Текст книги "Год беспощадного солнца"

– Сейчас. Минут сто двадцать свободных у меня есть.

– Огромное спасибо.

– Где?

– Я сейчас в Комарове. Недалеко от того дома, где вы снимаете дачу.

– Расписание поездов тоже знаете? Когда к вам ближайший?

– Я сейчас же пришлю за вами машину. Она в городе и через десять-пятнадцать минут будет вас ждать вас у Финляндского вокзала.

– Я стану около памятника Ленину. Как выглядит ваш эмиссар?

– Он вас знает и сам подойдет.

Водитель тумановского БМВ оказался сумасшедшим.

Как только выехали на шоссе, он влупил сто пятьдесят километров в час и до Комарова скорость не снижал. Мышкин судорожно вцепился в сиденье и упрямо молчал, только сердце замирало на поворотах.

– Гаишников не боитесь? – только и спросил он, когда машина остановилась у железнодорожного переезда.

– Пусть сами меня боятся, – заявил водитель, показывая редкие белые зубы.

«Не курит», – решил Мышкин и спросил:

– А если по колесам стрелять будут?

– Непробиваемые.

– А стекла, кузов?

– То же самое.

«Ну и ну! Бандит этот Туманов, определенно. Нахватался слов, как сучка блох, и под интеллигента косит…»

– Приехали! – объявил водитель.

Перед ними был большой двухэтажный кирпичный дом за сплошным забором из потемневших от старости досок. Открылись ворота, автомобиль въехал и остановился около огромной кучи угля, мелкого, пополам с породой.

Эту дачу Мышкин знал, вернее, проходил мимо почти каждый день, когда постоянно жил здесь, снимая в государственном дачном кооперативе крохотную комнату с верандой. За забором всегда стояла тишина, но там жили круглый год. Летом из калитки выходили всегда парой высокий подтянутый старик в парусиновых китайских брюках и допотопной футболке-сеточке и с ним аккуратненькая маленькая старушка в ситцевом платье – синем в белый горошек – и неизменно в соломенной шляпке с пучком искусственных цветов за лентой. Они медленно около часу гуляли по сосновому бору. Зимой из печной трубы шел тяжелый темно-синий дым, и до вечера вокруг держался удушливо-кислый запах дешевого угля.

Дверь машины открылась – Мышкину вежливо улыбался тот самый Туманов. Сейчас Дмитрий Евграфович рассмотрел его подробнее. Ему было под сорок, загорелый и совсем седой. На нем был спортивный костюм, и было видно, что хозяин отлично тренирован: в каждом движении легкость и свобода.

– Большое спасибо, что приехали, – сказал Туманов. И внимательно вгляделся в лицо Мышкина. – Что-нибудь случилось?

– Нет-нет! Ничего не случилось! – с раздраженной торопливостью ответил Мышкин. – Куда тут идти?

Они сидели в гостиной на первом этаже у окна, забранного противомоскитной сеткой; сквозь нее просвечивало солнце, и казалось, что оно состоит из тысячи мелких ярко-оранжевых сот. Чай готовила та самая дама, которую Мышкин здесь и видел, только теперь она была в черном и сильно высохла и сгорбилась.

– Мария Александровна Туманова, – представило ее Туманов. – Вдова моего дяди Александра Степановича.

– Давно здесь живете? – поинтересовался Мышкин, когда старушка вышла.

– Второй день. Дачу эту убийцы в белых халатах (тут Мышкин вздрогнул) заставили продать за бесценок. Обратно выкупал ее уже гораздо дороже. И то новые хозяева согласились только после того, как им пообещал, что через суд докажу незаконность сделки.

– И много содрали? Извините, – спохватился Мышкин. – Я бываю иногда непросительно бестактен.

– Много. Ушли почти все мои сбережения за восемь лет.

– Зато вы хорошо вложили свои средства. Что может быть лучше – участок в Комарове и такой дом. Земля здесь дороже, чем в зверинце новых русских – в подмосковной Рублевке.

– Дороже, – согласился Туманов. – Однако все это принадлежало и сейчас принадлежит по праву наследства вдове брата моего отца. У нее больше ничего нет. Вот квартиру вернуть уже не удастся.

