Текст книги "Девятьсот страниц из жизни полковника Каганского. Книга 2. Испытания на выносливость"

– Ты самый молодой и здоровый, попробуй залезть! – я попробовал залезть в сапогах, куда там! Сосна толщиной в два обхвата, резиновые сапоги скользили. Снял сапоги, снял ремень, и обхватив им сосну удалось влезть вверх на метров пять, а далее ремень тоже начал скользить, нужна была верёвка. Сверхсрочник Кузин Боря сбегал к машине и принес верёвку и топор. В голову пришла мысль срубить рядом росшую нетолстую сосну, прислонить её к сосне, где застрял Василенко по ней взобраться и освободить его. Я взобрался, закрепился и стал вытаскивать из развилки уже, задыхающегося Васю. Еле выдернул его оттуда, прикладывая все свои нечеловеческие усилия. Обессиливший Вася не мог держаться руками, пришлось привязать его верёвкой за пояс и опускать вниз, где его подхватил на руки наш охотничий коллектив. Когда он отошёл и успокоился, все начали задавать вопросы:

– Вася, почему и как ты там очутился?

– Почему знаю, а вот как понятия не имею! – и протянул нам свои руки. У него на пальцах почти не осталось ногтей.

– Так, а почему, Вася? – спрашивали мы.

– Да, как заиграли рожки и послышался шум стада, я понял, что сейчас буду стрелять и стрелять придётся много. Для крепости руки, я всегда перед этим потребляю 50 грамм, вот и сейчас налил стаканчик, опрокинул его в рот, от удовольствия зажмурил глаза, а когда их открыл, увидел в 15 метрах на меня прёт кабан здоровый, как слон и с такими же, как у слона бивнями! А дальше, братцы не помню! Помню только, что с меня слетело ружьё, и ударившись прикладом о землю стрельнуло и его картечь срезала несколько веток перед моим носом! Очнулся я в этой развилке и стал устраиваться поудобнее, но, поворачиваясь, сорвалась рука, держащая ветку, и я грудью попал в эту развилку и, как я не пытался подтянуться, у меня ничего не получалось, а под своим весом уходил туда все глубже и глубже, а дышать становилось всё труднее и труднее! Спасибо, ребята, что вытащили. – слава Василенко померкла и больше никогда не ставили его на ответственные номера.

Посовещавшись мы решили сделать ещё один загон, но уже в обратную сторону. Загонщики ушли далеко в низ по краю оврага и погнали в нашу сторону. Опять мы услышали шум большого стада, но в этот раз они шли не гуськом, а почти по всей ширине оврага. Внизу на первом номере стояли двое: Шурыгин и начхим Мерлушкин. Слоноподобный кабан, видать предводитель стада вышел, как раз на них, и они оба в одночасье выстрелили по нему с дистанции метров под пятьдесят. Я, стоявший от них в метрах восьмидесяти видел, как ударили их пули в засохшие грязью бока кабана, но от этих попаданий, кабан скорость не снизил, а повернул вправо в мою сторону. Мерлушкин и Шурыгин ещё раз попали, один в бок, а второй выстрел в голову, но какого-то воздействия и поведения кабана не ощутилось и от меня, он был уже в метрах пятидесяти. Поняв, что бить его в грудь или бока бесполезно, стал целить в голову, и мне удалось первым выстрелом попасть туда, куда целил, но кабан только вздрогнул, споткнулся и несколько изменил направление бега. Второй выстрел я промазал, но в это время, выбежавший снизу Мерлушкин, всадил ему жакан под ухо. Кабан стал на колени, потом поднялся и пошёл, нагнув голову на Мерлушкина. Мерлушкин с 20 метров всадил ему жакан между глаз, после чего кабан опять встал на передние ноги, а я так, как он был повернут ко мне задом всадил ему оба жакана в зад. Прибежал Шурыгин и разрядил свое ружьё с 15 метров в голову кабана. Пока мы возились с этим «Слоном» вокруг нас гремела стрельба, это стреляли наши товарищи по более мелким кабанчикам. После множества выстрелов по этой зверюге, он ещё долго лежал на брюхе, вытянув передние и задние ноги и шевелил ушами, пока ему почти в упор не всадили два жакана между глаз. Сразу же, не жалея вырезали ему его здоровенное хозяйство и начали тащить по склону оврага к машине. Расстояние до машины было не так уж большим всего метров 350—400, но тащить тушу кабана или просто груз большая разница. Больше шести человек при всём желании, его подхватить не могут, приподняв на плащ-палатке нести тяжело потому, что склон оврага довольно крутой. Кто-то подсказал:

– Давайте освободим у него внутренности и отрежем голову, будет значительно легче! – а кто-то ещё подсказал:

– Давайте и шкуру снимем, все равно его свежевать надо! – выпустили с него нутро, отрезали голову, сняли шкуру, но от этого тащить его было, почти не легче потому, что склон оврага становился все круче. Командир автороты Мочулко предложил:

– К оврагу подогнать машину, размотать лебедку и лебёдкой тащить этого зверюгу! – притащили, разрезали на куски и сложили в три больших мешка, чтобы взвесить для интереса в полку. Разделали остальных кабанчика и трёх свинок, соорудили на костре из свеженины жереху, разбудили мертвецки спящего после утренних возлияний и отметили охотничьи удачи. В полку взвесили зверюгу в чистом весе, он потянул в мешках 120 килограмм. «Мелкие» кабанчик и свинки потянули по 55—60 кг. Все разделили по-братски, учитывая, что каждый будет выделять своим друзьям и соседям, единогласно решили выделить хороший окорок от свинки командиру полка, однако наш председатель охот коллектива Шурыгин стал нас отговаривать, но мы убедили его, поручили ему отвезти трофей и вручить его жене, пока командира не будет дома, что он и сделал. Жена командира в отличие от своего мужа была общительной, контактной, умной и приветливой женщиной. Она с благодарностью приняла наш чистосердечный подарок и приготовила из него буженину, которой угостила своего благоверного на ужине. Отведав свежей буженины мастерски приготовленной его супругой, он спросил её:

– А где ты взяла такое вкусное мясо? – Анна Ефимовна ему ответила:

– Этим мясом меня угостил наш врач Шурыгин, привезя его с удачной охоты! – этим ответом, Ефимовна огорошила командира так, что через минуту ей самой стало страшно от слов своего мужа. Мы не знаем, что говорил ей командир, но на следующий день, она позвонила Шурыгину и слёзно попросила его, обязательно забрать оставшийся кусок злосчастного мяса и Шурыгину пришлось его забирать, а через час командир вызвал его и устроил ему такую же головомойку, как своей жене, а может и похлеще за попытку, как он сформулировал, делать подношение своему командиру. После этой головомойки Шурыгин три дня ходил сам не свой, а мы поняли, на охоту теперь вряд ли когда поедем. Однако мы ошиблись, и помог нам опять полковник Харина, который на кануне побывал на озере Кёнерт и в сласть поохотился на уток. Мы не знаем сколько он их настрелял, но по его рассказу поняли, что изрядно, и намекнули ему, чтобы он опять посодействовал нашему выезду на охоту. Через некоторое время, командир вызвал Шурыгина и спросил его:

– А что это вы не проситесь на охоту? Говорят, на пернатую дичь сезон заканчивается! Если есть у коллектива желание, то могу дать разрешение на выезд в субботу вечером! Но не вздумайте опять делать мне подношения! – как рассказывал Шурыгин, что он, чуть не упал от такой командирской щедрости, а, когда командир напомнил ему о подношении, то у него от воспоминания на затылке шерсть стала дыбом.

В субботу после обеда быстро, собравшись и экипировавшись по-охотничьи выехали в сторону Кёнерта, и к заходу солнца были на месте на южном берегу этого довольно широкого и длинного озера. На противоположном берегу его было большое и длинное село, и когда оттуда дул ветер, мычание коров и перекличка петухов и лай собак были слышны на этом берегу. Прошлые годы в бытность командиром полка Лапыгина Николай Ивановича несмотря на нашу занятость, мы сравнительно часто наведывались сюда и удачно охотились. Недалеко от большого озера было ещё три маленьких озерка, находящихся от места, где мы остановились в полутора и двух километрах. Когда раньше мы приезжали сюда, я каждый раз ходил на эти озерца и, каждый раз приносил оттуда взятых несколько уток. Вот и сейчас несмотря на то, что солнце уже заходило, я решил сходить на свои любимые места в надежде на свою удачу. Понимая, что прибуду туда в сумерки, я решил побежать. Прибежал на озерцо, когда тени от зари падали на землю, а летящая в небе паутина освещалась солнцем. Пошёл камышами по берегу первого озерца, и сразу же из-под ног вырвались несколько уток. Все они полетели низко над камышами их не было видно, а одна из них почему-то взмыла вверх и там, освещённая солнцем представляла собой прекрасную мишень, её я и взял. Упала она, где-то по средине озерца, прошёл ещё несколько метров, ещё выгнал уток, но они все летели над камышами, где уже царил мрак, и их не было видно. Обошёл озеро, выгнал ещё одну утку, которая взмыла вверх, но солнце её уже не освещало, но на фоне светлого неба, её было прекрасно видно, и я её взял. По закону подлости, она упала опять, где-то по средине озерца, которое было покрыто ледком. Понимая, что в полутьме я уток не найду и могу попасть в полынью, решил утром рано прибежать сюда найти и забрать уток. Поужинав рано легли спать, чтобы встать на зорьке. Утром, проснувшись до завтрака, побежал на озерцо найти и забрать уток, дул не большой, но холодный ветер, при свете, разгорающегося утра увидел, что все озерцо покрыто льдом, стал на лёд, он похрустывал, но держал, я осторожно пошёл по нему искать уток. Первую нашёл сразу, она лежала недалеко от берега за кустом пожухлой куги, вторую нашёл посредине озерца, снял вещь мешок, чтобы положить туда уток. Запрокинув голову залюбовался в небе на не очень высоко, летящих гусей, до которых достать из ружья не представлялось возможным. Не знаю, что меня дёрнуло, но явно не Бог, а скорее не чистая сила, и я машинально стукнул сапогом по льду, желая его проверить, возмездие на дурость пришло моментально, лёд хрустнул, и я под подбородок очутился в воде, обжигающей холодом. Хорошо, что на груди висело ружьё, опирающееся в ещё не проломленный лёд, ноги доставали дно, но оно было мягким и илистым, и я боялся упираться на него, чтобы не засосало. В зубы взял вещь мешок с утками, и ломая лёд, как ледокол пошел к берегу. Выбрался, разделся до гола, выжал воду из белья и одежды, вылил воду из сапог и хотел развести костер, но спички лежавшие в кармане намокли и зажигалка от сырости не загоралась. Одел на холодном ветру бельё и одежду, портянки и сапоги, все это показалось мне таким холодным, что озерная вода и лёд ощущались в несколько раз теплее. Я побежал, чтобы согреться, но в мокром холодном белье и одежде это удавалось с трудом. Но на моё счастье из-под ног выскочил заяц, убив его я кинул в рюкзак. Буквально через тридцать метров выскочил второй, потом третий, потом четвёртый. Я их связывал за передние лапы бечёвкой и вешал себе на спину, они были теплыми и мягкими, да ещё и увесистыми. К костру, где завтракали наши ребята, я пришёл с восьмью зайцами за плечами. Сняв их, почувствовал, что моя рубаха сзади почти сухая, да и брюки уже не так мокрые. Рассказал ребятам, Шурыгин, услышав мой рассказ обозвал меня:

– Мудак, тебе повезло! А ведь там могло оказаться куда глубже и лёд потоньше, где бы мы тебя искали?

Со стороны озера слышны были кряканье уток, но видно их не было потому, что со стороны озера начал подниматься низкий туман, который закрывал от нас плёс озера. Берега озера были обрамлены тонким только что взявшимся ледком. Разрывов в тумане не появлялось и мы, как неприкаянные ходили по берегу, изнывая от безеделия, и тянувшегося времени. Первым не выдержал наш знаменитый инженер полка майор Сторчак. Ростом под два метра, он, как гусь вышагивал вдоль берегов озера со своей восьми зарядной бельгийкой, матерясь, проклинав погоду и крякающих рядом с берегом уток, потом предложил:

– Раз ветерок дует с того берега, значит на том берегу тумана нет! Я обойду озеро справа, и если там тумана нет, то вы услышите выстрелы, тогда приходите на мою сторону! – Шурыгин предупредил его:

– Вы же смотрите, на том берегу могут быть хозяйские утки и гуси, если вы их постреляете, неприятности нам не обобраться и уж тогда точно нас хрен, когда пустят на охоту! – примерно минут через 45 на том берегу раздались частые выстрелы из Сторчаковской бельгийки и продолжались они довольно долго, видать пока не закончился запас патронов у Сторчака. Потом выстрелы прекратились, а у нас на этом берегу стал рассеиваться туман, и мы помаленьку, но успешно стали стрелять уток, поднимавшихся с воды. На всё про всё у нас была всего одна двухместная надувная лодка, которой мы могли собирать стрелянных уток с озера. Заканчивая сбор уток, мы озаботились отсутствием Сторчака, Шурыгин взял бинокль и стал осматривать противоположный берег. В какой-то момент, он дал сигнал всем собраться и объявил:

– Всё, ребята, охота окончена, пошли все на тот берег выручать Сторчака. Там на том берегу вижу его, а рядом с ним несколько немцев, а раз так, значит он там, что-то настрелял! – пошли вдоль берега, топать пришлось километра три, пока очутились на том берегу, и увидели картину. Потупив взор, опираясь на бельгийку стоял Сторчак, возвышаясь более чем на голову над немцами. Перед ним была сложена большая пирамидка из уток, а сверху уток белели ослепительной белизной три гуся, но крылышки всех уток были помечены разной краской, а сами утки были куда упитанней диких, о гусях объяснять не надо, такими белыми могут быть только домашние. Из пятерых немцев один был с бляхой на груди, на которой было написано «Бургомистр», остальные по-видимому были хозяевами гусей. Мы поздоровались с присутствующими, а Шурыгин хорошо знающий немецкий язык начал с немцами разговор, заверяя их, что мы этот инцидент должны исправить и обязательно сейчас же оплатим понесённые ими убытки. Хозяева убитой птицы настроены были миролюбиво, посчитали уток и гусей, определили, что понесённые убытки составляют почти 500 марок. Мы собрались в круг, вытряхнули все свои заначки, а Шурыгин сказал:

– С носа 25 марок. Майор Сторчак потом с получек с вами рассчитается! – скинулись, насчитали 600 марок. Шурыгин их все собрал и отдал бургомистру. Тот их опять посчитал, отложил лишнее и протянул их Шурыгину, но Шурыгин отказался брать, мотивируя, что это премиальные, но бургомистр сказал:

– У нас так не положено, это слишком много премиальных! Вон утки плавают, постреляйте их на эти деньги! – но Шурыгин отделался шуткой сказал;

– Считайте, что мы их постреляли, но для них мы им дарим жизнь! – затем достал из сумки чистый лист бумаги и протянул его вместе с сумкой бургомистру сказал:

– Пишите расписку нам в том, что охотившиеся здесь у вас наш охот коллектив, никаких убытков не причинял местному населению! – а бургомистр в свою очередь написал, что местное население и впредь приглашает наш охот коллектив на охоту. Достав из рюкзаков спиртное и закусь хорошо напоили понесших убытки сельчан, разобрали каждый себе по три четыре утки, а оставшиеся ещё с полутора десятка уток и гусей оставили «Пострадавшим». Собрали свои настрелянные и упавшие на воду утки, стали готовить себе толи обед, толи ужин потому, что время было уже далеко за полдень. Однако некоторые неугомонные, несмотря на то, что уток в камышах вдоль берега поубавилось, все-таки решили попытать счастья. Наш начальник ГСМ Виктор один из всех имел маленькую аварийную, используемую лётчиками при капультировании надувную лодочку, в этот раз решил её использовать, и убив несколько уток, пробив у берега, начавшие нарастать тонкие льдинки, поплыл на ней за своими трофеями. Собирая уток, он привязывал их на бечёвку, которую закрепил себе к поясу, подобрав уток, он направился к коридорчику, который пробил в льдинках. Но пока он собирал трофеи, морозец с ветром подморозил его проход, и его тонкостенная лодочка своим носом воткнулась в острую, как нож льдинку, лодчонка в раз скуксилась и в метрах пятнадцати от берега пошла ко дну вместе с Виктором, его ружьём и вереницей нанизанных на бечёвку уток. Хорошо, что в это время несколько человек наблюдали за героическими усилиями по сбору уток. Все подбежали к берегу, и на наше счастье, через пару минут Виктор вынырнул из воды, но уже без ружья и ремня, который он расстегнул под водой, сзади него плавали связанные утки и скуксившаяся лодчонка. Выбравшись на берег мокрый, холодный и злой на себя, Витька вслух матерился и плевался, раздеваясь, чтобы выкрутить одежду. Мы, как могли помогали ему в этом, а когда выкрутили и одели его в сухой комбинезон, он вспомнил о ружье, которое купил у немцев буквально за неделю до поездки, а ружьё было действительно редким «Зауэр три кольца 1938 года, 12 калибр курковка». Он было сунулся опять в воду за ружьём, но раздевшись его ещё до воды затрясло, а одевшись, он начал просить, чтобы кто-нибудь достал из воды его реликвию. Пообещав, что в награду за ружьё, он будет доставшего целый месяц водить в немецкий ресторан, поить и кормить всем тем, что тот запросит. Предложение было заманчивым, но эгоистично неприемлемым, как мне показалось для коллектива, и я предложил другой вариант:

– Я достаю тебе ружьё, а ты сегодня поишь и кормишь всех нас в попутном гаштете! – Витька обрадовался, но тут же его радость сникла, так-как почти все имеющиеся у нас деньги, мы отдали пострадавшим сельчанам за художество майора Сторчака. Хотели помочь ему, посчитали оставшуюся у нас наличность, её оказалось всего сорок шесть марок, это хватало на четыре бутылки корну и десяток сосисок. Выход нашёл Шурыгин и распорядился:

– Собрать оставшиеся патроны! – их оказалось около пол сотни, раздал их десяти охотникам и указал на поле:

– Вперёд, ребята, бейте зайцев и тащите сюда! – а тем временем, я уже раздевался мысленно, прикидывая сколько это надо пробыть в ледяной воде? Утренняя купель меня обнадёживала потому, что я перенёс её безболезненно. Раздевшись недолго, думая зашёл в воду и по пробитому Витькой проходу во льду поплыл к месту, где нырнул под воду Витька. Набрав больше воздуха, перевернувшись вниз головой нырнул на дно. Но дно с первого разу не достал, обозлился, вынырнул и нырнул снова, работая руками и ногами, головой уткнулся в илистое дно и стал шарить руками. Ружьё найти повезло быстро. Схватив зубами за ремень уже задыхаясь, стал работать руками, чтобы быстрее вынырнуть. Вынырнул, от недостатка воздуха в голове звенело, а глазами никак не мог увидеть проход куда надо плыть. Отдышавшись увидел проход, взял ружьё за спину и стал плыть, под руку попалась какая-то бечёвка, я потянул за неё и понял, что это Витькины утки. Взял её в зубы и поплыл к берегу. Эти двенадцать или пятнадцать метров дались мне нелегко потому, что от холодной воды стало сводить руки и ноги. До берега доплыл, а сейчас понимаю, что, если бы не ребята, подавшие мне свои руки, я бы на берег не выбрался потому, что глубина у берега была выше человеческого роста. Однако дело было сделано, Витькина реликвия вернулась из глубин озера, а я ещё раз убедился, что крепко скроен, и что-то ещё могу. Голым добежал до костра, куда Витька принес мою одежду. Шурыгин поднес мне полный граненый русский стакан настоящей московской водки, а когда я выпил её в очередной раз меня обозвал:

– Мудак! – и добавил: – В квадрате! – к этому времени вернулись охотники с зайцами, каждый из них нес по четыре-пять зайцев. Шурыгин распорядился погрузить их в машину и, забрав Витьку поехали в соседнее село, где был довольно крупный гаштет. Вскоре они вернулись и Витька счастливо, улыбаясь в руках теребил увесистую пачку немецких марок, их там оказалось четыреста шестьдесят. Каждый заяц обошёлся в 10 марок.

Все быстро собрались, погрузились и поехали в сторону Галле. Остановились в большом придорожном ресторане, где добросовестно истратили все заработанные деньги и довольные охотой и собой вернулись в часть. Эта охота, как и прошлая осталась в памяти на всю жизнь. До сих пор помню её в малейших деталях. Дома разделили добычу, как всегда между друзьями, соседями и знакомыми, хватило на всех, так-как охота была удачной.

За повседневной загруженностью служебными делами не заметили, как настала зима, 1960 года. Зима в этих местах была мягкой и тёплой, моросили дожди и по утрам случались заморозки, иногда вместо дождя выпадал снег, но покоился на земле он недолго, быстро таял и исчезал, оставляя после себя грязные лужи и сырость. Мы часто ездили стрелять на свой дивизионный полигон в Лоссу, который находился на высоте в 1200 метров выше уровня моря и там всегда зимой лежал снег, а летом почти всегда, когда мы бывали там моросил или лил дождь.

В двадцатых числах января вечером после стрельбы выдалось до утра свободное время. На кануне прошёл снег и на нём хорошо отпечатывались следы ютившегося вокруг лагеря и всего полигона зверья. Не вдалеке от нашего расположения была большая поляна, примыкавшая к немецким полям, где была посеяна озимая пшеница. Вместе с Ваней Олейниковым, мы обследовали эту поляну, что буквально минут за несколько до нашего прихода здесь были олени, которые разгребая копытами снег, лакомились взошедшей пшеничкой, а раз они здесь были, то придут обратно. Мы взяли свои ружья, пришли на поляну, как раз у того места, где греблись олени стояло три не высоких, но кряжистых дуба. Мы устроились на облюбованных деревьях и стали ждать. Ветра не было, мороза тоже, а олени всё не появлялись. Так, как прошлую ночь я не спал, а руководил ночной стрельбой, то приютившись на суку задремал. Проснулся от выстрела и увидел в метрах тридцати от себя здоровенного рогатого оленя, бить их не разрешалось, но мы грешные игнорировали это. Прицелившись, я выстрелил, но в последний момент мой локоть упёрся в ствол дерева и не дал прицелиться в переднюю часть оленя. Олень подпрыгнул вверх, затем отскочил вправо и большими скачками помчался к оврагу, который проходил по лесу. Я свалился с дерева и побежал к месту, где стоял олень. Прибежал туда и Ваня Олейников, на снегу была кровь, значит олень был ранен, а это нас удручало. Егеря найдут подранка и начнут расследование, передадут в полицию, а полиция обязательно найдёт виновника. Поэтому нам надо было при любом раскладе найти этого оленя. Мы пошли по его следу вниз по оврагу, проваливаясь по пояс в снегу и, спотыкаясь о валежины и ветки заснеженного кустарника. Прошли с километр, окончательно выбились из сил. Пробитые оленем следы отмечались по правой и левой сторонам кровью, а размер оленьих шагов становился всё меньше и меньше, значит он тоже, как и мы выбивался из сил, и на него действовали полученные им ранения. Собравшись с силами, мы прошли ещё с полкилометра, овраг стал шире и круче в низ. В свете луны на фоне снега, мы увидели оленя, который сидел, упираясь передними ногами в снег. Подойдя ближе, мы прекратили его мучения, выстрелив в голову. Треть дела сделано, олень убит, как его теперь доставить в лагерь. Тёмного времени у нас было не более восьми часов. Вдвоём перенести его даже думать было авантюрным, поэтому порешили идти в лагерь, мне взять человек десять своих дюжих танкистов, пару танковых верёвок и плащ палатки, а Ваньке топать в свою ремонтную мастерскую, взять ЗИЛ-151 и подогнать его к выходу из оврага, где ждать меня и моих хлопцев, так-как времени было мало, то всё это делалось бегом. Мои хлопцы, узнав, что будем делать воодушевились в предвкушении завтрашних мясных блюд, которые в таких случаях готовились ненормированно. По пробитому нами следу прибежали к оленю, погрузили его на две состыкованные плащ палатки, прицепили к палаткам и ногам оленя верёвки, потащили оленя к верховьям оврага, где ожидал нас Ваня Олейник с ЗИЛ-151. Погрузили, привезли в лагерь. Солдаты вырыли яму, куда закопали внутренности, голову, шкуру, ноги и рога оленя, а мясо поручили поварам готовить на завтрак жарёху, чтобы на всех хватило с избытком. Завтрак удался на славу. Повара постарались и превзошли себя. Все остались довольны и с хорошим настроением убыли на танковую директрису, где начали с восходом солнца стрельбу. Затем выполняли ночную стрельбу до полуночи. Рано утром проснулись для выезда на стрельбу днем, однако, прошедшей перед утром снег сантиметров на сорок засыпал всё, а это значило, что необходимо чистить дорожки, по которым движутся цели, откапывать заваленные снегом подъемники с установленными на них, появляющимися целями. Всё это надо было делать до стрельбы быстро и качественно. Поэтому, я вооружил роту лопатами, берёзовыми метлами, волокушами и сразу после завтрака убыли выполнять задачи по расчистке. Объём работы был большой. Фронтальная железная дорога длиной четыреста пятьдесят метров была полностью забита снегом, падающим сверху и наметённым снизу ветром. Не лучше обстояло дело с тремя фронтальными дорогами, по которым двигались пушечные цели. Люди старались и дело двигалось. Загорелась утренняя заря и стало всходить солнце. Мой старшина роты Лёня, работавший ломом, отбивая с копира лёд посмотрел на восходящее солнце, и вдруг не своим голосом заорал:

– Товарищ старший лейтенант, смотрите кабаны! – я посмотрел в сторону вытянутой его руки и увидел ранее никогда не виданное, справа на лево в поперек дорожек директрисы шло громадное стадо кабанов, идущее в два или три ряда во главе, которого шли здоровенные кабаны, за которыми шествовали все остальные, растянувшись на пол директрисы, а оставшиеся ещё скрывались в лесу, освещённые всходящим солнцем, все они на белом фоне снега казались розовыми. Я ещё не понял случившегося, заорал:

– Лёня, срочно автоматы и патроны! – мы всегда, когда убывали из части на занятия в то время брали с собой штатное оружие и патроны, находящиеся в невскрытых цинках. Мой механик водитель вынырнул, как из-под земли и протянул мне автомат. Тотчас принесли цинки с патронами, но по закону подлости на них не оказалось ключей, которыми они вскрывались. Пришлось вскрывать штык-ножом от автомата. Вскрывши цинки набили карманы комбинезонов пачками патронов и побежали в сторону, как ни в чём не бывало, идущего по своим делам кабаньего стада. Его предводители уже пересекли дорожки танковой директрисы и стали спускаться в овраг, а мы, проваливаясь по колено и более в свежий и липкий снег. В своих зимних тяжёлых комбинезонах, задыхаясь старались сблизиться со стадом, чтобы стрелять наверняка. На выстрел подбежали из последних сил, когда последнее и более мелкие кабаны заходили в овраг, и там скрывались в высохших камышах, и только, колышущиеся камыши показывали, что через них бежит стадо. Зная, что визуально мы их не увидим, я дал команду Лёне:

– Лёня, огонь! – и вдвоем короткими очередями, мы выпустили под колышущиеся камыши по рожку, со снаряжёнными на ходу патронами. Стрельба по нашему разумению была удачной потому, что там в камышах, куда мы стреляли слышался визг раненных свиней. Треск и колыхание камышей прекратилось, и кабаны ушли в низовье оврага, а мы с Лёней стояли и думали, а как же теперь достать убитых и раненных зверей? Думали недолго.

– Лёня, на спички. Ты поджигай камыш справа, а я подожгу его слева! – подожгли. Камыш горел хорошо и наросший лес справа и слева от оврага не распространялся из-за наваленного снега. В камышах послышался визг подраненных кабанов, а когда пал прошёл, мы увидели шесть обгорелых свиней, трое из которых были ещё живы. Пришлось прекратить их мучения, а подбежавшие танкисты подхватили их утащили к полевой кухне, и пока они теплые стали свежевать их, а мы продолжали расчистку мешенного поля, которое удалось расчистить к 11 часам дня. С 12 часов начали стрельбу и стреляли до позднего вечера с малыми перерывами на обед и ужин. Окончив дневную стрельбу, переключились на стрельбу ночью, и стреляли до трёх часов после чего на двух ЗИЛ-151 отправились в лагерь, не доезжая до лагеря метров 600, пошёл крупный и теплый снег, и в его хлопьях, падающих на дорогу, я с водителем увидел впереди машины, какие-то, бегущие тени. Приглядевшись, увидели, что это бегут несколько кабанов.

– Дави! – сказал я. Водитель нажал на газ и передними колёсами сбил двух, бегущих свиней. Остановились, мои танкисты ножами прикончили их и погрузили на машину. Чтобы не возиться с ними, так-как у нас уже было готовое мясо, добытое ещё утром, отвезли свиней в офицерскую столовую и отдали их заведующему, который пытался возмутиться тем, что свиньи не освежёваны. Пообещав ему на следующий раз привезти готовеньких, мы расстались с ним.

ЧАСТЬ 14

ЧП ПРИ ФОРСИРОВАНИИ ВОДНЫХ ПРЕГРАД

Отдыхать после бессонной ночи долго не пришлось. В восемь часов меня разбудил зам потех Николай Михайлович и сообщил:

– Приехали офицеры с отдела Боевой подготовки Армии и будут проверять наше плановое на сегодня вождение роты в колонне. Готовиться долго не пришлось, маршруты вокруг полигона были известны, изрядно разбиты за время многолетней эксплуатации танками и гусеничными бронетранспортёрами, приличной скорости на них показать было невозможно. Для выполнения этого упражнения маршрут должен был быть не менее сорока километров и на оценку отлично его надо было преодолеть за два часа. На этом маршруте такую скорость выдать было невозможно, единственное на что можно было рассчитывать, так это только на слабенькую, на грани удовлетворительную оценку, а её ох, как не хотелось получать! Месяца два назад, мы занялись силами полка прокладывать новый маршрут по периметру полигона. Моя рота неоднократно работала по его прокладке. На этом маршруте оставалось только два необорудованных прохода через болотистые берега ручьёв, и в последний момент, я предложил проверяющему новый маршрут. Он согласился, а я вспомнил о злополучных ручьях, которые летом и осенью преодолеть было невозможно потому, что танки проваливались в болото выше полок. Понимая, что уже две недели здесь держится не большой мороз, полагал, что болото промерзло на приличную глубину, а, чтобы надежно преодолеть эти участки, предупредил всех командиров танков и механиков водителей, преодолевая эти участки, не в коем случае не идти след в след. Конечно же по-новому не разбитому маршруту можно было держать приличную скорость и показать отличные результаты, всё в процессе шло к этому. Показались злосчастные участки, танк шедший в головном дозоре на большой скорости проскочил берег и сам ручей, но по выходу заболоченного берега сделал поворот вправо, не сбавляя скорости, тем самым гусеницей снял довольно приличный пласт смерзшегося болота, обнажив под ним не замерзшую коварную бездну. Увидев это, я сразу же дал команду:

– Преодолевать преграду только на первой передаче и развороты делать только по большому кругу! – слава Богу, мои танкисты все услышали мою команду, в след за моим танком снизили скорость, рассосредоточились, чтобы не идти след в след и преодолели оба проблемных участка. Преодолевая эти участки, мы потеряли довольно много драгоценного времени, и глядя на секундомер, я понимал, что на отличную оценку надеяться уже не стоит, надо вырывать хотя бы хорошую, дал команду: