Текст книги "«Посмотрим, кто кого переупрямит…»"

С Осипом Эмильевичем она разговаривала и выясняла отношения, как с живым. Однажды я застала Надежду Яковлевну одну и невероятно возбужденной и огорченной. Надежда Яковлевна в сердцах сказала мне: “Я развожусь с Оськой, я покажу ему, когда мы встретимся”. Оказалось, что Вика Швейцер нашла в РГАЛИ стихотворение Осипа Мандельштама “Стансы” (“Необходимо сердцу биться…”), обращенное к Е. Поповой (Лиле Поповой), жене Владимира Яхонтова.

 
…И ты прорвешься, может статься,
Сквозь чащу прозвищ и имен
И будешь сталинкою зваться
У самых будущих времен…[639]639
  Впервые: Новый журнал. 2014. № 275. С. 193–210.


[Закрыть]
 

Это стихотворение Осипа Мандельштама, написанное в 1937 году в Савелове, Надежда Яковлевна и Анна Андреевна решили забыть, не вспоминать, не записывать. И вдруг оно всплыло. Надежда Яковлевна не могла простить мужу не его увлечения красивой женщиной Лилей Поповой, а его подыгрывания “сталинистке умильного типа”.

Я же с жаром убеждала Надежду Яковлевну: вы сами лучше всех написали о том жутком времени, о смертном страхе одних и помраченном энтузиазме других. О времени, когда невозможно стало писать о женщине только как об ангеле чистой красоты. Хорошо было Пушкину, да и то не очень. Осип Эмильевич ведь раньше всех понял Сталина и написал о нем – “Мы живем, под собою не чуя страны…”. А дальше, после Чердыни и Воронежа, Мандельштаму нужен был хоть какой-то слушатель, о читателе он уже и не помышлял. Осип Эмильевич знал твердо, что и ему придется погибать “гурьбой и гуртом”. Осип Эмильевич заслужил ваше прощение.

Я долго еще несла эту околесицу, чтобы успокоить Надежду Яковлевну. И наконец, помолчав, она произнесла: “Да, как христианка я должна Осю простить. Вот посержусь еще немножко и прощу”, – обещала Надежда Яковлевна.

8…………………………………………….

Я много рассказывала ей о Литве, куда я езжу каждое лето начиная с 1963 года, о своих замечательных литовских друзьях. Когда приехал в очередной раз в Москву мой друг Юозас Тумялис, я тут же повела его к Надежде Яковлевне. В то время Юозас занимался Юргисом Балтрушайтисом, которого Надежда Яковлевна чрезвычайно уважала. Осип Мандельштам хорошо знал Балтрушайтиса смолоду, а в независимой предвоенной Литве Балтрушайтис был литовским послом в СССР. И делал всё зависящее от него, чтобы помочь Осипу Мандельштаму перебраться в свободную Литву. Но официальными путями от Сталина никто не уходил. Да и сам Балтрушайтис после трагической судьбы своей родины вынужден был уехать к сыну во Францию и закончил дни в оккупированном немцами Париже в 1943 году.

Я привезла к Надежде Яковлевне своего литовского друга Томаса Венцлову знакомиться. О нем я тоже много рассказывала. Томас замечательный поэт и уникальный человек: литовский, польский и русский – его родные языки, он говорит на них с детства, хотя стихи пишет только по-литовски, русских поэтов обожает и знает о них всё. Он переводил на литовский Осипа Мандельштама и Анну Ахматову, с которой был знаком лично, сопровождал ее к нам в гости на Малую Филевскую улицу.

Надежда Яковлевна слыхала о переводах Осипа Мандельштама на литовский язык: Томасовы переводы ей очень хвалил Вячеслав Всеволодович Иванов. Первый ее вопрос Томасу: “Сколько вы с ходу можете назвать настоящих литовских интеллигентов?” И Томас с легкостью называет 10 имен. “Счастливая Литва”, – задумчиво произносит Надежда Яковлевна. А Томас еще добавляет: “Вот Люда почти всех их знает”. И это чистая правда – вся моя Литва 1960-х годов началась с Томаса, потом присоединялись уже его близкие друзья и друзья друзей. С легкой руки Андрея и моей Иосиф Бродский тоже оказался в Вильнюсе, полюбил Литву и подружился с Томасом на всю жизнь.

Надежда Яковлевна попросила Томаса прочитать какой-нибудь его перевод Мандельштама по-литовски. По ритму и рифмам Надежда Яковлевна догадалась, какое это стихотворение, хотя литовский – трудный язык и очень отдельный в индоевропейской семье. После этого Надежда Яковлевна и Томас общались уже легко, непринужденно, как давние знакомые. Томас явно понравился Надежде Яковлевне, и на прощание она сказала: “Приходите еще, с вами интересно. Пусть Люда всегда вас приводит ко мне”. Я-то давно знала, как с Томасом интересно общаться: я всегда его считала своим лучшим собеседником.

Я уговорила Надежду Яковлевну поехать в Вильнюс, созвонилась со своими друзьями. И она в сопровождении Сони Смоляницкой отправилась туда. Никита Шкловский и я провожали их на Белорусском вокзале. А в Вильнюсе их встречала моя подруга Ида Крейнгольд, отвезла гостей в однокомнатную квартиру нашего общего друга Эйтана Финкельштейна, который в тот момент был в Москве. Эйтан долго находился в “отказе”, был членом Литовской Хельсинкской группы. В квартире его, кроме Надежды Яковлевны, жил в свое время еще и академик А. Д. Сахаров, когда приезжал в Вильнюс на суд над С. А. Ковалевым. Так что в свободной Литве вполне можно эту квартиру сделать мемориальной.

Надежде Яковлевне и Соне хорошо жилось в Вильнюсе в этой квартире, она в центре, до всех достопримечательностей рукой подать. Их всячески опекали и принимали в гостях мои друзья Тумялисы, Юозас и его жена Ванда, а также мать Ванды – Данутя Владиславовна Йоделене. Ее муж провел 9 лет в концлагере на Воркуте, а она сама с маленькой Вандой и немолодыми родителями была сослана в Сибирь, в Красноярский край, где работала в лесхозе. Так что поговорить им с Надеждой Яковлевной было о чем, к тому же мои любимые литовцы прекрасно знали русский.

Она и там не прошла мимо “Березки” и делала всем подарки. А дивной красоты европейский город им показывал Томас Венцлова. Лучшего гида по Вильнюсу придумать нельзя: нас с Андреем Сергеевым в 1963 году Томас тоже влюбил в свой город навсегда, когда водил по нему и вечером, и днем. В том, что Томас лучший гид по Вильнюсу, может убедиться каждый, прочитав вышедшую на русском в 2013 году в издательстве Ивана Лимбаха книгу – Томас Венцлова “Вильнюс: город в Европе”. Покидая понравившийся Вильнюс, Надежда Яковлевна опять звала Томаса в гости к себе.

Томас приехал в Москву, увы, уже навсегда прощаться со своими друзьями. Это был 1977 год, советская власть наконец позволила ему выехать из страны, но с билетом только в один конец. Мы ехали с Томасом к Надежде Яковлевне, не могли наговориться, я видела, как Томас нервничает, – расставаться с дорогими людьми насовсем нелегко.

Почему-то вместо цветов Томас вез Надежде Яковлевне бутылку шампанского (наверное, на нервной почве), которая так и осталась неоткрытой. Надежда Яковлевна радовалась и огорчалась одновременно: хорошо, что Томас будет свободным человеком, перед ним откроется целый мир, он сможет печататься, но она его больше не увидит. Прощаясь, Надежда Яковлевна сказала Томасу сокровенные слова: “Вы моя последняя любовь”.

Мне довелось наблюдать, какой заботливой и внимательной была Надежда Яковлевна с теми, кого любила. Такой я ее видела с Варей Шкловской, ее сыном Никитой, с Колей Панченко, с Юрой Фрейдиным, с Лелей Муриной, с Натальей Ивановной Столяровой, с Натальей Владимировной Кинд (Рожанской), смею думать, что и со мной грешной. Вот и с Томасом тоже.

О Василисе Георгиевне Шкловской-Корди Надежда Яковлевна не раз упоминает с нежностью в своих книгах – в этом доме их с Осипом Эмильевичем, а потом и ее одну, всегда привечали, любили, делились последним. Надежду Яковлевну восхищала не только доброта Василисы Георгиевны, но ее светлый ум и мужество. Я услыхала смелую формулу Надежды Яковлевны: “При советской власти не сходили с ума только греки”. (Она имела в виду греков Корди, предков Василисы Георгиевны по мужской линии, некогда попавших в Россию из Греции и оставивших ей в наследство спартанские черты характера.)

Удивительно трогательные отношения связывали Надежду Яковлевну с Натальей Евгеньевной Штемпель. Влюбленная очарованность Натальи Евгеньевны стихами Осипа Мандельштама, прогулки с ним по Воронежу подвигли написать поэта 4 мая 1937 года, может быть, лучшие в XX веке стихотворения о женщине, любви, смерти и посвятить их Наталье Евгеньевне. Эти стихи Осип Мандельштам считал своим завещанием.

I

 
К пустой земле невольно припадая,
Неравномерной сладкою походкой
Она идет – чуть-чуть опережая
Подругу быструю и юношу-погодка.
Ее влечет стесненная свобода
Одушевляющего недостатка,
И, может статься, ясная догадка
В ее походке хочет задержаться –
О том, что эта вешняя погода
Для нас – праматерь гробового свода,
И это будет вечно начинаться.
 

II

 
Есть женщины, сырой земле родные,
И каждый шаг их – гулкое рыданье,
Сопровождать воскресших и впервые
Приветствовать умерших – их призванье.
И ласки требовать у них преступно,
И расставаться с ними непосильно.
Сегодня – ангел, завтра – червь могильный,
А послезавтра – только очертанье…
Что было – поступь – станет недоступно…
Цветы бессмертны. Небо целокупно.
И всё, что будет, – только обещанье.
 

Москва, февраль 2014

Писательница и художница Ольга Вадимовна Андреева-Карлайл родилась в 1930 году в Париже. Оба ее деда – исторические знаменитости: писатель Леонид Андреев и эсер-революционер Виктор Чернов[641]641
  См., например, в письмах Н. Я. Мандельштам Н. Е. Штемпель, датируемых серединой мая 1967 г.: “Оля оставила вам платочек, сделанный из воздуха. Она сказала, что вы lady-like, т. е. похожи на лэди, и, значит, платочек для вас” (Об Ахматовой. С. 353–354).


[Закрыть].

Отец, Вадим Леонидович Андреев (1903–1976), эмигрировал в 1919 году из Финляндии – через Кавказ и Константинополь – во Францию. В Париже он познакомился со своей будущей женой, Ольгой Викторовной Черновой-Колбасиной (1903–1978), там же родились их дети – Ольга и Александр.

Как и многие эмигранты во Франции, Вадим Андреев рисовал себе абстрактно-нереальную картину России – СССР. Неудивительно, что после победы, одержанной СССР в войне, он настойчиво хотел репатриироваться. Узнав об этом, его младший брат Даниил Андреев (1906–1959), автор знаменитой “Розы Мира”, успел – до того, как его самого посадили в 1947 году, – прислать открытку с такими словами “Замечательно, что вы к нам собираетесь. Как только Оля закончит Сорбонну, мы будем вас ждать”. Оле тогда было семнадцать лет: до окончания Сорбонны было еще далеко.

Намек был настолько выразителен и доходчив, что благоразумие восторжествовало, и Андреевы решили в СССР не ехать. Со временем семья перебралась в Швейцарию, а потом в США, где Андреев служил в Бюро переводов Европейского представительства ООН в Женеве.

В 1951 году Ольга вышла замуж за американского писателя Генри Карлайла[642]642
  Карлайл Генри Коффин (Henry Coffin Carlisle, 1926–2011) – писатель и переводчик, в т. ч. произведений Солженицына. Как председатель Американского Пен-центра (избран в 1974 г.) активно боролся с цензурой и выступал за присуждение Нобелевской премии А. Солженицыну.


[Закрыть] и переехала в США: сначала они жили в Нью-Йорке, где в 1952 году родился Майкл, их сын, затем в Коннектикуте, а по том они переехали в Сан-Франциско, родной город Генри. Там Ольга всерьез занялась живописью, беря уроки у художника Джорджа Харриса. Со временем она стала профессиональным художником.

С конца 1950-х годов и на протяжении 1960-х Ольга Карлайл часто ездила в СССР в качестве журналиста[643]643
  A Note on Mandel’stam // The Atlantic Monthly. June 1963. P. 63; Voices in the Snow: Encounters with Russian Writers. New York, 1964; Des Voix dans la neige. Preface de Claude Bourdet. Paris, 1964; St. Peterbourg, mon amour. Rev. of: The Prose of Osip Mandel’stam, translated, with a critical essay, by Clarence Brown. // W P. Book Week. 1966. 9 January. P. 5, 19; Osip Emilievich Mandelstam // Carlisle, Olga A. (comp.) Poets on the Street Corners: Portraites of Fifteen Russian Poets. New York: Random House, 1968. 1^st ed. (2^nd ed. – 1969). P. 115–125; N. Mandelstam. Hope against hope. NY, 1970 <Review> // New York Times Book Review. 1970. 18 October; Brave Poet, Wise Wife. Nadezda Mandelstam: her spirit, her life in Soviet Russia // Vogue. 1973. Oct. P. 186, 229, 231; Osip Mandelstam: his courage, his death in exile (Ibid. P. 187).


[Закрыть], туриста или гостя. Для советских властей она была не только внучкой Леонида Андреева, дореволюционного классика и друга, как ни крути, самого Максима Горького, но и дочерью Вадима Андреева – самого уникального члена Союза писателей СССР[644]644
  Резникова Наталья Викторовна (1903–1992) – сестра-близнец О. В. Андреевой, исследователь жизни и творчества А. Ремизова.


[Закрыть], не прожившего в Союзе ни дня и даже посетившего СССР лишь единожды. Он даже острил на эту тему: “Я единственный член Союза писателей, кто живет в Швейцарии, а печатается в СССР Многие делали наоборот, но все они плохо кончали”[645]645
  К 140-летию Леонида Андреева // Русский дом. Русская газета в Атланте. URL: http://russiahousenews.info/art-story/leonid-andreev-pisatel.


[Закрыть].

Мандельштам в семье Андреевых-Черновых всегда был одним из самых любимых и почитаемых поэтов[646]646
  Даниил, правда, признавался брату в письме от 6 сентября 1930 г.: “Мандельштама я знаю скверно – его тоже очень трудно достать – как и Ин. Анненского, которого я безрезультатно ищу вот уже 1¹/·! года. Вообще же, если хочешь знать, наконец, определенно, то ставлю точку над i: учителя мои и старинная и нержавеющая любовь – символисты, в первую голову – Блок” (Вадим и Даниил Андреевы. Продолжение знакомства. Письма 1927–1946 годов / Публ. О. Андреевой-Карлайл и А. Богданова. Вступит. заметка О. Андреевой-Карлайл // Звезда. 2003. № 3.


[Закрыть]. Ольга Викторовна была одной из первых переводчиц стихов из “Камня” и “Tristia” на французский язык[647]647
  Три стихотворения О. Мандельштама в ее переводе – “Prends pour ta joie…” <“Возьми на радость…”>, “Glorifions, frères…” <“Сумерки свободы”>, “Soeurs – tendresse et peine…” <“Сестры – тяжесть и нежность…”>, – впервые вышли в Женеве весной 1964 г. (см.: Ossip Mandelstam. Un des plus grands poètes de notre temps / Andreyev Olga (tr.) // Poésie vivante. Genève. Avril-mai 1964. n° 2/3. P. 3–5). Эти же три стихотворения, а также “Ариост” были опубликованы в 1972 г. как приложение к книге Жана Бло об О. Мандельштаме (Poèmes traduits par Mme Olga Andreiev // Jean Blot. Ossip Mandelstam. Paris, 1972. P. 157–166).


[Закрыть]. Так что неудивительно, что Ольга Карлайл свела “знакомство” с Осипом Мандельштамом задолго до личного знакомства с его вдовой. После выхода в Издательстве имени Чехова тома его стихов под редакцией Г. П. Струве и Б. А. Филиппова одной из самых первых начала переводить стихи Мандельштама и Ольга.

Переводила она и на английский, и на французский. Именно стихи и именно Мандельштама как бы скрепили собой все три культуры, яркой носительницей которых она всю жизнь являлась, – русскую, французскую и американскую.

О творчестве Мандельштама, как, впрочем, и о творчестве его вдовы, О. Карлайл написала целый ряд заметок и рецензий[648]648
  Сормани Пьетро (р. 1933) – в 1965–1970 гг. корреспондент газеты “Corriere della Sera” в Москве.


[Закрыть].

С Н. Я. Мандельштам Ольга Карлайл познакомилась весной 1962 года. Между ними сразу установились самые дружеские отношения, не прекращавшиеся до смерти вдовы поэта. Дополнительной краской в их отношениях было чисто женское щебетание о нарядах и прочих, по слову Осипа Мандельштама, “безделках”[649]649
  Спустя полгода она прислала новое: “Поручаю Никите Струве получать за меня гонорары и вести все расчеты с издательствами. Н. Я. Мандельштам. Москва 16 мая 1971”.


[Закрыть].

Весной 1967 года Ольга приехала в СССР не одна, а со своими друзьями и соседями по Коннектикуту – писателем Артуром Миллером[650]650
  Миллер Артур (1915–2005) – американский драматург и прозаик, автор прославленной пьесы “Смерть коммивояжера” (1949). В 1962 г. женился третьим браком на фотографе Ингеборг (Инге) Морат (1923–2002), вместе с которой дважды посещал СССР – летом 1965-го и осенью 1967 г., когда О. Карлайл и познакомила их с Н. Я. См. их переписку: Nadezhda Jakovlevna Mandel’stam. Letters to Arthur Miller and Inge Morath / Publication by M. Wachtel // The Russian Review. Vol. 61. №. 4. October 2002. P. 505–516.


[Закрыть] и его женой, фотографом Инге Морат. Фотографии, сделанные Ингой на кухоньке квартиры на Большой Черемушкинской, вошли в фотоальбом “In Russia” (“В России”), выпущенный ею вместе с мужем вскоре после этого путешествия.

“К России, – писал в этом альбоме А. Миллер, – относятся с нежностью даже те, кого она наказала, даже те, кто живут частью своей душевной жизни в нестихающей ярости от официального лицемерия и бюрократической тупости. ‹…› Госпожа Мандельштам, вдова великого поэта, ‹…› кажется, когтями проскребла свой путь к некоторому роду духовного равновесия, ‹…› обогащенного страданием, запрещающим легкие лекарства и решения. От нее естественно недоброжелательное сравнение русских традиций с западными, но для таких, как она, уже и западный подход далеко позади. Вместо того чтобы сравнивать обе традиции друг с другом, она просто скажет: «Вы должны помнить, чтó выстрадали эти люди. Страдания русских людей ни с чем не сравнимы»”[651]651
  Цит. по предисловию М. Вахтеля к публикации: Nadezhda Jakovlevna Mandel’stam. Letters to Arthur Miller and Inge Morath / Publication by M. Wachtel // Ibid. P. 505–506.


[Закрыть].

В публикуемых ниже письмах Н. Я. Мандельштам встречаются имена двух американских поэтов, переводивших, вместе с Ольгой Карлайл, стихи Мандельштама – Уильяма Мервина и Роберта Лоуэлла. Оба заинтересовались русской поэзией, в частности Мандельштамом, но оба не знали русского языка, что и привело их к сотрудничеству с О. Карлайл, готовившей для них подстрочники и обсуждавшей с ними различные варианты английского текста.

Уильям Стэнли Мервин (р. 1927) – один из самых признанных американских поэтов и переводчиков XX века. В 1974 году, совместно с К. Брауном, он выпустил томик “Избранных стихотворений” О. Мандельштама, переизданный в 2004 году.

Что касается Лоуэлла, то у Н. Мандельштам было два его поэтических сборника – “For the Union Dead” (“За союз мертвых”, 3-е издание, 1964) и “Life studies” (“Штудии жизни”, 6-е изд., 1966). О. Карлайл передала эти книги вдове Мандельштама в свой приезд в 1967 году, тогда же она впервые решилась показать вдове поэта их совместные с Лоуэллом переводы из Мандельштама.

После этого между Н. Мандельштам и Р. Лоуэллом завязалась переписка, от которой сохранилось только четыре письма Н. Мандельштам (самое последнее датировано 1 июня 1971 года). Н. Мандельштам высоко оценила Лоуэлла и как поэта, и как переводчика и яростно встала на его сторону в заочном споре с Набоковым, подвергшим переводы Лоуэлла из Мандельштама жесткой критике.

Когда у Надежды Яковлевны стали выходить книги на Западе, у нее возникло понятное желание как-то контролировать свои финансовые дела. Для этого она учредила своего рода комиссию из четырех душеприказчиков, уполномоченных представлять ее деловые интересы на Западе.

Соответствующее уполномочие, вместе с рукописью “Второй книги”, доставил на Запад итальянский журналист Пьетро Сормани[652]652
  Кларенс Браун – см. наст. издание, с. 434–483.


[Закрыть]. Вот его текст:

“Какие бы лицензионные платежи ни причитались бы мне, следующие четыре человека должны рассматриваться как мои представители и им должно выплачиваться всё, причитающееся мне.

1) Ольга Вадимовна Андреева-Карлайл (в случае, если она не согласится, пусть будет ее тетя – Наталья Викторовна Резникова[653]653
  М. Цветаева похоронена в Елабуге, а в Тарусе на Хлыстовском кладбище установлен кенотаф.


[Закрыть])

2) Никита Струве (61, Rue de la Maifie Villebon sur Ivette, France) tel. 928 0468

3) Кларенс Браун (Принстонский университет, США)[654]654
  Некрасивая, но очаровательная (фр.).


[Закрыть]

4) Пьетро Сормани, имеющий право на публикацию моей “Второй книги” в Италии.

Надежда Яковлевна Мандельштам Москва 12 сентября 1970 г.”[655]655
  Лист рукописи обрезан.


[Закрыть]

Ольга Карлайл, вместе с Кларенсом Брауном, открыла для Надежды Яковлевны специальный счет в одном из швейцарских банков, на который поступали гонорары Надежды Яковлевны. Самое трудное было переправить и передать ей ее деньги: делалось это в виде подарков, денежных или вещевых, которые ей изредка привозили иностранные гости. Надежда Яковлевна так и воспринимала сначала эти приношения – как независимые от ее гонораров подарки, и поначалу искренне возмущалась Кларенсом Брауном, который, как ей казалось, “зажимал” ее гонорары. Со временем это недоразумение полностью рассеялось.

Свой семейный и литературный архив Ольга Карлайл передала в Гуверовский институт. Среди содержимого – копии автографов О. Э. Мандельштама (в частности, стихотворение “Как по улицам Киева-Вия…”), завещание Н. Я. Мандельштам, рукописи и письма Н. Я., а также материалы о ее собственной работе над переводами из О. М. и статьями о нем. Весьма вероятно, что интересные материалы о Н. Я. Мандельштам находятся и в остальной переписке О. Карлайл, в частности с К. Брауном или Н. Столяровой.

В настоящую публикацию вошли воспоминания О. Карлайл о Н. Я. Мандельштам, ее стихи, написанные в день смерти Н. Я. Мандельштам, а также подборка писем, адресованных О. Карлайл и так или иначе связанных с Н. Я. Мандельштам. Среди корреспондентов – О. В. Андреева-Чернова, отец А. Шмеман и сама Н. Мандельштам. Письма Надежды Яковлевны написаны по-английски, их перевод, как и перевод стихов, а также цитат во вступительной статье выполнен В. Литвиновым: отдельные слова, написанные в оригинале по-русски, выделены при публикации курсивом.

Тексты готовились главным образом по ксерокопиям, предоставленным О. Андреевой-Карлайл. В перевод на русский язык открывающих публикацию мемуаров ею внесены отдельные уточнения и дополнения.

Два текста – письма № 2 и 3 – даются по ксерокопиям, хранящимся в архиве Р. Лоуэлла в Гарвардском университете: Houghton Library, Harvard University, bMSAm 1905 (1997, 1998).

От имени всех готовивших эту публикацию сердечно благодарю М. Вахтеля, Н. Ким, Н. Порфиренко, А. Таллока, А. Фэвр-Дюпэгр и А. Шмелева за щедрую помощь.

Павел Нерлер

Я родилась в 1930 году в Париже, в мирное время. У меня было счастливое детство, но с ранних лет на него отбрасывали отблеск катастрофические события, отметившие прошлое моей семьи: Мировая война, Русская революция и Гражданская война. Мои родители и особенно бабушка со стороны матери были прирожденными рассказчиками.

Когда мои родители были молоды, с ними случались необычайные приключения. Отец воевал во время Гражданской войны на Кавказе. Бабушка, Ольга Колбасина-Чернова, родилась в семье революционеров с народовольческими корнями. Во время большевистского переворота 1917 года ее арестовали. Она бы погибла в Сибири, если бы не вмешательство друга семьи, Екатерины Пешковой, первой жены Максима Горького. Как и моя бабушка, Пешкова была членом партии эсеров и вела переговоры об освобождении бабушки с самим Лениным. В последнюю минуту в 1923 году бабушке и трем ее дочерям позволили эмигрировать в Париж, где они и поселились.

Много лет спустя представители русской интеллигенции, оставшиеся в России и противостоявшие властям, боролись за гражданские права. Среди них были физик Андрей Сахаров, поэт Борис Пастернак и Надежда Мандельштам, вдова великого поэта Осипа Мандельштама, погибшего в тридцатые годы в ГУЛАГе. Его судьба и его смерть приобрели почти сказочный характер и стали чем-то вроде мифа среди любителей поэзии. Мандельштам переведен на десятки языков. В США особенно известны свободные переложения Роберта Лоуэлла.

В течение ряда лет я приезжала в Советский Союз как журналист. Мое первое задание было от Paris Revue, нового литературного журнала, специализирующегося на серии “Писатель за работой”. Я взяла интервью у Бориса Пастернака незадолго до его смерти в 1960 году. В следующий приезд в Москву я познакомилась с Надеждой Мандельштам.

Позднее, в шестидесятые, во время следующей поездки, которую я предприняла в обществе Артура Миллера и его жены, я познакомила их с Н. Я. В Коннектикуте, где я жила, Миллеры были моими соседями и близкими друзьями. Инге Морат, жена Миллера, была фотографом в агентстве “Магнум”. Она родилась в Австрии и была ученицей знаменитого фотографа Анри Картье-Брессона и одной из основательниц фотоагентства “Магнум”.

Скоро Н. Я. установила переписку с Миллерами, несмотря на то что почта из России часто была очень ненадежной. В это время Артур Миллер стал персоной нон грата в Советском Союзе. Бывший в течение долгого времени “попутчиком”, он разочаровался в Советском Союзе и высказался об этом в печати.

Представления Н. Я. о западном литературном мире были достаточно туманными. На протяжении десятилетий ее жизнь была непрерывным бегством от сталинских преследований, и поэтому у нее выработался страх предательства, реального или воображаемого. Она всюду видела заговоры и интриги. Это повлияло на ее чувства к высокоэрудированному и пользующемуся хорошей репутацией принстонскому профессору Кларенсу Брауну. В течение многих лет он прилагал большие усилия в роли юридического (разумеется, тайного) представителя наследия Мандельштама на Западе.

Всё это происходило в разгар холодной войны. Затруднения, случившиеся от недовольства Н. Я. профессором Брауном, стали весьма огорчительными для ее западных друзей. Мне это было особенно досадно, поскольку в это время я была очень занята делами Александра Солженицына, что было потенциально опасно для моих русских родственников и для самого Солженицына.

В это время, то есть до того, как Н. Я. получила собственную квартиру в Москве, она время от времени останавливалась у Виктора Шкловского. Шкловские жили в центре Москвы, около Третьяковской галереи. Оттуда нужно было всего лишь немного пройти по старинным улочкам до Ордынки, где Анна Ахматова останавливалась у своих друзей Ардовых. Виктор Ардов в это время был преуспевающим московским драматургом. Эта часть Москвы, впоследствии сильно перестроенная, в то время была полна очарования – кусочек старой Москвы с многочисленными, хоть и бездействующими, побеленными церквушками.

Для меня встреча с Н. Я. и Ахматовой, двумя русскими женщинами, которыми я восхищалась, была настоящим чудом. В тот день их разговор был весел и беззаботен. Они обсуждали события дня и особенно предстоящую запись чтения Ахматовой. После десятилетий преследований Ахматову начинали признавать в России: ее официально попросили записать чтение нескольких стихотворений на пластинку.

Общение подруг было отмечено искрометным юмором и симпатией. В трудные времена они помогали друг другу, вместе провели много мрачных часов, когда сын Ахматовой Лев Гумилев и муж Н. Я. Осип Мандельштам были арестованы. Теперь они радовались безоблачности своей встречи.

Когда они беседовали, спонтанность Н. Я. контрастировала со сдержанностью Ахматовой. Н. Я. была невысокой, оживленной; в молодости, по словам Ахматовой, она была laid mais delicieuse[656]656
  Фотоальбом И. Морат “В России” (In Russia) впервые вышел в 1969 г. в издательстве “Viking” в 1972 г., переиздан в издательстве “Penguin”. В альбоме 220 фотографий и 63 страницы текста. На с. 10–11 – фото Н. Я. Мандельштам и рассказ о встрече с ней.


[Закрыть]. Сама же Ахматова держалась по-королевски с властной оценкой. Она была безупречно причесана, на плечах роскошная белая китайская шелковая шаль. Голос приглушенный, но звучный.

Я была частью того, что Пастернак называл “ахматовка”. Этот термин, звучащий как название железнодорожной станции, обозначал непрерывный поток телефонных звонков и импровизированных визитов, которые происходили каждый раз, когда Анна Андреевна приезжала в Москву. ‹…›

Однажды Н. Я. повела меня в мастерскую художника Александра Тышлера. Он подарил мне два прекрасных рисунка, которые у меня до сих пор хранятся. Н. Я. пригласила меня на концерт Марии Юдиной, знаменитой пианистки и старинного друга, которая однажды приезжала в Воронеж и играла для Мандельштамов, когда они были в ссылке в этом дальнем провинциальном городе. Зная, как Мандельштаму не хватало музеев Ленинграда и Москвы, она послала ему книгу с репродукциями импрессионистов из собрания Государственного музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина.

Иногда Н. Я. расспрашивала меня о Марине Цветаевой ‹…›.

Н. Я. читала наизусть стихи и объясняла мне, чем поэтические голоса Цветаевой и Пастернака отличались от голосов акмеистов, поэтического братства, включавшего Мандельштама, Ахматову и Гумилева. Были длительные периоды, когда она и Ахматова не решались записывать эти стихи, вместо этого они их заучивали наизусть. Приверженность Н. Я. поэтическим принципам акмеистов была неослабевающей. ‹…›

В те годы пьесы моего деда Леонида Андреева были изгнаны из русской литературы, хотя полностью истребить память о нем было трудно из-за его близкой дружбы с Максимом Горьким. Сегодня Леонид Андреев снова издается в России.

Эрудиция Н. Я. была замечательной. Она знала работы Николая Бердяева, блистательного русского философа и теолога, изгнанника, бывшего другом моих родителей в Париже. Раз или два подростком меня брали по воскресеньям к Бердяевым, они держали открытый дом, куда по воскресеньям собирались гости, интересующиеся философией и религией. Там обсуждались самые разные темы: произведения Генри Миллера, Мандельштама, Пикассо и Шарля Пеги.

Н. Я. познакомила меня с культурой Грузии – миром, традиционно дорогим для русских поэтов. Она и ее муж были особенно увлечены Кахетией, где когда-то вместе путешествовали.

Н. Я. и гостеприимна была по-грузински. Однажды Н. Я. пригласила меня в грузинский ресторан, где мы ели шашлык и виноградные листья, фаршированные ароматным рисом. Н. Я. заказала бутылку легкого красного вина из Кахетии.

В это время ей наконец выделили собственную квартиру в Москве, одну комнату и кухню. Там она принимала Артура Миллера с женой во время их поездки в Россию. Она их очаровала: она вполне свободно говорила по-английски, хотя ее владение языком было несовершенным и явно способствовало недоразумениям по поводу гонораров.

Этот счастливый момент был запечатлен Инге в серии фотографий. Одна из них была помещена в совместном альбоме Артура Миллера и Инге “В России”[657]657
  Степина Пелагея Федоровна (1904–1985) – хозяйка дома в Тарусе, у которой Н. Я. снимала дачу и с которой сдружилась.


[Закрыть]. В нем немало фотографий, снятых в Грузии, куда мы с Миллерами совершили короткую поездку.

Другим приключением, связанным с Н. Я., была поездка в Тарусу, писательскую колонию под Москвой, где когда-то жила Цветаева и где она нынче похоронена[658]658
  Чернова-Сосинская Ариадна Викторовна (1908–1974) – родная дочь В. М. Чернова. По-видимому, Н. Я. не знала, что Ольга Чернова-Андреева была его не родной, а приемной дочерью.


[Закрыть].

По моему статусу иностранного туриста мне нельзя было покидать Москву, поэтому нашу “экспедицию” нужно было держать в секрете. В электричке до Серпухова мне было приказано держать язык за зубами: французская интонация моей русской речи могла бы выдать иностранное происхождение. Укутанная в огромный серый платок, я всю дорогу просидела в темном углу вагона, подальше от окна, и молчала.

Эта поездка врезалась в память. Н. Я. познакомила меня с Полей ‹…› – единственной настоящей русской крестьянкой, которую мне довелось узнать[659]659
  “Разговор о Данте” вышел в издательстве “Искусство” в мае 1967 г.


[Закрыть]. Голос ее был замечательно мелодичным. Она жила в избе с огромной русской печью, на которой и спала зимними ночами. Ее гостеприимство было патриархальным – она нам предложила черный хлеб с маслом и землянику.

Вместе с Н. Я. мы много гуляли по лесам и полям Тарусы, встречая по дороге знакомых, в том числе и Наталью Ивановну Столярову, одну из моих посредниц в общении с Александром Солженицыным. Она была близким другом и Н. Я.

О моей поездке в Тарусу все-таки узнали власти, но, по счастью, никаких дурных последствий не возникло.

Это путешествие осталось в памяти как сказочное видение России.