– А вы теперь наследник Марии Александровны?

– Нет.

«А кто?» – хотел спросить Мышкин, но вовремя прикусил язык. Роль высокомерного и хамоватого субъекта, которую он себе выбрал, начинала его самого тяготить.

Видно догадавшись, Туманов прибавил:

– Это ее личное дело – кого назначить наследником. Пусть сама решает.

– В наше время… – Мышкин взял печенье, такое тонкое, что сквозь него он с любопытством посмотрел на солнце. Подумал и взял еще сразу три. – В наше время… – глотнул он из стакана в тяжелом серебряном подстаканнике, украшенном кремлевскими башнями, – редко сталкиваешься с подобным бескорыстием.

– Вы о деньгах? Никакого бескорыстия. Просто я вернул долг. И далеко не полностью. Если бы мне пришлось выложить не миллион долларов, как сейчас, а миллиард, то все равно это мелочь по сравнению с тем, что сделала для меня эта семья. Я им обязан жизнью в самом прямом смысле этого слова.

Он кашлянул и отвернулся, глядя на оранжевую оконную сетку.

– Мой отец, Василий Степанович Туманов, был простым школьным учителем. Он погиб в девяносто третьем году, в октябре, около Дома Советов, больше известного нам как московский «Белый дом». Который Ельцин и его палачи сделали черным. Как и всю Россию.

– Депутат? Защитник? Ополченец?

– Ни тот, и другой, ни третий. Но, как обычный советский человек, считавший, что нет ничего дороже правды и справедливости, пришел к осажденному Верховному Совету – тому самому Верховному Совету, который, кстати говоря, лишил нас с вами Родины: начал уничтожать СССР еще до Беловежского заговора. Отец видел, как подонки расстреливали из танков Верховную власть – плохую, но все-таки законную. Видел, как горел Дом Советов, но не наслаждался, как наслаждался Булат Окуджава. Ельцинские тонтон-макуты расстреляли отца и еще несколько сотен человек на стадионе, рядом. Расстреляли просто так, за компанию… Мать умерла через месяц. А я – единственный был у них… – он вздохнул и улыбнулся, и Мышкину его улыбка показалась застенчивой и совершенно беззащитной. – Как легко догадаться, свалился на самое дно. В полное дерьмо. Школу бросил, подсел на героин. Продал родительскую двухкомнатную в Сосновой Поляне, переехал в комнату в коммуналке, потом и комнату продал. Жил в колодцах теплотрасс. На героин перестало хватать, перешел на всякую дрянь. Стал грабить людей. Хуже всего – пенсионеров стал грабить. Дело нехитрое. Следишь в сберкассе, кто получает пенсию, провожаешь до дома, оглушаешь и отбираешь всё. Через пару дней – в другую сберкассу.

Он взял заварочный чайник.

– Вам?

– Да, спасибо.

– Может, чего-нибудь покрепче?

– На работе не пью, – грустно сказал Мышкин. – Я же сейчас на работе?

Туманов улыбнулся одним уголком губ.

– Как прикажете…

– Или… – несмело начал Мышкин. Перед ним промелькнули зеркальные очки, а в них искаженная огромная бита разворачивается перед ударом, потом голова на земле сонно хлопает глазами и удивляется. Его прошиб пот, и Мышкин вытер лоб ладонью.

– Наверное, что-то все-таки случилось, – деликатно произнес Туманов. – Я могу вам помочь?

Мышкин не ответил, присушиваясь к сердцу.

– Да валидол неплохо бы, – наконец сказал он.

– Сейчас спрошу у Марии Александровны, – Туманов встал.

– Нет! – неожиданно сказал Мышкин. – Не надо. Все прошло. Стыдно сказать – нервы, – он криво усмехнулся. – За какие-то несколько дней столько навалилось, сколько иному и за жизнь не выпадает.

Туманов внимательно слушал, наклонив голову.

– Продолжайте, пожалуйста, – попросил Мышкин. – Я очень хочу услышать вашу историю.

Туманов кивнул и заговорил.

– Ну так вот, заприметил я очередную жертву. Иду за пенсионером, мужской носок с песком в кармане. Ударил его в подъезде – он ничком. Стал шарить по карманам, перевернул его и вижу перед собой Александра Степановича Туманова. Он открывает глаза, со слезами обнимает меня и благодарит за то, что я спас его и пенсию от бандитов… Мне кажется, вы хотели бы курить?

– А вы?

– Уже десять лет, как не хочу.

Он поставил перед Мышкиным огромную пепельницу богемского стекла, мерцающую изнутри.

– Окно открыто. Но я, вижу, утомил вас своими россказнями… Хотя они имеют отношение к делу.

– Нет уж, пожалуйста, – возразил Мышкин. – Продолжайте.

– В тот вечер он забрал меня сюда, на эту дачу. Я согласился сразу к нему поехать: думал, что-нибудь там украду – уже ломка пошла. Но Александр Степанович меня обыграл. Когда он успел разглядеть синяки у меня на руке и дырки от шприца… Короче, запер меня в подвале. Хороший подвал! Прекрасная звукоизоляция. Десять дней я орал, выл, колотился головой о стенку, угрожал ему и жене, проклинал, умолял дать дозу, хоть полдозы, хоть четверть… Ничего не получал, кроме трех литров воды в день. На одиннадцатый день дверь открылась, и на четвереньках из подвала выполз совершенно другой человек… Дальше все пошло стремительно. У Александра Степановича оставались еще старые связи, сначала он заставил меня закончить вечернюю школу, потом запихнул в военное училище, а оттуда меня забрали в спецназ ГРУ.

– И тут ГРУ… – пробормотал Мышкин.

– Простите?

– Ерунда, так вырвалось.

– Заканчиваю… Когда я вручил Марии Александровне документы на дачу, ей, конечно, стало плохо. Пришла в себя и вдруг заявила, что такой жертвы принять не может, что продала она дачу сознательно, и поэтому вся ответственность на ней. Но самое главное, говорит, она не может себе позволить быть кому-либо должна, даже мне. Тут я собрался с духом и сказал, что всё наоборот, что это я в неоплатном долгу перед ней и покойным. И признался, что тогда, после сберкассы, был не спасителем, а грабителем. И как вы думаете, что она сказала?

– Ничего. Еще один обморок.

– Ошибаетесь. Совершенно спокойно, будто речь о том, чтоб сходить в булочную, говорит: «Мы это знали. Александр Степанович сразу узнал тебя. Ещё когда ты шел за ним». – «Так почему же, – спрашиваю, – вы молчали столько лет?! И ни единым словом…» – «Потому, – говорит, – что не хотели тебя расстраивать. Жалко, ты и так настрадался».

– Так вы теперь офицер ГРУ? – спросил Мышкин после паузы.

– Не совсем… Во вторую чеченскую был ранен, уволен в запас, но тут мне предложили другую работу. Очень деликатную. На государство.

– Деликатное государство… – усмехнулся Мышкин. – Что-то новое.

– Ничего нового.

– Это как тонтон-макуты? Или эскадроны смерти?

– Ошибаетесь. Я не профессиональный убийца. Хотя любого военного можно назвать профессиональным убийцей, когда его не защищает закон. Видите ли, время от времени у любого правительства возникает необходимость сделать то и ли иное дело максимально деликатно. Не оставляя следов. Работа моя курьерская. Иногда экспедиторская. Пересечение границы без паспортного контроля и без досмотра груза. В обе стороны.

– Значит, занимаетесь контрабандой под прикрытием правительства.

– Точнее и я не мог бы сказать. Помните выборы президента России в девяносто шестом?

– Кто такое издевательство забудет? – хмыкнул Мышкин.

– Помните, как Ельцин принимал присягу?

– Да. Перед нами был живой труп. Точнее, почти не живой. Я очень ждал и горячо надеялся, что он отдаст концы прямо там, на сцене. Но Борис Николаевич меня разочаровал.

– Он и умер. Через восемь дней после вступления в должность.

– Я знал! – закричал Мышкин и ударил себя кулаком по колену. – Я все видел и догадался! Только не верил своим глазам!..

Когда Ельцину делали операцию на сердце, из Америки пригласили знаменитого кардиохирурга Майкла де Бейки. Первое сомнение у Дмитрия Евграфович появилось, когда кремлевский кардиохирург Ренат Акчурин сообщил, что Ельцину было наложено шесть шунтов, а де Бейки утверждал, что восемь. Когда же медицинский мир узнал, что знаменитого американца вообще не пустили в операционную, и он наблюдал за операцией из соседней комнаты через выносной монитор, Мышкин и вовсе загрустил: сюжет для сумасшедшего дома. Скоро Ельцин стал демонстрировать чудеса резвости и молодечества. Но чудес в таких случаях не бывает. Прогноз для него был единственный: гонка с атеросклерозом – кто кого? И тут Мышкин увидел в телеящике репортаж о стамбульской конференции стран «семерки», где Ельцину, как всегда, была доверена роль «шестерки» и он окончательно поднял руки вверх перед НАТО. Мышкин сразу определил: в ящике – двойник. А когда «Ельцин» вдруг обнаружил свое собственное словечко-паразит «спокойно!», которое он вставлял к месту и не к месту, все сомнения исчезли. Потом какое-то время Мышкин отслеживал в прессе фото «Ельциных» с разными формами ушей, глаз и даже обнаружил одного со всеми пальцами на руках, но скоро надоело.

– Да, согласился Туманов. – Словечко «спокойно» для того двойника оказалось страшным проколом. Этого мужика больше не использовали.

– Интересно, где он?

– Исчез.

– Навсегда?

Туманов развел руками.

– Не могу понять, – вздохнул Мышкин. – Зачем им это понадобилось? Тайны, двойники…

– Им позарез нужен был тайм-аут, чтоб распихать по заграницам все, что нахапали. Всей семье – большой и малой.

– А вы здесь каким боком?

– Непосредственным. В таких делах возникает масса рутины: переправить покойника за границу. Да чтоб вылететь без паспортов и виз – никаких документов, никакого контроля, никаких следов. Пересесть в Вене на другой самолет, с которым уже прилетел «друг Гельмут»6666
  Гельмут Коль – канцлер ФРГ.


[Закрыть], потом в Германию – и тоже без погранконтроля, потом кладбище, участок, надгробие с двусмысленной надписью. Конкретные хозяйственные задачи – ими надо кому-то заниматься. Человеку с улицы или из Госдумы их поручать нельзя.

– И долго будете кататься туда-сюда?

Туманов усмехнулся, помедлил и сказал, пристально глядя Мышкину в глаза, словно прожигая насквозь («Ну, сукин сын, тебе Вольфом Мессингом работать в цирке!» – подумал Дмитрий Евграфович).

– Есть основания полагать, – веско сказал Туманов, – что в будущем, надеюсь, ближайшем, у нашей группы появится особая работа. Невероятно интересная и полезная. Можно даже сказать, душеспасительная и патриотическая.

– Путина на вечное царство?

– На этот раз, Дмитрий Евграфович, вы далеки от истины, как никогда, – весело заявил Туманов. – Слишком много было украдено вывезено из России. Десятки триллионов долларов. Всё это надо вернуть. До копейки.

Мышкин криво улыбнулся.

– Так они и согласятся! Особенно, их покровители.

– Их согласия никто не станет спрашивать. Оно нам не нужно, – жестко сказал Туманов.

– Иголки, что ли, под ногти будете загонять? А права человека?

– Какого человека? Вора? Негодяя? Коррупционера? Почему мы должны волноваться о правах бандитов, а не их жертв? Нет уж, меня больше интересуют права бесправной части наших соотечественников – это девяносто процентов населения. Так что всё будет – шантаж, угрозы, похищения, сделки, заложники, средневековые пытки, показательные казни… Слишком велика цена вопроса. Они нас не пощадили. С какой стати мы их щадить будем?

– Нет, – убежденно возразил Мышкин. – Не получите вы новой работы. Для того чтобы открыть новую эпоху в истории России – эру справедливости – нужен другой лидер. Ваш Путин – слабак. Он пошёл путем Горбачёва: не справился с внутренними проблемами – рванул искать славы заграницей. Или, как Николай Второй в 1904 году в Японии, решил затеять «маленькую победоносную войну» в Сирии. Известно: ничто так не объединяет народ вокруг государя, как война. И чем кончилось с Японией? Ничего хорошего уже не выйдет… Поезд ушел. Двадцать лет потрачено впустую. Единственное, на что можно надеяться, – на новую катастрофу и кровавую революцию. Один шанс для России – снова умыться кровью. Иначе страна вообще исчезнет из мировой истории. Теперь навсегда.

Туманов бросил на Мышкина удивленный взгляд, откинулся на спинку стула и озадаченно взъерошил ладонью волосы на затылке.

– Да, – усмехнулся он. – Не ожидал от вас такой… извините, прыти. Троцким увлекались в юности, верно?

– Не нравится? – с вызовом спросил Мышкин.

– Нет, честно говоря. Конечно, ваше право. Но уж очень много нафталина.

‒ Это почему же?

– Прежде чем утверждать подобное, надо всё же не отрываться от действительности, в первую очередь, от исторической. Не из чьих-то гениальных взглядов исходить, а от фактов. Вы, Дмитрий Евграфович, не сердитесь, но в ваших, довольно страшных словах, как ни странно, видится этакое школярство. Небезобидное, причем. Вы повторяете Маркса, его лозунги о том, что насилие есть повивальная бабка истории, а уж революционное насилие – единственный путь к счастью народов. Так нас долго учили. Но ведь на деле чаще всего не так.

‒  Докажите! ‒  потребовал Мышкин.

– С удовольствием. Возьмем правление Ивана Грозного. Оно раскладывается на два этапа. Сначала молодой царь проявил себя очень толковым реформатором, я бы сказал, революционным. Но обошёлся без крови и репрессий. Создал новую армию, флот – да-да, именно Грозный создал регулярный русский флот, а не Петр Первый. Хотя, в основном, каперский. Потом коренные земские реформы, демократизировал государство, создал систему народного просвещения. С захватом астраханского и казанского ханств, присоединением Сибири заложил основы уникальной империи, ставшей свободным и безопасным домом для новых народов, включил новую элиту в структуру государственной власти, сохранив и увеличив привилегии ханов, мурз и прочих. А когда батюшка Иван Васильевич взялся умывать Россию кровью – всё полетело в помойку. Умер Грозный – и пошло! Развал армии, поражение в Ливонской войне, разрушение государства, всей системы власти, голод – на десятилетия, чехарда вокруг трона, польский король на русском престоле, приглашенный тогдашними либералами из изменников бояр… Понадобилось сто лет и новые большие потери, чтоб снова собрать Россию. Ну, вроде вздохнули с облегчением люди при Алексее Михайловиче… А тут явился великий революционер Петр Первый. Цели благородные поставил, но методы! Пытки, казни, кровища рекой, падение нравов, солдатская шлюха на троне… Уничтожил православную церковь, превратил ее в простое министерство. Добивал староверов… Не зря в народе его считали Антихристом. И чем опять кончилось? Помер Петр – флот сгнил, началось невиданное повальное воровство, государство пошло вразнос, расцвело «слово и дело», палачи не успевали рубить головы, снова голод. Опять понадобились столетия и новые жертвы, чтоб отмыться от петровской кровавой бани. И вот семнадцатый год – невиданно кровавая февральская революция, которая уничтожила всё – просто всё! Армию, государство, промышленность, транспорт… Главное, массу народа быстро превратила в безжалостных кровожадных зверей. Понадобилась октябрьская контрреволюция (тут Дмитрий Евграфович удивленно вытаращился на Туманова) – именно большевистская контрреволюция, новые жертвы, лишения, потери, чтобы справиться с тем, что натворила «повивальная бабка» в феврале семнадцатого… Пока, наконец, Сталин убрал революционных акушеров – правых и левых – и при колоссальном напряжении народа восстановил империю, правда, под другим названием. Но вот рухнул СССР в результате новой кровавой революции. Ведь что происходит сегодня на наших глазах? Та самая кровавая баня, о которой вы мечтаете, Дмитрий Евграфович! Она началась в 1991 году, развернулась в 1993-м, и с тех пор в стране не прекращается бойня – Прибалтика, Грузия, Армения, Приднестровье, снова Кавказ, потом Украина, Закавказье, и снова Приднестровье, Северный Кавказ и теперь Новороссия… Мало пролито крови? Ещё надо?

– Революции неизбежны, это условие всякого развития, – попытался отбиться Мышкин.

– Кто же будет отрицать очевидное! – неожиданно согласился Туманов. – Везде, где есть движение, то есть жизнь, есть и переход количества в качество, которое носит взрывной характер, значит, революционный. Я с вами тут полностью согласен. Когда мы ставим чайник на плиту, вода нагревается до 99 градусов. Но пока это просто горячая вода. А дайте ещё градус – всё, она революционным скачком, превращается в пар. Но какой негодяй, если не считать Троцкого, вас научил, что революции, даже социальные, должны быть непременно кровавыми? На наших глазах дважды коренным образом изменился коммунистический Китай. Сначала ужасы «культурной революции». Что она принесла? Массовые казни, репрессии, разруху. И вдруг после смерти Мао китайцы резко развернулись: провели новую революцию, коренным образом перевернувшую всё общество. Но – бескровную, они расписали ее на двадцать лет. И что? Через пять-десять лет Китай первую экономику мира, американскую, растопчут. И как вам такая революция? С кровью лучше? Или без неё?

– Хм… – промычал Мышкин. И, наконец, сказал твердо. – Жаль, что наши коммунисты оказались глупее китайских.

– Жаль, – согласился Туманов. – Так замечательно начать, такие возможности открыть, так поднять Россию! Но хватило запала только на семьдесят лет. И в итоге так позорно проиграть, отдать страну на растерзание либеральному ворью…

– Я, конечно, не разбираюсь в политике… – лицемерно начал Мышкин.

– Во всем вы разбираетесь! – отрезал Туманов. – Может, только не успеваете всё хорошо обдумать.

‒ Но в отношении вашего лидера я прав! ‒  заявил Мышкин.

– Не совсем. Да, его привела к власти банда Ельцина. Но он с ней порвал. И развернулся к народу. Его потенциал как политика только раскрывается.

– Ничего не порвал! – запальчиво возразил Мышкин. – Пока у него в приоритете – благополучие банков и госкорпораций, специально заточенных под дикое расхищение бюджета… Пока наука, образование, медицина, промышленность и сельское хозяйство будут в заднице, вы никогда не убедите меня, что Путин – наш президент. А не только ваш.

– Не торопитесь, не всё сразу. Шансы остались. Я их вижу.

Дмитрий Евграфович с сожалением посмотрел на пустой стакан и сказал застенчиво:

– В таком случае, Валерий Васильевич, пожалуй, рюмку выпью… За успех вашего безнадёжного дела.

– Бержерак, курвуазье, греческая метакса?

– Метакса, – мечтательно повторил Мышкин. – Только читал про метаксу.

Семисотграммовая бутылка с темно-янтарной жидкостью тут же появилась на столе, будто Туманов вытащил ее из рукава.

Отложив пустую лимонную корку, Мышкин сказал:

– Готов к труду. И к обороне. Что я могу сделать для вас хорошего?

– Дмитрий Евграфович. Произошло убийство. Убийство с заранее обдуманными намерениями. В особо циничной форме. Отягощенное мошенничеством и грабежом. Преступники должны быть наказаны.

Мышкин только руками развел.

– Валерий Васильевич! – взмолился он. – Вы что-то напутали. Я не прокурор. И даже не участковый уполномоченный. Вам нужно в другое место. Там и предлагайте вашу идею.

– Я знаю, что вы не прокурор, – невозмутимо ответил Туманов. – Но если бы вы и были прокурором, я обратился бы к вам, то есть, не к вам, а к вашей должности, в самую последнюю очередь. А точнее, совсем не обратился бы. У меня нет таких денег на взятку, какие есть у противной стороны. И кому на аукционе достанется прокурор, догадаться легко.

– Тогда вам остается одна надежда – на высший суд. То есть суд Божий.

– Я на него и рассчитываю! – заявил Туманов.

Мышкин испытывающе разглядывал Туманова.

– Не пойму, шутите вы или всерьез?

– Мне не до шуток.

– Стало быть, – осторожно сказал Мышкин, – вы очень религиозны.

– Не очень, – улыбнулся Туманов. – Я исхожу из того, что Господь действует на земле через конкретных людей, которые, сознательно или нет, но исполняют Его волю. Двух таких исполнителей я уже нашел. Правда, один из них еще не подозревает о своей миссии.

– И кто же эти… орудия Божьи? Тайна?

– От вас у меня нет тайн. Эти орудия Божьи – я и вы.

Мышкин ошарашено уставился на Туманова.

– Пардон, – наконец выдавил он из себя. – Что-то я вас не понял. Кто?

– Вы и я.

– Постойте, постойте… – он не знал, то ли посмеяться над шуткой, если это шутка, то ли обидеться. – Но, помнится, никаких заданий оттуда, – он показал пальцем на потолок, – я не получал. И я знаю, почему не получал. Потому что моя профессия и вообще весь мой модус вивенди6767
  Modus vivendi – образ жизни (лат.).


[Закрыть] никак не вяжется с тем, что вы задумали. Если вы всерьез, конечно…

– Ошибаетесь, Дмитрий Евграфович, – возразил Туманов. – Такое задание вы уже получили. Только еще не успели осознать.

– Ну и ну! – покрутил головой Мышкин. – На ходу подметки режете… Но считаю необходимым поставить вас в известность: я один из тех редких субъектов, кто не поддается никакому гипнозу. Я не гипнабелен, понимаете? Так что извините, Валерий Васильевич, но ваши штучки на меня не действуют. Кроме того, они мне не нравятся. Приберегите их для других. А теперь, если тема исчерпана, позвольте откланяться. Спасибо за гостеприимство и за коньяк.

Он встал. Туманов не шелохнулся.

– Я вам еще не сказал самые последние новости, – безразлично произнес он. – Два дня назад Александр Степанович был кремирован.

– И что тут особенного? – пожал плечами Мышкин. – Вам не по душе? Есть масса людей, которые мечтают отправиться в места счастливой охоты через печку крематория. Им не хочется лежать в холодной и мокрой яме. Вы же знаете, подпочвенные воды в наших краях располагаются слишком высоко. Индусы, между прочим, до сих пор сжигают своих мертвецов…

– Его кремировали без нашего ведома и согласия. Как невостребованного. Даже неизвестно, где его прах.

На левом виске у Мышкина мелко задергалась жилка. Он покачал головой. Потом пощупал у себя пульс на левой локтевой артерии. Не меньше девяноста в минуту да еще с диастолой – пропусками удара, после чего он словно проваливался на секунду в бездну. Мышкин снова сел и с тоской подумал: «Еще не хватало замерцать,6868
  Испытать приступ мерцательной аритмии.


[Закрыть] не отходя от кассы…»

– Все-таки у вас что-то случилось, – уверенно сказал Туманов. – Нужна помощь?

– Нет… Впрочем, нужна. Еще одну… Спасибо. И, пожалуй, вторую.

Теперь ему полегчало.

– Вот как я смотрю на статус-кво, – заявил Мышкин увереннее и придвинул к себе бутылку. – Простите за горькую правду, но я обязан вас предостеречь. Вы уже проиграли. Проиграли, даже не вступив в игру. Уносите ноги из этого казино! Вы человек опытный и должны знать: в игорных заведениях выигрывает только хозяин рулетки, а не игрок.

– Убийцы должны быть наказаны, – жестко заявил Туманов.

Мышкин грустно и с сожалением улыбнулся.

– Вы будто не слышите меня, – сказал он. – Как наказаны? Кто их будет наказывать? Разве что кирпич каждому на голову упадет? Так этого сколько ждать надо! И где набрать столько кирпичей? Пациент кремирован – занавес опущен. Все по домам, пока метро не закрыли! Так что вам остается одно: лично перестрелять их, как бешеных собак, и сесть в тюрьму. Не лучшее завершение трудовой биографии. И пенсию не получите.

– Да, вы правы, – после некоторого молчания сказал Туманов. – Прямая акция… – он открыл ящик стола, высматривал в нем что-то с полминуты. – Прямая акция только на первый взгляд предпочтительнее… Только на первый! – он со стуком задвинул ящик.

Мышкин принюхался.

– Кажется, запахло оружейным маслом.

– Угадали, – Туманов снова открыл ящик. Достал оттуда новенький «тульский Токарева», полюбовался и вернул на место.

– Послушайте! – возмутился Мышкин. – Зачем вы мне все это рассказываете? Куда вы хотите меня втянуть? Кто дал вам право?! Я не позволю сделать меня сообщником! Вы не боитесь, что я, хотя бы из чувства самосохранения или страха, сообщу кому-нибудь о ваших… истребительных проектах?

– Не боюсь, – качнул головой Туманов.

– Отчего же так? Запугаете? Может, и запугаете…

– Ерунда! – отрезал Туманов. – Вы только играете запуганного. Самому себе изображаете… Не боюсь по другой причине.

– Умоляю! Может, и мне откроете истину? – желчно сказал Мышкин. – А то я ничего про себя не знаю. Так вот живешь…

– Просто вы честный и порядочный человек. В этом и вся причина.

– Ха-ха-ха! – злобно рассмеялся Дмитрий Евграфович. – Кто же вам сказал такую чушь? Уж не Большая ли… не Татьяна ли Клементьева?

– Она мне сказала правду, – кивнул Туманов.

– И вы ей поверили?

– Татьяна Даниловна только подтвердила то, что я знал и без нее.

– Нет, скажите прямо: вы ей поверили? Неужели поверили? Неужели вы так плохо знаете женщин?

– Я ей поверил и удивляюсь вашим вопросам.

– Почему же вы ей поверили? – не отставал Мышкин.

– Потому что она тоже – честный и порядочный человек, – упрямо заявил Туманов – похоже, выдержка его тоже имела пределы.

Мышкин снова расхохотался – смехом сумасшедшего Мефистофеля. Потом внезапно оборвал себя, решительно взял бутылку, наполнил рюмку, поднес ко рту, поколебался и поставил ее на стол.

– Вы слишком легковерны, господин контрабандист, – с неодобрением заметил Мышкин. – Это вредно для здоровья.

Он глотком осушил крохотную рюмку.

– Ошибаетесь, Дмитрий Евграфович, – мягко возразил Туманов. – Я очень недоверчивый человек. Иначе меня давно не было бы на этом свете.

Мышкин повертел в руках рюмку, задумался, потом сказал нормальным тоном.

– Пустое дело, Валерий Васильевич, – он вздохнул. – Вам их не взять. Они отрубили все концы. Самое большее, что можно им предъявить, – самовольное кремирование покойного без разрешения и участия родственников. Они свой грех признают сразу и очень охотно. И объяснят всем нам: да, виноваты, проявили небрежность, произошла служебная ошибка. Готовы понести любое наказание. И какое наказание им грозит? Выговор, вычет из зарплаты в качестве моральной компенсации недовольным родственникам. Ну, самое страшное – увольнение. Ерунда все. Сегодня уволят, завтра примут обратно. Все они там – сообщники.

Но Туманов не сдавался.

– Все равно должна быть зацепка, – заявил он с еще большей уверенностью. – Не по этому, моему, делу, так по-другому. Они создали систему. А в любой системе, даже в сверхнадежной, всегда есть слабое звено.

Мышкин махнул рукой.

– Пустое… – повторил он. – Хотя… – Дмитрий Евграфович поколебался, потом совершил огромное усилие над собственной волей и чувством самосохранения. – У вас есть выходы на Интерпол?

– Когда надо? Сроки? – быстро спросил Туманов.

– Когда, когда… – проворчал Мышкин. – Остановитесь, господин Торопыга. Послушайте меня сначала. Вот что я вам сейчас скажу… Такое звено есть. Черт с вами, попробую рискнуть головой. Одна надежда, что Татьяна в вас не ошиблась. Представляете! – диковато хохотнул Мышкин. – И вас тоже она считает честным и порядочным человеком. Откуда столько порядочных набралось да еще на одной территории – смех! Эх, всё равно мне уже некуда деваться… Одному не справиться и не выбраться. Мне тоже нужна помощь. Но от серьезного человека. Серьезного – значит, понимающего, на каком свете он находится и какие проблемы, вредные для здоровья, он сам себе создает.