ее услышали. Тут же затянули свой знаменитый хит «Yes, sir, I can booggie», который когда-то за два дня принес дуэту «Баккара» мировую славу. Мария пела скромно, а Мариса почему-то козыряла на каждом «Yes, sir» по-американски, прикладывая ладонь к «пустой» голове.

Потом пошли «Я настоящая леди», «Мое сердечко», «Когда-нибудь в раю»… В динамиках Мышкин хорошо различал голоса Марии Мендиолы и отсутствующей здесь Майте Матеос. И еще он с печалью подумал, что больше никогда не пойдет на концерты состарившихся звезд. Две располневшие от возраста, усталые от жизни испанские тетки двигались на сцене неуверенно, с опаской, водили туда-сюда руками, тронутыми морщинами и слегка подагрой. Вдруг Мария, видно, вспомнила, какой великолепной она была танцовщицей, и попыталась сделать пируэт. Мышкин в испуге зажмурился, а когда открыл глаза, облегченно вздохнул: Мендиола все-таки удержалась на ногах. Больше она не вертелась.

Грустно стало Дмитрию Евграфовичу. Испанки лишний раз напомнили: самое непоправимое в человеческой жизни то, что она проходит сумасшедше быстро и исчезает навсегда. «Верно замечено: жизнь есть смертельная болезнь, передаваемая половым путем, – подумал он. – Хотя не самая благочестивая мысль для профессионального католика и одновременно режиссёра Кшиштофа Занусси».

Чуть оживился Дмитрий Евграфович, когда шестидесятилетние девчонки исполнили «Бамбу», естественно, на испанском, но пели они открытыми голосами, с визгом и подвыванием, – точно так поют частушки русские деревенские девки и бабы. В рефрене «О, arriba, arriba» Мария зажигательно взвизгнула, публика подхватила, а Мариса неожиданно пустила петуха3636
  На жаргоне музыкантов – краткая потеря тембра и тональности из-за мгновенного спазма голосовых связок. Звук, действительно, напоминает петушиный крик.


[Закрыть]. Но фонограмма вертелась исправно, и короткого вопля ее сорванного голоса, кажется, никто не заметил, кроме Мышкина и Марии Мендиолы: на ее лице промелькнул секундный ужас.

Когда их стали вызывать на комплимент, Мышкин подхватил Марину под локоть, и они поспешили в осветительскую.

У Мамонова сидел парень лет тридцати, совершенно лысый, коренастый и чудовищно толстый. Если росту в нем было метра полтора, то вширь – все два. «Два центнера, не меньше, на себе таскает, – отметил Мышкин. – Живая иллюстрация для учебника патологии».

– Они? – мрачно спросил толстяк Мамонова.

Тот кивнул.

– Веня, – представился толстяк. – Прошу следовать за мной.

– Предупреждаю, Вениамин! Даже не вздумай!.. – с угрозой сказал ему Мамонов. – Иначе я лишу тебя своей доброты и щедрости.

– Ладно уж, – бросил тот уже на ходу, не оборачиваясь. – Сами разберемся.

– Где гримерная, знаете? – спросил он Мышкина в вестибюле.

– Если тут ничего не изменилось…

– Ничего не изменилось. На своем месте гримерная. Найдете?

– Найдем.

– Тогда, – он посмотрел на свой «ролекс», – встречаемся там ровно через двадцать пять минут. Ни секундой позже.

Когда они добрались до гримерной, Веня их ждал. Дверь гримерной была приоткрыта, у порога стояли санитарные носилки на колесах, заваленные цветами.

– Пятьсот баксов, – неожиданно потребовал Веня. – Лучше прямо сейчас. Для простоты. И для удобства.

– Что-то не понял тебя, красавчик, – удивился Мышкин. На самом деле, он все понял.

– Такие мероприятия имеют свою цену… – начал Веня, но Мышкин схватил его за локоть и торопливо отвел в сторону.

– Ты что лепишь, Веня? – прошипел он. – Какие баксы? Ты хоть представляешь, кто эта дама со мной? Тебе Мамонов сказал? Предупредил?

– А что? – насторожился Веня. – Кто? Не знаю. Не сказал.

– И кто такой президент Путин, тоже не знаешь? Между прочим, подполковник КГБ.

– Что, ваш знакомый? – отступил Веня.

– Вот видишь! – упрекнул его Мышкин. – А ты – баксы, шмаксы… Портишь мне парамедицинское государственно-дипломатическое мероприятие. Министр иностранных дел тоже будет недоволен, если узнает. И обязательно доложит Владимиру Владимировичу. Прямо в Кремль. И тогда никто тебе не позавидует! В первую очередь, я.

– Чё он узнает?

– Всё! – отрезал Мышкин. – Живо веди к испанкам.

Около двери в гримерную Веня вдруг затормозил:

– А цветы? Они бабы избалованные.

– Цветы… – растерялся Мышкин. – Нет цветов.

– И выгнать могут без цветов. Запросто. Но за пятьсот баксов…

– Обойдешься! – перебил его Мышкин. – Как-нибудь справлюсь…

– Тогда я здесь не нужен, – заявил Веня и исчез.

