Текст книги "«Посмотрим, кто кого переупрямит…»"

Н. Я. Мандельштам – И. Д. Рожанскому <1963 г., Таруса>

Дорогой Иван Дмитриевич!

Спасибо вам и Наташе за подарки, особенно за пастель. Если бы вы подольше здесь побыли, вы бы зашли к Евгению Як<овлевичу> посмотреть, стоило ли привозить пастель его жене. Она настоящий прекрасный художник, друг всех тех, кого поминали лихом.

Когда вы, наконец, вернетесь? Пора… Н. М.

Н. Я. Мандельштам – Ю. М. Живовой 1 декабря <1963 г., Псков>

Юленька! Спасибо за подарочек.

Хоть бы вы меня иногда вспомнили и отозвались.

Н. М.

Н. Я. Мандельштам – Ю. М. Живовой 29 декабря <1963 г., Псков>.

Юленька! Спасибо вам за дружбу, за всё и за подарки. Я пишу Нике, что нужно было, чтобы вы все подросли, чтобы разбить то страшное одиночество, в котором были мы с Анной Андреевной. Только сейчас вокруг нее настоящие друзья (раньше это было совсем не то, хотя шум был всегда).

Я рада, что вы поднялись, и рада, что я дожила.

Н. М.

Н. Я. Мандельштам – И. Д. Рожанскому 26 июня <1964 г., Таруса>

Дорогой Иван Дмитриевич!

Я очень хочу, чтобы Вы приехали хоть на несколько дней.

Если Вы приедете один, будьте моим гостем. Положить я вас, правда, могу только на террасе. Но кормить и поить буду вполне гостеприимно. Или возьмете на два-три дня комнату или койку в гостинице, а остальное у меня.

Н. М.

Мой адрес: Таруса Калужской, ул. К. Либкнехта, 6, кв. 6.

Н. Я. Мандельштам – Ю. М. Живовой <не ранее июля 1964 г., Таруса>

Юленька! Вспомните, что вы обещали мне хоть изредка писать.

Был у меня Ив<ан> Дм<итриевич>, очень трогательный.

Мы нарушили обет молчания и перекинулись словечком о вас.

Я очень по вас скучаю и целую вас. Н. М.

Н. Я. Мандельштам – Ю. М. Живовой <не ранее июля 1964 г., Таруса>

Юленька! От жары текут ручки, а я просто умираю. Получили ли вы бумажку, т. е. заявление в бухгалтерию Гослита? Я послала из Москвы. Если нет, скажите по телефону Варюше. Можете вы приехать чуть-чуть отдохнуть? Была бы рада. Н. М.

Либкнехта, 29.

Н. Я. Мандельштам – Ю. М. Живовой 11 сентября <1964 г., Таруса>

Юленька! Напишите мне, ради бога, что с Иваном Дмитриевичем. Я очень огорчена, что он даже ничего не ответил на мой робкий запрос.

Передали ли вы письмо Мише[511]511
  Поливанову.


[Закрыть]? Я бы предпочла, чтобы нет… Злое.

Сейчас у меня тишина. Я одна. Рада была бы, если бы кто-нибудь выбрался ко мне. Очень сейчас хорошо, чисто, тихо, и всюду пустые кровати.

Я буду у Поли[512]512
  Степиной.


[Закрыть] до конца сентября. Поцелуйте Никочку.

Елена Михайловна (моя Фрадкина) все-таки уехала, <стало> спокойнее. Женька – прелесть. Не забывайте его, не то он одичает. Целую. Н. М.

Таруса Калужской, Либкнехта, 29.

Н. Я. Мандельштам – И. Д. Рожанскому 23 сент<ября 1964 г., Таруса>

Дорогой Иван Дмитриевич!

Фотографии получила – чудные. Лучше желать нельзя.

К сожалению, издательство что-то замолкло – не знаю, в чем дело. И “Библиотека поэта” уже даже не шевелится.

Но даже без практической цели я страшно рада фотографиям.

А как с фотографиями самого Оси? Мне очень бы хотелось иметь побольше. Можно?

Не должна ли я вам денег? Я не знаю, сколько всё это стоит.

Не забывайте меня. Н. М.

Привет Нате.

Я переезжаю на “1-ая Садовая, 2”… Была бы рада гостям.

Очень боюсь зимы.

Сейчас много работы.

Н. Я. Мандельштам – Ю. М. Живовой 2 октября <1964 г., Таруса>

Юленька, голубка! На ваше письмо о смерти Никиной мамы, Раисы Александровны, я написала Нике. Бедная Ника…

Для близких мгновенная смерть ужасна. Ощущение всю жизнь, что не договорил последнюю фразу. Я думаю, что смерть близких можно пережить только потому, что оставшиеся на время полусходят с ума. Это переживается в безумном состоянии. Когда с этим сталкиваешься, то понимаешь, что только это и есть. Да вы это знаете.

Как она сейчас? Я очень за нее боюсь. Ее замкнутость очень опасная вещь.

Я очень много работаю и к концу октября кончу и приеду в Москву на месяц.

Едет ли Анна Андреевна в Италию?[513]513
  Поездка А. Ахматовой в Италию состоялась в декабре 1964 г.


[Закрыть] Хорошо, что осенью. Что о ней слышно?

Возраст я сейчас очень чувствую. Всё не по силам. Даже выйти опустить письмо.

Живу у Голышевых (Первая Садовая, 2) с котенком. Переехала в самом конце сентября. Если бы выбрались, была бы рада. Отзовитесь…

Миша всё же обиделся. Я написала ему, но он не ответил. Письмо ведь было злое… Зря вы отдали – он ведь болен. Как его здоровье? Н. М.

Н. Я. Мандельштам – Ю. М. Живовой <конец октября 1964 г., Таруса>

Юленька, голубка!

Очень хорошо получать от вас записочки. Буду 31-го – вечером, – 1-го – 2<-го> в Москве. Крепко вас целую. Н. М.

Н. Я. Мандельштам – Ю. М. Живовой 29 ноября <1966 г., Москва>

Юленька!

Я вернулась из Ленинграда, а от вас ничего нет – вы же обещали написать. Где вы?

На следующей неделе я запишусь к врачам и буду в вашем доме[514]514
  Ю. М. Живова проживала на 2-й Аэропортовской улице, недалеко от поликлиники СП СССР.


[Закрыть]. Черкните, как вас искать? Н. М.

Кстати, не можете ли вы мне сообщить адрес Димы?

Н. Я. Мандельштам – Ю. М. Живовой <осень 1966 г., Москва>

Юленька! Поздравляю с сыном[515]515
  Федор Иванович Рожанский родился 22 сентября 1966 г.


[Закрыть]. Вы, дружок, умница и чудо. Все-таки вы ухитрились и сделали меня бабушкой. Здорово! И он сын, как вы хотели. Есть у него уже имя, кроме того, что он сын? Юленька, главное, помните, что слабые женщины невероятно сильны и что у такого чуда, как вы, сын будет чудесный. Целую вас. Н. М.

Н. Я. Мандельштам – Ю. М. Живовой 3 декабря <1966 г., Москва>

Юлечка, голубка моя!

Только что получила вашу записочку. Я приду к вам на следующей неделе, записавшись к врачу. Как только буду знать когда, напишу. Целую. Над. М.

Н. Я. Мандельштам – Ю. М. Живовой <7 декабря 1966 г., Москва> четверг

Юленька! Я буду у врача в 12.40 в пятницу. Узнала об этом слишком поздно, чтобы предупредить вас заранее. (Меня записала Ел<ена> Мих<айловна>[516]516
  Голышева.


[Закрыть]). Всё же попробую зайти.

Миша Ардов на пятницу созывает к Суркову “ахматовскую Москву”[517]517
  Имеется в виду созванная по инициативе М. Ардова встреча 8 декабря 1966 г. у А. А. Суркова в Иностранной комиссии СП СССР (см. об этом в письме Л. К. Чуковской В. М. Жирмунскому. URL: http://imwerden.de/pdf/chukovskaya_zhirmunsky_perepiska.pdf). Она должна была предшествовать заседанию Комиссии по литературному наследию А. А. Ахматовой в Ленинграде, заявленному на 12 декабря 1966 г. На встрече, кроме Суркова и Ардова, присутствовали также А. Тарковский, С. Липкин, М. Петровых, Н. Ольшевская, Э. Герштейн, А. Найман, Н. Глен, Л. Большинцова и Л. Чуковская (Н. Харджиев был болен).


[Закрыть]. Я надеюсь, вы не бросите ради этого Федю.

Целую вас. Н. М.

Н. Я. Мандельштам – Ю. М. Живовой 17 января <1967 г., Москва>

Юленька! Спасибо, дружок, что вы вспомнили этот день[518]518
  Очевидно, Ю. Живова поздравила Н. Я. с днем рождения О. М.


[Закрыть]. Действительно, я вспоминала вас – телепатия действует. Очень всегда вас помню и люблю. Недельки через 2–3 поеду к врачу и тогда зайду к вам. Предупрежу письмом. Очень хочу вас видеть.

Напишите мне, как вы, как Федя. Чтобы облегчить вам эту тяжелую задачу, вкладываю (как Поле) конверт с адресом. Ведь пока достанешь конверт и карандаш, забываешь, кому собирался написать.

Целую вас. Н. М.

Н. Я. Мандельштам – Ю. М. Живовой 19 июля <1967 г., Верея>

Юленька! Я просто работаю – много и трудно. Свою книгу бросила. Сейчас – вокруг стихов[519]519
  Имеется в виду работа над комментарием к поздним стихам О. Мандельштама.


[Закрыть]. Как быть? – трудно и много. Это запущено из-за Харджиева. Поездка в Ленинград (суд) была невыносима[520]520
  Поездка на суд из-за наследства А. А. Ахматовой.


[Закрыть]. Скрасил ее только Оська Бродский (я ему подарила сейчас “Оську” вместо “Иоськи”, но это случайно). Всё же славный дурень, когда хочет. Помните, какой он был противный тогда[521]521
  По-видимому, имеется в виду случайная встреча Ю. Живовой и И. Бродского в Пскове в январе 1963 г.


[Закрыть]? Теперь он помнит этот первый опыт и бывает вполне мил.

Там были Эмма и Ник. Ив. Ну их обоих к… Меня ругала Исакович[522]522
  Исакович Ирина Владимировна – издательский редактор тома Мандельштама в “Библиотеке поэта”.


[Закрыть] в “Библиотеке поэта” за бедного Николая Ивановича. Я увидела, кстати, какие все рекламисты… “текстологическая работа”… Труды, труды…

А я вот ничего не делаю уже добрых 68 лет и чувствую себя вполне хорошо… А теперь пришлось засесть, чтобы сделать то, чего не сделали другие.

Знаете ли вы Никин адрес? Напишите мне его. Это будет предлог написать письмо, что всегда так трудно и мне, и особенно вам.

Я вас очень люблю и хочу знать ваши новости.

Целую вас. Н. М.

Как Федя? Что он говорит? Откуда берется в июле ветер? Может, Федя знает?

Н. Я. Мандельштам – Ю. М. Живовой 17 августа <1967 г., Верея>

Юленька!

Боже, как мне надоела Верея и как хочется в Москву. Но никто меня в Москву не отпустит. Так и буду здесь сидеть. Еще недели три.

Уезжает скоро Дима, и мы останемся втроем. Как-нибудь проживем.

Болен Илья Григорьевич[523]523
  См. наст. издание, с. 514., примеч. 2.


[Закрыть], и я умираю со страха…

Целую Юлю и Федю. Н. М.

“Но только не забывайте про себя…”: Письма Н. Я. Мандельштам Н. В. Кинд (1965–1966)

(Публикация и предисловие Н. Рожанской)

Моя мама, Наталья Владимировна Кинд, родилась 8 июля 1917 года в Петрограде в семье профессора Политехнического института Владимира Августовича Кинда. Он был химик-металлург, крупный специалист в области строительных материалов. Ее мама – Вера Гавриловна, урожденная Слесарева, была из вятских крестьян. Родные дали ей возможность получить хорошее образование. Она окончила Казанскую женскую Мариинскую гимназию и Высшие женские Бестужевские курсы в Санкт-Петербурге.

В юности Наталья Кинд слышала стихи Мандельштама: вероятнее всего, это произошло на одном из двух вечеров поэта в Ленинграде в 1933 году. В 1939 году она окончила геолого-почвенный факультет Ленинградского университета. Вскоре она стала участником Алмазной экспедиции, а в мае 1940 года уехала на Урал, где проработала всю войну.

В 1945 году Наталья вернулась в Ленинград, а в 1950 году вышла замуж за Ивана Дмитриевича Рожанского, которого знала с ранней юности. Вместе с ним она переехала в Москву. В первой половине 1950-х годов Наталья Кинд неоднократно ездила в экспедиции в Якутию, где 8 сентября 1953 года (в Натальин день) произошло эпохальное событие в истории советской геологии: на якутской реке Малая Ботуобия Наталья Кинд нашла алмаз, что положило начало открытию многочисленных алмазных месторождений в этом регионе. Весной 1955 года геолог Наталья Владимировна Кинд, начальник тематической партии № 132, составила прогнозную карту, где были обозначены два предполагаемых ею места нахождения коренных алмазов в бассейне р. Малой Ботуобии. Копии она отдала сотрудникам, выехавшим первыми к месту полевых работ. Уже через три дня после высадки в тайге, 13 июня 1955 года, геолог Ю. Хабардин и прораб Е. Елагина нашли кимберлиты из трубки, ставшей потом знаменитой.

Но, к сожалению, первооткрывательницы месторождения не только не получили наград, но и были уволены из экспедиции. Имена женщин-первооткрывательниц долгое время не упоминались, все “лавры” достались якутским геологам[524]524
  См.: Баскина В. А. О геологе Наталье Кинд // Природа. 2001. № 6; Томан И. Алмазы Наталии Кинд // Московская немецкая газета. 2006. 7 сентября.


[Закрыть]. Надо сказать, что Наталья Владимировна очень легко относилась к такой несправедливости.

В 1959 году Кинд поступила на работу в Геологический институт Академии наук. Она ставила перед собой задачи: создать новую лабораторию радиоуглеродного датирования и изучить четвертичную геологию Сибири. В 1971 году она защитила докторскую диссертацию по теме “Геохронология позднего антропогена по изотопным данным”, на основании которой в 1974 году была издана монография, ставшая одним из классических трудов по геологии. Ее работы остаются и сейчас уникальными. Она работала до 1982 года, а потом вышла на пенсию. Но было видно, что ей очень не хватает работы. Это о профессиональной стороне жизни Натальи Владимировны.

А другая сторона ее жизни – это общение и интерес к людям. Она была “гением общения и дружбы”. Одна из ее подруг вспоминала: “Кинд обладала каким-то доброжелательным любопытством к людям. Главное, люди, которые окружали ее, были все хорошие. Вообще, она была какая-то искрящаяся, радостная, удивительно доброжелательная. Человек, который мог не только настроение создать, но внушить такую веру, такую бодрость жизненную. Она всегда была радостная”.

Исключительный талант дружбы Наталии Кинд отмечал и известный ученый, писатель, общественный деятель и правозащитник Лев Копелев (на процессе которого Иван Рожанский – муж Натальи Кинд – выступал свидетелем защиты): “Она была поразительно дружбоспособна. С неподражаемой чуткостью замечала она настроение своих друзей, живо откликалась на горе, на беду, спешила помочь, утешить, ободрить. Случалось ей и горячо спорить, иногда сердито или насмешливо, но она никогда не оскорбляла, не причиняла боли. Она была неподдельно скромна, даже застенчива, но в то же время непоколебимо тверда в нравственных принципах”.

Через Копелевых, через Марину Казимировну Баранович, мои родители познакомились со многими выдающимися людьми, писателями, поэтами. Если папа привлекал интеллектом и энциклопедическими знаниями, то мама – обаянием, добротой и готовностью помочь.

И с Надеждой Яковлевной они, вероятно, познакомились через Марину Казимировну[525]525
  Впрочем, я точно не знаю. Во всяком случае, так она говорит в видеозаписи (https://www.youtube.com/watch?v=b9-IPXIOll4&list=HL1400015756&feature=mh_lolz).


[Закрыть].

Надежда Яковлевна бывала у нас в гостях, в частности на “музыкальных четвергах”. Иван Дмитриевич, работая в Президиуме Академии наук, много бывал за границей и привозил оттуда пластинки классической музыки выдающихся исполнителей. По четвергам собирались слушать музыку; он рассылал пригласительные билеты, точно указывая, что будет исполняться, и даже рекомендуя, что следует почитать о композиторах. И каждый раз он читал слушателям короткую, но содержательную лекцию. На “четверги” приходили человек двадцать пять – тридцать, а может быть, и больше, слушали музыку, обсуждали.

У Надежды Яковлевны на Черемушкинской мама бывала очень часто. А в последний год была среди “дежуривших” у нее – до самого последнего дня.

Поминки после похорон были у нас в квартире. Помню, что людей было столько, что большинство стояли плечо к плечу во всех комнатах. А квартира у нас не маленькая. Когда все приехали, то непрерывным потоком поднимались по лестнице с первого этажа до двенадцатого. Но всем хватило рюмки или чашки, чтобы помянуть, и тарелки с бутербродом. Вспоминали, читали стихи.

Пару слов о разводе. Родители были знакомы с детства, а поженились в 1952 году. Я родилась в 1956 году, когда родителям было уже немало лет. Но в 1965–1966 их брак стал распадаться.

Мне было десять лет, когда родился Федя. Папе очень хотелось сына, и он ушел к Юлии Марковне. Конечно, тяжело было им обоим. Мне кажется, что родители любили друг друга всю жизнь, не смотря на довольно бурную личную жизнь обоих. Да и длительные мамины экспедиции не укрепляли семью.

Надо сказать, что Надежда Яковлевна при разводе всегда была на стороне женщины. А ее слова из письма оказались пророческими: “Вы знаете друг друга с детства. Неужели это не создает простой дружбы, чисто человеческого товарищества, которое сильнее пола и сильнее всего на свете? Может быть, именно это поможет вам выбраться из этой тяжелой беды?”

Дружба родителей возобновилась, Юля и Федя стали бывать у нас, мы с мамой – у них.

У Надежды Яковлевны я бывала вместе с мамой, иногда без нее, но нечасто. Надежда Яковлевна всегда очень нежно и с участием относилась ко мне.

…Мамы не стало 13 февраля 1992 года, отец умер 25 августа 1994 года.

Сама я окончила биофак МГУ. Но по специальности работала недолго, несколько лет. Потом какое-то время не работала – воспитывала своих четверых детей. Сейчас работаю в школе с естественно-научной специализацией.

Публикуемая подборка писем Надежды Яковлевны относится к 1965–1966 годам. Но сохранилось и еще одно ее письмо, более раннее, адресованное обоим моим родителям.

Надежда Рожанская

21 июля <1962 г., Таруса>

Дорогие Ната и Иван Дмитриевич!

Я всё же не теряю надежды увидеть вас в Тарусе. Сейчас у нас проводит отпуск Варюшка… Дача у нас по нынешним временам большая, и я как-нибудь уложу всех… Правда, может, просто на полу (чистом) на перине. Ей-богу, не так плохо – пол ровный, а диваны и кровати продавленные или жесткие. Перина хозяйкина, настоящая, нежная и неслыханно тяжелая. Не находите ли вы, что я пою, как соловей? Н. М.

Нату с Кавказа целую.

18 июля <1965 г., Верея>

Наташа милая!

Наш последний разговор ужасно меня огорчил и поразил. Я много о нем думала, и мне хочется сказать вам вещь, которую вы и сами без меня знаете: не слушайтесь никаких советов и поступайте, как считаете нужным. Но только не забывайте про себя, думайте о себе, о том, как вам будет лучше. Первая часть моего совета – мура и болтовня выжившей из ума старушки. А вторая – актуально: мне кажется, что именно об этом вы меньше всего думаете (и думали). Я слышала от вас много об Ив. Дм. и о Тяпке[526]526
  Тяпка – домашнее прозвище Надежды Ивановны Рожанской.


[Закрыть], а о себе не говорите. У меня такое впечатление, что вы уж чересчур привыкли думать обо всем: Ваня, Тяпка, мама, экспедиция, дом и даже “четверги” (о Боже!), а сама Наташа как-то ни при чем. А мне кажется, что всё будет правильно, если Наташа вдруг почувствует себя центром и заговорит, и будет действовать так, чтобы никто в этом не сомневался. Я думаю, что Ивану Дмитриевичу давно именно этого не хватало и поэтому он и стал “живагствовать”…[527]527
  Имеются в виду поиски Юрием Живаго, главным героем романа Б. Пастернака “Доктор Живаго”, нового семейного очага: весьма облегченная, но, по мысли Н. Я., могущая утешить интерпретация мужской судьбы. – Сост.


[Закрыть] Господи, слепые они, что ли, – эти любители литературы. Неужели они не понимают, что эту часть романа просто стыдно читать, как и всё, что Б. Л. писал о женщинах (и говорил)… Это древний предмет моих и Анны Андреевны воплей над ним: что он сейчас вывалит? И вот оказывается, что это принимается всерьез. А красивая, умная, прямая, настоящая Наташа не вырвала минутки, чтобы подумать о себе и о том, как ей будет легче жить.

Вы помните, как вы однажды (нынче зимой) прощались со мной по телефону? Я уехала с очень горестным чувством: вы мне сказали, что вам плохо, а накануне, на одном из двух “четвергов”, на котором я была, я вдруг увидела, как вы курили одну папиросу за другой, и всё об этом думала. Тогда я не решилась вам написать, да в сущности ничего и не понимала. А теперь, после нашего разговора, я поняла, что меньше всего в своей жизни вы отстаивали себя, свое состояние, свои интересы. И в этом, вероятно, причина всего. Нужно ли это? Я не знаю, как вам будет лучше – вы это должны понять сами, подумайте именно об этом. Ваша Н. М.

Вдруг вы захотите мне написать. Мой адрес: Верея, Наро-Фоминский р-н, Моск. обл, 1-я Спартаковская, 20. Шевелевой для Н. М.

24 июля <1965 г., Верея>

Наташа дорогая, почему я должна воспринимать вас через кого-то, а не прямо, как очень милую, красивую, умную и на редкость приятную Наташу? Бог с вами… Вы себе устроили какой-то комплекс не “неполноценности”, а дурацкой скромности. Зачем?

Вы знаете, мне стало жалко Ивана Дм., впрочем, вероятно, не реального, а того, каким я себе его раньше представляла. Ведь я думала, что он из однолюбов, раз в жизни запутавшийся в большое увлечение. А может, так и есть? А впрочем, Бог с ним. Жаль только, что он и себя и вас замучает, да и Юлю, наверно, тоже. Всё это нелегко…

Я бы хотела сказать Ивану Дм., что жизнь вовсе не прожита, что никакой старости нет, что всё, что угодно, можно всегда начать, если надо что-то сделать. Весь вопрос только в этом: есть ли у него нечто, что надо сделать. Тогда никогда не поздно. Пример тот же В. Т.[528]528
  Варлам Тихонович Шаламов.


[Закрыть].

А вот еще о чем я думала. Вы знаете друг друга с детства. Неужели это не создает простой дружбы, чисто человеческого товарищества, которое сильнее пола и сильнее всего на свете? Может быть, именно это поможет вам выбраться из этой тяжелой беды? Думаю, что да, но хотелось бы, чтобы это было не за ваш счет.

Я получила письмо и от Варл. Тих. Он пишет, что все вы – т. е. Ел. Ал.[529]529
  Неустановленное лицо.


[Закрыть] и вы – собираетесь как-нибудь в воскресенье приехать в Верею. Это прелестно. Езда часа 2 с хвостом. Верея, правда, не Таруса, и я не полная хозяйка, как там. Но это ничего. Женя во всяком случае вам будет рад, а я очень. Только еду привозите – жизнь скудная. Целую вас крепко. Ваша Н. М.

31 июля <1965 г., Верея>

Милая Наташа!

От вас давно нет письма, и я забеспокоилась. Что с вами? Как у вас? Приедете ли вы в Верею?

Не поленитесь – черкните хоть слово. Я не могу сказать, что я думаю о вас – вы как-то всё время со мной и мне тревожно и грустно за вас. Я уверена, что у вас всё образуется, и желаю вам только силы и выдержки, а главное, такого решения, при котором вы не забыли бы себя.

Целую вас крепко. Н. М.

27 сентября <1966 г., Москва>

Дорогая Наташа!

Мне бы очень хотелось, чтобы вы были на открытии этой выставки[530]530
  Имеется в виду выставка Е. М. Фрадкиной в ЦДЛ, открывавшаяся 1 октября 1966 г.


[Закрыть].

Будете? Я уверена, что да. Надежда Мандельштам.

<конец ноября 1966 г., Москва>

Милая Наташа!

Нашла в ящике, приехав из Ленинграда, вашу записочку. Приходите в любой вечер, но позвоните на всякий случай моему брату: Б 9-46-90…

Может, сговоримся на воскресенье? Народу у меня сейчас поменьше, и все думают, что я в Ленинграде. В субботу я, вероятно, уйду. Н. М.

Тайну, что я вернулась, храню про себя.

“Но я за вами буду следовать всю жизнь…”
Письма А. А. Морозова Н. Я. Мандельштам (1962–1964)

(Публикация и предисловие Ю. Морозовой.

Подготовка текста и примечания С. Василенко при участии Г. Суперфина и П. Нерлера)

Мы жили в небольшом сквозном переулке, Мерзляковском. Он соединял Арбат с Никитскими воротами. Моя сестра занималась в студии университетского театра на Большой Никитской (тогда улица Герцена). Это совсем рядом с нами. И часто студийцы приходили к нам репетировать. Так однажды в нашем доме появился Саша Морозов. Год назад он окончил университет (учился на русском и на классическом отделении одновременно), но отказался ехать в Свердловск преподавать латинский язык. И ходил неприкаянный, за ним шла слава актера, сыгравшего Федю Протасова. На четвертом курсе он собрал труппу актеров, поставил “Живой труп”, но спектакль играли только один раз.

Саша быстро ссорился с людьми. Так случилось и с постановкой “Живого трупа”. Два года спустя к нам зашел его приятель, Чаплин. Он писал сценарий вместе с Тендряковым и рассказывает:

“Захожу к Тендрякову, его нет дома, а его жена, большая театралка, говорит мне: «Сейчас совсем нет хороших спектаклей. Правда, в прошлом году я видела в университете “Живой труп”. Это был лучший Федя Протасов! К сожалению, я не запомнила его фамилии, но это было незабываемо!» – «Это мой школьный приятель, Саша Морозов»”.

И к нам домой Саша пришел со студийцами, как мэтр. Все ушли, а Саша остался. Высокий, светловолосый, трепетный, смущающийся, он сказал, что почитает нам Мандельштама, “Греческий цикл”. Это был 1957 год. Пора, когда появились в списках стихи Мандельштама. Саша читал, комментировал, восхищался. Это было удивительное чтение, голос, интонации, комментарии, открывался новый смысл, новое прочтение. Всё завораживало. С тех пор мы часто стали видеться с Сашей, и с утра до вечера был Мандельштам.

Однажды Саша говорит: “А сейчас я тебе прочитаю свои стихи”, и читает: “От легкой жизни мы сошли с ума. С утра вино, а вечером похмелье…” Я замолчала в изумлении, а на следующий день в Ленинской библиотеке я выписала сборник Мандельштама 1928 года. Открываю, и первое стихотворение – “От легкой жизни…”.

Вечером, при встрече, рассказываю. Саша покраснел, засмущался, стал меня обнимать, целовать, теребить ладонями щеки: “Ты знаешь, мне так оно понравилось, как будто я сам написал!” И это был Саша. Его проникновение в стих было поразительным.

В 1957 году, после окончания института, я уехала на год в Оренбургскую область, в деревню Зубаревка, преподавать русский язык и литературу. Весь год я получала от Саши письма. Это был тяжелый год, травля Б. Л. Пастернака. Саша тогда работал в шахматной редакции на Гоголевском бульваре, а потом переводил с латыни “О красках”[531]531
  Манускрипт Теофила “Записка о разных искусствах” / Пер. А. А. Морозова; ред.
  и примеч. А. В. Винера // Сообщения Всесоюзной центральной научно-исследовательской лаборатории по консервации и реставрации музейных и художественных ценностей (ВЦНИЛКР). Вып. 7. М., 1963. С. 101–117.


[Закрыть]. А когда получил деньги за перевод, сказал мне: “Я очень хочу купить мотороллер”. И мы пошли выбирать. На работу устроиться было сложно, и мы ходили устраиваться вместе. И нашли. Саша стал развозить булочки на мотороллере, в фургончике, а я сидела с булочками внутри. Позднее Саша сделал еще один перевод, и ему захотелось мотоцикл. Он купил “Яву”. На похороны Б. Пастернака мы приехали на “Яве”.

Потом Саша работал в отделе рукописей Ленинки. Моя подруга, Ольга Попова, тогда молодой специалист по миниатюре, порекомендовала взять в отдел странного Сашу Морозова, который знает греческий, латынь. Он должен был расшифровывать, переводить с греческого, латыни, немецкого, французского то, что написано на полях. В отделе рукописей Саша нашел письма молодого Мандельштама Вячеславу Иванову. Это была редкая находка.

Весной 1962 года была выставка из собрания Н. И. Харджиева в Музее Маяковского, в Гендриковом переулке (живопись, скульптура, графика 30-х годов). На втором этаже молодой человек водил экскурсию по музею. Саша говорит: “Спроси, как Маяковский относился к Осипу Эмильевичу”. Спрашиваю. “К сожалению, я не знаю, но на выставке скульптор, Сарра Лебедева, она-то знает”. Мы нашли красивую, седую Сарру Лебедеву и спрашиваем. А она нам: “Вы знаете, здесь Н. Я. Мандельштам”. Мы пошли искать Н. Я., но она, к сожалению, ушла. Мы возвращаемся, Сарра Лебедева дает нам телефон: “Скажите, что от меня”

Прошел месяц, прежде чем я решилась позвонить Н. Я. Подошла Н. Я. Рассказываю ей про выставку, Сарру Лебедеву, спрашиваю, можно ли к вам прийти?

– Приходите.

– Но я не одна.

– Это уже сложнее. А кто это?

– Это мой муж.

– Ну, это одно и то же.

Я в потрясении. Так всё неожиданно просто. Звоню Саше, мы идем в Лаврушинский переулок к Василисе Шкловской, где в то время жила Н. Я. Нас встречает Василиса Шкловская и ведет в маленькую комнату за кухней. Н. Я. сидит за столом и курит, положив нога на ногу. А на столе стоят орехи и щипцы. Я запомнила очень внимательный, немного ироничный и веселый взгляд серых глаз. Помню, она задавала много вопросов мне и Саше. Саша оживился, стал читать стихи О. М. Мы стали бывать у Н. Я. почти каждую неделю, всегда приходили вместе.

Она говорила: “При Юле очень хорошо корреспондировать”. Я почти всегда молчала, но бесконечно всех любила: Н. Я., О. Э., Сашу. Мне кажется, что спустя месяц после наших приходов она отдала часть архива Саше для работы. Позднее, когда она собиралась ехать в Псков, преподавать английский в пединституте, уговаривала нас поехать вместе. Она говорила: “Мы будем жить рядом, я буду готовить Юлю в аспирантуру, вы будете заниматься архивом”. Но Саша не решался, он был консерватор и боялся перемен. Саша задавал много вопросов. Однажды спрашивает: “Надежда Яковлевна, я похож на О. Э.? – Нет, Саша, Осип был веселый человек, а вы пессимист”. Саша тер щеки, улыбался, говорил, что О. Э. – это Пушкин.

Прошло много времени, у нас родилось двое детей, я несколько раз уходила от Саши, возвращалась, опять уходила. К Н. Я. я приезжала уже одна, несколько раз в год. Она меня часто спрашивала: “Юля, как вы могли выйти замуж за Сашу Морозова?” – “Я его любила…” Как-то раз, за два года до смерти, она сказала: “Юля, я хочу вам дать Сашины письма, которые он мне писал в 1963 году”. А однажды я сказала: “Надежда Яковлевна, нужно, чтобы к вам Саша пришел”, а она мне на это: “Нет, Юля, на Сашу Морозова нужны физические силы, а у меня их нет”.

Последний раз я видела Сашу на его день рождения 24 июня 2008 года. Сын Никита позвонил мне из Канады и сказал: “Зайди к папе, это очень важно”. В прошлом году он сказал: “Ко мне уже никто не приходит”, и добавил: “Берегите мое одиночество, только не оставляйте меня одного…” Я зашла к нему, там было много народу. Приехал его друг из Германии и собрал всех. Саша был счастлив. Он поднял бокал и сказал: “Я хочу выпить за людей, которые были для меня нравственным ориентиром: это моя мама, Надежда Яковлевна и Н. И. Харджиев”. Он говорил с горечью о ссоре Н. Я. и Харджиева: “Если бы я не поехал с Н. Я. к нему, Харджиев не впустил бы ее в дом”.

Это был 1967 год. Н. Я. порвала отношения с Сашей, и с тех пор Саша ее никогда не видел.

Юлия Морозова