Текст книги "Год беспощадного солнца"

22. После ареста

В ПАО все шло своим чередом, и в то же время появились незаметные постороннему перемены. Клюкин вскрывал покойника – высохшего почти до костей старика с седыми кустиками посмертной щетины на желто-синих щеках. Мудрая задумчивость и изысканно-старательное внимание к процессу выдавали Клюкина сразу. Он был пьян – в разгар рабочего дня. Впервые за пятнадцать лет безупречной работы.

За столом Мышкина устроился Литвак. Ноги в рваных кроссовках положил на стол и со вкусом, медленно курил черную сигару с красно-золотым пояском – бразильскую, для богачей, 100 долларов штука – и пускал в потолок сине-желтые кольца. На нем были только плавки. Скомканный халат валялся рядом на кафельном полу.

Клементьева писала – быстро и с усердной ненавистью. Лицо зареванное, опухшее, из красно-синего носа течет. Она непрерывно сморкалась в мокрый платок с такой мощью, будто дула в геликон – самый большой инструмент в медном духовом оркестре.

Мышкин не торопясь сошел по ступенькам и на последней остановился.

Первым почувствовал изменение обстановки Клюкин. Мельком глянув на лестницу, он вдруг открыл рот – и остекленел с отвисшей челюстью. Большой секционный нож выскользнул у него из руки и попал острым концом по правой ступне – точно по большому пальцу. Истошный визг взлетел под потолок морга. Похожий вопль Мышкин слышал в детстве, у бабки в деревне: сосед резал свинью.

Следующим заорал Литвак. Увидев неожиданно появившегося Мышкина, он выронил изо рта сигару. Черная «бразиль» в падении перевернулась и угодила горящим концом в то место, которое у Литвака было прикрыто нейлоновыми плавками.

Но всех заглушил рыдающий вой Клементьевой. Со слезами она бросилась Мышкину на шею.

– Вернулся! – запричитала она. – Сам вернулся!..

Рядом подпрыгивал Клюкин.

– Ну, шеф, блин, даешь! – восклицал он. – А мы тут в твою защиту прокламации собрались рассылать – в ООН, в «Международную амнистию», в Лигу сексуальных реформ!..

– А зачем в ООН? – удивился Мышкин. – Вот в Лигу – да, это хорошо придумано.

– Он еще янкесам, в Америку, самому президенту Обаме в евонный барак телеграмму хлопнуть собрался, – наябедничала Большая Берта.

– А Барак с Обамой тут причем? – спросил Мышкин, осторожно освобождаясь из железных объятий Клементьевой.

– Кому еще? – вызывающе поднял бороду Клюкин. – У нас же нет президента. Иначе бы я к нему первому.

– У нас, можно сказать, два президента, – напомнил Мышкин. – Два нанайских мальчика. Тебе мало?

– Вот к ним – бесполезно. У них в жизни другие цели и приоритеты. Они не совпадают с нашими.

– Смотри, Клюкин, – заметил Мышкин. – Допрыгаешься. Пришить тебе экстремизм или заговор сейчас очень даже просто. «Червонец» гарантирован, без права переписки.

– Да брось ты, Полиграфыч, – отмахнулся Клюкин – он стоял уже на обеих ногах. – Какой еще экстремизм, какой червонец!.. Вот за что тебя народ любит – так за то, что у тебя на каждую кочку и колдобину шуточка припасена.

– Я не шучу, – возразил Мышкин. – И тебе не советую. А откуда про меня узнали?

– Литвак сказал. А за что, говорить сразу не стал: «Страшно вслух произнести, сами узнаете».

Тут подошел и Литвак, натягивая на ходу халат. Он поколебался, потом решительно обнял Мышкина за плечи и молча, подчеркнуто, очень многозначительно пожал ему руку.

Мышкин растерялся. Потом отвернулся и стал искать по карманам носовой платок, но и не нашел. Судорожно вздохнул, избавляясь от острого кома в горле, и сказал – тихо и с болью:

– Горе, Женя, большое горе…

– Что уж теперь… – тихо отозвался Литвак. – Теперь все слова без толку!.. – И переменил тему. – Значит, тебя выпустили. Ты на подписке о невыезде? Или под залог?

– Какая подписка? Я не обвиняемый. Свидетель по уголовному делу. И какой залог? Да мне за десять жизней не собрать на залог!

– А-а-а, вот как… – закивал Литвак. – Значит, свидетель. Хорошо, если свидетель. Даже очень хорошо. Имей в виду: я рад за тебя. Очень рад. Мы все рады за тебя.

– Да, нам тут полчаса назад такое про тебя набрехали!.. – влез Клюкин. – Вся клиника на ушах. Некоторые, между прочим, уже списать тебя в расход поторопились.

Он не сказал, кто поторопился и даже не намекнул, но Мышкин понял.

– Да-да! Вот так все и выясняется! – подхватила Клементьева. – Вот Толя – он сразу внес ясность. Кулаком по столу и чтоб вся клиника слышала: «Скорее, говорит, я поверю, что девушку папа римский убил!» И тут же всем объявил, что у нас образовался народный фронт «Свободу Дмитрию Мышкину!» Приходите, говорит, всех запишем.

– Замечательно! – через силу улыбнулся Мышкин. – И есть такие, кто записался?

– А то как же! – гордо выставил вперед свою нейлоновую бороду Клюкин. – Я первый.

– И Таня? – спросил Мышкин.

– Спрашиваешь, товарищ начальник! – обиделась Клементьева.

– И Женя?

– Что Женя? – мрачно огрызнулся Литвак. – У Жени универсальный принцип, научный, между прочим. Женя не располагает достаточными фактами, чтобы делать какие-либо выводы. Даже о друзьях-товарищах.

– Правильно, Моисеич! – одобрил, хоть и без радости, Мышкин. – Как там говорил старый еврей в фильме Михалкова «Двенадцать»? «В жизни бывает все, и я ничему уже не удивляюсь!» Так что ты прав.

– Спасибо за понимание и поддержку, – буркнул Литвак.

Мышкин глубоко вздохнул, потоптался и, собравшись с духом, сказал Литваку виновато:

– Прости, Жень… Я же ничего не знал. Не знал, что она… она твоя бывшая жена. И познакомились случайно.

– Знаю, – не глядя на него, кивнул Литвак; он раскуривал сигару. – Она мне рассказала, как ты ей в электричке помог. Как раз за день до… – он сломал сигару, смял ее в ладони и выбросил комок табачных листьев в корзину. – Рассказала за день… до этого… что случилось. Я еще хотел тебя поблагодарить. Да вот не успел, как видишь. Она хотела, чтобы…

– Не надо. Потом, – попросил Мышкин. И Клюкину: – У нас там есть?

– Сей момент! – пообещал Клюкин, взял реторту и, забыв о раненой ноге, рысцой двинулся к фляге.

Выпили за благополучное возвращение начальника, который пришел из полиции даже не искалеченным. «Почему-то», – хмуро пошутил Литвак, на что Клементьева обиделась, а Мышкин – нет, не обиделся.

Он робко спросил Литвака:

– Как обнаружили?.. Кто? Знаешь?

– Соседи, – нехотя ответил Литвак. – Увидели, что дверь в квартиру не заперта. Позвонили, постучали, вошли. Ну и…

– А тебе кто?

– Они же мне и позвонили, сразу. А я уж мусоров вызывал.

– Прокуратура? Судмедэкспертиза?

– Сразу появились. Три часа рыли в квартире, все вверх дном. И на тебя под конец намекать стали. Я им: «Не там ищете!» Разве их можно убедить? Им позарез нужен преступ… – он искоса глянул на Мышкина и поправился. – Им нужен любой фигурант. Здесь и сейчас. Ищут деньги не там, где они лежат, а где светлее.

– Где она сейчас?

– В городском бюро.

– Вскрывали?

– Не знаю. Да и что тут узнавать? Тяжкие телесные, несовместимые с жизнью.

– Но почему? – с болью произнес Мышкин. – Что за судьба такая зараза? За что?

Все притихли. Он почувствовал влагу в глазах, все вокруг смазалось и замутилось. Выручил местный телефон.

– Здесь, – ответила Клементьева и протянула Мышкину трубку.

– На проводе, – буркнул сказал Мышкин.

– Дмитрий Евграфович? Это вы? – он услышал свежий и приветливый женский голос, явно молодой.

– Нет! Это Лев Николаевич Толстой. Ведь вы ему звоните?

– Я… – растерянно ответил голос. – Дмитрию Евграфовичу Мышкину.

– Тогда зачем дурацкие вопросы – кто да где? Говорите!

– Здравствуйте!.. – сказала девушка, словно хватаясь за спасательный круг.

«Голос вроде знакомый… Или не знакомый?»

– И вы тоже… здравствуйте.

– Вас просил зайти Сергей Сергеевич.

– Какой еще?

– Какой Сергей Сергеевич? – удивился голос. – Главный врач клиники…

– Просил зайти?

– Да.

– А с чего вы это решили, что главврач клиники желает меня видеть и просил зайти?

– Я не решала, – опять растерялась девушка. – Он сам сказал мне вам позвонить и…

– И почему он выбрал именно вас для такого ответственного дела?

– Я новый секретарь-референт…

– Вот оно что! Поздравляю. И давно?

– Уже два дня.

– А имя у вас есть, сеньора референт?

– Сеньорита… – поправила девушка. – Зовут меня Оля.

– Не понял.

– Ольга.

– Опять не понял! – раздраженно сказал Мышкин.

– Ольга Николаевна Шеншина.

– Теперь понял. Иду.

– Но он просил…

Однако Мышкин положил трубку.

Он шел, не разбирая дороги и никого не замечая вокруг. Не заметил и бахилонадевателя перед приемной. Переступил порог и удивился. За столом Эсмеральды сидела молоденькая и очень красивая девушка, которую он, похоже, когда-то где-то видел. Только вот где?

– Здравствуйте Дмитрий Евграфович! —улыбнулась она.

– М-м-м, – промычал он, все еще пытаясь вспомнить.

– Вы меня не узнаете?

– Извините, но… кажется… вроде…

– Неужели я так изменилась с прошлой недели?

– Ах, Господи, твоя воля! – воскликнул с досадой Мышкин. – Совсем память потерял. Полный склероз, надо переселяться в приют для маразматиков, пока не поздно.

Перед ним сидела его соседка Ольга, спасшая его на прошлой неделе от полицейских.

– Извини, Оленька. Будь снисходительна к старому человеку.

– Всем бы такую старость!

– Что ты здесь делаешь? На прием пришла?

– Нет, Дмитрий Евграфович. Это вы на прием пришли. А я на работу.

– Значит, ты и есть синьорина референт… Оля, ты даже не представляешь, как приятно тебя снова увидеть. Да еще здесь, в таком интересном, чтоб не сказать «гнусном», месте. Очень, очень приятно и радостно!

– Мне тоже… приятно, – смутилась она, явно уловив фальшивку в радости Мышкина: густо покраснела, нежные прозрачные мочки ушей с крошечными серьгами-бусинками порозовели.

Мышкин подошел ближе и с высоты своего роста обнаружил, что у Ольги сквозь белую кисею кофточки хорошо просвечивает грудь, небольшая, но безукоризненной формы даже в лифчике. Она поймала его взгляд, смутилась еще больше и, словно невзначай, прикрылась локтем.

– Ничего-ничего, – ворчливо сказал Мышкин. – Мы, эскулапы, народ простой, нас смутить трудно. Как же ты сюда попала?

– Как попала? – она пожала плечами. – Написала заявление в отделе кадров. Мне показали стол, стул, дали справочник, новый компьютер…

– В подобную контору, а в нашу тем более, с улицы не берут. Так кто тебя сюда привел? Кого благодарить?

– Тетя привела. Папина сестра. Александра Николаевна Шеншина.

– Слышал такую фамилию, определенно слышал.

– Она здесь же работает. Заведующая аптекой.

– Точно! – удивился Мышкин. – Но мне простительно сразу не вспомнить. Я в аптеку не хожу: для моих пациентов лекарств еще не придумано.

И двинулся к главврачу.

– Дмитрий Евграфович! Сергей Сергеевич на операции.

– Что же ты сразу не сказала? – недовольно спросил он.

– Я пыталась сказать, но не успела – вы положили трубку.

Он сел в кресло около ее стола и положил на него локоть.

– Народишко судачит обо мне? – спросил вполголоса.

– Как вам сказать…

– Прямо. Прямо говори.

– Я стараюсь не слушать сплетни. И не распространять. Всегда. По возможности, – добавила она.

– Иногда полезно послушать. И почему ты решила, что сплетни? Может, все правда.

– Потому что такого, как про вас говорили… что-то там такое – арест, несчастный случай… Кто-то погиб… Женщина убита – молодая, красивая, ваша знакомая… Такое вы не можете.

– Это почему же?

– Душа у вас другая.

Он молча уставился на нее, потом хмыкнул.

– Откуда тебе знать душу человеческую? – усмехнулся Мышкин. – Душа чужая – потемки, а в потемках, когда никто не видит, может все что угодно происходить!.. Всякая пакость. Даже у сущего ангела. Откуда тебе знать? – повторил он.

– Я не знаю, – тихо ответила Ольга. – Я чувствую.

– Смотри, мадам Баттерфляй6060
  Главная героиня оперы Джакомо Пуччини «Чио-чио-сан».


[Закрыть], не ошибись. Где-то я уже слышал подобное… совсем недавно… «Чувствую» – не истина в последней инстанции. И пророки ошибаются. Кстати, сколько тебе лет? Не стесняйся, никому не скажу.

– Двадцать два.

– Бог ты мой! – удивился Мышкин. – Золотой возраст. Возраст первого счастья и первого несчастья… Где он оперирует? Под колпаком?

– Кажется, да… Вернее – точно под колпаком. Вспомнила.

Он прошел на колпак – балюстраду над операционной, у которой вместо потолка был большой стеклянный купол. Вокруг колпака уже сидели пара аспирантов, четверо интернов из мединститута и ординатор отделения ЦНС Семенов с театральным биноклем в руках. Все внимательно смотрели сквозь стекло вниз. Интерны время от времени записывали ход операции на видео.

– Привет, Виталик, – сказал Мышкин.

Семенов кивнул и отодвинулся, освобождая Мышкину место.

– Давно режет? – спросил Мышкин.

– Уже третий час.

– Погано… А что так?

– Там опухоль продолговатого мозга, а под ней две аневризмы – здоровенные, в сантиметр каждая.

– Врагам бы нашим.

– Да пусть так живут, – разрешил Семенов.

Для нейрохирурга аневризма кровеносного сосуда – проблема тяжелая, муторная и часто с опасным результатом. Особенно если она поражает мелкие сосуды. На стенке крошечного сосуда образуется вздутие. В любую минуту тонкий пузырь может лопнуть. Дальше – кровоизлияние, инсульт, паралич и, если повезет, недолгая, но все равно нелегкая смерть. Единственный способ предотвратить разрыв – пережать аневризму у основания стальным клипсом. Но главная проблема не в тонкости операции. Проблема в клипсах. Или слишком жесткие, или слабые. Слабые сползают с сосудов, теряются в мозговых извилинах, аневризма разрывается. Жесткие просто перерезают её.

– Всё! – вдруг воскликнул под ухом Семенов. – Кранты!

Мышкин видел сверху только зеленую хирургическую шапочку Демидова, но по его движениям понял, что Демидов в злобе и готов в клочки разорвать все вокруг.

– Силь ву пле! Дай-ка на секунду, – он взял у Семенова бинокль и увидел, что операционное поле залито кровью.

– Ты прав, – кивнул он. – Кровищи в мозгах – как из крана. Похоже, он аневризму перерезал?

– Теперь целый день нельзя на глаза Барсуку попадаться, – вздохнул Семенов..

– И снова ты обронил жемчужину мудрости! – заметил Мышкин.

Засуетились в операционной ассистенты. Один куда-то сбегал и принес новую прозрачную упаковку с клипсами. Демидов выхватил ее у него из рук и швырнул в угол. Коробка раскрылась, клипсы высыпались на голубой кафельный пол. Демидов указал на вскрытый череп пациента и злобно крикнул. Ассистент, с клипсами, схватил электроотсос и принялся осушать операционное поле. Другой электрокоагулятором прижигал поврежденные сосуды. Кажется, у него получилось, кровь остановилась. Но это мало меняло дело. Если пациент и выживет, это не значит, что он будет нормально жить. Кем он проснется после наркоза – идиотом, паралитиком? А может и «овощем», не сознающим даже, что он человек. Правда, бывали случаи хорошей и стойкой ремиссии и даже реабилитации. Тут как повезет.

Когда пациенту закрыли череп и увезли, Мышкин спустился в операционную. Демидов, все еще кипящий от злобы, снимал перчатки. Правую бросил на пол, а левая – словно приклеилась к руке. Тогда он разорвал ее и отшвырнул в сторону клочки прозрачной резины.

Мышкин спустился в операционную.

– Какого дьявола тут шляешься? – рыкнул на него Демидов. – Хирургом заделался? Почему не на своем рабочем месте?

– Ваша новая секретарша сказала, что вы хотели меня видеть.

– На кой ты мне сдался?

– Значит, я могу идти гулять?

– Не гулять, а работать! Вон отсюда!

Мышкин развел руками:

– Тогда я улетаю. Гусь никому не товарищ.

– Куда?! – рявкнул Демидов. – Кто тебя отпустил?

– Вы. Только что. Даже прогнали.

Демидов постепенно остывал.

– Ладно, – проворчал он. – Сейчас переоденусь. Иди ко мне.

Демидов открыл сейф и достал оттуда начатую бутылку «Наполеона». Налил рюмку, выпил, потом налил вторую и ее – одним глотком.

– Тебе не предлагаю, – хмуро сказал он. – Чтоб ты не нарушил мой приказ по клинике. Помнишь, какой?

– Наизусть выучил: ни капли спиртного на работе!

Демидов осушил третью и закурил. Помолчал, окончательно остывая.

– Мне звонил этот… товарищ из НКВД, – заговорил Демидов, стряхивая белый сигарный пепел под стол.

– Из ФСБ, наверное.

– Да, из МГБ. Полковник… как его – Костин? Или, дай Бог памяти, Усов?

– Костоусов, – подсказал Мышкин.

– Да, правильно: Бен Ладен. Сказал, что ты опоздал на работу по уважительной причине. Что там опять у тебя?

Но едва Мышкин открыл рот, как Демидов перебил.

– Когда это, наконец, кончится? – страдальчески спросил он. – Сколько ты будешь меня долбать своими приключениями? На мое место метишь?

– Зачем вы так?.. – обиделся Мышкин. – Тут такие обстоятельства…

– Если бы ты знал!.. – снова перебил Демидов. – Если бы только представить мог, как вы мне все надоели! В печенках у меня сидите! А ты, – он похлопал себя по бритому затылку. – Ты вот сюда уселся! И думаешь, я буду тебя вечно здесь возить?

– Думаю, да, – смело согласился Мышкин. – Рассказывать?

– Давай уж! – обреченно махнул рукой Демидов.

– Меня вызывали на допрос как свидетеля, – начал Мышкин. – При странных обстоятельствах убита жена Литвака.

– А ты здесь причем?

– Она… – у Мышкина перехватило горло. – Она была моей…

– Любовницей?

– Да.

– Не знал я, что ты еще и по чужим женам шастаешь, – упрекнул Демидов. – Да еще жена друга и сотрудника. Ведь Литвак друг тебе?

– Да.

– И что же ты ему такое дерьмо сотворил?

– Я не знал, что она его жена. Была женой…

– Не знал?! Какие же вы друзья после этого? Неужели он ее тебе не показывал? Не поверю. Когда он женился?

– Он ее никому не показывал. Он женился в сентябре прошлого года, а уже в феврале развелись.

– Неужели? О времена, о нравы! – сокрушенно покачал головой Демидов. – Вашему поколению жениться и развестись – будто в баню сходить. Из-за чего развелся?

Мышкин поколебался, потом решительно сказал:

– Не знаю.

– Врешь, знаешь!

– А если бы и знал, все равно не сказал бы.

– Правильно, молодец! – неожиданно заявил главврач. – Так и надо. А что мое поручение? Накрылось медным тазом из-под варенья?

– Нет, я продолжаю работать. Точнее, остановился. Надо решить главный вопрос. Я сам не смогу. Полномочий не хватает.

– О чем ты?

– Что такое «индекс-м»?

Демидов сделал несколько коротких затяжек.

– Позор, – неодобрительно покачал головой. – И ты у меня об этом спрашиваешь? О том, что сам должен знать. Похоже, у нас неполное служебное соответствие. Твое.

– Не могу согласиться, – сказал Мышкин. – Нигде никаких сведений об «индексе-м» нет. Ни в печати, ни в сети. И в справочнике Машковского нет.

– У Машковского много чего нет! – заявил Демидов. – Каждый день появляются десятки и сотни названий. Никакому справочнику не угнаться.

– Согласен. Информация устаревает фантастически быстро, и не только в медицине. Но ведь и у нас в клинике, в конкретном месте, в конкретных отделениях и даже в кабинетах начальства – сплошное молчание ягнят. Скажите, Сергей Сергеевич, хоть кто-нибудь из наших врачей когда-нибудь упоминал про этот чертов «игрек», то есть «индекс»? Публично? Например, на утренних конференциях? Я сам вам отвечу: никто и никогда. Я даже не знаю, что это такое – примочка какая-нибудь, вроде плацебо6161
  Имитация лекарства для внушаемых больных. Часто используется в психотерапии и психиатрии.


[Закрыть], или лекарственный препарат?

– Тут ты прав, Дима, – согласился главврач. – Сей «индекс» появился у нас буквально вчера. Я и сам толком о нем ничего не знаю.

– Все-таки препарат?

– Да.

– Но ведь он уже применяется? Что это – клинические испытания? Почему тогда о нем знает только доктор Сукин?

– Еще и Крачков.

– И Крачков… Что дальше? Как они обходятся без нас, без гистологов, без биохимиков? Им что – не нужны результаты собственной работы? Да и контроль за неизвестным препаратом? Бред какой-то, полный абсурд…

Неожиданно Демидов зевнул – громко и с удовольствием.

– Значит, так, – добродушно сказал он. – Докладываю, товарищ прокурор Мышкин… Слушай внимательно и не говори потом, что не знал. Наш волшебный цитоплазмид, как и все на свете, имеет известные ограничения и недостатки.

– Не смею опровергать… – усмехнулся Мышкин.

– Точнее, он не имеет тех возможностей, которые мы хотели бы иметь. Цитоплазмид, как тебе давно и хорошо известно, реагирует, в основном, на ткани головного мозга. А вот я лично хочу, чтоб работал и по спинному. И по почкам, печени, миокарду, кишечнику. И по отдельности. Мне вместо дедовского дробовика хочется иметь пулемет с лазерным прицелом. Ты бы хотел иметь такой?

– Еще бы! – кивнул Мышкин. – Универсальное оружие. Мечта Шварценеггера.

– «Югофарм», производящий цитоплазмид, себя исчерпал, – продолжил Демидов. —Там уже не способны дать еще что-нибудь хорошее и полезное. Несмотря на то, что там командуют Златкис и этот… как его? Ну, министр иностранных дел у Ельцина? Господин «Да»? Давалка дешевая, подстилка американская.

– Оскорбляете честных давалок с Лиговки.

– Может быть, – согласился Демидов. – Едем дальше. Не способен «Югофарм» в первую очередь потому, что мозговой трест у них состоял почти сплошь из сербов. Где они теперь, сербские химики, фармацевты, врачи? Одних натовцы с землей смешали – бомбы с доставкой на дом. Других албанцы и хорваты перерезали, как ягнят молчащих. Для такого благородного дела у хорватов, например, даже ножи специальные есть. «Сербосек» такой нож называется

– Подонки! – вырвалось у Мышкина.

– Оскорбление для честных подонков. Остальные на войне погибли, а те, кто уцелел, разбежались, потому как нынешние сербские власти…

– Оккупационная администрация, – вставил Мышкин. – Как и у нас при Гитлере на захваченных территориях.

– …Эта администрация занималась чрезвычайно выгодным бизнесом: продавала натовцам своих соотечественников, вся вина которых в том, что они хотели защитить свои семьи и спасти от уничтожения свое отечество. Это победителей, как мы знаем, не судят. А побежденных судят – всегда, и безо всяких законов. Короче, фонд решил подключить к делу своих специалистов из других своих контор – немцев, швейцарцев, голландцев и даже двух химиков из Исландии. «Индекс-м» – совершенно новый препарат, хотя в основе – наш старый добрый цитоплазмид. Вот как раз сейчас дело подошло к началу клинических испытаний. Вопрос одного-двух месяцев. Доволен ответом?

– Не совсем, – осторожно ответил Мышкин.

– Что же вас, барин, не устраивает?

– Почему все делается тайно?

Демидов снисходительно усмехнулся.

– Да потому, ваше благородие, что ты не в советской стране живешь. Это в те времена власть требовала, чтобы такие препараты и информация о них распространялись как можно шире среди советских врачей. Чтоб лучше и больше лечили. А теперь – нет, шалишь! Теперь конкуренция. И коммерция. Стало быть, и тайна – коммерческая. Все больные должны быть твои. И их денежки тоже. Не будет тайны – ты первый без штанов останешься.

– Понимаю. Но почему тайна для патологоанатомического отделения? Что они там, испытатели, и доктор Сукин с ними, – телепаты? Экстрасенсы?

– Обиделся… – констатировал Демидов. – Мышкина в жмурки играть не позвали. Не позвали – значит, еще не время! Дело только начинается. Не волнуйся, детка, выйдет только срок, будет тебе белка, будет и свисток.

– А вы, Сергей Сергеевич, уже применяли?

– Еще руки не дошли. Во-первых, клинические испытания официально не объявлены. К тому же сейчас его у нас нет. Были крохи, погоды не делали.

– Спасибо, Сергей Сергеевич. Тогда я поспрашиваю Сукина.

– Можешь не трудиться. Он тебе ничего не скажет.

– А вы можете дать ему команду?

– Ни в коем случае!

– Почему?

– Тебе русским языком сказано: официально ничего не началось! – рассердился Демидов. – Мы и так нарушили регламент. А ты требуешь, чтоб я еще и донес на себя. За такую самодеятельность и посадить могут. Дошло?

– Да, спасибо… Я могу идти?

– Давно пора – надоел! Только вот что: дам тебе в последний раз бесплатный совет. Поосторожнее будь! И не в частности, а вообще в жизни. Иначе не сносить тебе головы, доктор.

– Мне бы домой. Еле на ногах держусь. Вторые сутки не сплю. И отойти до сих пор не могу после всего этого…

– Понимаю. Говорят, красивая была?

Мышкин молча кивнул. К горлу у него снова подкатил острый комок. Он встал и, не говоря ни слова, вышел.

В коридоре вдруг остановился и со страхом обнаружил, что не может дышать, – снова в груди железный кол. Заныл левый мизинец, боль поползла вверх по локтю. Страх смерти охватил Мышкина, волосы на темени поднялись дыбом.

Он все-таки сумел набрать воздух в легкие – сколько получилось. Потом задержал дыхание и так стоял, опираясь спиной о стенку. Через несколько секунд потемнело сначала в голове, потом темнота окутала все вокруг, и только вспыхивали и гасли в ней голубые и быстрые, как грозовые молнии, пятна. Сознание помрачилось, и Мышкин испугался, что совсем его потеряет, но одновременно понимал: надо продержаться на вдохе еще чуть-чуть, еще несколько секунд, и он победит.

Межреберные мышцы неожиданно расслабились сами, грудная клетка медленно опустилась, густой горячий воздух вытек из легких. Мгла перед глазами рассеялась, и вдруг все вокруг предстало в необычайной четкости и яркости – стертые узоры синтетического ковра под ногами, дрожь люминесцентной лампы, каждая трещинка в белой, после евроремонта, стене напротив. Еще несколько секунд – исчез железный кол в груди, стенокардическая боль оттаяла.

Через эвакуационный выход он прошел во внутренний двор клиники, где в заросшем и заброшенном садике среди одичавших роз и гортензий бродили бездомные коты, а в беседке, в центре садика, бездомные кошки организовали роддом. Сейчас там было пусто.

Посидев в тени беседки и с наслаждением вдыхая воздух с легким запахом розы, Мышкин глянул на часы: половина восьмого. И вдруг пронзительно осознал, что ему некуда идти. И он теперь такой же бездомный, как и местные коты.

Ветер рывком пригнул большой розовый куст, подбросил вверх горсть ярко-красных лепестков, и Мышкин отчетливо услышал, как лепестки, опускаясь на землю, шуршат сквозь воздух, и в шуршанье этом он услышал еще какие-то звуки – кажется, шепот, хорошо знакомый…

Он вскочил, опрокинув полусгнившую скамью, и диким взглядом огляделся. В саду по-прежнему никого. Мышкин медленно опустился на землю рядом со скамейкой, задрал голову и, глядя на мутно-серое раскаленное небо, тихонько заскулил, повизгивая, как щенок, которого любимые хозяева, самые дорогие на свете существа, выбросили в лесу, а он не понимает, что же такое произошло, но безошибочно, хоть еще и смутно, чувствует: с ним случилось большое и, наверное, непоправимое горе.

Вернулся в ПАО, потоптался без цели и наконец объявил, что ему надо домой, да и остальным давно пора разбегаться. Литвак пожал плечами и пошел переодеваться. Клюкин с Клементьевой многозначительно переглянулись.

Клементьева сказала – мягко, но убежденно:

– Вам нельзя сейчас одному.

– Да, нельзя, – тупо согласился Мышкин. – Что? – тут же встрепенулся он. – Что ты сказала?

– И алкоголя тоже не надо. Хотя бы несколько дней.

– Алкоголь… да, несколько дней алкоголь, – эхом отозвался Мышкин. – Спиться можно сразу.

– Хотите, я с вами пойду? Я провожу вас домой.

Он ничего не понял, и Большая Берта торопливо прибавила:

– Я не буду вам мешать! Вы меня даже не заметите. Хотите – заночую у вас? Можно? Я на кухне.

– Да-да, Таня, сходи с ним, хоть до двери доведи, – поддержал Клюкин.

Мышкин уставился на нее и по-прежнему ничего не понимал.

– У вас есть раскладушка? – спросила Клементьева. – Нет? Могу свою притащить из дома.

– Можно и мою взять, – вставил Клюкин. – Я поближе все-таки.

До Мышкина, наконец, дошло. Он быстро отвернулся, снял очки, высморкался и долго, не оборачиваясь, протирал стекла. Потом подошел к Большой Берте и неожиданно поцеловал ее в щеку.

– Ничего, – проговорил он. – Спасибо вам, ребята… Ничего не случится. Все будет нормально. Нужно только выждать. Все на свете проходит.

– Проходит-то оно проходит! – звонко согласился Клюкин. – Только, увы, не сразу. Время должно хоть немного стечь… Ты устал, Дима. Все видят – просто физически устал.

– Да, время… Оно уже течет и делает свое дело, – ответил Мышкин.

И, не попрощавшись, быстро пошел к выходу.

Поднимаясь по ступенькам, услышал приглушенный голос Литвака:

– И куда он намылился?

– Не в бордель, можешь не завидовать, – ответил Клюкин.

– Ну, тут еще проверять надо! – возразил Литвак. – И кто-то должен это дело на себя взять.

– Уж не ты ли?

– Меня… – помедлил Литвак. – Меня пока никто не просил. Но ежели кто попросит…

Мышкин тихо закрыл за собой дверь и отправился домой пешком.