Из-за приоткрытой двери доносился властный голос Марии Мендиолы:

– ¿Cuánto le debo repetir, loco? No es un solo sonido, ni una sola palabra! Usted no tiene cuarenta y hasta cincuenta años! Después de todo, estuvo de acuerdo: basta con abrir la boca. Pero no es como un pez muerto, y natural. La garganta debe trabajar, la persona debe trabajar. Gloria a la Santísima Virgen de Toledo-ción, tu grito nadie se dio cuenta. Después de todo, ya sabes, como la auténtica voz de Rusia…3737
  – Сколько я должна тебе повторять, безумная? Ни единого звука, ни единого слова! Тебе не сорок и даже не пятьдесят лет! Ведь договорились: только открывать рот. Но не так, как дохлая рыба, а натурально. Горло должно работать, лицо должно работать. Слава Пресвятой Деве толедской, твоего визга никто не заметил. Ведь знаешь, русские любят живой голос…


[Закрыть]

– No lo sé! – сварливо каркнула Мариса. – Y no hay deseo de saber.3838
  – Не знаю! И знать никакого желания.


[Закрыть]

– Una necesidad de conocer, infeliz! Bueno, no se rió, sin entender! Sólo recuerde, estúpido: cualquier fallo o perturbación de la voz para Baccarat no es terrible. Lo peor de todo – la risa y perezoso!3939
  – А надо знать, несчастная! Хорошо никто не засмеялся, непонятливая! Учти, бестолковая: любой провал или срыв голоса для «Баккара» не страшен. Страшнее всего – смех в зале, ленивая!


[Закрыть]

Мышкин взял с носилок самый большой букет и деликатно постучал.

– Yes? – спросила Мария.

– Here is Professor Dmitry Myshkin.

– Cam in, please!4040
  Войдите.


[Закрыть]

В гримерной оказался почему-то всего один трельяж и длинный стол-прилавок вдоль стенки. Мария, уже разгримированная, в легком платье, таком же как у Марины, встретила Мышкина такой ослепительной улыбкой, что Дмитрию Евграфовичу снова показалось: в гримерной зажглась дополнительная лампа. Улыбка на мгновение погасла, когда Мария увидела скрепки на голове Мышкина. В ее громадных синих глазах мелькнул ужас. Но всего через секунду Мендиола овладела собой и засияла еще ярче.

Перед трельяжем сидела Мариса и накладывала на лицо крем для снятия грима. Увидела в зеркале Мышкина с Мариной и, не оборачиваясь, хмуро кивнула.

Мышкин галантно поклонился. Мария улыбнулась еще сердечнее и опять на несколько секунд стала такой же Мендиолой, как двадцать лет назад. От нее волнами исходила мощная энергетика. Дмитрий Евграфович ощутил ее сразу – по спине у него пополз холодок, руки покрылись гусиной кожей.

Мендиола приняла букет, протянула Мышкину узкую руку – длинные пальцы, темно-красный лак на ногтях, никаких украшений, одно тонкое обручальное кольцо. Рукопожатие ее оказалось неожиданно крепким.

– Thank you, mister professor. Very nice of you!4141
  Благодарю, профессор. Очень мило с вашей стороны!


[Закрыть] Главное, мои любимые розы. Почти как испанские баккара. Вы настоящий кабальеро!

Марине она кивнула отдельно и тоже улыбнулась, но с холодком, и руки не подала.

«Не терпит дополнительных женщин рядом с собой», – догадался Мышкин.

– Gire la cabeza aquí, indiferente! – приказала она Марисе. – ¡Mira! Esa es una belleza! Típicamente ruso. Por lo general, no tienen las mujeres feas. Asombrosamente. No puedo encontrar a una chica en Madrid. Los ojos, los ojos!.. Lilas en Madrid!4242
  Поверни сюда голову, нелюбопытная! Посмотри! Вот красота! Типично русская. У них вообще нет некрасивых женщин. Удивительно. В Мадриде такую не сыщешь. А глаза, глаза!.. Сирень Мадрида!


[Закрыть]

Мариса медленно обернулась. Половина лица ее была в синем вазелине, половина – в гриме. Посмотрела на Марину и снова повернулась к зеркалам.

– Madrid, dice usted? – переспросила Мариса, с силой намазывая вазелином вторую щеку. – No, ella es una orilla sur del Mediterráneo. No he visto en Jerusalén. Y TelAvive. Un montón de veces.4343
  Мадрида, говоришь? Нет, она с южного берега Средиземного моря. Таких я видела в Иерусалиме. И в Тель-Авиве. Много раз.


[Закрыть]

Мария неодобрительно опустила углы губ.

– Бесконечно рада и польщена вашим визитом, мистер профессор… – снова заговорила она по-английски. – Профессор…

Она извлекла из букета визитную карточку и отставила ее подальше от глаз.

– Профессор Дми… Дими…

– Дмитрий Мышкин, – подсказал он.

– Да, спасибо. Вы так быстро откликнулись на мою просьбу о встрече! Осмелюсь прямо сказать: ваше имя, профессор, хорошо известно у меня на родине в Испании. Я слышала, что таких специалистов, как вы, в мире всего несколько. Два или три.

– Боюсь, вы несколько преувеличиваете мою роль в науке, – несмело возразил Дмитрий Евграфович.

– Нисколько! – с жаром воскликнула Мендиола. – Я, к стыду моему, пока не знакома с вашими трудами… Пока не знакома! Но игуменья монастыря Пресвятой Девы Толедской мне много рассказывала о ваших изумительных открытиях. Особенно о ваших замечательных исследованиях христианских реликвий. Говорят, именно вы заставили умолкнуть скептиков и невежд, сомневавшихся в подлинности Туринской плащаницы. Но через несколько дней я приеду домой и первое, что сделаю, прочту все ваши труды! – пообещала она. – Они у нас есть в испанском переводе.

– Но, сеньора Мендиола, мой долг вам сказать, что моя работа намного скромнее, чем вы полагаете… – промямлил Дмитрий Евграфович.

– О, нет, нет и еще раз нет! – возразила Мария. – Как раз наоборот: мне известно, с каким нетерпением и надеждой ждут вашего визита в Испанию все добрые католики! Особенно, в монастыре Пресвятой Девы Толедской. Там я ребенком была приведена к конфирмации. Ведь я родилась в Толедо. После школы переехала в Мадрид – учиться, танцевать и петь… Но сердце, сами понимаете, всегда там, где родился. Все добрые христиане в Толедо и во всей Испании убеждены, что только вы можете подтвердить подлинность частицы животворящего креста Господня – бесценной реликвии, которая уже шестьсот лет хранится в толедском монастыре еще со времен мавров. Но и у нас, вы же понимаете, есть безбожники и ругатели. И сейчас таких в Испании больше, чем когда-либо. Именно они утверждают бесстыдно, я бы сказала, нагло, на радость Дьяволу, что это не частица животворящего креста, а простая сосновая щепка от монастырского стола. Представляете?

– Да, можно себе представить, – согласился Мышкин. – В России тоже много скептиков. И я, правду сказать, тоже из их числа…

Мендиола расхохоталась – так открыто и от души, что Мышкину осталось одно: немедленно сгореть от стыда. И хорошо, если останется от него всего щепотка пепла. Да и то много.

– Замечательно! – еще раз восхитилась испанка. – Просто замечательно. Мне всегда нравились мужчины с чувством юмора. А русские ученые – тем более. У вас, русских, такой своеобразный и тонкий юмор!..

Дмитрий Евграфович скромно поклонился.

– Имейте в виду, профессор, – доверительно продолжила Мендиола. – Как мой Толедо, так и вся Испания с нетерпением ждут вас. За исключением, конечно, заблудших душ и тех безвозвратно падших, о которых упоминать невозможно без гнева и отвращения. Нравы в моей несчастной Испании сильно изменились. Точнее, никаких нравов не осталось, одна мерзость. Господствует тотальная беспрецедентная пропаганда самых отвратительных пороков – от педерастии и наркотиков до абсолютной, ничем не сдерживаемой «свободы» преступного поведения. Они называют это свободой! Поощрение темных инстинктов, гнусных желаний, грязных удовольствий – такая у них «свобода», которая уже изначально сама по себе преступление. Иметь для кучки извращенцев такую «свободу» означает сделать несвободными всех остальных – нормальных, честных, трудолюбивых людей. Как вы считаете, дорогой профессор Дмитр?

– Вы абсолютно правы! – горячо и вполне искренне поддержал ее Мышкин.

– А наш король, его величество Фелипе Шестой, к величайшему прискорбию лучших его подданных, вместо того, чтобы оберегать нравственную чистоту своего народа, идет на поводу мерзавцев и извращенцев. И его правительство ничем не лучше. Даже еще хуже. И официальный клир, увы, не находит нужных спасительных слов для верующих, когда эти слова больше всего нужны. Страна, где узаконены так называемые «браки» между гомосексуалистами, не имеет будущего! Это очень печально… – она глубоко вздохнула и чуть задержала дыхание – привычка профессиональной певицы. Прекрасные южные глаза налились слезами.

Мышкин невольно проследил взглядом за движением ее груди, отметив, что формой она почти такая же великолепная, как у Марины, только поменьше. И Мендиола, поймала его взгляд, подняла брови и слегка усмехнулась, отчего Дмитрий Евграфович покраснел еще гуще и торопливо попытался переключить внимание испанки.

– В самом деле, сеньора Мария, вы настолько правы в своих оценках, что поневоле приходишь к единственной мысли: пора восстанавливать в Испании, и не только в ней, святую инквизицию. Искать нового Фому Торквемаду. Давно пора.

– ¿Has oído? – воскликнула Мендиола. – Se oye, ignorante? Este científico ruso no sólo es encantadora, es un chico razonable4444
  Слышала? Ты слышишь, невежественная? Этот русский не только очарователен, он еще и неглупый мальчик (исп.).


[Закрыть].

И по-английски – Мышкину, страстно: