Текст книги "Год беспощадного солнца"

34. Литвак и Марина

Дождь наверху продолжал стрекотать – то громче, то замирал совсем. Все резче становился запах сырости, и скоро вода добралась до гроба. Сначала через щели крышки на Мышкина срывались отдельные капли, потом полились ручейки.

Его зазнобило. Тело била мелкая дрожь. Застучали зубы.

Глубоко, по хатха-йоге, Мышкин вздохнул и задержал в легких воздух, насколько смог. Отчетливо ощутил, как в крови накапливается углекислый газ, как он раздражает сосуды, заставляя их расширяться, дополнительно питать и согревать мышцы, освежать всю паренхиму7676
  Главная функциональная ткань печени, селезенки, легких и некоторых других органов (ред.).


[Закрыть]. Медленно выдыхая, он представил себе, что спускается вниз на скоростном лифте. Медленный вдох – лифт остановился. Расслабленных выдох – лифт полетел вниз.

С каждой секундой Мышкин чувствовал, как во все клетки тела вливается энергия. Расплывшись, как овсяный кисель, в релаксации, растворившись в пространстве гроба, Мышкин ощущал себя тончайшей, как спиртовое испарение, субстанцией. Он открыл всего себя внешнему потоку, и, наконец, почувствовал, как время снова двинулось и стало протекать сквозь него – мягко, и медленно. Мышкин неподвижно, в полном трансе, в состоянии восковой гибкости, лежал в гробу, в траншее для ленточного фундамента, под полутораметровым слоем мокрого щебня, ничего не чувствуя и не зная. Так он забыл, кто он такой, откуда, и как сюда попал.

Но что-то изменилось наверху. Он услышал далекий звук мотора. Работал, приближаясь, мотор микролитражки.

Затем он отчетливо услышал прямо над собой два тихих голоса. Сердце вдруг заколотилось – один из голосов был женский. Очень знакомый – до боли, из той жизни, когда он был человеком, а не полутрупом, и был уверен, что счастье – всего лишь отсутствие горя.

Послышался над головой металлический скрежет: визжала о мокрый щебень совковая лопата.

Прошел еще час. Холодные ручьи ушли в сторону – приподнялась крышка гроба. Кто-то, кряхтя и ругаясь, отшвырнул ее. Над лицом Мышкина склонился Литвак.

Он молча рассматривал Мышкина. Потом спросил:

– Живой?

И не дожидаясь ответа, включил светодиодный фонарик на зажигалке. Голубой луч, словно клинок, пронзил Мышкину один глаз, потом другой.

– Нормально, – пробормотал Литвак. – Реакция зрачков имеет место. Да ты еще лучше, чем был, Полиграфыч!

И спросил – громко, недовольным тоном:

– Долго еще валяться будешь, курортник? Здесь не Канарские острова. Вставай, простудишься! И я из-за тебя насморк схвачу.

Мышкин шевельнулся, потом медленно, с невыносимым трудом приподнялся. Литвак схватил его за руку, словно железными клещами, и, подталкивая, помог выбраться из могилы.

Мышкин тупо сидел на краю траншеи. Сидел как на пляже, опираясь на правую руку, а левой рукой обхватил пятку. Дождь жемчужно сверкал в свете автомобильных фар. Он был теплый и бережно смывал с Мышкина грязь, пот и кровь.

Литвак постоял рядом, помолчал, зашвырнул лопату в кусты, ушел к машине, открыл заднюю дверь и уселся там.

Медленно открылась дверь водителя. Сквозь серебристые косые линии дождя Мышкин разглядел мерцающий невесомый силуэт.

Тень шевельнулась и двинулась к его могиле. Подошла вплотную, нежно обняла Мышкина за шею и прижала к себе.

– Милый, – шептала Марина. – Милый… Ты здесь. Я тебя вижу и чувствую…

Ее теплые слезы потекли по лицу Мышкина. Он слизнул их у своих губ и осторожно прижался щекой к ее лицу.

– Милый, – продолжала шептать и беззвучно плакать Марина, прижимая Мышкина к себе, как ребенка.

– Время, – донесся от машины недовольный голос Литвака. – Хватит. Прощайтесь.

Марина чуть отстранилась.

– Ты еще не можешь говорить?

Мышкин качнул головой, набрал воздуха, но слов не получилось. Из груди вырвался сдавленный щенячий скулеж. Потом пришли слова.

– За-за-за ч-ч-ем? – прошептал он. – Ты т-т-то-же с ним? – с непереносимой мукой произнес он.

– Я узнала всё три часа назад. А до того несколько дней была в коме.

– Они воспользовались тобой… Огурец зомби. Ты была мертвой. И лежала в морге. Меня арестовали за убийство. За то, что я тебя убил. Потом он забрал тебя из морга. Раньше они расправились с Ладочниковым. И его женой, беременной. Потом с ее отцом. Еще раньше взорвали и сожгли всю семью Кокшанского. Сожгли его ребенка… шесть лет, девочка. Она не хотела учить английский, говорила – грубый язык… Убили в машине диверсанта Сергея – он охранял меня, и с ним я был живой, но недолго.

– Господи! Это когда-нибудь кончится?..

– Это не кончится никогда, – хрипло выдохнул Мышкин. – Не кончится, пока они хозяева нашей жизни. Пока мы всего лишь чьи-то вещи.

– Я пообещала ему. Если он тебя вытащит и поможет уйти, я… снова вернусь к нему. Официально. И навсегда. Сначала я думала сразу уйти вслед за тобой, чтобы искать и найти тебя там. Но сколько придется искать? А если целую вечность? У меня на такое не хватит сил. Но ты, слава Богу, здесь. За это можно отдать все. Я заранее была готова дорого заплатить за ту каплю счастья, которую ты мне дал. Но какой бы не оказалась цена, она все равно не будет чрезмерной. Ты живешь – и нет на свете женщины счастливее меня. Ведь я могу и дальше тебя любить, живого, где бы ты ни был и с кем. Никто не может мне запретить каждую минуту думать о тебе… – она говорила все тише, Мышкин не слышал слов – их заглушал дождь, но он и без того знал, о чем она говорит. – Сейчас я – чужая собственность, чужая вещь. Но вечно так продолжаться не может. Только бы ты меня дождался, не забыл и не бросил.

Подошел Литвак.

– Ты соображаешь, что уже давно должен исчезнуть? – раздраженно спросил он Мышкина.

– Да… – обронил Мышкин. – Отвези меня в Сосново. И дай свой мобильник.

– У тебя уже есть мобильник! – возразил Литвак.

– Чужой. И связь – в одну сторону

– Тумановский, конечно.

– Не все ли равно? Главное, я не могу с него звонить. Только принимать.

Литвак поколебался.

– Черт с тобой! – наконец сказал он. – Пользуйся моей добротой… В последний раз. Мобилу дам, а вот в Сосново не повезу.

– Почему?

– Ты и так уже в Соснове. Видишь вон ту полоску над леском?

– Вижу.

– Главная улица. Оттуда до дачи Волкодавского километра полтора. По лесной дорожке. Все на этом! А с моей трубки больше одного раза звонить не советую. В России прослушиваются все мобильные телефоны. Без исключения. Так что второй звонок будет в твоей жизни последним. Пошли, Марина! Надо срочно убираться.

– Да… – тихо сказала Марина.

Литвак снова сел на заднее сиденье и захлопнул дверь. Марина погладила ладонями щеки Мышкина, повернулась и медленно ушла. Запустила мотор, зажгла фары, включила передачу.

Но задняя дверь снова открылась.

– Стой! – закричал Литвак. – Момент! Дмитрий, повторяю: Марина и я живы до тех пор, пока ты мертв. Если они узнают, что ты восстал из гроба – тебя вернут обратно. И нас к тебе – за компанию.

Мышкин кивнул.

Машина осторожно взяла с места. Мышкин постоял немного и двинулся в сторону светлой полоски над лесом.

35. Прощай, полковник Костоусов!

Ночью да еще под дождем, который снова превратился в теплый тропический ливень, Мышкин никогда не нашел бы дачу Волкодавского, которая была не в поселке, а в стороне, в сосновом бору – в конце лесной тропинки. Но он твердо знал, что выйдет правильно. Нужно только отпустить внутренние вожжи. Подсознание, как лошадь, выведет.

Но как только Мышкин вышел из мутного света фонарей, ступил на лесную тропинку и сделал несколько шагов в полной темноте, кто-то внезапно ударил его деревянным молотком по лбу.

Из глаз посыпались искры – голубые и красные на черном бархатном фоне. Оглушенный, оцепеневший, Мышкин стоял, раскрыв во всю ширь глаза и ожидая нового удара.

Постепенно до него дошло: никто не нападал. Удар был сильный, но равнодушный и тупой, без чувства.

Вытянув вперед руки, как слепой, Дмитрий Евграфович нащупал мокрый и скользкий ствол. Сосна, мачтовая. В нее он и врезался лбом.

Нагнулся, пошарил по земле. Впереди – мокрые, но острые сосновые иголки толстым ковром, мягкий мох и мелкие сучки. Сзади земля тоже мокрая, но твердая.

Значит, тропинка делает здесь поворот. Придется смотреть ногами и отмечать, что под ними – утоптанная тропа, охваченная вековыми корнями или хвойный ковер.

Так он прошел с полкилометра, оставив позади несколько поворотов и ни разу не уклонившись в лес. Остановился, когда обнаружил, что вокруг стало заметно светлее. Дождь пошел на убыль.

Он стоял на краю лесной поляны. Впереди, шагах в двадцати, Мышкин разглядел сквозь дождевую сеть черный силуэт небольшого дома с мансардой. Дом стоял посреди поляны и был окружен покосившимся полусгнившим штакетником.

Рывком дунул ветер и плеснул в лицо горсть воды. Дождевые струи, падавшие вертикально, моментально наклонились и теперь секли вкось и громко шелестели в густой, светящейся в темноте траве.

Легкий жестяный скрежет донесся до Мышкина. Повернулся флюгер на коньке дома, около печной трубы. Мышкин разглядел, хотя и с трудом, знакомого чертика с длинным, как у кота, хвостом на отлете. Чертика Волкодавский выковал своими руками.

Ручей, который Волкодавский пропустил через свой участок, превратился в стремительный поток. Кое-где вышел из ровных, в линейку, искусственных берегов, оставляя на траве ветки, листья и достижения цивилизации – пластиковые бутылки, полиэтиленовые мешки, презервативы.

В старой ржавой бочке около веранды пенным потоком вода переливалась через край. Мышкин попытался разом опрокинуть бочку. С таким же успехом он мог бы валить набок скалу.

Он перевел дух, закрыл глаза, сконцентрировался, подробно представил себе, что бочка уже лежит на земле, и всем телом навалился на нее. Бочка нехотя качнулась и медленно опрокинулась, извергнув на землю целое море.

Мышкин пошарил по открывшемуся месту. Пусто. Ключ Волкодавский всегда держал под этой бочкой.

Оставалось одно. Он обмотал правую руку пиджаком, с которого дождь так и не смыл кровавые пятна, подошел к окну веранды, зажмурился, размахнулся и ударил. Осторожно освободил раму от осколков, забрался на веранду, и не поверил, что на свете еще есть место, где ничего не льет на голову.

Входная, конечно, тоже заперта. Он дернул ручку – машинально, без надежды. Неожиданно дверь мягко подалась и со скрипом отворилась.

С литваковского мобильника Мышкин набрал номер Волкодавского.

– Привет, Михаил Николаевич…

– Кто? – утробно пробурчал Волкодавский.

– Дима. Мышкин.

– Дима? Дима?! Ты что – охренел?! – взревел Волкодавский.

– Нет, я не охренел, – слабо возразил Мышкин.

– А кто?!

– Не знаю.

– А что ты знаешь? Ты хоть знаешь, который час?

– Сейчас скажу.

– Половина третьего, чтоб ты знал, садист!

– У меня, Миша, машина сгорела. Вот сейчас.

– Да ну! – поразился Волкодавский. – Совсем сгорела? – сочувственно спросил он.

– Совсем.

– Авария? Бандюки? Оборотни в погонах?

– Карбюратор перелило. Бензин попал на выпускной коллектор. Вспыхнула, как щепка.

– А ты? Жив?

– Мертвый не позвонил бы… Или позвонил?

– Отвечай, скотина, на прямой и ясный вопрос! С тобой все в порядке? Пострадал?

– Ни царапины.

– Уф! Это главное, – успокоился Волкодавский. – Все остальное – дрянь. «Все дерьмо, кроме пчёл», – процитировал он Метерлинка. – Что я могу? Где ты?

– На твоей даче.

– А как ты туда попал? – удивился Волкодавский.

– Я же сказал: машина сгорела. Совсем неподалеку. Мне некуда было идти. И я пошел к тебе.

– Это правильно! – убежденно заявил Волкодавский. – Правильно, что пришел. Ты уже в доме?

– В доме.

– Постой-постой, – с подозрением спросил Волкодавский. – А как же ты вошёл? Ключ-то я забрал!

– У меня свой. То есть, я попробовал на всякий случай своим, от квартиры. И он сразу подошел.

– И что? На веранде сидишь?

– В доме. Ты забыл запереть входную дверь.

– Вот холера! – огорчился Волкодавский и тут же поправился. – Нет, это очень хорошо, что не запер. А то дрожал бы ты там… Только жене не вздумай ляпнуть, что я не запер, – забеспокоился он. – Убьёт.

– Не скажу, – пообещал Мышкин.

– Там на кухне, под лестницей, в ящике консервы. Тушенка, рыба какая-то – не помню. Зеленый горошек. Огурцы. Консервный нож в буфете. Завтра приеду. Только не звони мне сегодня больше. Дай поспать.

– Дам… Миша, можно душ у тебя приму? Грязный, как трубочист.

– Электричество есть? Проверь.

Мышкин щелкнул выключателем.

– Нет электричества.

– Подойди к счетчику, глянь автоматы. Если рычагами вниз, кинь всё вверх.

С телефоном около уха Мышкин открыл настенный ящик со счетчиком, поднял рычаги автоматов – на кухне зажглась лампа, и зафырчал холодильник.

– Есть электричество, – сообщил он.

– Отлично! – обрадовался Волкодавский. – Поставь в душе регулятор нагревателя на красную метку. Автоматы выдержат, зато ждать, пока нагреется, будешь не час, а двадцать минут. Только воды там нет. Придется тебе натаскать от водопровода. Ведёрком. В сарае возьми. Только замок придется сбить.

До водопровода было с полкилометра.

– Нет, – вздохнул Мышкин. – Не смогу. Никаких сил. Ладно, обойдусь. И на том спасибо. Будь здоров.

– Стой! – крикнул Волкодавский. – Иди на кухню.

– Я на кухне.

– Подними половик. Что видишь?

Мышкин увидел металлическую крышку люка.

– Вход какой-то.

– Колодец. Ещё отец делал, чтоб зимой не ходить. Он на даче жил круглый год. Отдыхай. И не буди меня! – напомнил Волкодавский. – Сам позвоню.

Мышкин открыл люк. Блок, верёвка; ведро висит на крюке сбоку. Сверкнула вода – близко, не больше двух метров. Он опустил ведро.

Ждать, когда вода нагреется, пришлось не двадцать минут, а все сорок. Потом он лежал в семейной кровати Волкодавских в свежей, отглаженной пижаме хозяина и смотрел в окно на тонкие косые струи, сверкающие, в свете наружного фонаря, как нити паутины. Лежал Мышкин неподвижно и тяжело, как бревно, и больше всего боялся вогнать себя в бесконечный круг мысленной жвачки, как описано в учебнике психиатрии, где врач внушает буйному пациенту: «Для вашего блага изо всех сил старайтесь не думать об обезьяне с красным задом!» Буянить психу теперь некогда. Он изо всех сил думает именно об обезьяне с красным задом для того, чтобы не думать об обезьяне с красным задом.

Отяжели и стали гореть веки, словно засыпанные песком. Сон придет. Еще час без сна – и конец. Никто столько не может выдержать. И сон пришел.

Внезапно он проснулся. Разбудил далёкий звук автомобильного мотора.

Половина седьмого. За окном – свет, но серый и тусклый. Значит, дождь продолжается.

Звук мотора всё сильнее. Скоро Мышкин понял, что слышит не один мотор. К даче приближаются несколько машин. С четырех сторон одновременно. Четыре автомобиля. Вот и занавески осветились – высоко. Значит, внедорожники с дополнительными фарами.

Они взяли дачу в кольцо и заглохли, как по команде. И почти одновременно со всех сторон в дом ударил мощный поток убойно-ослепительного света всех ксеноновых фар.

Мышкин бросился к двери – слава Богу, запер. Мгновенно оделся, обулся, надел очки и осторожно подполз к кухонному окну. Слегка отогнул угол занавески и отпрянул, ослепленный кинжальным светом.

– Дмитрий! – прогремел над поляной гнусавый голос мегафона и отразился эхом в лесу. – Это Андрей Костоусов. Я знаю, что ты здесь. Напрасно ты украл у Литвака трубку. Его мобильник тоже на контроле. Мог бы сам догадаться. Выходи. Ничего плохого не будет. Обещаю. Слово офицера.

Мышкин не ответил. Ему было некогда: в мозгу шла своя лихорадочная работа.

– Робинзон Крузо! Не дури. Выйдешь добровольно – получишь шанс. Наша фирма нуждается в тебе. Именно в таком, какой ты сейчас. Я тебе всё объясню. То, что произошло, – операция прикрытия. Ради твоей же безопасности. Ты должен мне верить.

Мышкин приоткрыл форточку и крикнул:

– Именно тебе, скотина, я не должен верить! Слово твоё не стоит и дерьма, которым ты загаживаешь землю. Ты не офицер. Ты бандит. И слово твое – бандитское.

– Выходи, Дмитрий! Иначе мои ребята сейчас пойдут за тобой.

– Давай-давай! Пусть попробуют. С нетерпением жду дорогих гостей! Только учти: будешь ложкой их соскребать со стен.

– Что ты сказал? – угрожающе протянул Костоусов. – Ты бредишь, Дима.

– Я сейчас на кухне. Левая рука моя – на кране газового баллона. Сто литров жидкого газа. В правой – зажигалка. Так что пусть твои псы идут. Милости прошу – приглашаю всех! И тебя первого. Вместе на тот свет побежим. Или полетим.

Мегафон скрипнул и умолк. Мышкин различил приглушенные голоса.

Снова мегафон хрюкнул голосом Костоусова.

– Блефуешь ты, мой дорогой Робинзон. Не обостряй – последний тебе добрый совет. Я ещё хочу тебя спасти. Но через шестьдесят секунд моё желание изменится. Последний раз предлагаю – сдайся. Ровно через минуту мои парни тебя уничтожат.

– В гробу я видал твой ультиматум! – в отчаянии крикнул Мышкин. – Потому что у тебя, дурака безграмотного, оказывается, была в школе двойка по физике! И ты не соображаешь: столитровый баллон с жидким газом – это нормальная авиабомба. Для взрыва достаточно искры. Так что ко мне, бандерлоги! Сюда! Все вместе, возьмитесь за руки! А то ведь я могу рассердиться и передумать.

Опять послышался тихий бубнёж.

– Дима! – каркнул мегафон. – Ещё раз предлагаю по-хорошему разрулить ситуацию. На равных. Неужели тебе не хочется жить?

Мышкин горько усмехнулся.

– Рядом с такими подонками, как ты, – нет, не хочется. Но я умру, как человек. Зато утащу с собой вашу кодлу, и счёт всё равно будет в мою пользу. А ты сейчас подохнешь, как гнусная мразь. Как подонок. Ты уже падаль: смерть рядом с тобой! Она дышит тебе в затылок. Она схватила тебя за горло. Ты от страха готов нагадить в штаны. Потому что ты безумно боишься смерти, как боится её только мразь, а не человек.

Он перевел дух.

– Ладно, дам тебе шанс остаться в живых, – устало сказал Мышкин. – Убирайся со своим кагалом, и я тебя не трону. Но только на этот раз. Второго не будет. И даю тебе не минуту, как ты мне, паскуда, предлагал. А целых две. Уходи, а то опоздаешь.

– Кто тебя вытащил? – спросил Костоусов. – Литвак?

– Он только закапывать умеет. Меня хороший человек вытащил! Он только что взял ситуацию на контроль – в онлайн-режиме. Через десять минут ты сможешь с ним познакомишься. Но не советую. Беги, пока живой.

– Всё! Конец связи! – злобно-металлическим голосом рявкнул мегафон. – Ты сам выбрал свой лотерейный билет.

Моторы взревели, автомашины сдали назад и выключили свет.

От внезапной темноты Мышки. Перед глазами плавали и расплывались ксеноновые лучи – зеленые, на черном фоне.

Но секунд через десять зрение восстановилось.

Внезапно раздался удар в дверь веранды. Зазвенело стекло. «Бутылка, – определил Мышкин. – Мне приготовили коктейль Молотова. Но без закуски».

Бутылки заколотили по всем стенам дачи. Одна влетела в окно и разбилась прямо у ног Мышкина. Он едва успел отскочить от огня.

В тот же момент вспыхнула веранда, загорелись одновременно все четыре стены. В доме стало светло, как в летний полдень.

Мышкин заметался по дому. Сухие бревенчатые стены трещали, огонь разгорался необычайно быстро. Пламя загудело, завыло, подпрыгнуло до крыши. Вспыхнула ондулиновая кровля – картон, пропитанный битумом. Комнаты быстро заполнялись дымом.

Он бросился на кухню, вытащил из буфета огромный кухонный нож и одним махом перерезал резиновый шланг газопровода. Достал из кармана зажигалку, поднёс её к шлангу, из которого с шипением пошла вонючая пропанобутановая смесь, но заколебался. Неплотно закрыл кран и сунул зажигалку в карман.

Рывком отбросил в сторону половик и поднял металлический колодезный люк. Завязал петлю на веревке. Накинул ее на блок. Набрал воздуху и, обжигая ладони, спустился по веревке в колодец. С плеском упал в воду, подняв тучу брызг.

Ледяная вода оказалась по пояс, но Мышкин, словно под анестезией, холода не почувствовал.

Теперь наверху ревел огненный ураган. При такой мощи пламени в колодце скоро начнет скапливаться углекислый газ – он тяжелее кислорода. К нему добавится угарный.

Сверху посыпались горящие обломки и с шипением гасли в воде.

Можно попробовать приподняться над слоем газа, упираясь ногами и спиной о бетонные кольца колодца. Только насколько хватит сил? На десять минут, на двадцать. И всё.

Он ощупал круглую стенку. Внезапно рука провалилась в пустоту. В восхитительную пустоту.

Прямо перед Мышкиным оказался проём в кольце бетона. Он ощупал его и обнаружил нишу. Пустую. Полтора метра прекрасной пустоты.

Он попытался протиснуться в проём и закричал: плечи не проходили. Изо всех сил, крича от боли, обдирая кожу, Мышкин упорно заталкивал плечи в проём. В глазах потемнело – он начал терять сознание.

И когда черное облако почти накрыло его, Мышкин вдруг испытал облегчение и блаженство: плечи прошли.

На животе он осторожно вполз в нишу. Пошарил вокруг и попал на что-то круглое и холодное. Вытащил зажигалку и нажал кнопку фонарика. Перед ним был штабель консервов в железных банках, покрытых толстым слоем солидола.

Он взял одну – без этикетки, толстая жесть. Осветил дату производства – 1985 год. Армейская тушенка, еще советская. Большой, цельный кусок настоящего мяса: говядина или свинина – без жира, ушей, копыт, щетины и обрывков шкуры, как в теперешних консервах. Запасливый человек художник Волкодавский! На случай новой блокады, что ли, консервы приберег?..

Мышкин развернулся головой к колодцу, лег на спину и стал ждать.

Пламя ревело, как в доменной печи. Наверху трещало дерево, со звоном лопались стекла. Понемногу и в колодце запахло дымом.

Скоро Мышкин почувствовал, что у него слипаются глаза. Внезапно захотелось спать. Значит, колодец постепенно заполняется угарным газом.

Мышкин с трудом тряхнул головой. Какие-то мысли копошились в голове, извиваясь, словно черви, а он никак не мог сообразить, что это за мысли, какой в них толк, а главное, что он здесь делает.

В боковом кармане пиджака пискнула мышь. Мышкин с трудом сунул в карман руку и вытащил какой-то пластмассовый прямоугольник с кнопками и маленьким голубым экраном.

Он долго не мог вспомнить, что делать с этим предметом. Потом решил: выбросить. На всякий случай. Может оказаться опасной. Все незнакомые предметы всегда могут оказаться опасными.

Мышкин занес руку над водой. Нет, что-то надо сделать. Вспомнил: нажать цифру. Семерку. Зачем – он не знал, но все-таки нажал.

Трубка пискнула четыре раза. На дисплее появилась надпись. С трудом он прочел: «Принято. Ждите через полчаса. Держитесь. ВВТ».

Вздрогнула земля, колодец тряхнуло, загремели в нише консервные банки. В воду с шипением упала, подняв брызги, металлическая крышка колодезного люка. Посыпались пылающие головешки и тоже погасли.

Рёв огня прекратился, пожар затихал. Значит, газовый баллон, наконец, рванул, погасил пламя и разметал по сторонам то, что полчаса назад было дачей Волкодавского. Неожиданно стало легче дышать, сознание быстро прояснялось: значит, взрывная волна ворвалась в колодец и очистила его.

И через четверть часа наступила полная тишина.

Скоро Мышкин различил в тишине далёкое комариное зудение. Комар зудел громче, зудение обратилось в рокот мощного автомобильного мотора.

Машина остановилась почти над его головой. Мотор заглох.

Прошло несколько тысяч лет, прежде чем до Мышкина донеслось сверху:

– Дмитрий Евграфович! Вы должны быть где-то здесь! Отзовитесь. Или дайте еще раз тревогу.

Мышкин нажал семерку. В колодце потемнело. Мышкин осторожно выглянул и увидел, что свет загородил Туманов. Но не весь. Над его головой сиял клочок свежевымытого голубого неба.

– Дождь кончился? – хрипло спросил Мышкин.

– Кончился, Дима, кончился.

– Значит, можно выходить?

– Полагаю, да.

– Спусти мне на верёвке кувалду или лом, – попросил Мышкин. – Слишком тесная у меня нора. Влез хорошо, а назад – никак.